Птицеед

Глава десятая ГНИЛЬ

Амбруаз, разморённый сытным обедом, поднятым нам из «Пчёлки и Пёрышка» и стаканом креплёного «Робьера», уснул в кресле, склонив голову на грудь, похрапывая с видом человека, полностью счастливого тем, как сложилась его жизнь.

Храпел захмелевший учёный, надо сказать, не менее музыкально, чем его любимый клавесин. Несколько тональностей, ни одной низкой, все высокие. От тоненького скулежа до поскрипывания двери в заброшенном доме, где гуляют лишь сквозняки, да призраки.

Его храп совершенно не раздражал и не отвлекал меня.

Был яркий солнечный день, но я задёрнул шторы, потому что солнце било прямо в лицо и мешало работе. Из кладовки притащил огромное увеличительное стекло в бронзовой оправе, на шарнирах и с массивной ножкой, как у старой лампы. Когда-то я купил его у одного студента, считая, что оно пригодится. И вот час настал.

Теперь, повернув стекло так, чтобы видеть через него стол, я разглядывал Вампира. Сабля лежала на тёмно-синем бархате, освещённая каштановыми свечами.

Амбруаз храпел. Элфи восторженно и немного нервно сопела мне прямо в ухо, наблюдая за каждым моим действием. Хотя смотреть было нечего, я несколько раз брался за пинцет и каждый раз понимал, что от волнения мне не удастся попасть в паз чётко.

— Ты ведь никогда этого не делал.

— Я знаю, Элфи. Не могла бы ты не мешать? Мне и так сложно.

Она чуть прикусила нижнюю губу:

— Вообще-то я хотела тебя поддержать. У тебя получится.

— Ага. — Произнёс я это «ага» довольно кисло. Но выбора-то у меня особого, на самом деле, не было. Подобную руну не отнесёшь легальным мастерам, тем самым, с патентом и закономерным результатом их работы. Я прекрасно помнил риттера Удо Траугесланда. Он искал собственность Кровохлёба, и конечно же его славная организация уведомила всех известных мастеров о том, что если возле их дверей появится человек с очень специфичной руной, то им сразу же следует отправить весточку в Фогельфедер. А с этими добрыми господами встречаться я не намерен.

Оставался чёрный рынок. С людьми пусть и опытными, но сомнительными. Я не гнушался теневой стороны Айурэ, но считал, что касаться её следует как можно реже, особенно если речь идёт о рунах. Потому что за такой публикой всегда маячат тени Великих Домов, которые частенько используют не только законные способы решения проблем. В том числе и в тайной войне друг с другом. А привлекать внимание каких-нибудь Стенолазов или тем паче Чаек — я не желал даже больше, чем бесед с Траугесландом.

Поэтому решил всё сделать сам.

— Ты ведь знаешь о свойствах оружия, — вздохнул я. — «У тебя получится» очень зыбкая переменная.

— Ну да. Одна из тысяч найденных рун плоская, но с волнистыми краями. В прежние века мастера умели делать клинки, которые съедали такие руны полностью, тем самым приобретая определённые и не всегда ожидаемые свойства.

— Теперь такая сабля на вес золота. Она, может, и выглядит просто, не очень красиво, но благодаря тому, что в ней уже есть руна, раз в сутки я могу создать ядовитое облако. И проблема в том, что если я неправильно вставлю в паз собственность Кровохлёба, то будет уничтожено уже имеющееся свойство.

— Сабля станет обычной. Я знаю. И помню, что есть всего несколько секунд, прежде чем края руны начнут плавиться и зальют паз, точно сургуч. Обратно уже не вернуть.

— Высокий риск.

Элфи обдумала, что я сказал, и неожиданно предложила:

— Давай я попробую.

Поймала мой взгляд, полный скептицизма:

— Мне почти шестнадцать!

Угу. Если быть точным, шестнадцать ей через одиннадцать месяцев.

— А мне почти тридцать. Но как только я подношу пинцет с руной к рукояти, начинаю сомневаться, стоит ли это делать самому или всё же найти мастера понадёжнее.

— В этом твоя проблема, Раус. Ты сомневаешься, а я нет.…Что?

— Птицы, верните мне ту кроху, которая боялась темноты и не желала спать без каштановой свечи на столе.

— Ты запрещаешь мне идти с тобой в Ил, хотя Рейн брал тебя туда, когда ты был гораздо младше, чем я сейчас. И я принимаю твои аргументы. Что это опасно и там мне не место, пока не стану взрослее. Но я уже не кроха и знаю свои возможности, понимаю, что способна помочь тебе.

— Иногда ты говоришь слишком серьёзно.

— Это плохо? — Её тёмные красивые брови чуть нахмурились.

— Немного. Подростки не должны быть такими… взрослыми. Серьёзность пугает некоторых людей.

— Амбруаз называет это умом.

— Ум молодых раздражает старых.

Элфи послушно хлопнула пушистыми ресницами, расширила глаза в притворном восхищении и проканючила:

— Хочу платье с кружевами и куклу.

— Так, по меньшей мере, ты не будешь отличаться от остальных, — одобрил я.

Она фыркнула с надменным презрением ко всем этим не находящимся рядом с нами «остальным».

— Это жутко скучно. Как они вообще живут?

— Прекрасно. После кукол сразу можно думать о балах и всё тех же платьях. Каждой юной ритессе такое в радость.

