Птицеед

Глава седьмая ГОРОД СОЛНЦА

Голова, одари его Одноликая весельем и чувством юмора до конца жизни, сунул мне в пальцы кружку с кофе. Этот мрачный парень с рожей бульдога умеет потрясти в самый неожиданный момент.

— Дери меня совы, — пробормотал я. — Откуда⁈

— Старший новой группы из Фогельфедера привёз с собой.

— Он был столь добр, что поделился?

— Если честно, я не спрашивал. Просто налил себе, — серьёзно ответствовал Тим. — Наслаждайся. Скоро отправимся.

Он ушёл, а я сидел на железнодорожной насыпи и потягивал едва тёплый напиток. Кофе был дрянной. Почти чудовищный, но я, пробыв без него долгое время, следовал совету Головы и действительно наслаждался.

Вокруг была суета…

Впрочем, прежде чем приступить к тому, что было «вокруг», требуется рассказать вам о том, чем всё завершилось.

Утро Шестнадцатый андерит встречал в дыму и разрушениях. Уцелевшие зализывали раны и оценивали масштаб ущерба. В резне, устроенной муравьиными солдатами и десятком чёрных желудей, пришедших вместе с Кровохлёбом, было потеряно восемьдесят шесть солдат. Погибла половина офицеров. С ними один из двух колдунов, приписанных к андериту (превратился в цветочки, попавшись на глаза проклятущему суани). Двадцать гражданских, в основном наёмный персонал замка, также оправились на костёр Одноликой.

У «Соломенных плащей» тоже были потери. Не повезло Колченогому — он стал нашей единственной утратой. Стоило подумать о превратностях судьбы и её куда более дурном, чем у меня, чувстве юмора. Проиграть в лотерею, выжить благодаря невероятному стечению обстоятельств и погибнуть через сутки, оказавшись на пути мерзкой гадины.

Этот поход в Ил в итоге обошёлся отряду Капитана нескольких хороших людей. Обычно они (я говорю «они», а не «мы», так как не всегда могу себя к ним причислить) справляются куда лучше и платят меньшую цену, чем в этот раз. Хотя все понимали, что нам сопутствовала удача. Стоило лишь посмотреть на тех несчастных, которые проросли цветами.

Встреча с суани происходит не часто. И можно лишь порадоваться этому обстоятельству.

…Когда вестовые с не самыми радостными известиями добрались до Айурэ, началась суета. Поездом сюда перебросили четыре полных роты из Тридцать пятого пехотного полка, усиленных батареей гаубиц, тремя Выжигателями и шестью колдунами. Следом за ними стали прибывать рабочие и материалы для восстановления разрушенных секторов андерита.

Ну и… конечно же… разумеется… вне всяких сомнений… как только в Айурэ прозвучат новости о Кровохлёбе, как завертелась круговерть, точно в переулках Кварталов Пришлых шуганули крыс.

Сюда начал стекаться непрекращающийся поток паломников: армейские из разных урий; личные поверенные лорда-командующего; представители Великих Домов всякой степени чванливости; ведущие эксперты университета Айбенцвайга; колдуны Школы Ветвей; проныры из Фогельфедера и прочее, прочее, прочее.

Ажиотаж вышел знатный, и будь я понаглее да порасторопнее, то обогатился бы, беря с каждого, кто меня допрашивал, по соловью.

А меня допрашивали. Ну, тут, конечно, следует умерить своё тщеславие и уточнить, что подобное (у них это называется «расспросить», но я не вижу разницы, особенно когда двадцатый раз рассказываешь одно и то же) пришлось вытерпеть каждому из нас.

Эта неуёмная волокита продлилась двое суток, к вящему раздражению всех присутствующих и даже нашего Капитана, который вообще редко являет свои истинные эмоции напоказ. Полагаю, нас бы и дальше мурыжили все вплоть до самого мелкого клерка из пятого секретариата по «Важным для мира делам заказа чернильниц, перьев и свечей», если бы наш командир не поговорил кое с кем достаточно серьёзно, чтобы нам наконец-то разрешили свалить из Шельфа.

Но напоследок, так сказать, финальным аккордом, как главных звёзд событий, меня, Капитана и даже Толстую Мамочку опросил хмурый тощий субъект с землистым лицом и париком на макушке, который шёл ему как лошади корсаж.

Сим славным риттером оказался господин из Фогельфедера, который, по моим подозрениям, был начальником нашего Головы. Тим в его присутствии вёл себя так, словно проглотил металлический прут и теперь страдал от ужасающей изжоги.

В принципе я его понимал. Удо Траугесланд, как представился мне этот добрый малый, обладал некой… аурой. От него хотелось держаться как можно дальше, чтобы он не вызвал у тебя несварение желудка.

Слишком цепкий взгляд, слишком живой ум и слишком плавная грация в словах. Он мне напомнил питона, сонного и старого, улёгшегося где-то в тени и не реагирующего ни на что в окружающем мире. Знаю-знаю. Стоит только зазеваться, как окажешься в его кольцах, где тебя сожмут так, что не вырвешься.

Но мне скрывать особо нечего, так что я продемонстрировал всю свою легендарную обаятельность и дружелюбие, которых бы хватило на целое человечество.

