Птицеед

Глава пятнадцатая НОЧЬ ЦВЕТА ИНДИГО

Если оперировать банальностями, как скальпелем над раненым в Иле, то письма — проводники неизвестных новостей. В этих конвертах: белых, жёлтых и голубых, залитых алым или тёмно-бордовым сургучом, пахнущих табаком, чернилами, духами, кожей или кофе, среди ровных или кривых строчек, аккуратных или совершенно нечитабельных — может прятаться всё, что угодно.

Начиная от любовного послания и заканчивая известием о кончине обожаемой бабушки.

Передо мной, на письменном столе, в стопке лежало семь разных конвертов — почта, пришедшая сегодня утром, которую я забрал у мужа управляющей «Пчёлкой и Пёрышком». Альбинос, зная мои предпочтения, приложил к корреспонденции ещё новостной городской листок, сейчас утянутый Амбруазом и изучаемый с неспешной придирчивостью где-то в библиотеке.

Я провёл по письмам ладонью, распределяя по столешнице, словно игрок в карты. Изучил «расклад», перебирая последовательность дальнейшей «игры». Приняв решение, потянул на себя верхний ящик стола.

Отодвинул в сторону кусок яичной скорлупы. Маленький фрагмент, оставшийся мне на память. Толстая, почти в полдюйма, ярко-бирюзовая, в чёрную неровную крапинку. Всё хотел отнести её в ювелирную мастерскую, заказать какую-нибудь очаровательную безделушку — браслет или серьги, а уже столько лет прошло, но так и не нашёл на это времени. А может, просто так и не придумал, какой результат хочу получить.

Взял нож для писем, вскрыл первое.

Счета за семестр от университета Айбенцвайга. Элфи выбрала категорию свободного слушателя, что позволялось девушкам, не достигшим права поступать в силу юного возраста. Она посещала некоторые интересующие её лекции, пару практикумов — химия и анатомия, а также ежемесячные публичные диспуты на центральной кафедре, когда выступал декан с лекциями по истории. Это стоило денег и я, обмакнув перо в чернильницу, написал поперёк бумаги своё одобрение, а затем бросил её в плоскую корзинку на краю стола. Для Амбруаза. Всё, что касается обучения девчонки и фундаментальных наук, проходит через него.

Обычно он разбирается с университетом и вносит плату, благо деньги я доверяю ему свободно.

Второй конверт, удивительно большой, особенно если сравнивать с его содержимым — узким клочком шершавой бумаги. Текст тоже подходил вне всякой меры:

Было весело. Тебе следует чаще посещать культурные мероприятия столицы.

Капитан в своём стиле. То, что любой нормальный человек считает, по меньшей мере, совиным помётом, Август оценивает как весёлый досуг. Не важно, что мозготряс сунул ему ментальное щупальце куда-то под мозжечок.

«Весело»!

Впрочем, я рассмеялся. Мой мир бы обеднел, не будь таких людей, как командир «Соломенных плащей».

— Вне всякого сомнения, мой друг. Вне всякого сомнения, — пробормотал я.

Следующий конверт — пахнущий как раз табаком, узкий и хищный, залитый знакомой печатью с изображением ветки цветущего вереска. Фрок, уже прознавшая о случившемся два дня назад, требовала (именно требовала) немедленного отчёта о произошедшем. А ещё моего личного присутствия.

Я подавил в себе желание смять письмо и отправить его в мусорную корзину. У меня есть какое-то количество поступков в год, когда я разрешаю себе вести себя точно невоспитанная свинья. Но это количество столь невелико, что лимит можно исчерпать довольно быстро. В любом случае, прямо сейчас я не собирался ей отвечать, иначе это займёт большую часть дня.

Отложим до более подходящего момента.

Снежно-белый конверт, алые вензеля со вздыбившимся медведем, удерживающим в пасти лосося, большая сургучная клякса, малахитовая нитка в ней. Заверения от Ивана и Варвары Устиновых в вечной дружбе, приглашение в посольство в удобное время. Письмо было приложено к подарку — сейчас он стоял в углу, рядом с горшком цветущего адениума: массивный светло-коричневый квадратный ящик с шестью бутылками прекрасного нуматийского креплёного.

