Птицеед

Глава третья НЕМНОГО КОБАЛЬТА

Шайлест мы обошли кружным путём.

Люди — самые оптимистичные существа во вселенной. В них живет глупая надежда даже тогда, когда следует изжить её трезвым разумом. В истории человечества был краткий период, когда Ил сочли пригодным для того, чтобы строить тут города. Лет сто, аккурат между победой над Птицами и спятившими Светозарными, мы лезли в Ил толпами, уходя всё дальше и дальше в него.

Результаты вышли плачевными, а города оказались заброшены. Так они и стоят до сих пор. Ну… те из них, что не сгорели в дни, когда бывшие соратники Когтеточки устроили грызню из-за права владеть рунами друг друга.

Ил — дурное место. А города в Иле — того хуже. Они существуют вне времени, не разрушаясь под ветром и дождями. Те, кто вползли в них, опасны. Тот же Хоффнунг, находящийся где-то за пределами всех троп, стал приютом Комариного Пастуха, одного из самых сильных Светозарных.

Шайлест — старая деревня, место отдыха для первых из тех, кто приходил сюда искать булыжники. Она слишком близко к Шельфу, чтобы в ней завелся кто-то крупнее мозготряса, но это не повод рисковать здоровьем. Именно поэтому мы не стали приближаться к заброшенному поселению.

Я повёл отряд через Седотравные поля, так, что над лесом был виден лишь трехгранный шпиль выжженной осквернённой церкви Рут — чёрный и зловещий.

Когда мы добрались до Ворот, Болохов извлек компас, сверился с каплей крови, одобрительно кивнул.

— Здесь.

Я обвёл рукой открывающееся пространство:

— Мне бы побольше конкретики.

Ворота — овальное озеро, расположенное в большой природной воронке, примерно с четверть лиги длиной. Вода в нём карминовая, с белой кромкой острой соли вдоль галечного берега. Над озером, никогда не поднимаясь выше чем на полфута, часто лежит густая сметана тумана, что делает это место ещё более нереальным, я даже сказал бы — зловещим. Особенно если посмотреть на противоположную сторону, где мрачными исполинами торчат створки. Всего восемь. Каждая — это три бревна, сложенных в форме росской буквы «П».

Мы называем их вратами. Кто это здесь построил — неизвестно. Слишком много времени прошло с эпохи славных дел Когтеточки. Раньше врат было гораздо больше, но вода, соль, ветер, дожди, подточили древесину. Теперь обломки лежали в озере, похожие на кости огромной ящерицы, покрытые белыми кристаллами соли.

— Интересно, — Голова по привычке поправил очки.

Он высокий и грузный, с бульдожьим лицом и пронзительными маленькими глазами. Порой мне кажется, что своим взглядом Тим Клеве из младшей ветви Дома Пеликана, может заколачивать в стену гвозди.

Или людей.

«Голова» он потому, что умный, работает в университете и таскает в памяти архив библиотеки. Мой товарищ птица иного, более высокого полёта, чем я. Никакого раздолбайства, никакого пренебрежения к сильным мира сего. Постоянная работа, уважение в обществе, карьера и всё такое.

Я как-то сказал ему, что за всей этой наукой, ботаникой и историей города он не видит настоящей жизни людей. На что мне резонно заметили, что «настоящая жизнь людей» это всего лишь склад человеческих пороков и, по большей части, смотреть там совершенно нечего. Мол, в книгах гораздо больше интересного.

Как он женился-то при таком отношении — вообще загадка. Мою иронию Тим обычно воспринимает с каменным лицом, а реагирует на весёлые шутки только в качестве очень большого одолжения, и только из-за наших давних приятельских отношений.

Голова может быть вежливым, когда захочет.

— Они все рабочие? — он смотрел на восемь П-образных врат.

— Слишком жирно берешь, — Болохов следил за стрелкой компаса. — Вторые, третьи и шестые пока работают. Нам нужны последние.

— Третьи тоже уснули, — сказал я и на невысказанный вопрос легко пожал плечами. — Ходил туда два года назад.

