Птицеед

Глава семнадцатая ЛУЧШАЯ И ОСОБЕННАЯ

Я вновь был во Вранополье, наслаждаясь свежим морским ветром, бьющим в лицо. Сидел на лавочке парка Трёх Королей, в десяти минутах ходьбы от собора, у самого обрыва, любуясь на синеющее далеко внизу Домашнее море, блики на воде и парусники, снующие в заливе.

Идиллическую картину портили лишь носящиеся ниже обрыва чайки. От их пронзительных, скандальных криков звенело в ушах. Это, если кто не знал, наши городские людоеды.

Узаконенные Судебным правом лордов-командующих. До острова Покорми Чайку отсюда десять минут полёта, и если Сытый Птах в этот день оказывается на стороне горластых склочниц, то в клетках, висящих над каменистыми стенами, можно найти завтрак или ужин.

Я был там.

В первый свой визит проплывал с братом на арендованной лодке по Дальней дуге дельты Эрвенорд.

У нас у всех есть свои страхи. Рейн боялся отправиться на корм чайкам. Совершить нечто такое, что карается смертной казнью. Поэтому он и привёз меня. Чтобы я проникся увиденным, никогда не нарушал основополагающие законы и не замышлял против Айурэ.

Это место он считал весомым аргументом, чтобы так не делать. Или… не попадаться.

Покачивающиеся на цепях вытянутые клетки с плоскими, сильно порыжевшими прутьями, изгаженными птичьим помётом, оставили в моей душе неизгладимый след. Промежутки между ними были слишком узкими, чтобы протиснулся человек, но достаточно широкими, чтобы чайки могли обедать и ощущать такой же комфорт, как и гости, приглашённые на ужин во дворец Первых слёз.

Помню свои впечатления.

Мелодичный и вместе с тем какой-то очень слабый звон крепких цепей. Точно кладбищенский шёпот призраков. Неспешное покачивание десятков маятников-клеток из стороны в сторону из-за утреннего ветра казалось одновременно и зловещим, и умиротворяющим. Они висели на разном уровне, чем-то напоминая железные побеги, заканчивающиеся плодами, в сердцевине которых хранилось то, что некогда было людьми.

С лодки я увидел лишь фрагменты костей в самой нижней клетке, да позже, когда мы уплывали, откуда-то сверху долетел отчаянный крик. Но я не поручусь, что это был приговорённый к смерти, а не чайка.

Порой эти пернатые создания исторгают точно такие же крики, как и люди.

Недалеко от того места, где я сидел на скамейке, торговал старик. Он всё ещё был жив, хотя прошло много лет с тех пор, как я его видел в последний раз. Седовласый, с пушистыми баками, тусклым взглядом под густыми бровями. Он почти не изменился. Разве что кожа на лице огрубела ещё сильнее, да сгорбился пуще прежнего — земля с каждым годом настойчиво тянула его к себе.

Его было видно издалека, и дело не в большом квадратном ящике, оклеенном светло-розовой бумагой, где хранилось мороженое, а в серой высокой двуугольной шляпе военного моряка, которую дед носил с гордостью, как память о славной молодости.

Мороженое старик продавал одно-единственное, но знаменитое в парке — ваниль, ром, изюм. Мне показала его Оделия, когда мы пришли сюда за неделю до их с братом свадьбы.

Прежде, чем случилось первое мороженое здесь, мы плохо начали. Пускай её внешность очаровала меня, тогда ещё подростка, я считал, что она отбирает у меня последнего родственника. И ей, как старшей и более умной, пришлось преодолеть мою глупость, упрямство и злой яд, мягко подведя меня к мысли, что я ничего не теряю, лишь приобретаю нового друга.

Действительно, она стала мне другом.

Семьёй.

И эта лавка навеки превратилась в наше тайное место, чтобы в редкие свободные дни, когда они не в вылазках или библиотеках, провести час-другой, глядя на горизонт и болтая о загадках Ила и тайнах Когтеточки.

Её, как и брата, интересовал мой предок. И они, ещё месяц назад я был готов сказать это — жизнь положили, чтобы его найти.

Я купил у старика мороженое, сел на нашу лавку, как обычно пустую в это время дня, и вкус пинком отправил меня в прошлое. Где жизнь казалась куда легче и понятнее, чем сейчас. Надо же. Стоит назвать себя глупцом за то, что с тех пор, как она с братом исчезла в Иле, я ни разу сюда не пришёл.

Надо при случае обязательно угостить Элфи.

Когда от вафельного стаканчика оставалась лишь жалкая часть, на противоположном краю лавки приземлился ворон. Один из тех, кто гнездятся вокруг собора Рут.

Большая, величественная птица наклонила голову и, ничуть не боясь меня, распушив перья, в несколько прыжков оказалась рядом. Никто в Айурэ не трогает воронов — всё-таки любимые птицы Одноликой, те, кто были с ней, когда создавался наш мир из теней хаоса. Те, кто заставили Сытого Птаха убраться за луну на веки вечные.

Я протянул ему остаток стаканчика. Секунд десять он изучал подношение, с достоинством, никуда не спеша, мол, не чайка же я дикая, затем аккуратно сцапал крепким клювом, отошёл и начал есть.