Я в сотый раз пересказал невероятно доблестную историю моего подвига, который состоял в том, что я умудрился не превратиться в газон. Он уважительно кивал, ибо такое не каждый может провернуть при встрече с суани. Что лизоблюд Осеннего костра догадался о том, что со мной не так, я, разумеется, опустил. И порадовался за Иду — она уехала отсюда, воспользовавшись неразберихой первых часов, а потому не может ничего добавить к моим словам.

Я уже счёл, вот и настал миг, когда мне пропоют хвалу, восхищённо похлопают по плечу и будут ставить в пример последующим поколениям, до тех пор пока луна с Сытым Птахом не рухнет на наш великий город, Удо Траугесланд совершенно внезапно осведомился:

— Где руна, риттер?

Явно рассчитывал на эффект, словно он пальнул из пистолета, спрятанного под столом, мне в колено. Никто не задавал этот вопрос раньше, но я знал, подобный момент рано или поздно настанет. Так что не больно-то и удивился. Когда спрашивать, как не сейчас?

Но перо курицы ему в одно место, если я куплюсь на такие примитивные фокусы Фогельфедера.

— Дайте подумать. — Я откинулся на стуле. — Речь ведь идёт не о какой-то там руне. О, нет, риттер. Полагаю, вас интересует особенная игрушка, что лежала во рту той птичьей гнуси. Полагаю, она там же, где и была. Вам стоит порыться в кочке, среди цветочных зарослей.

— У Кровохлёба мы её не нашли.

— Значит, плохо искали. Проверьте все пестики и тычинки, в которые он превратился.

— Мы проверили. — Его глаза почти не мигали. Ну сущая змеюка.

Я вздохнул с видом человека, который потрясён столь необоснованными подозрениями:

— Если намекаете на меня, то предпочитаю не рисковать и не подходить к останкам слуг Осеннего костра. Мало ли какое проклятие можно подцепить.

— Вы не носите парик.

Дери меня совы. Я тоже так умею:

— Обожаю запечённую форель.

Мы уставились друг на друга. Он серьёзно, я не скрывая очаровательной ухмылки.

— Риттер Траугесланд, я понимаю, что ваша работа подозревать каждого во всех возможных грехах. И смущать странными замечаниями невпопад, чтобы продвинуться в ваших поисках. Но я несколько устал за последние дни. И если у вас нет чётких обвинений и фактов…

Я развёл руками.

— Так что насчёт парика? — Он не так чтобы желал меня отпускать.

Я не так чтобы желал остаться и мог спокойно помахать ему батистовым платочком, пусть попробует удерживать аристократа, хоть и паршивого, без причины… но платочка у меня не было, и стало интересно, к чему приведёт нас беседа.

— В бинете[1] жарко, и в Иле им не очаруешь жеребёнка. Я предпочитаю треуголку.

По сути, из наших только Голова таскает парик… хм… на голове.

— Разве не признак благородного человека ношение парика, риттер?

— Признак благородного человека отнюдь не ношение парика, риттер. Времена париков прошли пятьдесят лет назад, сейчас они больше в ходу на официальных приёмах, среди военных и чиновников. Я не на приёме, не военный и не чиновник. Ах, да. Забыл упомянуть тех, кому нравится носить парик. К ним я тоже не отношусь.

— Спасибо, вы удовлетворили моё любопытство. Я стараюсь узнавать людей, с которыми беседую, с разных сторон. Порой странных и незначительных. — Его серые глаза походили на наждак. Теплоты в них ко мне как у седьмой сестры к потерявшемуся калеке. — Что касается ваших слов о том, что вы не подойдёте к суани…

Он наклонился к портфелю из воловьей кожи и извлёк из него тонкую папку.

— Здесь не очень много о вас. Собирали наспех. — Он словно извинялся передо мной. — Желаете прочесть?

— Полагаю, я не узнаю ничего нового. — Мой тон стал предельно скучным.

— Сколько раз вы посещали Ил за свою не очень долгую жизнь? Здесь пишут, что больше тридцати раз. Во всяком случае — зафиксированные проходы через андериты.

Сущее вранье. Тридцать раз. Ха! Право, я перестал считать после пятидесяти.

— Я к тому, что вы скорее всего принадлежите к редким одиночкам. И суани вас не испугать.

Тут он тоже ошибается. Встреча с настоящим суани достаточно сильно напугала меня, чтобы я пытался выжить. Но жив я остался лишь благодаря тому, что он увидел в моей крови. Удивительно, если честно. Это создание заметило то, что часто не замечаю я сам.

— У вас дар Одноликой — вы способны выносить из Ила булыжники без последствий для здоровья. Ваш брат…

— Возможно, наткнулся на кого-то более расторопного, чем Кровохлёб, — перебил я. — Признаюсь, мне неприятно вспоминать о брате. И слышать о нём от вас. У меня очень ранимая душа.

Я отодвинул стул, вставая, тем самым показывая, что наша беседа подошла к концу.

— Последний вопрос, риттер Люнгенкраут. Это важно для отчёта, который мне следует представить.

Он прочитал в моих глазах, что отчёт можно сунуть павлину под хвост, и привёл аргумент:

— Это требуется, чтобы не искать с вами встречи в Айурэ, если начальство спросит.

Приём сработал. Видеть его рожу возле своего дома я не желаю.

— Я весь внимание.