Осталось пять бутылок. Амбруаз так курлыкал над презентом и изображал не то голубя, не то грифа, что пришлось позволить ему утащить одну бутылку для себя. Через час услышу клавесин, а ещё через час он точно уснёт до вечера.

Два конверта.

Я выбрал бледно-синий, украшенный тиснением в виде жёлтых мимоз. От него знакомо, едва уловимо пахло магнолией. Ида тоже писала благодарности, хотя сделала не меньше, а даже больше меня. Она надеялась, что мы ещё увидимся в ближайшее время.

Её поцелуй на прощание, лёгкое касание губами щеки, до сих пор грел мою кожу. Так же как мои губы нет-нет да и опаляло наваждение несуществующего поцелуя Осеннего Костра, поймавшей в свои объятия несчастного Калеви.

Может, я и невосприимчив к истинной магии Кобальтовой ветви, но не могу не признать, что какое-то воздействие на Рауса Люнгенкраута, вне всякого сомнения, оказывается. У женщин есть своя магия. Загадочная усмешка Капитана, разглядывающего нас с Идой — тому подтверждение. Кажется, что сукин сын знает все тайны мироздания, просто не спешит делиться ими с кем-то вроде меня.

Ида в Солнечном павильоне сожгла одну из граней своей и без того не новой руны, но обездвижила всю оставшуюся четвёрку. На одного колдовство повлияло настолько сильно, что у него начался припадок и он умер в корчах на полу, захлебнувшись пеной.

Август не преминул равнодушно отметить, что бандита сразила материальная форма любви.

С тремя другими она также не рассчитала силы из-за бурлящих эмоций, и пришедшие за мозготрясом могли только лежать, да булькать в потолок. Занимались этим, пока не прибыли грачи, Фогельфедер и прочие люди лорда-командующего.

Меня это разочаровало конечно же. Очень хотелось задать несколько вопросов, но теперь, зная нелюбовь некоторых господ из служб делиться с чужаками информацией — я в жизни не узнаю, какой умник отправил молодцов за трофеем из мозготряса.

Нас тоже допросили (это уже входит в привычку, как я посмотрю), но всё в пределах вежливости, да ещё напоследок объявили благодарность от города. Очень она мне была нужна.

Теперь происшествие не сходило со страниц новостного листка. Плодожоры, выбравшиеся из клеток, растерзали восьмерых несчастных на первом этаже, прежде чем колдуны из охраны павильона, смогли уничтожить тварей. Одна сбежала, ее настигли в парке. На свободу вырвалось ещё несколько более мелких созданий, их ловили уже на ближайших улицах. Седьмую дочь, которую мы с Идой встретили — никто не видел, и отчего-то я этому ничуть не удивлён.

Головы тех, кто допустил такой бардак — уже полетели. Лорд-командующий был… недоволен. Это если говорить совсем уж мягко, и ответственных (а также подвернувшихся под руку) макали лицом в грязь и возили по полу (пока ещё в переносном смысле). Солнечный павильон закрыли, а бои в нынешнем сезоне отменили до конца расследования и проверок.

Впрочем, я отвлёкся. Отложил письмо Иды в верхний ящик и взялся за простой конверт с печатью рода Лилов.

Риттер Томас писал сухо и кратко:

Милостивый риттер.

Моя сестра передает Вам своё расположение и рада, что Вы здравствуете. Сейчас она зависит от обстоятельств непреодолимой силы, но в ближайшую пятницу, в обычное время, с удовольствием отведает ванильного мороженого с ромом и изюмом.

Что же. Он действительно выполнил наш маленький уговор и встречу назначала Оделия, раз речь зашла о деталях, известных только мне и ей.

Я посмотрел на календарь, отметил, что пятница уже завтра. Тем лучше для нас всех. Возможно, Рут всё же решила вознаградить меня за терпение.

Вранополье, наряду с Совиной Башней, один из самых старых районов Айурэ.