Я вытер липкие пальцы носовым платком, ощущая, как горло холодит призрак гнева. Точно мятный леденец.

Пагубная эмоция. Гнев никогда не приводил меня ни к чему хорошему, поэтому я с трудом прогнал его, прочь, как можно дальше. Рауса Люнгенкраута отличает терпение, так что не будем уподобляться дуракам.

Вздохнул, затем достал из кармана часы, нажал на кнопку, активируя пружину, отбросил крышку. Такое себе действие. И без него понятно, что Оделия опаздывает уже на два часа. А значит — не придёт на встречу, которую сама назначила.

Не знаю, что её задержало. Обстоятельства, которые она не могла никак изменить. Или передумала, пускай это на неё и не очень похоже. Но я испытывал некоторую степень… разочарования.

Ведь разочарование куда лучше, чем гнев, правда?

Но кроме разочарования, на меня сошло и умиротворение. Я был не менее доволен, чем ворон, доедающий вафельный стаканчик и озорно поглядывающий на меня, явно записав мою кандидатуру в сонм достойных бескрылых.

Умиротворение, потому что теперь я был свободен от множества обязательств и сдерживающих факторов правил приличия. Ибо теперь можно идти хоть по горящей земле.

Правда, стоит не забыть о страхах Рейна и, если дела примут крутой оборот, следует не попасть в клетку на корм чайкам.

Владелец «Пчёлки и Пёрышка» штопал некогда чёрный шерстяной плащ, порядком растерявший цвет, давно ставший серым. Я помнил эту тряпку, он надевал её ближе к зиме, когда в Айурэ холодало.

Иголкой работал неспешно, с ленцой человека, знавшего, что время пусть и скоротечно, но его это совершенно не заботит. Поэтому можно щуриться на яркое солнце, кивать проходящим мимо знакомым, поглядывать на девушек и думать о чём угодно.

— Моль, — сказал он, просунув палец в дырку.

— Выбрось его. И купи новый, — посоветовал я, остановившись, раз со мной начали разговор.

— Лёгкое решение. Скучное.

— Тут уже пять заплаток.

— Этот плащ мне дорог как память. — Смех. — Готовлюсь к мрачной погоде.

— Рано начал.

— Так я и шью не быстро. И не слишком аккуратно. — Критическим взглядом он оглядел первые стежки.

— Не пробовал попросить Тиа?

Собеседник искренне рассмеялся:

— Полагаю, её «восторг» от задания по рукоделию разгребать предлагаешь тоже мне?

— Кто кем командует в «Пчёлке и Пёрышке»?

— Я, — серьёзный ответ, — но кое-что лучше делать самому. Или научиться делать. А не нагружать своей ерундой людей, у которых по жизни другая задача.

— И избежать сурового взгляда прекрасных карих глаз управляющей.

— И избежать сурового взгляда прекрасных карих глаз управляющей, — с усмешкой подтвердил сосед. — Она рассказала мне о прошлой ночи и вашем с Элфи возвращении.

— Ага. — Объяснять я ничего не собирался. Пусть удовлетворится моим «ага».

Владелец таверны снова усмехнулся:

— Не мое дело давать советы уважаемому риттеру, но шалости с ритессами, у которых есть разгневанные родственники, никогда не доводили до добра.

— Твои домыслы не имеют основания.

— Мои домыслы сейчас опираются на ещё какое весомое основание, — парировал он, осторожно протыкая длинной иголкой толстую ткань. — Живое очаровательное основание, спешу заметить. Которое сидит за столом моего заведения и потягивает что-то из того многообразия, предложенного ей Ретаром.

Вот тут я, конечно, застыл. Ибо сразу же догадался, кто мог меня искать. Но всё же спросил, не решаясь сделать последний шаг до двери:

— Как она выглядит?

— Достойно. — Этот павлиний сын явно издевался, мстя мне за какие-то мои прошлые прегрешения. — Симпатичная.

— Дери тебя совы, — вздохнул я, понимая, что лучше самому увидеть. — Мог бы и сразу сказать.

— Общение, Раус! Поддержка связей. Милые беседы ни о чём. Они важны в жизни. Только это и делает нас людьми! — дружелюбно крикнул он мне в спину, смеясь. — И, кстати говоря, если её родственники нагрянут и спалят моё заведение, я выставлю тебе счёт!

Мог бы и не напоминать.

Оделия Лил в тёмно-зелёном платье с бретелью через одно плечо, сняла короткую коричневую накидку с капюшоном, перебросив её через спинку соседнего стула. Она сидела за ближайшим столом, грея руки о высокую лимонную фарфоровую чашку с шоколадом, украшенным белой пеной сливок и розовыми зефирками. Жена моего брата была такая же, как там, в Иле.

И такая же, как в тот день, когда я поссорился с Рейном и они оба ушли в последний поход, продлившийся восемь долгих лет.

Мягкий профиль, изящная шея, мелкие кудряшки тёмных волос, большие пытливые глаза — цвета насыщенного аквамарина. В них, как и тогда, когда она в первый раз угостила меня мороженым с ромом и изюмом, мерцали странные, тёмно-синие песчинки.