Девчонка закатила глаза:

— Каждой юной ритессе стоит прочитать хотя бы пару книг. В неделю. Но ты хитро уводишь разговор в сторону, Раус. Я правда смогу.

Доверие. Доверие, мои любезные друзья, вещь редкая и бесценная. Иногда за то, чтобы показать его близкому человеку, ты можешь потерять что-то невероятно… бесценное. Знать, что это может пропасть, но ты не станешь жалеть, если так случится.

— Хорошо, о юная дева. — Я протянул ей пинцет и приглашающим жестом указал на стул.

Она просияла и от восторга чуть подпрыгнула, стукнув каблуками туфелек об паркет. Хотела броситься мне на шею, но волей сдержала себя, сделала официальное лицо и присела в книксене:

— Я польщена оказанной честью, риттер.

Она заняла моё место, подвинула к себе увеличительное стекло, скорректировав его высоту, склонилась, придирчиво изучая клинок. Затем подцепила руну, поднесла её к выемке, и я затаил дыхание.

Её рука заплясала и пинцет пришёл в хаотичное движение.

Элфи тут же отдернула руну от Вампира и положила инструмент на стол:

— Не понимаю.

В этой фразе был затаённый вопрос.

— Всё просто, юная ритесса. Это необычные руны, в них свойства. И они… знают — я, заметь, просто использую подходящее слово, собственного разума в этих предметах нет, — что будет, когда попадут в паз. Растворятся в оружии. Станут его частью. Потеряют себя. И не желают этого.

— Нигде не читала о таком. То есть это она заставляет наши руки плясать? Но как же работают мастера?

— Они не рассказывают свои секреты.

Секундное раздумье:

— Я попробую ещё раз.

Она не спрашивала, и мне это понравилось. К совам сомнения. На них (и сомнениях и совах) далеко не уедешь.

Элфи сложила руки на столе, словно примерная ученица на уроке, несколько раз глубоко вздохнула и прошептала:

— Жизнь коварна и жестока даже к тем, кто волей рока Светозарным был. А ныне поглотил их кости Ил. В Ил ушли и Илом стали, Ил в конце и Ил в начале, и навеки замолчали те, чьей гибелью стал Ил. Лорд Кладбищ, Пепел, Вино, Старый Сад, Новая Песня, Громовая Гора, Честный Лорд, Ремень, Ледяная Пещера, Отец Табунов, Двенадцать Слов, Жёлтое Платье, Мастер Ламп.

Она перечислила Светозарных, которые считаются погибшими, и продолжила, называя уцелевших:

— Те, кто выжил в лунном свете, кто прошёл сквозь пыль столетий. Всё надеются, как дети, отыскать в Айурэ путь. Но проходят годы мимо, и судьба неотвратима — ни один не смог, вестимо, через Шельф перешагнуть. Дева Леса, Комариный Пастух, Вожак Облаков, Осенний Костёр, Раб Ароматов, Златовласка, Последняя из, Душитель Ночи, Галка, Горький Дым, Отдавший Слёзы, Старая Песня, Колыхатель Пучины, Медоус.

Элфи была маленькой, совсем крохой, и не давала спать никому. Её в то время мучили кошмары, и я много чего перепробовал. Но неожиданно сработала обычная детская присказка о Светозарных, которую знают все в городе. Это её мгновенно успокаивало.

Прошли годы, но некоторые вещи не менялись. В минуты волнения или тревоги она часто повторяла эти имена.

Элфи взялась за пинцет, и теперь её рука не дрожала. Руна Кровохлёба вошла в паз идеально ровно, и её волнистые края мгновенно начали плавиться, источая приятно пахнущий сизый дымок. Я отодвинул воспитанницу назад, вместе со стулом, подальше от стола.

Мало ли что.

Руна полностью растеклась, закрывая выемку, стала твердеть, и её цвет потускнел, приближаясь цветом к рукояти сабли.

— И что теперь? — отчего-то понизив голос до шёпота, спросила она, не сводя взгляда с Вампира.

— Теперь саблю стоит оставить в покое на несколько дней. Пусть эта «рана» заживёт.

— Мне уже хочется узнать, что она умеет.

— Пока я не попаду в Ил, ничего не узнаем.

Особенность свойства оружия — в первый раз оно пробуждается только в Иле.

— Я умру от любопытства.

— Займи себя чем-то. Разве тебе не пора на фехтование? Маэстро Эм уже скоро будет.

Фехтование она не очень любила, хотя и старалась заниматься со всей прилежностью истинной ритессы. В Айурэ клинку учат не только мужчин, но и благородных женщин. В большинстве своём это такой же этап общего образования аристократии, как игра на музыкальном инструменте или искусство танца. Многие ритессы знают, как держать рапиру или даже ту же саблю.

— Она показывает мне, как драться ногами.

— Что? — Мне подумалось, я ослышался. — Это ещё что за новшество?

— Говорит, что у меня сильные и длинные ноги. И при должном умении я смогу кому-нибудь сделать больно.

Нисколько не спорю с утверждением, что ноги у моей подопечной длинные, но не очень понимаю, как драка ногами вообще связана с фехтованием.

Мастера мне когда-то посоветовал Плакса, большой дока в этих делах, она учила Элфи уже пятый год, так что я не сомневался в её опыте.

— Ну… будет любопытно посмотреть результат, — сказал я, и в этот момент до моего уха донёсся слабый звонок, долетевший до нас через коридор и комнаты.

— А вот и маэстро. Сиди. Я открою.