То, что я блуждал по Илу без отряда, не является секретом. Я свободный человек и связан с ними лишь приглашением Капитана.

Мои спутники остались достаточно учтивы, чтобы не спрашивать, что я искал на кладбище Храбрых людей[1].

Вблизи врата выглядели жалко: алая краска облезла, отслаиваясь целыми пластами. Вода сильно подточила опоры, кристаллы соли, каждый величиной с палец взрослого мужчины, фунтами веса взбирались вверх, к перекладинам, желая их оторвать и обрушить в озеро.

— Жалкое зрелище, — пробормотал Колченогий. — Они не меняются.

— С чего бы им меняться? — я проявил искреннее любопытство. — Им пять веков. Проживешь столько же, поверь, тебе будет плевать на мнение всяких Колченогих. Ну, а если ты ждешь, что появится кто-то из Светозарных с молотком, пилой и гвоздями, да всё починит, то я не уверен в их плотницком мастерстве.

— Нет уж. Пусть эти хрены сидят в глубине и не лезут сюда. Плевать я хотел на врата.

Мы остановились у шестого проема, спешились, и Болохов, как командир, сказал:

— Сычик, ты с лошадьми. Жди три часа. Если не вернемся, разворачивайся. Животных оставишь здесь.

Сычик — седобородый пожилой старикан, сильный, точно тридцатилетний, даже не счел нужным ответить. Я, как и остальные, вытащил из чехла у седла короткое кавалерийское ружье, раскрутил валик соломенного плаща, накинул его на плечи, затягивая на груди верёвочные завязки. Солома пахла прелостью, поздней осенью и моим потом. Не сказать, что я люблю эту одежду, но, как говорится, даже Когтеточка терпел и нам велел.

И мы вошли во врата.

Ил мягкими ладонями надавил на уши. Не сильно, но неприятно, когда мы переместились в его куда более дальнюю от Шельфа часть.

Большинство тех, кто живет в огромной столице Айурэ, существуют в паре дней езды от дороги к Илу, но знают о нём не больше, чем о каком-нибудь Йемстане или Джандурми. Они не стремятся сюда, они не знают его правил, и он для них — просто место из легенд прошлого.

Хорошая позиция, на самом деле. Любого нормального обычного человека. Который хочет жить, не думать о проблемах и надеется, что те никогда не постучатся в двери ни к нему, ни к его детям и внукам.

Ил далеко.

Отчасти это правда.

Но также правдой является то, что он очень близко. Опасно близко. Светозарные не уснули, как убеждают себя дураки и мечтатели. Они ждут дня, когда вновь смогут вернуться в Айурэ. Птицы существуют, и то, что их сдерживает, слабеет из века в век, потому что мы теряем память о прошлом, становимся слишком беспечными.

Это видим мы, приходящие сюда. Видят правители Великих домов. Но не знает большинство, оттого живет спокойно и не оглядывается постоянно, ожидая, когда кто-то из Ила придёт по их души.

Они особо не задумываются о нём, а потому порой не имеют представления даже о масштабе этого места.

Ил не бесконечен. У него есть начало — это Шельф, узкая и относительно безопасная зона, граница, связанная с миром людей. И у него есть конец, после которого начинаются области Птиц, которые мы называем Гнездо. Чтобы добраться от Шельфа до Гнезда, требуется восемьдесят семь дней конных переходов. Уж не знаю, какая чудо-лошадь способна выдержать три месяца путешествия по этим опасным территориям (моя издохла на двадцать первые сутки), но так записал в своих воспоминаниях Когтеточка: «на восемьдесят седьмой день конного перехода, тучи у горизонта разошлись, и я увидел первые пики Гнезда».

За пять минувших веков тех, кто прошёл по его следам, довольно немного. Ну… я о вернувшихся назад. Мой старший брат всегда говорил: «В Ил легко войти, но нелегко из него выйти».

Просто звучащая истина, означающая, что чем дальше заходишь, тем сложнее вернуться. Не только из-за тварей, здесь обитающих, не только из-за Светозарных, теперь поселившихся где-то недалеко от Гнезда и считающих себя королями этого места. Ил — как медленный яд. Как лазоревая каракатица, оплетающая тебя щупальцами, проникающая ими под кожу, в кости, в мозг, высасывая кровь, заражая её ядом.