Вполне понимаю брата, выбравшего её.

Мы встретились взглядами и несколько секунд смотрели друг на друга, ничего не говоря. Она стиснула побелевшими пальцами чашку, я застыл в двух шагах от неё.

Кажется, эта проклятущая чашка стала для Оделии какой-то соломинкой, якорем, средством спасения, чтобы не утонуть, чтобы не унесло, и я физически ощутил, насколько гостье было тяжело отпустить её.

Решилась. Оказалась рядом, внимательно глядя в лицо, изучая мои эмоции, колеблясь сделать последний шаг, страшась, что я остановлю или оттолкну.

Не позволю.

Но я позволил.

Оделия обняла меня, спрятав лицо на моей груди. Так мы и стояли, на виду у всех, ни на кого не обращая внимания.

— Как же я рада, что хотя бы кто-то из нас остался жив, Малыш, — прошептала она мне.

— Ты здесь, а не на нашей лавке.

— Прости, Малыш.

«Малыш». Когда она пришла в мою семью, я был юн, а она… старше. В том моём прошлом разница в возрасте в десять лет между людьми казалась почти что пропастью. Брат часто называл меня Малышом, и Оделия попросила у меня разрешения делать так же.

Дери меня совы, если я собирался позволять незнакомому человеку подобное, но Рейн очень настаивал, а ему тогда я не смог отказать. Так для Оделии я стал Малышом, хотя самой младшей у нас была Элфи.

Перламутровая колдунья редко называла меня по имени и даже в последнюю нашу встречу использовала семейное прозвище. И вот всё снова вернулось на круги своя.

Несколько непривычно ощущать себя Малышом, особенно с учётом того, что я застрял на пороге тридцатилетия.

— Теперь я не властна над своими свободой и желаниями. Потребовалось обмануть многих, чтобы добраться до тебя. Моё время на исходе.

Мы поднимались по лестнице, пришлось остановиться, чтобы получить объяснения, но в ответ я получил лишь грустную улыбку:

— Не волнуйся.

— Ты столько всего должна рассказать, Од.

— Да. Хорошее слово. Должна. Именно так, — серьёзно кивнула жена моего брата.

Я с трудом сдержался, чтобы не засыпать её вопросами прямо здесь. Но отпер дверь, пропуская гостью на свои этажи.

— Идём в кабинет. Это прямо, до конца… Что?

Ноздри у неё раздувались, а глаза потемнели, теряя прозрачную голубизну, наливаясь серым цветом.

— Запах Ила. И ещё чего-то… Мне ведь не мерещится?

Я заметил, что её губы искривились и начали дрожать. Встречал такое у людей, вернувшихся из рейда. Кошмар Ила крепко въелся в их кости, и они теряли волю, лишаясь сна, возможности есть, проваливаясь в тот ужас, что они испытали там, стоило лишь им почувствовать запах.

— Ты права. Я настолько привык, что не ощущаю. Тебе ничего не грозит. Не беспокойся.

— Беспокоиться? Да я в ярости! Покажи. — И, помедлив, добавила, смягчив тон: — Пожалуйста.

Я провёл её наверх, к оранжерее, и она застыла в дверях, плечом прислонившись к косяку и изучая древо. Во всём его белопенном цветении, солнечном величии и размахе грубых, неказистых, узловатых ветвей.

— Что это? — наконец шепнула она. — Что это, Малыш?

— Принёс оттуда, когда искал вас. Ещё в первый год, когда вы пропали.

— Так быстро выросло за восемь лет? Никогда такого не встречала. Где ты его нашёл?

— За Кристальным лесом есть…

— Лирраум. Белый пробел. — Оделия прекрасно знала Ил. — Далеко же ты забрался. Оно разумно?

— Нет, — ответил я, хотя возможно, стоило сказать… «возможно». — И не опасно.

— К чему тебе это?

Действительно, к чему? Ответов у меня было множество, включая один, наиболее значимый, но я лишь произнёс:

— Посмотри на него. Разве оно не прекрасно?

Оделия посмотрела, чуть поджав губы, ответила, скорее чтобы не ссориться:

— На свой лад.

И тут из-за толстого ствола появилась Элфи с лейкой, в перчатках, в кожаном фартуке, с платиновыми волосами, собранными в высокий хвост. Когда меня нет в Айурэ, за древом ухаживает она. А порой, когда я здесь — тоже она.

Они увидели друг друга одновременно, и мне было интересно следить за их эмоциями.

У моей воспитанницы — потрясение, радость и тут же настороженность.

Нет.

Осторожность.

У Оделии — только потрясение.

— Это что? Элфи? — очень неуверенно спросила она, наблюдая за тем, как та приближается к нам.

— Да.

— Она так… — У колдуньи перехватило горло, и слова прозвучали мёртвым шёпотом ветра в заброшенном городе: — Так выросла.

— Ты видела её ребёнком, теперь перед тобой девушка. Всё быстро. И долго.

— Восемь лет… — Всё ещё потрясённая, Оделия качнула головой. — Я столько упустила. Какая она?