— Рано для Эм! — крикнула она мне в спину, не боясь разбудить Амбруаза, который проспал всё интересное и теперь точно назовёт нас, по меньшей мере, совиными детьми. — К тому же она всегда приходит с уличной лестницы, а не с внутренней!

— Где мой разум⁈ — рассмеялся я, понимая, что действительно не подумал об этом.

Бронзовый колокольчик звякнул во второй раз, прежде чем я распахнул дверь.

На пороге стояла управляющая «Пчёлкой и Пёрышком». Она аденка, с востока, там, где полноводное Триречье оборачивается великим озером Махондад, похожим на пресноводное море, и пустыня осенью несёт над ним жёлтую пыль.

Золотистая кожа, немного раскосые глаза, полные губы, прямой нос, чёрные волосы заплетены в две тяжёлые толстые косы, которые гостья часто укладывала на голове в сложную причёску, скрепляя её многочисленными заколками, украшенными яшмой. На шее ожерелье из мелких коричневых ракушек. (Точно такой же браслет девушка подарила Элфи).

Среднего роста, гибкая, легконогая, она, признаюсь вам, в первую минуту знакомства захватила моё внимание.

Но здесь я бесконечно опоздал. Аденка давно была с альбиносом, и я не из тех людей, кто переходит дорогу в подобных вопросах. Так что ваш покорный риттер лишь любовался ею время от времени.

Издалека.

Привлекала ли меня её красота? Бесспорно. Но ещё была в ней некая тайна, нечто такое, что я пока не мог разгадать. Я чувствовал это в её взгляде. Порой перед тобой девчонка лет двадцати трёх, а иногда она так взглянет, что дрожь продирает, такие глаза я видел только у восьмидесятилетних.

Знающие глаза, понимающие суть мироздания и не всегда согласные с ним.

— Риттер. — Она неглубоко присела, касаясь двумя пальцами юбки.

В этом «риттер» и в самом жесте, присущем для приветствия благородного — я всегда находил массу забавного. Все было проделано безупречно. Поклон не услужлив, но и не оскорбителен. Застыла в нём ненадолго, но и нельзя сказать, что все случилось небрежно и быстро. Даже «риттер» произнесено столь нейтрально и ровно, что не подкопаешься.

Мы хорошо друг друга узнали за эти годы, и я пришёл к выводу, что вольнолюбивая аденка просто делала мне большое одолжение, следуя устоявшемуся в Айурэ этикету. Хотя я несколько раз говорил ей, что она может забыть об этих условностях.

С таким же успехом я мог бы взглядом согнуть стальной прут.

Ей, может, и не нравились правила чужих земель, но она продолжала соблюдать их.

— Вам письма.

Три тёмно-коричневых конверта, запечатанных моей печатью. Я отправлял их с периодичностью в два дня, по адресу семьи Оделии Лил, но конверты так и не были вскрыты. Их вернули.

Экая досада. Я надеялся пойти самым простым и лёгким путём. Но лёгкая дорога бывает только в детских сказках. А в реальной жизни вечно спотыкаешься и набиваешь шишки.

— Спасибо. — Я не смог скрыть разочарование от её приметливого взгляда.

— Вас игнорируют. В моей стране не прочитать адресованное сродни пощёчине.

— По меркам Айурэ я получил очень корректное сообщение, что их просят оставить в покое.

— Пф.

Она была не согласна, но не хотела спорить. Наши правила часто ставят аденцев в тупик. Там, где мы подносим надушенный платок к носу, они бы уже вцепились друг другу в глотку. И наоборот. Что для них естественно, для нас часто дико и сравнимо с животными инстинктами.

— Но ты же пришла не ради того, чтобы принести мне письма?

— Сказать, что внизу, в зале, мужчина. Он спрашивает вас.

— Хм…

Второй человек в «Пчёлке и Пёрышке» не станет бегать по лестнице каждый раз, когда меня кто-то разыскивает. Это не работа управляющей. А уж зная её характер… должно было случиться нечто необычное, чтобы ко мне пришла именно эта персона.

— Вряд ли кредитор. Я никому не должен. И сомневаюсь, что горящий гневом родственник за то, что я сыпал комплиментами юной деве. Не помню, когда я встречал дев в этом городе. Так что же с ним не так?

— Когда я попыталась сделать вид, что впервые о вас слышу, он показал орнаменту с солнцесветом и клеткой. Фогельфедер, риттер.

Я посмотрел на неё внимательно:

— У тебя есть причины опасаться их?

Её глаза на мгновение стали остры, как кинжалы. Чуть не проткнула меня насквозь, так она разозлилась. Но буря сверкнула молнией на горизонте и затихла.

— Конечно есть. Вы хороший сосед, но если из-за своего похода в Ил сделали что-то не то, у «Пчёлки» могут возникнуть проблемы. Я знаю таких ребят с цветочком и клеткой. Они часто портят жизнь всем проходящим мимо.

Подобное случалось, так что я понимал её обеспокоенность.

— У него очки, а ещё лицо такое, словно акушерка в момент его рождения умудрилась похитить у несчастного смех и улыбку?

Аденка просто кивнула.

— Он друг. Передай, пожалуйста, что я сейчас спущусь. И можно кофе? Кофейник?

Ещё один испытующий взгляд.

— Как будет угодно риттеру.

Я вернулся обратно. Нашел Элфи в комнате Амбруаза. Она вытянула с его полки книгу, читала стоя, перед окном, повернув страницы к свету.