— Какие отношения вас связывают с Оделией Лил? Вы знали, что встретитесь с ней здесь?

— Никаких. Мы не видели друг друга с момента её исчезновения в Иле. Восемь лет, если вам требуется точность. Наша встреча случайна.

— Вы не искали её? — «Последний вопрос» всё не заканчивался. Но я так и предполагал.

— Я искал следы своего брата. Он был с ней. Полагаю, вы уже в курсе, раз спрашиваете. Так что, по сути — можно сказать, что ритессу Лил я тоже искал.

— Значит, счастливая случайность, говорите?

Я посмотрел на него в упор и, подобрав слова, искренне ответил:

— Я бы не торопился со словом «счастливая», риттер Траугесланд. Ил никогда и никому не приносит счастья. Вспомните Светозарных.

Он улыбнулся:

— Спасибо за беседу. Если вдруг у вас появится информация о руне, сообщите её, будьте любезны. Хотя бы через Тима Клеве. Страна будет благодарна вам.

Оставалось лишь вежливо кивнуть и отдать на растерзание Фогельфедеру Капитана, который был следующим.

Ну… или отдать Капитану на растерзание Фогельфедер. Такое тоже вполне возможно.

Это было вчера. А теперь я сидел на железнодорожной насыпи и допивал отвратительный кофе, вновь вернувшись мыслями к Оделии.

Кровохлёб не нашёл её, остался с носом благодаря Капитану. Ибо в чём не откажешь Августу Наму, так это в быстром сметливом уме. Искренне признаю, в этом он опережает такого славного и скромного парня, как я.

Капитан, услышав от Толстой Мамочки о муравьином льве, мгновенно понял, ради кого всё затевается, и унёс Оделию под защиту «Соломенных плащей». Чтобы позже вернуться с громом и молнией и превратить проклятущего выродка в мечту ботаника.

Жену моего брата увезли первым же поездом. Под присмотром всё того же Фогельфедера и колдунов. Дери меня совы, чего бы я только не дал, чтобы поехать с ними и быть рядом, когда она очнётся. Вопросы, копившиеся годы, прожигали мой язык калёным железом. И вот их наконец-то можно было выплюнуть, они терзали меня ещё более невыносимо, чем прежде.

Но Капитан был совершенно прав, посоветовав мне сбавить напор. Я дождусь своего времени и найду способ, чтобы встретиться с ней, навсегда решить то, что мешает мне спокойно спать.

Я оптимист по жизни, поэтому верю в свою удачу. Она меня частенько выручала. Так что следует просто двигаться от одной маленькой цели к следующей маленькой. Строить ступеньки задач и подниматься по ним. Потихоньку.

Первая из них — вернуться в Айурэ.

Несмотря на потери в отряде, многие из нас были воодушевлены, ибо все риски окупались и каждого ждала достойная награда. Именно ради этого они и приходят в Ил. Заработать. Разумеется, если повезёт дойти, отыскать и вернуться назад с добычей.

Булыжники, раздобытые нами в этот раз, уцелели при штурме андерита. Никто не тронул их в моей комнате, и теперь поясная сумка, в которой они хранились, собиралась проделать последний отрезок пути.

Стоило порадоваться, что её не было рядом с Лужей, когда образовалась воронка глубиной почти в сорок футов. Мои ботинки, штаны, рубашка, пояс с пистолетом, ножны Вампира — всё это оказалось на дне, засыпанное грунтом. Добыть их обратно не представлялось возможным. Когда я заикнулся об этом одному из прибывших из Айурэ колдунов (ножны я заказал всего лишь год назад и их искренне оплакивал), то он прогнал меня взашей, едва ли не лопнув от возмущения. Сейчас люди Ветвей занимались тем, что пытались сломать портал.

Впрочем, одежду и обувь подходящего размера я нашёл. А вот ножны придётся покупать в Айурэ и до того пользоваться старыми, валявшимися дома. Они выглядели довольно жалко — их делали ещё во времена моего деда. Пока же оружие было завёрнуто в плотную ткань, перетянутую простой бечёвкой. Может, это и выглядит несколько самонадеянно, учитывая недавно случившееся, но не думаю, что кто-нибудь нападёт на нас в ближайший час до отхода поезда. Клинок со слабым холодным голубоватым внутренним мерцанием — штука слишком приметная. А тут собралось чересчур много любопытных глаз.

Знающих глаз, я бы добавил. Не нужно большинству видеть, что я владею оружием со свойством. В отряде лишь двое в курсе про мою игрушку.

Я допил кофе, перевернул кружку, и последняя капля упала на сухую желтоватую землю. На кружке выдавили армейский штамп гарнизона Шестнадцатого андерита, так что я оставил её здесь же — не пропадёт.

У тендера[2] уже суетились кочегары в защитных масках, делавших лица людей похожими на мушиные головы. Моя маска, их выдавали всем пассажирам, болталась на шее, и пока я не спешил натягивать её на рожу. Ещё намаюсь сопеть в неё, точно рассерженный бурундучок, пока мы пересекаем Шельф.

О поездах стоит сказать особо — это полезное, но гадкое изобретение колдунов и учёных ненавидят все мало-мальски разумные существа. Огромная, величиной с дом, словно утюг с колёсами, сверкающая медью хреновина движется медленнее лошади и спорит своей стремительностью с улиткой. Она может тащить восемь вагонов и колоссальную массу груза по проложенным через Шельф полосам рельс.