Сложный вопрос. Особенно с учётом того, что знает жена моего брата. Почти невозможно ответить кратко. Но я нашёл подходящий вариант:

— Ею можно гордиться.

— Я счастлива, что это так. Что ошибалась.

— Ритесса, рада видеть вас в добром здравии. — Элфи сделала книксен, и я отметил, что теперь они с Оделией одинакового роста.

— Я могу тебя обнять?

Девчонка покосилась на меня, но я не стал помогать в этом. Ей придётся самой заново строить отношения с нашей гостьей и самой выбирать, что лучше. Так что Элфи приняла решение, осторожно кивнула и, когда её обняли, задала тот, самый важный вопрос, с которым медлил я:

— Он жив?

И тогда Оделия заплакала.

Древо, казалось, наклонилось к нам всеми ветвями, защищая от алого света закатного солнца, бьющего через стеклянную крышу.

Элфи восседала на своём «троне», точно юная прекрасная королева с холодным лицом и глазами, в которых я читал множество эмоций. От разочарования до глубокой грусти, грусти в сочетании с тихой, ледяной яростью, которую она уже давно не выплёскивала в мир, топя огнём своего сердца, до тех пор, пока та не истаивала.

Я расположился меж его выступающих корней, напротив Оделии, чьей периной стали осыпающиеся белые лепестки. Перламутровая колдунья, сама того не замечая, сунула пальцы левой руки в землю, смешанную с той, что я привез из Ила.

Это место, вызывающее её страх и боль, всё же притягивало к себе, завораживало, подобно магии Кобальтовой ветви. Я видел… нет, ощущал, её внутренний надлом, странный изъян, объяснить который был не в силах. Лишь своей кровью, кровью потомка Когтеточки, чувствовал это.

Я попросил подробностей, не терпя лишь «сухого остатка», и теперь мы слушали её рассказ о последнем пути отряда. О том, как им чинили препятствия в андерите, как пришлось оставить часть провизии и как вьючных лошадей растерзал жеребёнок недалеко от Гнилых Заводей. О долгой, долгой, долгой дороге на месяц[1], когда они теряли товарищей.

— Мы пересекли Жёлтую реку в начале третьего месяца лета, недалеко от Съеденных скал.

— Коридор Ветреницы, — негромко сказал я, и Оделия подтвердила мою догадку кивком. — Я прошёл по его внешней границе, вдоль берега, не сильно углубляясь, спустя три года после вашего исчезновения.

Элфи приподняла брови. Я учу её географии Ила, и она знает, где протекает Жёлтая река. Далеко в глубине. Она просила объяснения.

— Коридор Ветреницы — обширная территория между Жёлтой рекой и плато Столовая гора. Считай, что белое пятно на карте. Туда если кто и добирается, то обычно без возврата. Человек пятьдесят плели истории, что были там, прошли его чуть ли не насквозь, из них едва ли четверо говорили правду. И это за пять веков. Дурное место — джунгли, болота, бесконечные мелкие реки и ручьи, крутые подъёмы на плато за этой областью. И слишком близко к Гнезду. Почти пятьдесят дней конного перехода. Но лошади обычно в Иле столько не живут.

— Мы прошли Коридор Ветреницы за полтора месяца. Дорог там действительно немного, — негромко произнесла Оделия.

— Скольких вы потеряли?

— Двое повернули назад спустя три дня, как мы углубились в лес. Об их судьбе я ничего не знаю. Ещё один исчез как-то ночью, мы не нашли никаких следов. Остальные… не вышли из джунглей.

— То есть всех. — Я вздохнул.

— Хорошо, что ты не пошёл тогда.

Может быть. А может, я смог бы отговорить брата лезть в эти глухие дебри. Хотя вряд ли. Он всегда был упрямцем. Если уж что решил, с цели его могло сбить только пушечное ядро. Да и то выпущенное в упор.

— Не могу я этого понять, — горько прошептала Элфи. — Твою с Рейном одержимость Когтеточкой. Он давно уже прошлое. Ваши жизни не стоили этого.

Оделия посмотрела на девушку с оценивающим прищуром, затем её плечи расслабились и мне был задан вопрос:

— Насколько хорошо она знает историю семьи?

— Всё, что есть в открытых источниках, она точно знает.

— А есть и закрытые? — вскинулась Элфи.

— Всегда существуют тайны, — чуть наставительно ответил я. — Ну не смотри так грозно. Я не скрываю их от тебя, ибо если тайны и существуют, то мне они неведомы. Либо затерялись в тенях прошлых веков, либо хорошо скрыты.

— Всё равно объясните. Что такого в нём было, чтобы искать до сих пор? Принести цветы на могилу? Так можно сходить на площадь, к памятнику. Чтобы не множить новые могилы.

Оделия накрутила короткий кудрявый локон на мизинец, затем произнесла:

— Хорошо. Давай ненадолго отвлечёмся от того, что произошло. Я повторю тебе прописные истины истории. Когтеточка некогда совершил невозможное — он один из трёх известных мне людей, кто прошёл Ил насквозь, добрался до Гнезда и вернулся целым и невредимым назад. В любом случае, я считаю его первопроходцем. Ибо, если и был кто-то до него, время и память людская не сохранили о них никаких упоминаний. Назад, как ты помнишь, колдун вернулся с дикими солнцесветами, по сути, став родоначальником человеческой магии, создателем предтечи Школы Ветвей. Но привёз он не только цветок, заложивший основу изгнания Птиц.