Я увидел обложку, усмехнулся. Старина учёный жил не только наукой. Его развлечением было почитывать… скажем так, книги с довольно легкомысленным содержанием, которые не стоит брать в руки девушкам.

И вместе с тем Элфи её читала. Заметив меня, она не покраснела, не захлопнула томик в нежно-голубой обложке, не сделала с десяток тех вещей, что обычно делают юные ритессы, лишь подняла бровь, копируя мой жест, с филигранной точностью передавая насмешливую иронию, так свойственную многим в моём сильно поредевшем роду.

— Должна же я познавать мир.

С познанием мира у неё всё в порядке, хотя, признаюсь честно, я, как опекун, назовём меня так, не решаюсь начинать с ней некоторые щекотливые темы, постоянно откладывая их до лучшего дня.

— Ага.

— Люди и вправду делают это?

— Хм…

— Я о книге, — пояснила Элфи, её глаза выражали полную невинность, но смешинка таилась где-то в глубине, не скроешь. — Зачем писать такое?

— Ну… например, чтобы ты прочитала и спросила меня. Уже от неё хоть какая-то польза.

Она, никак не прокомментировав это «откровение», с ногами забралась на подоконник и погрузилась в чтение, периодически хмыкая и не обращая на меня никакого внимания. Уверен, она исчезнет отсюда, стоит лишь учителю перестать храпеть.

Голова ждал меня в общем зале, расположившись за центральным круглым столом, как будто нельзя было выбрать ничего более подходящего где-нибудь в уголке.

Он, ненавидящий кофе, пил чай с видом человека, посетившего похороны очень близкого родственника. Самый трагичный день в его жизни.

— Что такой кислый? — Я сел напротив.

— Вовсе нет.

— Ты хоть когда-нибудь улыбаешься?

— Довольно часто, — с каменным лицом ответил он.

— Кто те счастливчики, что это наблюдают?

Уголок его рта сдвинулся буквально на миллионную часть дюйма.

— Ты, например.

Дери меня совы! Это что? Было первое проявление юмора за все те годы, что я его знаю⁈

Управляющая самолично поставила передо мной серебристый кофейник с тонким носиком и фарфоровую чашку. Ожгла взглядом, покосилась, словно норовистая гневливая лошадь, на гостя. Ушла, ничего не сказав.

— Красивая, — дал свою оценку Голова, провожая взглядом гибкую фигуру.

Опять же таким тоном, словно его эмоции украл ветер. Выдул из головы, унёс за тысячу лиг, и нет никаких шансов их вернуть. Помню, однажды он попал под когти одной твари в Иле, и, пока я шил ему спину, этот павлиний сын говорил точно так же. Тогда я решил, что Тим вообще не знает, что такое боль.

— Ты безнадёжно женат, — напомнил я.

— Безнадёжно счастливо. Смотреть мне никто не запрещает. — В его словах был резон холодной логики крокодила.

Он никогда не приходил сюда. Да что там. Никто, кроме Капитана, из отряда не приходил. Я не спешил быть гостеприимным хозяином для всего нашего дружного сброда, предпочитая встречаться на нейтральной территории.

Я не делал тайны из того, где живу. Но и не говорил, потому что не спрашивали. Дело, которое связывает нас в Иле, обычно ни к чему не обязывает в Айурэ. Но я, конечно, не сомневался, что найти меня можно без труда. Особенно для того же Головы.

Он пил чай, я налил кофе и ждал. Пару раз, блеснув стёклами очков, мой товарищ провожал взглядом проходящих мимо, словно запоминая каждого. Наконец произнёс довольно негромко:

— Капитан взял перерыв.

— Поэтому ты пришёл?

— Отнюдь. Хотел попросить об услуге.

— Для тебя?

— Для Айурэ.

Я подпёр щёку кулаком, поставил чашку на стол:

— Айурэ… с таким же успехом ты мог сказать «родине» или ещё как-нибудь высокопарно. Городу не нужна помощь. Она всегда нужна людям. И судя по всему — точно не тебе. Твоему начальнику в Фогельфедере?

Голова ткнул пальцем в потолок, мол, бери выше.

— Благородная семья?

Палец вверх.

— Неужели один из Великих Домов?

Палец в потолок. Выше интересов одного из Великих Домов? Он это серьёзно? Ах да. Я же забыл. Передо мной Тим Клеве. Он не может быть несерьёзным.

— Сам лорд-командующий? — усмехнулся я недоверчиво.

Снова палец вверх.

— Ты начинаешь меня пугать, и я, соответственно, начинаю раздражаться.

— Айурэ. Я не шучу, Раус. Целому городу требуется твоя услуга.

Я вздохнул. В этом весь Тим. Если он не хочет объяснять, то не будет этого делать, пока не придёт нужное время.

— Ладно. — В спорах с ним я всегда сдаюсь первым. Ну невозможно заболтать скалу. Тухлый номер. — В чём дело?

— Тебе следует пойти со мной, чтобы увидеть.

— Говорил жеребёнок не в меру любопытному искателю булыжников. Это настолько секретно?

Каменная маска даже трещинки не дала. Глоток чая. Размышление. Взгляд на управляющую, вновь появившуюся в зале.

— Конечно секретно. Но я хотел бы, чтобы ты составил впечатление от увиденного, а не с моих слов.

— Почему я, Тим? У вас полно своих специалистов. Я не единственный в Айурэ, кто знает Ил. Такие есть и у лорда-командующего, и даже в университете.