Они, одной колеей, протянуты к андеритам. Поезда за рейс туда и обратно жрут с десяток солнцесветов и смердят как задница Лорда Кладбищ. Корень солнцесвета, высушенный, мелко порубленный, — их топливо. И корень, следует заметить, пахнет не так, как сушёный стебель того же цветка. Если от огненного порошка, который мы засыпаем в ружья и пушки, всего лишь воняет, то от этой отравы при сгорании так разит, что находиться рядом без масок с угольными фильтрами невозможно.

Полагаю, и Светозарные не смогли бы.

Даже Птицы.

Поэтому поезда никогда не получат распространения в городской черте. Градоначальника просто побьют, а затем утопят в ближайшем фонтане. Но армейские урии не столь щепетильны и вполне положительно оценивают чудо магической техники. Пускай ползут медленно, но зато способны перевезти кучу пушек. Пускай воняет, но никто не разоряется на лошадях, для которых дорога к Шельфу — это путь в один конец.

Я, конечно, мягко опускаю такие причины, как конкуренция между Домами, колдунами, уриями, патенты, монополия на строительство, шкурные интересы генералов и другие, право, совершенно незначительные и абсолютно никому не интересные мелочи.

Признаюсь, они и мне не интересны. Главное, что в Айурэ этих штук нет и никогда не будет. Так что я спокойно могу открывать окна.

Низкий дребезжащий гудок пролетел по округе, и я напялил маску. Затем подтянул ремни, и она больно прижалась к переносице и щекам. Потом останется след, но зато не захочется наложить на себя руки, когда из паровозной трубы повалит охряный дым.

«Соломенные плащи» уже шли к сорокафутовому вагону-платформе. Там нас ждал последний контроль перед дорогой на Айурэ. Нам ещё раз проверили зрачки, не заметив ничего подозрительного. Под опись секретаря, каждый из нас бросил на платформу мешок с землёй Ила, как того требует многовековой закон, и получил право пройти на неё, рассаживаясь на длинные скамьи.

Вещи отряда (сёдла, сумки, ружья, плащи) свалили прямо на пол, рядом с мешками и большим массивным ящиком. В одном месте плотник небрежно подогнал грубые сосновые доски друг к другу и сквозь маленькую щёлку, подчиняясь силам природы, тянулся к небу хилый бледно-розовый цветок.

До конечной остановки у нас будет приятное соседство с останками Кровохлёба, который спешил навстречу к потирающим ладошки колдунам и учёным.

После Ила воздух Айурэ пьянил не хуже, чем пара бутылок розового игристого на голодный желудок. Он пах жизнью, свободой, лёгкостью и свежей зеленью ласкового начала лета.

В этом воздухе можно было купаться, пить жадными глотками, ощущая, как его волшебство проникает в тебя, вымывая из тела всё то, что пристало в Иле. Боль, страх, сомнения, тревоги, смерти. Чувствуешь невероятное счастье освободиться от этих незримых ядовитых цепей недружелюбного мира, которые надеваешь на себя по собственной воле.

Каждый раз, возвращаясь в родной город, я размышляю: чтобы научиться ценить всё то хорошее, что нас окружает, стоит оказаться за пределами привычного мира. Познать его тьму. И вновь очутившись дома, под светом не холодного вечного месяца, а тёплого благосклонного ко всем солнца, родиться почти что заново.

Впервые, благодаря брату, в Иле я оказался в десять лет. Он рано начал меня учить жить там, где большинство умирало. И с тех пор ничего не изменилось — возвращение всё так же пьянит.

От вокзала, где останавливаются поезда, до предместий Айурэ больше двух часов конной езды. Нас, по традиции, ждал наёмный экипаж, в который впряжены четыре широкогрудых коня. Они сильны и выносливы, то, что надо, чтобы тащить массивный омнез и его пассажиров.

В нём отправились семеро: я, Капитан, Болохов и Плакса в карете. Громила на козлах, а Жан с Манишкой на втором этаже, на крыше, с ружьями. Остальные кавалькадой двигались следом за нами вплоть до города.

Несмотря на то что булыжники вещь крайне опасная и не каждый может брать их в руки, всегда найдутся те, кто решится избавить других от богатства. Благо деньги серьёзные. С «Соломенными плащами» такого никогда не происходило, но всё случается в первый раз. И лучше к этому быть готовым.

Мы въехали в Айурэ, так что я не преминул сверкнуть лучшей из своих улыбок. Плакса фыркнул:

— Не знай сколько ты ходишь по Илу, счёл бы, что ты знатный домосед.

— Я люблю свой город.

Я и вправду его люблю. Он никогда не делал мне зла и часто укрывал от бед широкой спиной. Считаю, стоит рассказать о нём особо.

Айурэ стар и живёт под солнцем и звёздами уже тысячелетие. А может, и больше, если верить университетским историкам. Он жил и процветал ещё до вторжения Птиц, был захвачен ими на двести сорок два года и практически уничтожен, когда восстал Когтеточка и его сторонники.

Чтобы после его отстроили заново.