— Я знаю о руне, которую он нашёл, — спокойно произнесла Элфи.

Глаза у Оделии загорелись. Так всегда было, сколько я её помню, когда они с Рейном обсуждали это сокровище. Его и моё наследие, будь оно неладно.

— Она стала первопричиной всего. Победы людей над своим древним врагом. Освобождения из рабства. Соперничества между теми, кто называл себя Светозарными. Затем войны между ними. Раскола. И гибели Когтеточки, разумеется.

— Я всё это знаю, Оделия, — всё так же скучающе ответила девушка. — Великая руна. Лучшая и особенная. С помощью неё он убил множество Птиц. Поэтому её и назвали Птицеедом. Эта руна, в отличие от всех остальных, никогда не теряла грани, оставалась неизменной, нарушая законы волшебства. Птицеед — была основой его могущества.

— Правильно. — Она была довольна, что Элфи помнит историю. — Каждый из Светозарных стремился найти такую же. Они ушли в Ил, конечно, сперва не ради рун. Ради светлого будущего, строили города, постигали магию, желали разгадать все тайны, что скрыла от них Одноликая. Но потом Ил медленно, подло, поработил их, изменил. И им потребовались новые руны. Чтобы выживать и сражаться друг с другом. Когда началась бойня, каждый мечтал о Птицееде, ибо это ключ к победе над всеми. Бесконечная руна, только вдумайся! Но Когтеточка был сильнее их всех. Всегда был. И оставался. Шли годы, Светозарные всё глубже уходили в Ил, становились его частью, и лишь над Когтеточкой этот мир был не властен.

— Ил властен над всеми, кроме килли. Это вопрос времени, — не согласился я. — Даже если он не может пожрать твой разум или тело, то пришлёт за тобой жеребёнка и убьёт иным способом. Так и случилось.

— Не Ил его убил, — возразила Оделия. — И не существа Ила.

— Разве Светозарные не стали существами Ила? — резонно возразила ей Элфи. — Они заманили его в самое сердце этой земли, объединились, позабыв о прошлых разногласиях, насели со всех сторон, и в итоге он проиграл битву. Птицеед его не спас.

Оделия кивнула и улыбнулась знакомой озорной улыбкой:

— Но и они не добились желаемого.

— Его убили, чего ещё желать? — напомнила Элфи.

— Его смертельно ранили. Кто-то говорит, что это была Осенний Костёр. Кто-то, что Горький Дым. Но он успел сбежать от них и, зная Ил лучше всех, спрятался. Забрался в какое-то логово, в неизведанную часть, скрытую от глаз. Настолько скрытую, что никто из Светозарных так и не смог его найти за пять веков. Смерть Когтеточки всего лишь… хм… побочный эффект. Светозарным нужна была его руна. А он унёс её с собой, во рту. И они остались с носом. Рейн, а до этого его отец искали Когтеточку. У них были свои причины найти его останки. Правда, Раус?

Она повернулась ко мне, и я неохотно подтвердил:

— Отец в последние годы жизни был одержим им. Хотел найти, похоронить, надеялся узнать что-то новое. Рейн был такой же, как ты. По сути, именно поэтому вы и заметили друг друга. Всегда поражался, насколько вы похожи и насколько дополняете друг друга. Они искали Птицееда, Элфи.

— Я не маленькая, Раус. Давно поняла причину. — Девчонка была удивительно несчастна и в то же время очень строга. — Рейн считал руну своим наследием. Величайшим сокровищем нашего мира.

— Да.…Фрок была против поисков. Она боялась, что он погибнет, сгинет там. А может, боялась, что вернёт Птицееда в мир. Представляешь, какая грызня бы началась между Великими Домами, колдунами. Да что там… государствами, если бы несгораемая руна появилась после стольких лет.

— И всё же она не стоила жизни, — напомнила моя юная взрослая воспитанница.

Я считал точно так же. Именно так и сказал брату, когда его одержимость стала почти что манией.

— Он любил свою жену. А Оделия мечтала найти наследие Когтеточки чуть ли не с детства.

— Я Перламутровая колдунья, — напомнила женщина. — Руны сгорают у меня быстрее, чем у других колдунов. Из-за этого я очень ограничена в силе и возможностях. И тогда Птицеед мне казался идеальным решением. Я алкала её всем сердцем. Грезила. Сходила с ума. Была, наверное, ничуть не лучше, чем Светозарные.

— А сейчас? Что сейчас, Оделия?

В глазах гостьи вновь заблестели слёзы:

— Мы были молоды и думали, что свернём горы, превратим Ил в уютный сад, посадим Светозарных на поводок. Наивны и беспечно глупы. А теперь я бы отдала свой дар за возможность вернуть мужа.

— Хорошо, — с удовлетворением кивнула Элфи, и мне по сердцу скребнула кошка лапой с выпущенными когтями, столь чужой, взрослой, не моей она показалась сейчас. — Тогда я прощаю тебя, ритесса.