Он… как глубина. Да. Лучший пример. Чем глубже ныряешь, тем труднее всплыть, тем сильнее тебя травмирует. Ил меняет человека. Очень медленно, исподволь, совершенно незаметно для него. Стоит лишь зайти дальше, чем ты можешь выдержать. Стоит лишь задержаться дольше, чем требуется. И это давление на уши, когда мы прошли через створки, говорило нам, что в один шаг переместились на десятки лиг вперед.

Кладбище Храбрых людей имеет несколько входов и выходов. Не только через створки у Озера. Два из таких проходов рядом с Шельфом, недалеко от Шестнадцатого андерита[2]. Остальные гораздо дальше.

Оно большое, очень большое, раскинувшееся на пространстве десятка каньонов, прорезанных руслами высохших рек среди красного песчаника. Эти каньоны расходились, сближались, сливались в одно, а после дробились на множество коридоров, сплетаясь малопонятным лабиринтом, который в западной части превращался в спиральный путь, на самом широком месте достигавший размеров Великодомья, огромного района Айурэ.

Голова смотрел во все глаза. На ало-бордовый песчаник, отвесные стены коридора, мальву. Она цвела, высокие стебли выпустили крупные, снежно-белые вытянутые бутоны.

— Точно снег, — прошептал Тим. — Их так много.

Действительно, много. За цветами едва видны прямоугольные гробницы, тянущиеся вдоль стен. Он подошел к ближайшей, раздвигая руками растения, изучил резную крышку с изображением воина, на груди которого лежал двуручный меч. Обвел взглядом каньон, тянущийся прямо около десяти сотен футов, чтобы там разделиться по левую и правую часть — в форме Y.

— Тысячи мёртвых, — Колченогий поёжился, словно спящие много веков покойники представляют угрозу и только и ждут, чтобы выбраться из усыпальниц да схватить его. Но мёртвые так не делают.

Без причины. Если рядом не проходит Колыхатель Пучины, ученик Лорда Кладбищ, погибшего во времена войн Светозарных. А сюда Колыхатель не заберется при всем своем желании — слишком близко к Шельфу.

— Тридцать семь тысяч четыреста сорок два, если уж быть точным, — ответил ему Голова. — В этом секторе, разумеется.

— Ещё скажи, что ты их поименно знаешь.

Голова не сказал, ведь большинство имен тех, кто нашел свой последний сон среди вечно цветущей мальвы, забыты и утрачены.

— Здесь опасно? — никто из них тут никогда не был, так что вопрос Болохова обращен ко мне.

Я подумал. Безопасных мест в Иле, если это не алтари Рут, нет. Поэтому меня спрашивают, конечно же, чуть о другом. Каковы риски нарваться на нечто серьезное? Такое, с чем мы не сможем справиться.

— За все разы, что я здесь проходил, не встретил никого, кроме седьмых дочерей.

— Но это не означает, что сюда никто не пробрался, — росс осматривал развилку, благо мы прошли одиночный коридор. — В глубине кладбища может быть всё, что угодно. В самых заброшенных уголках.

— Все уголки одинаковы, — не согласился я. — Мальва и тысячи гробниц. Что касается дальних концов некрополя, то мы туда не пойдём. Обследовать все каньоны это поход на несколько дней. Пройдем эту развилку, а затем ещё одну. Если не найдём никаких следов колдуна, разворачиваемся и возвращаемся.

Болохов явно не возражал, но покосился на Голову. Тот выглядел недовольным.

— Раус, так нельзя.

— Можно, — возразил ему я. — Мы проверили, убедились, что его нет у входа, и номинально чисты. «Соломенные плащи» не группа спасения, и ты это знаешь. Не считай меня бесчувственным, но меня нанял Капитан, чтобы я заботился о его людях. О вас. Не о незнакомом колдуне. Мы смотрим, как я сказал, если нет — уходим. Возвращаемся, ты докладываешь о том, что случилось. Если власти решат, что требуется спасательный отряд, его отправят. Риски нахождения в Иле оцениваю я. Трое новичков в отряде уже сморкаются кровью.