Айурэ расположен на самом конце Золотого Рога, в колоссальной, почти круглой котловине. С юга он ограничен хребтом, который называют Курганами Рут, с запада и востока — пологими отрогами, с которых стекает множество ручьев, собирающихся в речушки, и все они вливаются в старую реку Эрвенорд, изрезавшую котловину широкими атласными петлями. На севере река, дробясь на рукава и протоки, образует дельту и сливается с Домашним морем. Если точнее — морским заливом. До открытого моря по его извилистому руслу плыть полдня.

В заливе несколько прекрасных островов, а на противоположном берегу, раньше диком и лесистом, теперь пригороды Айурэ: бесконечные склады, новый порт, мануфактуры, верфи и районы тех, кто не желает или не может жить на основной стороне. Впрочем, есть там и с пяток неплохих парков, где Великие Дома любят проводить весёлые мероприятия, вроде охоты или ещё какого приёма. Им принадлежит много земли.

Когда город восстановили после изгнания Птиц и ещё раз восстановили после той бучи, что устроили Светозарные, дерясь друг с другом за право стать самым сильным, то спроектировали заново, если, конечно, не считать старые районы вроде Совиной Башни или Вранополья.

Там так и осталась любимая мною хаотичная застройка нависающих друг над другом зданий, накренившихся башен, узких проулков, изгибающихся под странными углами по велению безумных строителей прошлого. Где можно затеряться во внутренних или проходных дворах, выныривая в совершенно нелогичных местах и упираясь то в стену Пряности, то в кладбище Розовых надежд.

Внешне большая часть Айурэ хоть и изменилась — её построили на прежних фундаментах. И этот новый город, пускай ему пять сотен лет, подчинён линейке и карандашу. Полагаю, если взлететь и посмотреть на него с огромной высоты, он будет походить на несимметричное тележное колесо с большим количеством «спиц» — проспектов, начинающихся от Курганов Рут и стремящихся к морю, которые соединялись между собой «ободами» новых улиц.

Довольно удобно, особенно если тебе нечего делать и ты хочешь убить пяток часов и пройтись по главному и самому широкому из них — проспекту Когтеточки, пронзающему Айурэ насквозь. Правда, порой на этих проспектах тот ещё ветродуй — как правило, ранней весной.

Впрочем, плохая погода здесь нечастое явление в году, и кроме начала весны можно отметить лишь конец осени, когда целую неделю с отрогов котловины ранним утром и вечером стекают туманы, затопляя окраины и набережные.

Мы находимся на юге Золотого Рога, в отличие от тех же россов — в нашем крае тепло, и город славится солнечными днями, купается в них, словно юная девушка в чистом озере. Дожди кратковременные, но обильные. Грозы суровые и мощные, часто со смерчами, возникающими в море.

Долгое, славное, хотя и немного влажное лето, тягучая осень, похожая на парное молоко, столь она ласкова, и… мягкая зима. Пусть частенько очень снежная. Но никаких ужасных морозов россов, о которых иногда рассказывает Никифоров у вечернего костра. Лично я за всю свою жизнь помню лишь пару лет, когда Эрвенорд замерзала полностью, а не по берегам.

Так что здесь вольготно чувствуют себя эвкалиптовые рощи, кипарисовые аллеи, мирт и самшит, магнолия, персики, инжир и абрикосы. Вокруг моего древнего родового дома в Великодомье растут кедры, а на соседней улице туи, пихты и тис, отчего воздух пахнет пьянящей хвоей.

Это город солнца. И город звёзд. Он добр к каждому. И принимает любого, даря ему возможности. Но потом, как это свойственно всем городам — забирает их, а точнее, отбирает, становясь жестоким к чужим мольбам.

Он породил, а после убил немало людей. И видел все вехи нашего государства, от того момента, когда на берегу Эрвенорд появилась первая хижина.

Айурэ рос, процветал, тянул надменный подбородок вверх, обрастал жирком торговцев. А позже падал в нищету, сгорал в пожарищах и корчился от проливающейся на него магии, выплёвывая из себя кладбища, как пьянчуга выплёвывает зубы после неудачно сложившейся для него драки.

Он видел приход Птиц. Плакал вместе с нами, когда эти создания сделали людей не больше чем рабами, бесправными животными, забитым скотом, своей пищей.

Погружался в глубокое безнадёжное отчаяние на два с лишним века. Рыдал за всех матерей, утративших своих детей. Умирал с каждым днём под властью существ, пришедших из Гнезда.

Он видел уход Птиц. Тот начался с робкой надежды. Тонкого лучика света свечи, которая могла погаснуть в любой миг, как сотни других, бывших (конечно же бывших!) до неё ранее. Те попытки восстания заканчивались ничем, но в неизвестно который раз — получилось. Люди сплотились и благодаря легендарным Небесам изгнали Птиц.

Айурэ ликовал со всеми. И снова плакал, когда герои его свободы обезумели, стали чудовищами и разрушили его.

Он был упорен и встал с колен, чтобы уже больше никогда на них не падать. Пока Небеса охраняли его и не были утрачены, затерявшись в веках.

Город пропах перцем старой тёмной магии, ванилью надежды, корицей заносчивости Великих Домов; гвоздикой тех, кто уходил в Ил и возвращался. И паприкой крови, разумеется.

В каждой столице этой пикантной специи за глаза.

И вот теперь я, как и любой другой житель, маленькая часть истории Айурэ. Смотрю вперёд, в непостижимое будущее, и немного назад, в прошлое.