Повисла тишина. По щеке Оделии ползла одинокая слезинка, а Элфи, явно понимающая, что последует закономерный вопрос, пояснила:

— За то, что твои грёзы сделали с Рейном. С тобой. И с Раусом тоже. И со мной. Со всеми нами. Не плачь. Прошу. А то заплачу и я. А он не выносит моих слёз и сразу чувствует себя самым несчастным человеком в Айурэ. Давай не станем делать его таким. Вы нашли Когтеточку?

Оделия вытерла слезу тыльной стороной ладони, шмыгнула носом, став совершенно ранимой и печальной. Ей понадобилось несколько минут, чтобы продолжить рассказ о последнем рейде:

— Мы с Рейном выбрались из Коридора Ветреницы, на плато, где месяц, казалось, касается своим краем земли. Вполне возможно, мы были первыми людьми, кто оказался в этих скорбных землях. Там непрерывно дует дикий ветер, такой, что холод после джунглей кажется вездесущим. Он забирает волю, пьёт жизнь. Какой-то кошмар без конца и края, хотя шли мы через эту местность не больше двух дней. Я очень ослабла и допустила ошибку. В ущелье, где лиловые скалы, похожие на карандаши, уходят высоко вверх и теряются в слабом тумане, я была невнимательна.

Она приподняла подол платья, показывая полупрозрачный чулок на левой ноге, под которым был виден бледно-розовый шрам, опоясывающий щиколотку.

— Наступила прямо в распахнутую пасть пузырника, прятавшегося на дне ручья. Его зубы переломили кость, но Рейн вызволил меня. Я потеряла возможность ходить, подействовал яд и на неделю провалилась в кошмарную реальность. Затем стало понятно, что ногу уже не спасти, началось заражение, место укуса почернело. Вопрос был лишь в том, отрезать стопу или подождать ещё немного и лишиться голени.

Я многозначительно поднял брови, и это можно было трактовать лишь как: вижу целую конечность и каким чудом это произошло?

— Рейн всё никак не решался, у него нет твоего опыта и образования, чтобы резать людей. Время шло. Я бы с удовольствием сама всё сделала, но к тому моменту солнцесветы, что мы взяли, давно иссякли. Была лишь капля, бесполезная в лечении.

У меня сразу же возник новый вопрос, как она тогда колдовала на кладбище Храбрых людей, но я не стал торопить события.

— Ещё нужны были листья дурманящей берёзы и кровохватка. Рейн сказал, что видел эту траву неподалеку. Он ушёл в туман, а я была слишком слаба, чтобы остановить его. Больше я его не видела.

Я знал, что он мёртв, все эти годы. Конечно, во мне жила надежда — да что я вру вам и себе, она до сих пор живёт во мне, словно свободолюбивая птаха, грудью бьющаяся о ранящие её прутья, — что Рейн жив.

— Ждала. Потом впала в забытьё. Очнулась. Думала, он заблудился в тумане. Отправила в небо сигнал, истратив остаток в солнцесвете. Рейн так и не вернулся. Времени прошло много, и я поползла по его следам.

Мы помолчали. Затем я спросил:

— Ты нашла его?

— Нет. Я снова забылась от боли, а когда пришла в себя, на сигнал, что оставила для Рейна, явился кое-кто другой. — Она прикрыла глаза, словно оживляя в памяти картину. — Мужчина в тёмно-синем плаще, таком красивом, что в том безнадёжном месте это вызвало мои слёзы. Самое невероятное зрелище, что я когда-либо видела — тёплый, расшитый золотой нитью плащ. Незнакомец склонился надо мной, взвалил на плечо и понёс, даже не спрашивая моего разрешения.

— Далеко, — протянул я. — Очень далеко от мест, где ходят люди. Тебе не могло настолько повезти, чтобы встретить какого-то охотника за рунами в десятках дней от Шельфа, да ещё и в одиночку. Так не бывает. Спасители не появляются из ниоткуда.

— Спасители? — Она рассмеялась, и я различил в её смехе толику безумия. Элфи даже поёжилась от неожиданности. — Спасение в Иле в руках лишь тех, кто рядом с тобой, но не в руках чужаков. Он был крупный, грузный, а его голова оказалась деформирована, больше напоминала оплывший пень, из которого торчали розовые кристаллы разного размера и формы. Они мерцали, когда он задумывался.

Я не поверил, а Элфи вся подобралась. Выпрямила спину, вцепившись пальцами в подлокотники кресла:

— Не может быть! Я помню это описание в книгах! Колыхатель Пучины⁈ Серьёзно⁈ Тебя нашёл Светозарный⁈

— К сожалению.

Мне требовалось осмыслить это. Хорошенько осмыслить. Но Элфи сыпала вопросами:

— Почему он не убил тебя?

— Ну, во-первых, у меня редкая ветвь колдовства. Перламутр — привлекательный материал и любой из них хотел бы себе такого суани. Поэтому он вылечил меня. Во-вторых… прости, милая. Я не скажу. У него была причина, но я… не скажу. Не сейчас. А может, и никогда.

— Это опасное знание?