— Я доверяю тебе.

Неожиданно. Хотя, конечно, он мне польстил.

Стоило обдумать его предложение. Мне несложно оказывать услуги знакомым, но всегда есть риск, что это приведёт к ещё большему количеству обязательств. Неизвестно перед кем. В Айурэ подобное случается сплошь и рядом.

Но Тим просит меня о чём-то в первый раз за время нашего общения.

— Ладно. Давай посмотрим, — согласился я. — Где это?

— В Каскадах.

Каскады — интересное место.

Если взять лопату времени и копнуть вглубь истории, далеко-далеко, в века ещё до прихода Птиц и начала эпохи нашего рабства, то… лишь совам известно, что здесь было.

Университетские историки считают, что первые поселения на берегах Эрвенорд располагались на островах её дельты, и до Каскадов оттуда на хромой вороне несколько часов. Так что там было изначально — поди теперь узнай.

Но в последние годы владычества Птиц — здесь уже был город. И его хорошенько проутюжили магией во время восстания, а после и войны, начавшейся между Светозарными. Говорят, рун здесь потратили такое количество, что часть земли испарилась, часть оплавилась, а то, что уцелело, приобрело вид ступеней, по которым могли бы прыгать разве что сказочные великаны.

Эти террасы тянулись на несколько лиг, сжатые с юга Курганами Рут и незаметно переходящие в предгорья. Самые верхние из них, широкие, обдуваемые сырыми ветрами, вместе с туманами, стекающими со склонов пиков, орошаемые дождями, которые здесь гораздо чаще, чем других частях Айурэ, приспособили для выращивания солнцесветов.

Эти цветы — основа жизни города. Краеугольный камень нашей свободы от Птиц. Возможность использовать магию, защищаться от того, что живёт не только в Иле, но и дальше, в Гнезде.

Нижний уровень Каскадов окружён цепью стен и бастионов. Власти не жалуют праздношатающихся зевак и к полям допускают учёных, агрономов, ботаников, садовников и прочих важных для существования солнцесветов и города личностей.

Я был тут дважды, в первый раз с братом, по приглашению. Во второй, когда поступил в университет и нас приводили сюда на экскурсию. Достаточно впечатляющее зрелище — уходящее к горам тепло-жёлтое одеяло цветов.

Хотя бы потому, что это красиво.

Если не забывать дышать ртом.

Здесь, на всём пространстве, властвует запах Ила. Тот самый, который ни с чем не перепутаешь: тяжёлые пряные специи, тина, гнилые цветы влажного дождливого леса, испорченное мясо, прогорклый дым и немного крови. Земля, привезённая для солнцесветов в мешках через Шельф — смердит. Очень слабо по сравнению с истинным Илом, но для тех, кто там не был, резко, почти тошнотворно.

К этому следует заставить себя привыкнуть.

Айурэ очень повезло с розой ветров и тем, что между Каскадами и жилыми районами расположен древний лес Шварцкрайе, заставший ещё времена основания мира, когда среди первых людей ходила Рут Одноликая. Он — лёгкие столицы, и именно его существованию мы обязаны тем, что нежные и ранимые души не страдают от напоминания о том, что наш мир не столь радужен и прекрасен, как о нём склонны думать романтики и прочие воодушевлённые личности.

Несмотря на запах, на границе Каскадов всё же живут люди. В стороне от Соляной дороги, на берегу нескольких мелких быстрых речушек, названий которых я не удосужился узнать, уходящих в лес, а потом впадающих в Эрвенорд, разбиты районы бедноты и людей, которым некуда идти и не к чему стремиться.

Это место называют Пережиток, и оно не самое лучшее в нашем бесконечно большом городе. Есть, разумеется, равнозначные райончики, вроде Безымянья, но нигде больше в Айурэ нет такой тесноты, нищеты, ветхих домов, собранных из всякой дряни, и вони, приходящей с Каскадов. К ней привыкают с рождения и прощаются лишь отправляясь на кладбище Перепёлок, расположенное возле болотистых лугов на границе Шварцкрайе.

В Пережиток редко приходят из других районов. Здесь практически не может быть никаких дел. Ну и местные не слишком-то жалуют чужаков. Днём ещё потерпят, при хорошем настроении, а вот ночью… — никто не даст гарантии, что поутру грачи[1] найдут какие-то следы даже с каштановыми фонарями.

Появляются здесь из Айурэ лишь по нужде или делам столь тёмным, что я предпочту ничего не рассказывать об этом.

Чуть дальше Пережитка, возле восточной части Каскадов, на холмистой территории, среди ферм и плодовых рощ, раскинулись Мельницы — район важный для процветания города. На каждом из холмов действительно стоит по несколько мельниц, и тёмно-коричневые крылья вращаются по воле ветров, прилетающих от Курганов Рут. Мельницы перерабатывают высушенные солнцесветы. Их жернова крутятся постоянно, отдавая фабрикам, раскинувшимся здесь же, сырьё, из которого делают порошок для стрельбы пулями и ядрами.

Тут же располагалось представительство университета, а уже в Каскадах учёные отстроили не только всякие оранжереи да хранилища, но и лаборатории.

Наш экипаж как раз проезжал через Мельницы, и Голова за всю дорогу не проронил ни слова. Он обычно молчалив. К тому же, хоть мы и испытываем товарищеское уважение друг к другу, но говорить нам особо не о чем. Мы слишком разные.

Так что Тим молчал и свои эмоции выдавал лишь тем, что периодически сжимал рукоятку шпаги так, что у него белели пальцы.