Ну или что-то вроде того. Если, конечно, не откровенничать и не признаваться, что смотреть-то я смотрю, но вижу практически… ничего. И то, что впереди, и то, что позади, в большей степени, скрыто от меня в глубоком мраке. Да и от всех, на самом деле, скрыто, каких бы умников они из себя ни корчили.

Что ещё сказать об Айурэ? Ну разумеется, стоит упомянуть то, что всем и так известно. На востоке, ближе всего к отрогам, за заповедным лесом Шварцкрайе, в Каскадах, на земле, принесённой из Ила, разбиты величественные поля солнцесветов. Их охраняют денно и нощно. А ботаники лорда-командующего сдувают с цветочков пылинки и не расстаются с лейками — или что там надо взять, чтобы травка росла и всем была довольна?

Ну и конечно же, раз уж речь зашла о солнцесветах, нельзя не упомянуть Зеркало. Оно висит над Каскадами могучей бронзовой пластиной, следуя за солнцем, ловя его малейшие лучи и отправляя их цветам, чтобы те набирались сил, копили энергию, которую потом используют колдуны.

Зеркало висит в небе без всякой опоры. Оно — творение Светозарных, и знание о том, как его создавали, давно утрачено. Оно просто есть. Как город. Его видно отовсюду, и для нас сие чудо — привычная часть пейзажа. Только приезжие таращатся на него и ахают от удивления.

Мы выехали на проспект Когтеточки, миновали зловещую Вмятину, затем свободолюбивый район Король Тиса, угрюмый Кряж, забрались на мост Костра, пересекая Эрвенорд через остров Медиков, а после свернули на соседние улицы, добираясь до Площади Коммерции.

Здесь, наряду с Королевской биржей, крупными и уважаемыми банками, торговыми представительствами купеческих гильдий, располагались рунические ограночные. А кроме них скупщики, продавцы и бесчисленное количество, вне всякого сомнения, достойных людей, предоставляющих агентские услуги, дабы свести друг с другом еще более, вне всякого сомнения, достойных людей.

Это место, пронизанное деньгами и пропахшее жадной похотью к богатству, давно уже не удерживалось в границах прямоугольной площади, заросшей старыми каштанами, и расползлось по окрестным кварталам, а возникший район оставил себе одноимённое название.

Когда экипаж остановился, я выглянул в окно, оценив защищённые решётками окна лавки Лиама.

— Я-то думал, отряд в этот раз нанял Великий Дом, — сказал я Капитану. — Частный заказ.

— Нас нанял Лиам. Точнее так — он предложил посмотреть товар первым и готов дать за него на десять процентов больше, чем остальные.

— Поражаюсь твоей наивности. А ты ещё иногда надо мной смеешь смеяться на этот счёт. — Я не скрывал своего сочувствия к внезапной потере рассудка командиром. — Лиам жук из жуков, как говаривают россы. Каждый раз мы принимаем бой с его жадностью, куда похлеще, чем в Иле с отродьями.

— Именно поэтому ты здесь.

Хитрец. Он знает, что уж если кто и может переторговать тиграи, то я. Я ненавижу торговаться, но умею это делать со всей безжалостностью человека, в предках у которого, как припоминают, был глава Казначейства позапозапрошлокакого-то лорда-командующего. Рейн говорил, что выбивать достойную цену точно такая же наша фамильная способность, как и невосприимчивость к булыжникам.

— Я, значит, работаю, а ты снимаешь сливки? — настал мой черёд возмущаться.

Капитан покосился на меня:

— О. Ты уже начал торговлю. Продолжай в том же духе, Медуница, и весь отряд проставится тебе на день осеннего равноденствия.

С учётом того что до осеннего равноденствия было чуть меньше пяти месяцев, перспективы меня не обрадовали, и я закатил глаза:

— Ваши долги передо мной безграничны, риттер Нам.

Он важно кивнул, признавая это.

— Ты идёшь с нами, — сказал я Болохову.

Он вопросительно посмотрел на Капитана. Тиграи не любят россов. Старые трения между северными соседями.

— Уверен? — спросил Август у меня.

— Он нервничает, когда видит твоего колдуна.

— И злится.

— Но нервничает больше. А потому быстрее уступает. Поверь.

Лёгкое пожатие плечами стало мне ответом. Мол, тебе виднее.

Командир вышел первым, махнув конным в отряде. Отсутствовал только Никифоров, которого мы почти насильно сдали нормальным медикам. Капитан кивнул, и наёмники, кто касаясь шляпы, кто приподнимая треуголку, рассредоточились по улице и скрылись в кварталах и переулках, отправившись по домам, где большинство из них ждали семьи.

Среди «Соломенных плащей» крепкое доверие. Во всяком случае, когда вопрос касается финансов и оплаты рейда. Никто не сомневается, что риттер Август Нам расплатится с каждым честь по чести.

Мы с Болоховым последовали за Капитаном.

Плакса и Громила остались у входа, Жан и Манишка всё так же торчали на крыше экипажа, и праздные зеваки, завидев их грозные рожи и, что самое важное, взведённые ружья, шарахались на противоположную сторону улицы.

Для местных же сие — привычная обыденность. Кроме того, лавки огранки нанимали и собственную охрану: крепких ребят в светло-серых мундирах, в тёмных париках, с палашами и пистолетами. Они группами стояли не только у дверей, но и на каждом перекрёстке.