— Да. Для меня. И для вас тоже. Спас, потому что… считайте это прихотью создания Ила.

Я не принимал её ответа. Но в то же время не видел, как мне настоять на правде. Какие рычаги использовать, чтобы Оделия сказала мне то, что не желает говорить. Поэтому я поступил, как делал не раз и не два в подобных ситуациях с ней и братом, когда они хранили свои тайны — совершил шаг назад, ожидая, когда… или если… придёт нужный момент.

— Что было дальше? — Я смотрел на женщину из-под полуприкрытых век и мой тон был ровен и дружелюбен, словно мы обсуждали какие-нибудь парусные гонки, на которые даже не сделали ставок. Мелочь. Совершенно не важная в жизни.

— Я плохо помню последующие годы. Ужас от потери Рейна. Ужас от плена, ибо я не была гостем. Боль оттого, что Ил всё глубже проникает в тело, в разум. Помнила только твоего брата и это позволило мне сопротивляться дольше, чем рассчитывала даже я.

— Все восемь лет ты была в плену? В Иле? У Колыхателя Пучины?

— Я плохо помню, — снова повторила она и, видя мой нескрываемый скептицизм, горячо добавила: — Это правда! Минуты ясного сознания, часы боли, месяцы мыслей о Рейне, бесконечные вопросы. Я балансировала между сном, где была вместе с мужем; явью, где рыдала о нём и проваливалась в благословенный мрак, в котором не существовало никого из нас. Иногда меня заставляли делать то, чего я не желаю. Порой у них получалось, порой нет.

Хотел ли я знать, что с ней там творили? Нет. Не хотел. Только не в присутствии Элфи.

— Восемь лет, Оделия. — Она распознала это лезвие в моих словах. Эту острую, опасную сталь. — Никто из Фогельфедера ничего не увидел. Но… восемь, сожри меня Сытый Птах, лет. Рядом со Светозарным. В самой дальней части Ила. Я не верю в удачное стечение обстоятельств. За долгое количество лет беспрерывного пребывания в таких дебрях… Твоё тело должно быть поражено изменениями.

— Но ты их не видишь, — словно бы продолжила Оделия. — Потому что их действительно нет. Но загляни поглубже, Малыш. В мою кровь, в кости. Все в твоей семье могут так сделать. Ты ведь чувствуешь. Ощущаешь. Я — есть Ил. Мой разум трезв лишь потому, что до сих пор помню Рейна. Помню и просыпаюсь в ужасе, боясь забыть его и измениться навсегда, как эта тварь в прекрасном шёлковом плаще!

Последние слова жена моего брата произнесла с ненавистью.

Элфи вылезла из кресла, подошла близко-близко к Оделии и неожиданно, совершенно бесцеремонно, лизнула колдунью в правую щёку, проведя язычком снизу вверх, от угла челюсти до виска. Тут же страшно скривилась, словно ей подсунули горькую микстуру из детства, и сплюнула.

— Дери меня совы! — простонала девчонка, заозиравшись в поисках воды. — Как ты ещё жива⁈

Полоскать рот она стала прямо из носика большой лейки.

— Я не жива. Тело просто ещё не поняло это. Меня держит Ил. — Оделия перевела взгляд в мою сторону. — Желаешь убедиться?

Не имею привычки облизывать чужих жён. К тому же я не настолько чувствителен в этом, как Элфи, использующая язык по поводу и без повода, чтобы познавать вещи и предметы из Ила. Думаю, здесь она переплюнет любого в Айурэ.

— Ни к чему. Полностью доверяю её мнению. И прекрати ругаться, Элфи. Это недостойно ритессы.

— Прости.

— Значит, твои дни сочтены? — Совы ведают какие эмоции я сейчас испытывал. Кажется — никакие. Я порядком оглушён всем происходящим и мне потребуется время, для его оценки.

— Мой родной мир теперь высасывает из меня жизнь. Впрочем, ты знаешь, я никогда за неё не цеплялась раньше, а теперь, без Рейна, и подавно.

Странно было видеть её. Такую же как прежде, светскую ритессу в хорошей одежде, с причёской и безупречными манерами нашего света, спокойно рассуждающую о собственной болезни, которая не оставит в ней ничего человеческого.

— Ты можешь вернуться в Ил. Это спасёт тебя.

Оделия сложила пальцы в замок, распрямила, так, что хрустнули суставы.

— Мой дом здесь. Я стремилась вернуться многие годы. Не вижу причин уходить.

— Умереть лучше?

— Я уже мертва. А потерять себя не желаю. Не хочу становиться приспешником какого-нибудь жалкого себялюбивого божка новой эпохи, который даже грязи на сапоге Когтеточки не стоил.

Я мог бы сказать, что она бы сумела не только выжить там, но ещё и найти останки Рейна, прежде чем Ил безвозвратно захватит её.

Мог.

Но не стал.

Не вправе влиять на выбор разумного человека в подобной ситуации. Я слишком ценил наше общее прошлое, чтобы вот так его перечеркнуть.

— Как ты ушла?