Высшая степень проявления чувств для этого человека.

Признаюсь, я терзался любопытством. И тревогой. Должно было произойти нечто экстраординарное, чтобы Голова вёл себя так.

В Каскады мы въехали через ворота Славы, и я не заметил какого-то усиления охраны. Жетон Тима открыл для нас дорогу, экипаж направился по серпантину вверх. Мимо ферм, оранжерей и бесконечного количества технических зданий, прорытых каналов, дамб, ёмкостей и хранилищ воды для полива. Череда мостов, затем фонтан и настоящий дворец из мрамора — филиал ботанической кафедры университета Айбенцвайга.

За дворцом, сразу после фонтана и песчаной площадки, где стояли какие-то метеорологические приборы, с которых три человека снимали показания, находился канатный путь.

Вагон, крепящийся к тросу, напоминал хрустальный огурец, заключённый в изящную бронзовую сетку. Мы подошли к нему, два единственных пассажира, и скучавший на скамейке под кипарисом лакей в тёмно-зелёном сюртуке, с вышитым на груди символом Айбенцвайга — тисовой ветвью, с поклоном распахнул перед нами дверь.

— Третий каскад, Девятое поле, — буркнул ему Тим.

Ещё один поклон.

Голова плюхнулся на отполированное до блеска деревянное сиденье, я же встал у прозрачной стены, наблюдая, как лакей дёргает за шнуры не слышимых мне колокольчиков, отправляя сигнал механизированной команде у дамбы.

Канатная дорога существовала здесь благодаря водопадам. Те вращали лопасти и двигали все эти шестерёнки и прочие втулки, в которых я, признаюсь честно, никогда не удосуживался разобраться. Механику в университете я совершенно бессовестным образом прогуливал, предпочитая тратить время на многочисленные бары в Талице или вылазки за Шельф.

Прозвенела мелодичная трель, лакей захлопнул дверь, повернул ручку, и вагон, зацепившись за оживший трос, пришёл в движение. Плавно, чуть ускорившись, мы проползли над песчаной площадкой, чудом не задев головы студентов-метеорологов, прошли возле самой крыши филиала кафедры ботаники, поднялись над свечами кипарисов, устремляясь всё дальше на юг. Земля внезапно отдалилась, ящеркой пробежала бурная речушка, затем мы «поплыли» вдоль серпантина дороги, пока та не нырнула в туннель, а вагон, едва не зацепив брюхом край скалы, не оказался над первым каскадом.

Здания, дороги, оросительные каналы. Блики солнца на воде. Убранные квадраты полей. Я задрал голову вверх, посмотрел на висящее в небе Зеркало. Отсюда оно казалось вселенной, отражая в себе целый мир. Сразу подумалось, что случится, если магия из него уйдёт и колоссальная конструкция рухнет на землю. Полагаю, она расплющит не только Каскады, но и Пережиток.

Зеркало собирает солнечный свет и отдаёт его полям солнцесветов. Оно странное, в том смысле, что действует, в какой-то степени, как линза, но ничего не сжигает, а лишь дарит тепло и свет. Как создали его Светозарные, для нас загадка. Остаётся лишь молиться Рут, чтобы оно просуществовало ещё пятьсот лет.

— Не смотри, — посоветовал мне Тим. — Голова закружится.

Мы уже поднялись над вторым каскадом, и начались поля — жёлто-оранжевые квадраты, тянущиеся покуда хватало глаз. Ночью здесь гораздо красивее, потому что цветы, которых касается лунный свет, мягко сияют. И это завораживающее зрелище, словно ты оказался в звёздном скоплении ласково мерцающих светлячков.

Гнездо, родину Птиц, считают чудовищным местом. Но если оно способно породить такую красоту, то, быть может, в нём не всё так уж и плохо?

Ветер здесь напоминал змею. Тихий, порой шелестящий, он скользил вдоль цветов, и жёлтая волна бежала по полю.

Я, чтобы собрать разбегающиеся мысли, присел, дотронулся до ближайшего солнцесвета. Внешне он похож то ли на дикую гвоздику, то ли на одуванчик. Небольшой, на мясистом стебле, тёплый, словно яичный желток.

Эти цветы бывают двух видов. Те, что крупнее — их большинство — собираются. Из них, точно сок, выжимают энергию, которую отправляют в хранилища, чтобы питать Небеса. Остатки — сушат и перерабатывают в огнестрельный порошок или топливо для паровозов.

Те, что мелкие, как сейчас передо мной, гораздо более редки. Подобные растения — ресурс для колдунов. Они забирают из цветка силу через свою руну и создают… добро или зло.

Солнцесвет, к которому я прикоснулся указательным пальцем, потянулся ко мне лепестками, робко обхватил. Слабо и неуверенно, словно прося защиты.

Помощи.

Затем отпустил и вновь обратил венчик в сторону Зеркала.

— Меня от этого дрожь пробирает, — с каменным лицом произнёс Тим.

— Ты о чём? — Я был слишком занят осмыслением увиденного и не очень-то понял его фразу.

— То, как они тянутся к нам. Дрожь пробирает, — повторил он и, видя, что я так и остался в замешательстве, сухо пояснил: — Солнцесветы плотоядны. Потому-то он и схватил тебя за пальчик, да понял, что сожрать не может.