Так что нападений на продавцов и покупателей уже давно не случалось.

Лиам — рыжебровый, как все тиграи, отличался чрезмерной краснотой носа и бесконечными веснушками на круглом плоском лице. Его обычный национальный наряд — роба из тонкой дорогой шерсти в серо-голубую крупную клетку — скрывал грузную фигуру. В широких рукавах он мог спрятать не только нож, но и целый пудинг из овечьих потрохов.

Вместе с ним были и его охранники — три человека, такие же плоскомордые, скорее всего из его же рода, корчили истуканов со старыми церемониальными зеркальными щитами и топориками.

Лиам скользнул недовольным взглядом по Болохову, но тут же забыл о нём, заметив меня. Он, совершенно не сдерживаясь, завопил:

— А! А! А! Зачем он здесь⁈ Риттер Нам, разве мы не друзья⁈

— Друзья, — благосклонно подтвердил Капитан.

— Тогда, получается, вы хотите ограбить своего друга⁈ Риттер Люнгенкраут, приходя с вами, каждый раз делает меня нищим.

— Хватит, Лиам, — сказал я без тени улыбки. — Поход был не из лёгких, настроение у нас дурное, и театр, даже столь талантливого актёра, как ты, сейчас не к месту. Ты знал, что я всегда с ними, но всё же позвал нас.

— Потому что хотел оказать вам услугу и помочь с продажей.

Болохов чуть небрежно шагнул вперёд и вбок. Ничего не имея в виду. Свою руну он катал между костяшек пальцев. Один из охранников не спускал с неё глаз.

Я досчитал до десяти, позволяя всем насладиться мрачным россом:

— Потому что у тебя появился покупатель, а ты пуст. Тебе нужен товар, иначе кто-то из какого-то Дома будет разочарован и сменит поставщика.

Он с упорством сжал губы:

— Вы наговариваете на хозяина этой ограночной, риттер Люнгенкраут.

— Хозяину стоило бы проявить гостеприимство, раз пришли гости.

— Виски? Яблочный бренди? Бузинный ликёр? Аднамерхан? — Он широким жестом пригласил нас к верстаку.

Болохов и я отказались от всего, Капитан всё с той же благосклонностью взял пузатый бокал, на четверть заполненный густо-чёрным ароматным ликёром.

Лиам снова не преминул подныть, что торгуюсь я, словно Светозарные. Уж не знаю, как там торгуются эти ребята, всегда полагал, что они давно берут то, что нравится, бесплатно, но принял столь сомнительный комплимент.

— Чего ты хочешь?

Он тут же прищурил глаза:

— Сделайте так, чтобы мне было выгодно, а вам не обидно.

— Тоньше надо, мой друг, — опечалился я. — У тебя явно такой же плохой день, как у нас.

— Смысл играть с вами, если вы опять обдерёте меня, точно овцу волки, и я выйду, если повезёт, то в ноль?

Корчить сиротку у него не получалось. Навар тиграи всегда имеет приличный. Он просто расстраивается (действительно расстраивается), что не может раздеть нас до нитки. Лиам столько лет ведёт с «Соломенными плащами» дела, что иногда подзабывает, что раздевание суровых ребят, сующих головы в пасти тварям Ила, — вещь довольно рискованная. Мы для него почти что добрые друзья, с учётом того что обычно у тиграи нет друзей из других народов.

— Ты бы сперва посмотрел товар, а потом уже начинал страдать. Опережаешь события.

Он махнул рукой на верстак.

Я отстегнул поясную сумку, щёлкнул медной застёжкой, ослабив ремешок, и вытащил из неё тканевый мешочек. Развязал тесёмки, перевернул, и булыжники заскакали по стенкам воронки верстака, скатываясь в жёлоб. Лиам двигал палочками, глядя на принесённое через стекло и распределяя по секторам.

Как я уже говорил, основа волшебства — это пара. Солнцесвет, дающий колдуну силу, и руна, позволяющая создавать магию. Оба — не вечный ресурс. Если солнцесветы мы научились создавать (пускай они недёшевы и государство их растит, контролирует и учитывает), то руны можно добыть только в Иле.

Соответственно, это представляет из себя целый ряд сложностей, несмотря на то что подобным занимаются как работающие на страну ребята, так и… частные подрядчики. Вроде нас или тех, кто служит Великим Домам, Школе Ветвей или… Я поседею, если начну перечислять всех заинтересованных лиц. Не стоит также забывать об одиночках. Авантюристы, сумасшедшие и мечтающие обогатиться в нашем мире встречаются через каждого третьего.

Но если кто подумает, что по Илу шастают толпы, то это не так.

Ну… или не совсем так. Протяженность Шельфа велика, и места хватает всем. Просто большинство не ходит далеко, пасётся у самой границы, надеясь поймать удачу за хвост. И из этого большинства, как ни прискорбно сие звучит, возвращается меньшинство. Не верите, прогуляйтесь и посчитайте кости, валяющиеся тут и там.

Даже если Ил отпустил тебя, оставив целыми обе ноги и руки, а также голову, то очень может быть возьмёт плату позже. Или в следующий приход, или… иначе.