— Ушла? Я вырвалась. Убила одного из младших слуг, завладела его руной, сорвала солнцесвет, пока остальные рыскали где-то у Гнезда, и отправилась сквозь Ил, назад. Кое-что готовится в Айурэ, Малыш. Нечто странное и опасное. Способное перетряхнуть уже сложившееся положение вещей.

И полагаю, это связано с полями солнцесветов и той гнилью, что теперь пожирает цветы.

— Рассказала Фогельфедеру?

— Намекнула. Если они узнают про то, с кем я была все эти годы, они навсегда закроют меня в каком-нибудь подземелье. Или сразу убьют.

— Мы нашли тебя на кладбище Храбрых людей. В воронке. С кем ты сражалась?

— С теми, кого отправили за мной. Я потратила весь резерв и разрушила портал.

— Портал?

— Колыхатель Пучины устроил там лазейку. Кроличью нору, считай под самым нашим боком. Кладбище редко посещают, так что «дверь» могла дождаться своего часа, если бы я не прыгнула через неё. И не знаю, кто кроме меня мог так прийти из самых дальних уголков Ила.

Кто угодно. Притащить армию, разрушить несколько андеритов, прежде чем подоспеет помощь, ибо появление врага было бы внезапным, ни один разведчик не отследит путь армии из глубины Ила. А после, если Небеса перестанут получать силу солнцесветов, рискнуть заявиться в Айурэ.

— А те люди, что пришли за тобой на кладбище? Из Племени Гнезда?

— Прости, Малыш. Они пришли, когда я была обессилена. Но да, это не просто совпадение. Искали именно меня и нашли, что означает — им передали новость, кого ловить и где.

— Ты разрушила портал Светозарного, отбилась от его слуг. Кто-то заключил, что, растеряв все силы, ты останешься там, и прислал на подмогу прихлебателей — людей, находящихся или в рейде, или в андерите. Тобой очень дорожили. И желали вернуть.

— И желают. — Её глаза стали колючими, недобрыми. — Я важна. Не только для моего пленителя. Но и для других Светозарных. Пожалуйста, не спрашивай, почему. Я защищаю в первую очередь тебя. И здесь, в городе, мне тоже грозит опасность. А я никак не могу себя защитить — никто не продаст мне ни руну, ни солнцесвет, пока не убедятся, что мне можно доверять.

Я щёлкнул пальцами, выражая досаду:

— А доверять тебе — нельзя. Во всяком случае, так они полагают. Советники лорда-командующего осторожные люди, особенно когда дело касается Ила. Ты привлекаешь внимание не только потому, что Перламутровой ветви, но и потому что отсутствовала восемь лет. Они ждут подвоха.

— И не зря. Просто пока не могут разглядеть его.

— Но разглядят. Принцип воздействия Ила на тех, кого он считает своей собственностью, работает всегда. Здесь, как и любой суани или даже Светозарный, ты теряешь силы. Ибо Ил пьёт их. Не только способности к колдовству, но жизнь и здоровье. Пройдёт какое-то количество дней, и начнутся изменения, в том числе внешние. Тогда случится то, чего ты боишься — тебя запрут под землёй и перестанут церемониться с вопросами. Припомнят и прошлые грехи, и оскорбление лорда-командующего. И ни один Великий Дом не скажет и слова против.

— Ибо в их глазах я стану опасным чудовищем. Да. Время на исходе.…У меня здесь есть еще одно дело, Малыш. И я хочу успеть его завершить. Оно связано с высоким риском… Солнцесветы в Айурэ умирают. Поверь мне. И я смогу остановить это.

Она не знала, что я видел поле цветов, сжираемое гнилью. А ещё я помнил слова Фрок о том, что Перламутр может противостоять этой гнуси.

— Чего ты хочешь от меня? — спросил я, чем несказанно обрадовал её, не задав вопросов, на которые она совершенно не желала отвечать.

— В доме отца хранится запас солнцесветов. И я взяла несколько. Но… никто и нигде не продаст мне надёжную, хорошую руну. Ты… — Она осеклась и посмотрела на примолкшую Элфи. — Вы единственные, к кому я могу обратиться за помощью.

Ни у кого из нас не возникло вопроса «почему мы должны это делать»? Семья есть семья.

— Дай мне день, — попросил я.

Она назвала адрес. Я знал, что это за место. Ещё одна память о прошлом.

— Отправь с посыльным. Не приходи. Не рискуй.

— Я принесу сам.

— Нет! Просто забудь обо мне, Малыш. Рядом со мной слишком опасно теперь. Обещаешь?

— Надо ли напоминать о моём величайшем упрямстве?

— Обещай!

Я вздохнул. Она лишь поцеловала меня в щёку на прощание.

— Ты можешь положиться на меня, — сказала колдунье девчонка, когда мы проводили гостью к дверям. — Рано или поздно я вырасту и найду его. Если не сейчас, то через двадцать лет. Но обязательно найду.

Оделия обняла её.

[1] Дорога на месяц — условный ориентир в Иле, так как около половины «дня» месяц не движется по небосклону и чётко находится в одном положении. Он используется как отправная точка. Когда в это время месяц перед тобой, ты двигаешься от Шельфа в глубину Ила, к Гнезду. Когда месяц за спиной, ты возвращаешься в обратном направлении.