— Дери тебя совы, что за зашоренность? — возмутился я. — Да, тот цветок, что принёс из Гнезда Когтеточка, был плотояден и его кормили не только мухами, но и свежим мясом. Но за годы работы ботаников солнцесветы перестали нуждаться в плоти.

— А инстинкты старые остались. Вон как они ко мне наклоняются, когда я стою близко.

— Не узнаю тебя. Ты боишься цветочков?

— Не боюсь. Не люблю.

— Ну, это часть жизни. К тому же не обладай солнцесветы памятью прошлых поколений, то Болохов не смог бы напитывать их кровью погибших, чтобы возвращать силы. Жизнь подчиняется определённым правилам и законам. И у неё довольно гадкая изнанка. Тебя же не смущает, что лев тоже любит закусить мясцом? Отчего ты отказываешь в этом растению? А точнее, дальнему предку нынешних солнцесветов?

Он ничего не ответил. Блеснул линзами очков, повёл рукой над полем:

— Твои мысли?

Мыслей не было. Вообще. Увиденная картина лишь заставляла впасть в ступор, почесать в затылке и расписаться в полной своей несостоятельности как эксперта.

Передо мной, в сердце цветущего поля, было выжженное пятно. Цветы здесь легли на землю, почернели, стали хрупкими, словно сотканные из пепла. Тронешь — превратятся в прах, да улетят, подхваченные ветром. С некоторыми так и случилось, прямо на моих глазах.

Ещё здесь пахло кровью. Гнилой и несвежей. За пятном начиналась тёмная полоса. Всё ещё живые солнцесветы, но уже почерневшие. Их было много, и если отвлечься от этой полосы, посмотреть вокруг, то становится видно, что на многих жёлто-оранжевых лепестках выступили чёрные точки.

Я прошёлся вдоль дорожек, чтобы убедиться, что таких цветов здесь сотни. Больше четверти поля.

— Я не знаю. Похоже на какую-то болезнь. На цветах то ли плесень, то ли гниль. В Иле никогда ничего подобного не видел, но истинных солнцесветов я тоже ни разу не встречал. Так что мало ли какие штуки есть в глубине.

— Жаль.

— Возможно, если ты всё же удосужишься поделиться со мной подробностями, я поразмышляю об увиденном на досуге.

— Странный случай.

— Уже заметил. Мне сие не очень помогает понять, — поторопил я его.

Он вздохнул, подвигал тяжёлой челюстью, решился:

— Случилось за шесть дней до того, как мы вернулись из Ила. Меня ознакомили с происшествием, так как я… хм… буду связующим звеном и стану докладывать первому секретарю лорда-командующего.

Перевожу. Ему доверяют во дворце Первых слёз. И случившимся заинтересовался правитель.

— Ага, — бесцветно ответил я, показывая ему, что понял, насколько всё серьёзно.

— Калеви Той. Ботаник. Учёный. Шестьдесят три года. Довольно перспективный малый, как говорят. В университете его уважают, светлый ум, и он занимался солнцесветами сорок лет. Один из ведущих специалистов на кафедре ботаники. Пришёл вот на это самое место. — Голова ткнул в сторону чёрного пятна. — И лопнул.

— И лопнул? — глупо переспросил я. — В буквальном смысле? Это ведь не образное выражение?

— Ещё как не образное. Разлетелся кровавой капелью. Только ботинки, чулки, да огрызки голеней остались. «Бах!» и привет. Кровь упала на цветы и… — Пожатие плечами. — Что всё не так, как обычно, заметили через пару дней после случившегося.

Я стиснул двумя пальцами переносицу с видом человека, порядком охреневшего от того, что Сытый Птах всё это время прятался в моей кладовке и теперь требовал бутылку игристого и погремушку с бубенчиками.

— Прости. Но это очень несерьёзно звучит. Один из ведущих ботаников Айбенцвайга внезапно лопается, словно живот дохлой лошади в Иле, а что «всё не так» вы понимаете только «через пару дней»⁈

На мой язвительный тон он лишь челюстями скрипнул:

— Занимались этим случаем, а не цветами. Искали разгадку его гибели. А болезнь заметили агрономы. И она расползается. Не быстро, но цветы гибнут.

— Тогда ещё один логичный вопрос, дери совы всех агрономов Айурэ. Каких ворон они тут всё не выжгли ко всем Светозарным сразу, как заметили проблему⁈

— Простое объяснение. Дрянь в этом месте появилась только нынешним утром, и я незамедлительно прилетел к тебе. В других частях её уже уничтожили. Попытались уничтожить. Сейчас и сюда придут, как только мы закончим. Но это, к сожалению, бесполезно.

Я вздохнул, поднялся, выпрямившись во весь рост. Солнце припекало, приходилось щуриться.

— Полагаю, ты позвал меня, чтобы я работал попугаем. Изволь. Моё любимое занятие, если ты не знал. «В других частях»? «Бесполезно»?

Голова отвернулся на мгновение, потому что к нам шла бригада из двух десятков работников с косами, лопатами и ёмкостями с горючим маслом. Это был идеальный момент, чтобы заняться воровством. Я каюсь перед Рут за свои плохие поступки, но у меня просто не было иного выбора. Кто бы, видя мою рожу, позволил мне забрать с поля солнцесвет, да ещё и больной к тому же?

Я сорвал тот, на котором осталась капелька потемневшей крови, приметил его заранее, и сунул себе в рукав, а когда Тим обернулся, сделал вид, что убираю грязь с сапога.

— Отойдём, — пригласил он.

Мы вернулись к канатной дороге, зашли в беседку.