Он подвигал тяжелой челюстью, выражая несогласие, хотя принимал мои аргументы. Я никогда не шучу с Илом.

— Либо вариант — проводим отряд до андерита, и вернемся снова. Вдвоем. Если захочешь рискнуть.

Теперь в его тусклых глазах появилась эмоция, похожая на благодарность:

— Возможно, в форпосте будет кто-то из Фогельфедера. Хорошо.

Болохов не возражал.

— Вы направо, — сказал я им. — Идете до конца, затем поворот. Еще один каньон, проходите этот участок и поворачиваете назад. Можете заглянуть в смежные проходы на обратном пути. Их, кажется, пять, все заканчиваются тупиками, но за дальними саркофагами вполне можно спрятаться. Я налево, проверю эту часть кладбища. Встретимся через полтора часа.

Росс кивнул, развернулся и пошел прочь, даже не интересуясь, как я справлюсь один. Знал, что справлюсь.

— Риттер[3], подари мне свое сердце.

Седьмая дочь сидела на третьем ярусе могильников, глядя на меня круглыми жёлтыми глазами. Маленькое, человекоподобное существо со слишком вытянутыми руками и ногами, серо-красной безволосой кожей и хрупким костяком, улыбалось заискивающе и нерешительно.

Оно хорошо копировало нашу мимику и казалось несчастнее помойной голодной кошки. Вот только в лемурьих глазах не было ничего просящего или обезоруживающего. Улыбка может обмануть, но зерцала души, как говорят слуги Рут — никогда.

В этих блюдцах был лишь холодный трезвый расчёт мелкого хищника.

— Угу, — пробормотал я, даже не остановившись. — И мою печень. А еще, конечно же, окорок, дери тебя совы.

Седьмая дочь с ловкостью обезьяны перепрыгнула у меня над головой на другую усыпальницу верхнего яруса, кося глазом на ружье. Твари быстро учатся, и огнестрельное оружие давно перестало быть им в новинку.

Я не собирался тратить на нее пулю. В одиночку эти создания не представляют опасности. Они слишком осторожны, чтобы нападать, здраво оценивая свои силы. А вот если ты при смерти, болен или, на худой конец, спишь, вполне способны перегрызть горло при удачной возможности.

Минуты три седьмая дочь скакала следом, выпрашивая сердце или ещё какой «не важный мне кусочек меня», а потом отстала, разочарованно цокая языком. Лишь серая тень мелькнула на границе зрения на прощанье.

Я люблю это кладбище с тех пор, как мне исполнилось десять, когда Рейн привел меня сюда в первый раз. По сути, ещё ребёнка, считая, что я должен познавать Ил как можно раньше и привыкать к нему. Он оказался прав, проигнорировав жёсткий приказ нашей бабки.

Тогда меня потрясли цветущие мальвы, посаженные в память о погибших воинах Девой Леса, одной из Светозарных. Здесь, среди мёртвых, ко мне приходит покой.

Сейчас было не то время, чтобы бродить среди старых гробниц в свое удовольствие. Я искал следы чужаков, но тут, кажется, никого не было уже несколько месяцев.

…Ни отпечатков ног, ни примятой травы, ни сломанных стеблей. Я быстро добрался до точки, которую наметил для себя, как финальную — усыпальницы выстраивались в арку, позволяя пройти под ними.

Пора возвращаться назад. Для собственного спокойствия, негромко поминая сов, я решил проверить тупиковый смежный коридор, извилистый, точно кишка. Вытащил из-под куртки карманные часы на серебряной цепочке, глянул на стрелки.

Время до возвращения у меня ещё было.

Прямоугольные гробницы стояли тесно, ружье приходилось держать над головой, солома плаща царапала по камням.