Потому что изначально руны, которые мы находим, это булыжники. Мы так их называем. Сейчас они лежали на верстаке Лиама россыпью из мелких, грязно-серых разноформенных камешков с покатыми шершавыми стенками.

И эти булыжники высасывают из людей силу. Свет. Жизнь. Ил через них просачивается в плоть, кости, мозг. Он выедает глаза, поражает разум. Опять же — не всегда сразу. Обычно очень медленно. Но всё равно жизнь того, кто несёт руны, довольно скоротечна, а конец крайне неприятен и болезнен.

Умные быстро соскакивают, удовлетворившись тем, что подарила им удача в первый раз. Глупые и жадные отправляются на кладбище.

Больше всего булыжники вредят, когда ты переходишь из Ила в Шельф. И если от простого перехода защитит любой колдун, коли у него есть солнцесвет, то от перехода с булыжником магия не спасает. Ты примешь удар и пожнёшь его последствия.

Поэтому ваш покорный слуга — человек бесценный (если кто не заметил, говорю я это с гордостью, раздуваясь от собственной значимости) для тех, кто хочет вынести руны сюда. На меня булыжники не оказывают никакого эффекта.

Я не уникален. Старая кровь течёт и в некоторых других людях. Но большинству не везёт так, как мне. И они действуют на свой страх и удачу.

С разным результатом.

Здесь, в нашем мире, булыжники уже представляют куда меньшую опасность, ибо Ил далеко. Их, конечно, лучше не трогать без особой нужды, но на подобном верстаке с ними работать можно.

Сертифицированные огранщики берутся за булыжники, снимают с них слой за слоем, словно с алмаза, пока не получается руна — белая, жёлтая или бледно-голубая малюсенькая фишка, со странными, так никем и не расшифрованными значками на гранях.

Самые примитивные руны — плоские. Круглые, квадратные, прямоугольные… любые. Они встречаются чаще всего. Пирамидки, кубики, прямоугольники, тетраэдры и так далее — уже редкость. Икосаэдр, двадцатигранная руна, очень большая редкость. Я не встречал её никогда, хотя слышал о таком раритете. Это стратегический запас лорда-командующего, и охраняют их похлеще, чем бриллианты в его короне.

Руна убирается под язык или за щёку, если это колдуны Ветви, которым следует произносить вербальные приказы, и… когда создается волшебство, руна отдаёт себя ему и постепенно, тоже не сразу, начинает терять грани. Если грубо, то кубик превращается в пирамидку, а та в прямоугольник. Это участь любой руны. Даже мифический стогранник рано или поздно пройдёт весь путь преобразования, станет обычной пластинкой, а та растает под языком, как кусок сахара в горячей воде.

Скорость преобразования зависит и от качества самой руны, и от умения огранщика, и от силы заклинания, и от опыта колдуна.

С учётом того что её не купишь вот так запросто, заглянув на любой рынок и найдя на прилавке меж рядов мясников и молочников, волшебство в нашем мире — вещь довольно ценная. И им не разбрасываются. Берегут на самый крайний случай, просчитывая, стоит ли вообще обращаться к магии или изыскать более дешёвый способ решить свои дела.

Нередки случаи, когда колдун исчерпал руну и не находит новой и месяц, и… пять.

Например, у него нет денег. Или руны расхватывают более быстрые и влиятельные конкуренты. Или их все забирает государство, выпустив какой-нибудь эдикт, дабы пополнить истощившиеся резервы.

К примеру, многогранники в открытую торговлю просто не поступают. Их сбывают на чёрном рынке, продают своим. Великие Дома копят их, хотя конечно же отрицают подобное.

Лиам между тем, посчитав количество булыжников и сделав наскоро оценку того, что из них выйдет, кивнул с одобрением:

— Удачно вы сходили. Давно столько за раз не видел. Восемь пластин, три пирамидки, четыре кубика и звёздочка.

— Пять пластин, шесть пирамидок, четыре кубика и звёздочка. — Я обворожительно улыбнулся, поправляя эту «ошибку». Как и торговец, я прекрасно вижу, что получится из этих бледно-серых камушков.

Он фыркнул, но спорить ему было не резон. Вновь уставился на тусклые булыжники:

— Представитель Фогельфедера проверил их?

Голова конечно же исполнил работу. Вдруг случайно в наши находки затесался многогранник, который мы обязаны сдать государству по бросовой цене.

Капитан протянул Лиаму подписанную бумагу. Тот изучил печать, дабы не попасть на штраф, степенно вздохнул.

— Что же. Хороший улов требует хорошей цены. Дам девять сотен соловьёв ассигнациями.

— Добрая цена. Но мое предложение лучше. Начнём торг с пяти тысяч. И пять сотен из них мы возьмём золотом, — сказал я, понимая, что Капитану уже сегодня придётся расплачиваться монетами с семьями тех, кто пошёл с нами в Ил и не вернулся.

«Соломенные плащи» всегда платят «прощальные», обеспечивая семью, утратившую кормильца, на несколько лет. Одна из причин, почему отряд Капитана, несмотря на бандитские рожи, столь крепок.

Лиам раздражённо засопел, покосился на угрюмого Болохова и начал торг.

[1] Бинет — укороченный, чаще белокурый парик с крупными буклями и косичкой.

[2] Тендер — железнодорожный вагон, прицепляемый к паровозу. В нём перевозят топливо.