— Ещё один лопнул, кроме Калеви. Его коллега. Мик Танбаум.

— Жизнь у ботаников не сахар. Чуть что не так, и пдыщ, — мрачно сказал я, изобразив руками взрыв.

Тим равнодушно моргнул, его таким цинизмом не пронять:

— И там заражение выявили сразу. Уничтожили целое поле, но не помогло. Гниль появляется локально, в разных точках Каскадов. Иногда за четверть лиги от гибели людей. Один цветок заболевает, и болезнь начинает распространяться.

Я растерял всю свою беспечность. Какой уж тут веселье да шутки? Когда надо, соображаю я быстро. Павлину под хвост не смотри, чтобы оценить перспективы.

— Прогноз?

— Если высоколобые не найдут лечения, то можно молиться Одноликой.

— Сколько времени есть?

— С нынешней скоростью распространения все поля будут захвачены болезнью за два месяца. А последние солнцесветы погибнут ещё через месяц. Оцениваешь перспективы?

Я оценивал. Для нас, живущих здесь последние пять веков без гнёта Птиц, перспективы мрачные. Мы потеряем магию. Мгновенно. Без цветов руны — ничто. Об этом рано или поздно прознают Светозарные. Ил крепко держит их, слишком долго они в нём живут, и они потеряют много сил после перехода сюда, но если им не будут противостоять колдуны, то есть все шансы встретить на улице Златовласку или Последнюю из.

Но это «мелочи».

Когда-то Когтеточка и его сторонники победили Птиц. Небеса, созданные ими, дотянулись до Гнезда и нанесли этим существам такой урон, что те решили забыть дорогу в нашу часть мира.

Пусть Небеса, как говорят, утрачены в момент, когда безумие обладания рунами охватило Светозарных, но у многих была надежда, что они всё ещё существуют. И сказки об утрате — это лишь ложь правительства, чтобы устроить сюрприз Птицам, если те вернутся. Но теперь… когда не станет солнцесветов, а Хранилища резерва опустеют, от артефакта не будет никакого толку.

А я очень. Очень. Просто очень не хочу возвращения Птиц. Возможно, у некоторых из них будут ко мне кое-какие претензии. Я слишком часто бродил по Илу и смог досадить этому племени.

— Если гниль просочится в новостной листок, стоит ждать паники, — сделал я вывод.

— Не просочится. Писаки знают, что их засунут в клетки на корм чайкам. Но слухи всё равно пойдут по городу и начнутся… волнения.

— Да к совам волнения. С этим справятся или грачи, или гвардия. А вот кто вырастит новые солнцесветы? Я понимаю, что есть и семена, и корневища. Они растут не только здесь, но и во дворце и в ботаническом саду университета. Однако где гарантия, что там они тоже не заболеют, а семена не будут уничтожены?

— Их охраняют.

— Тебе не приходило в голову, что любой охранник может внезапно также лопнуть, точно переполненный бурдюк с кровью?

Он подумал и насупился ещё сильнее:

— Ты как ворон. Приносишь на перьях мрачные мысли.

— Я как голубь. Гажу правдой куда ни попадя, — парировал я. — Вот тебе ещё одна догадка. Что будет, если здоровые цветы посадить на больное поле? Не заболеют ли и они?

Тим выругался, снял очки, начал протирать платком. Как-то уж излишне сильно надавливая на стёкла, того гляди выпадут:

— Наши эксперты говорят то же самое. Все обескуражены. Я надеялся, может, ты как-то прольёшь свет на происходящее.

— Ну… Погибшие — учёные. Работали вместе?

— Да. Было ещё двое. Андили Рево и Аврелий Пноб. Они четверо, как говорят, отмечали назначение Пноба на руководящую должность за несколько дней до гибели. Пноб, кстати, пропал. Как и Рево. Сейчас их ищут.

— Может, ботаники вели какие-то эксперименты?

— Проверяем. Но наши эксперты говорят, что здесь замешано колдовство. Какое — не очень понятно. Кто его создал — тоже.

Он достал трубку, закурил как-то нервно и в то же время растерянно. Я его вполне понимал. Где-то в глубине живота появилось холодное пятнышко. Осознание того, на краю какой пропасти мы все оказались. Маленький камешек уже толкнули, и он покатился вниз, увлекая за собой куда более крупные булыжники.

— Дай мне пару дней. Я подумаю, пороюсь в записях брата.

— Конечно. — Он уже потерял надежду. — Только никому ни слова.

— Ага, — солгал я. Дери меня совы. Я сегодня не только презренный вор, но ещё и наглый лжец. По мне точно плачут клювы всех голодных Птиц.

— И да. Вот ещё что. Про Оделию Лил. Знаю, что для тебя это важно.

Я не стал спрашивать, откуда ему известно о нашей связи. Глупейший вопрос, когда перед тобой представитель Фогельфедера.

— Она пришла в себя. И ничего не помнит. Или говорит, что ничего не помнит. Над ней установлен, скажем так… мягкий надзор. Следует учитывать влияние её семьи. Послезавтра, вечером, в Солнечном павильоне состоятся Гнилостные бои. У её семьи там ложа последние два года.

Я не знал об этом. Гнилостные бои всегда были вне моих интересов. Голова платил мне за помощь, которую я не смог ему оказать.

[1] Здесь — неофициальное название отрядов правопорядка города. Названы так из-за тёмных длинных мундиров и шапок с чёрными грачиными перьями.