Стены сдвигались, становились выше, так что от вечно-розового, мглистого неба осталась лишь яркая узкая лента. Поворот под прямым углом, где-то наверху шорох, седьмая дочь сдавленно рассмеялась и вновь затихла. Вот ведь приставучая гадина! В глубоком полумраке, слушая свои шаги, я, наконец-то, вышел на более свободное пространство, трижды повернул, дошел до стены с вмурованными в нее саркофагами воинов времён той страшной войны.

Ничего.

Ну, теперь можно и назад. Осталось маленькое дело на будущее — сорвал белый цветок мальвы, стараясь не помять лепестки убрал в поясную сумку. Порадую Личинку, когда вернусь в Айурэ. Ей такое по душе, если конечно у этой злыдни вообще есть душа.

Я преодолел два из трех поворотов перед узким местом и, дойдя до угла, замер, не донеся ногу до земли. Мой нос ощутил запах сухого солнцесвета.

В нашем, не самом поганом, мире полно достойных профессий и большинство людей живет обычной жизнью. Часто — далеко от огнестрельного оружия. И поэтому они могут не знать, как пахнет порошок из сушеного солнцесвета. Особенно, когда верхушку патрона только что откусили и затравочную часть темно-зелёной субстанции высыпали на запальную полку.

Яркий запах. Не нашатырь, конечно, но его ни с чем не перепутаешь, друзья мои.

Так что стоило подумать, кто там, затаился за углом, с оружием, готовым к стрельбе. Разумеется, он слышал мои шаги и теперь, должно быть, гадает, отчего я остановился? Полагаю, его размышления не будут очень долгими.

Стоило его опередить. Если это кто-то из моего отряда, потом мы вместе посмеемся над моей осторожностью.

Я снял с головы треуголку и запустил в проём. Сработало на удивление мгновенно, словно хорошо собранная мышеловка.

Грохнул выстрел, пуля пролетела мимо, ударившись в стену. Этот павлиний сын собирался меня прикончить. Я высунулся, успел заметить три, а может четыре фигуры, в сизо-зеленоватом дыму сказать более точно не представлялось никакой возможности, и тут же отпрянул назад, не желая ловить другие пули.

Но никто не выстрелил.

— Скорее бросай!

Ещё одно правило жизни, ребята. Запомните его на будущее. Если некто поджидает тебя с поднятым ружьем, чтобы всадить пулю в башку, а потом какой-то дурак говорит другому «скорее бросай», то под ноги тебе собираются швырнуть отнюдь не кошелек с полновесными золотыми соловьями, не праздничный торт и даже не мяч для игры в донг. И если ты умный человек, то не будешь ждать да проверять, какой подарок тебе подготовили.

И так понятно, что совершенно неприятный и несоответствующий твоей прекрасной физиономии.

Я, что есть силы, рванул прочь. Гулко грохнуло в тот момент, когда спрятался за надежной стенкой саркофага. Граната плюнула осколками и каменной крошкой. Эхо заметалось, отражаясь от стен каньона. Где-то выше от неожиданности взвизгнула седьмая дочь.

Они появились еще спустя десять секунд, проходя через едко пахнущую, повисшую дымку. Я положил ружье на крышку гробницы, прицелился и попал в грудь первому из идущих, явно ожидавшему, что я валяюсь разорванным на разные неаппетитные части.

Тут же спрятался, когда слитно грохнули два выстрела. Взвизгнул рикошет.

До них шагов тридцать, я уже отчаянно работал шомполом, загоняя пулю в ствол.

— Он один! Её с ним нет! — эта фраза сказала мне, что ребята не охотились на меня персонально, просто наши дорожки так совпали, дери их совы. И кто такая «она»? — Бросай!

Восславим идиотов, ибо только благодаря им многие из нас могут встретить старость. Пускай и беспокойную.

Я забыл о ружье, не успею перезарядить, сыпанул порох на полку пистолета, высунулся с другой стороны гробницы, не обращая внимания, что острые камешки впиваются в левый локоть.

Выстрелил, промазал, но испугал поджигающего фитиль гренадёра (пуля сбила его шляпу) и тот уронил гранату себе под ноги. Они все бросились врассыпную. Успели, прежде чем фитиль догорел.

Я закончил перезарядку, справившись ничуть не хуже регулярного солдата лорда-командующего, взвёл курок и вновь положил ружье на крышку саркофага, выискивая цель.

Их было четверо… осталось четверо. Тень метнулась через дымку и, споткнувшись, упала, когда мое ружье бахнуло. Я не самый идеальный стрелок, но с тридцати шагов это куда проще, чем стрелять по курицам. Он стал орать, держась за грудь и катаясь по земле.

Двое кинулись ко мне с тесаками. Третий суетливо пытался прикрепить к ружью трехгранный штык, но смотрел больше на вопящего товарища и потому никак не мог защелкнуть крепёж на ружье.

Все они были крепкими ребятами и перли вперед, точно спущенные с цепи псы, которым показали аппетитную говяжью вырезку. Уж не знаю, чем я так успел им досадить, но они не желали оставлять меня в живых. Что довольно прискорбно. Вечно я сталкиваюсь с проявлением совершенно гадких человеческих чувств.

Я решил дать этим заблудшим душам, забывшим заветы Одноликой (то, что я их тоже забыл и прибил двоих, к делу совершенно не относится, даже не смейте мне ставить это в укор) последний шанс.

— Мир! — крикнул я им, но будучи человеком, не верящим в проявление миролюбивых чувств агрессивных незнакомцев, все же вытащил из ножен саблю, дабы не встречать саперные тесаки раскрытой дланью или собственной рожей.

Плевать они хотели на «мир». Даже не замешкались.

Пришло время козырей, так как я не желал вступать в рубку сразу с двумя, особенно если этого можно избежать. Я резко рубанул саблей воздух, и мгновенно из «разреза» потекла бледно-жёлтая дымка, образуя облачко футов тринадцать в диаметре.

Они уже не успели остановиться и подумать. Влетели в эту дымку на полном ходу, сделали вдох и упали плашмя, врезавшись лицами в землю. Больше ни один, ни другой не шевелились. Я вошёл в медленно растворяющееся облако, чувствуя, как ноздри, а потом носоглотку холодит свежая мята. Было бы очень прискорбно, если бы яд Вампира действовал и на хозяина, то есть на меня.

Тот, который орал, теперь молчал, лежал на боку и, кажется, едва дышал. Последний, бородач со свирепым взглядом, все же примкнул штык.

Довольно неприятно. Второй раз подряд ядовитую завесу призвать я не смогу при всём своем желании, да и он не настолько дурак, чтобы попасться в эту ловушку, видя, что случилось с его товарищами. А штык вещь дрянная.

У моего противника ружье было пехотное, длинное и если хорошо вложиться в укол, то меня можно насадить на штык всё равно, что жука на иголку. Сабля, конечно, гораздо быстрее и маневреннее, но намного короче. Штык опаснее, хоть и медлительнее.

Я быстро выбрал тактику. Внешний вид у парня был, как у бывшего солдата, и ружье он держал уверенно. Офицеры наших полков муштруют солдат, учат штыковому бою и фехтованию. Так что главное тут не лезть на рожон, играть от обороны и ждать его ошибки.

Я встал к нему правым боком, чтобы как можно сильнее уменьшить площадь для укола. Левая рука к животу, мизинцем к противнику, большим пальцем к себе. Я отсалютовал ему Вампиром, он нанес пробный укол. Быстрый, очень точный, целясь мне в грудь. Я отбил снизу вбок, закрутил финт, он тут же отшагнул, выставляя перед собой ружье и убирая пальцы руки, которая была впереди.

Мы закружили, выискивая бреши друг у друга.

Три укола.

Шаг вправо, еще шаг, удар плоскостью сабли по стволу.

Отход на прежние позиции.

Круг.

Мы смотрели друг другу в глаза. И, признаюсь, это был опасный танец. Довольно давно я не сталкивался с подобными серьёзными ребятами. За этот год у меня не случалось боевых поединков, лишь тренировочные.

Штык в последнюю секунду изменил направление, прыгнув к лицу. Я угадал, неожиданно для врага двинувшись с левой ноги, и моя левая рука, все время прикрывавшая живот, ждавшая момента, метнулась вперед, перехватывая ружье за ствол, отводя в сторону. И сабля ударила горизонтально, ниже его поднятых рук.

Вторым ударом, уже с оттяжкой, я разрубил ему лицо.

Он вполне был достоен салюта, ибо моя рубашка на спине промокла насквозь. Когда с церемониями оказалось покончено, я вернулся к двум отравленным покойникам и нанёс каждому по глубокой ране.

Во-первых, Вампиру требовалось набираться новых сил. Во-вторых, не желал кучи вопросов от моих товарищей.

— Странно они умерли. Что ты с ними сделал? — Голова сидел на корточках перед мертвецом.

Вот и старайся избежать вопросов, дери их совы.

— Люди обычно умирают, если их рубить, словно росскую квашеную капусту, — довольно недружелюбно ответил я. Горячка боя закончилась и вновь накатила глубокая усталость.

Болохов и Колченогий тщательно обыскивали покойников. Я же перезаряжал пистолет.

— Солнцесвета при них нет, — колдун выпрямился. — Возможно, есть и ещё кто-то. Прошли через наши врата?

— Не исключено, — ответил ему Голова. — Но не обязательно. Могли попасть и через другие входы. Случайная встреча?

Ещё один вопрос.

— В первый раз их вижу. Денег у них в долг не брал, с их сёстрами романтических ужинов не проводил, об игре в донг не спорили.

Тим, как всегда, остался к моей иронии безучастен.

— Они что-то говорили?

— Бросай. Он один. Её с ним нет. Бросай, — любезно перечислил я всё, что услышал. — Ты умный парень, полагаю сможешь разгадать столь тайный ребус, найдешь к нему ключ и поймешь загадки мироздания.

— Тебя несёт, — взгляд у него выражал каменное спокойствие.

Я потёр глаза, признавая правоту его слов, и признался:

— Не самый удачный день.

— Ты жив. Укокошил толпу непонятно кого, а на тебе ни царапины. Так что не ной.

Логика — великая вещь. Логика умного человека — великая вещь вдвойне. Павлин бы её драл. Ни одного контраргумента я не нашел. И спросил у Колченогого:

— Видел кого-нибудь из них раньше?

Он с задумчивым видом вытаскивал из карманов парня со штыком серебряные монеты. Они переезжали в карман нового владельца.

— Этот кажется знакомым, — кивок на труп. — Но не поручусь. Ты порядком подпортил ему лицо. Но вроде встречал в Шельфе, когда мы уходили. Куртка приметная. Алые полоски.

— Вы нашли следы колдуна?

— Нет, — Голова стал еще мрачнее. — Услышали грохот, поспешили к тебе. Будем искать дальше?

— Вся эта история смердит тухлой сельдью, — Болохов всем видом показывал, как ему хочется уйти. — Маг Перламутровой ветви… потом эти господа. Нам уже пора двигаться обратно. Время давно вышло.

Где-то вдали запела седьмая дочь. А чего бы ей не петь? Я обеспечил и её и сестричек дармовым мясом. Как только уйдем, они устроят здесь развесёлое пиршество. Нажрутся на неделю вперед, так что прыгать не смогут.

— Ни разрешений на выход из андерита, ни карт Ила, ни мешков для земли, — Колченогий хотел сказать что-то ещё, но уставился в глубину каньона, и мы все посмотрели в том направлении.

К нам неспешно приближались двое. Они не скрывались, не держали в руках оружие и вообще всем своим видом выражали дружелюбие, насколько вообще возможны дружелюбные незнакомцы в Иле.

Она шла первой. В мужском ярко-кобальтовом камзоле с длинными полами, бронзовыми пуговицами и жёлтой вышивкой. Штаны как у любого кавалериста-разведчика — лосиная кожа, шнуровка. Некогда белая рубашка стала за время путешествия серой. Букли на коротком парике с косичкой тоже потемнели и испачкались в грязи. Треуголку украшало сломанное пестрое перо.

Высоченная для женщины, она не уступала никому из нас, но стройная, даже изящная, как бы нелепо это ни звучало при таком росте. Я обратил внимание на ее уставшее лицо, решительно сжатые губы, волевой подбородок, деформированную правую щеку, словно незнакомка страдала от зубной боли. Мы на мгновение встретились взглядами, и я увидел в тёмно-карих глазах холодное презрение.

Её спутник был слеплен из иной глины. Он очень напоминал нашего Громилу габаритами, с той лишь разницей, что по моде россов носил усы под крючковатым носом, глаза у него были дикие и слезились, а волосы он прятал под высокой росской шляпой.

Мы не стали проявлять какую-то враждебность, хотя, признаюсь, мне всё так оптичело, что я не убрал пистолет и просто держал его опущенным вдоль тела.

Парочка остановилась в десяти шагах от нас, и женщина громко сказала:

— Оружие на землю!

Из-под её губ на мгновение вырвался лиловый свет.

Три моих товарища сразу пустили слюни и уставились на неё восхищенными взглядами, побросав всё, что могло стрелять, резать, рубить и дырявить.

Ну, было бы странно, если бы этого не случилось, когда приказывает колдунья Кобальтовой ветви. Ибо сила этой магии — очарование.

Я вздохнул, взвёл курок и направил дуло пистолета ей в лицо. Презрение в её глазах сменилось потрясением. Росс соображал быстрее и закрыл женщину собой, спрятав за массой костей и плоти.

— Убейте его! — крикнула она.

Но никто из моих друзей не шевельнулся. Для Кобальтовой ветви и её рабов я невидим. Спасибо предку.

— Нет-нет, — с наигранной печалью ответил я ей. — Такой вороний фокус не пройдет. Вот, что, родной[4]. Плохой для вас расклад таков. Я сперва всажу тебе пулю в лоб, а после напластаю твою хозяйку на бекон, и она совсем-совсем ничего не сможет мне сделать. Ты же видишь. Или есть другой вариант… вытаскивайте из-за щеки руну, ритесса, и поговорим, как разумные люди. Даже если вы вместе с этими покойниками, мы сможем договориться. Вы уйдете целыми и здоровыми в одну сторону, а я с моими друзьями, сейчас похожими на влюбленных юнцов, в другую. Не вижу, что мы могли бы делить с вами в этом прекрасном месте. Если вам нужны древние мертвецы, забирайте всех без счёту.

Она колебалась мгновение, после решительно вышла из-за спины росса, несмотря на его недовольное медвежье ворчанье и выплюнула себе на ладонь кубическую руну.

Тройка моих товарищей, со стонами повалилась на землю, как только эффект очарования спал.

— Кто вы? — спросила она у меня. — Это не ваши друзья?

Последний вопрос относился к покойникам. Я решил оставаться вежливым, хотя это и вышло с некоторым трудом, так как довольно непросто забыть, что меньше минуты назад её основным желанием было меня прикончить.

— Мы из «Соломенных плащей», ритесса. И эти люди не имеют к нам ни малейшего отношения.

Росс с топором посмотрел на мой плащ, словно только что его заметил:

— Наёмники, ритесса. Слышал о них. Не плохое.

Болохов, первым пришедший в себя, сказал земляку что-то на своём языке, обеими руками держась за голову. Судя по всему, там были лишь одни ругательства.

— Кто вы? — вновь спросила она, глядя пристально.

Я снял курок пистолета с боевого положения, чуть поклонился:

— Риттер Раус Люнгенкраут[5] к вашим услугам.

[1] Храбрые люди — общее название тех, кто пошёл за Когтеточкой. Его солдаты, погибшие в Иле в войнах с Птицами.

[2] Андерит — здесь, буквально укрепление, замок. В реальности Андерит (Anderitum) —римский форпост на территории Британии. Позже — стратегический оплот норманнов.

[3] Риттер — вежливое обращение к благородному мужчине в Айурэ. Ритесса — вежливое обращение к благородной женщине.

[4] Родной — дружеское обращение к россу. Традиционное обращение друг к другу у этого народа, если они чувствуют симпатию. Герой, конечно же иронизирует, обращаясь так к незнакомцу.

[5] Люнгенкраут (Lungenkraut) — лёгочная трава, медуница.