Он расположен на большом скалистом острове, в дельте Эрвенорд, между Правой и Срединной дугой, выходя северной частью к Домашнему морю. Там, буквально над всем городом, исключая Каскады, возвышается центральный собор Рут Одноликой, встречая рассветы и свежий морской воздух чёрными стенами и пламенеющими башнями колоколен, взмывающими на высоту полёта чаек.

Собор — незыблемая величина, константа города, точка отсчёта множества событий в нашей истории, заставший, пускай и не в столь великолепном виде, как сейчас, приход и уход Птиц.

Вокруг него были разбиты поля с цветущими люпинами, и он считался местом, недоступным для зла Ила.

Но важнейший собор Айурэ не является главной достопримечательностью Вранополья. Самые важные здесь — это во́роны.

Птицы гнездятся на острове уже полторы тысячи лет, и мы для них — лишь временное явление из-за скоротечности наших жизней. Они, в какой-то мере, символ этого района, а может быть, даже нашего города, и их можно заметить на охоте в парках, в лесу Шварцкрайе и даже на улицах. Но гнездятся они только здесь, предпочитая крышу и колокольни собора, а также ближайшие скверы. По поверьям, они птицы Одноликой, некогда обратившиеся тенями и указавшие ей путь сквозь багровое пламя хаоса в наш мир.

Те, кто вечно сражается во снах с Сытым Птахом, чтобы он скрывался на обратной стороне луны и не показывался на глаза людям, дабы не свести их с ума своим ужасным ликом.

Короче, если вы не поняли, воронов у нас почитают.

Улицы Вранополья идут под некоторым уклоном — с севера, самой высокой, соборной части, на юг. Понижение уровня видно невооруженным глазом, и здесь, на плоской части острова, каждый квартал испещрён мелкими речушками, давно превращёнными трудолюбивыми мастерами в каналы, соединяющие Срединную и Правую дугу десятками лодочных путей.

Каналы, протоки и пруды — привычная часть городского пейзажа. Лениво текущие, довольно глубокие, но удивительно чистые, они не прочь стать домом не только для утопленников, но и для радостно поющих по весне лягушек, цапель, черепах с красными змеиными головами, выдр и даже пресноводных дельфинов.

Раньше я всегда хотел жить именно здесь. Среди речных запруд, бесконечных каштановых рощ, освещавших по ночам каждую улицу ярче, чем во всех других частях города, кофеен и враньего грая. Но потом понял, что здесь слишком тихо и часто пусто. Спокойное размеренное существование, которому далеко до весёлой суеты Совиной Башни.

Так что сюда, надо сказать с большим удовольствием, я приезжаю раз в три недели, если, конечно, не нахожусь в Иле. Здесь, за маленьким сквером, сразу после Безымянного моста, окружённый железной оградой, прямо возле тёмно-красного корпуса старой больницы, расположен анатомический театр.

Элфи решила, что познание человеческого тела не только с его прекрасной стороны — важно для её образования, поэтому посещала публичные лекции профессоров анатомии, открытые для всех желающих. Я отправлял её в экипаже, а после приезжал встречать, и мы часто гуляли по Вранополью, болтая о всяких пустяках.

Или… не о пустяках.

Я, какие бы запреты на Ил ни накладывал, всё же старался учить её тем вещам, которые можно встретить за Шельфом. Понимал, что не смогу удерживать птицу в клетке всю её жизнь и рано или поздно она расправит крылья и полетит туда, куда бы я не хотел, чтобы она летела. С моего разрешения или без него. Всё, что я мог, лишь сдерживать Элфи до поры до времени, ну и научить безопасному полёту. Хотя бы подготовить к нему. И здесь, среди тёмных домов, тихих рек и каштановых рощ, ваш покорный слуга становился достаточно словоохотлив, чтобы рассказывать ей о некоторых ужасах, которые я не позволял себе обсуждать с ней ещё год назад.

Теперь у нас стало доброй традицией: вечерняя прогулка по Вранополью и поход в кафе или ресторан за какой-нибудь вкусняшкой. Девчонка, хоть и отъявленный домосед, редко покидающий родное гнездо, любит смотреть город и находить в нём нечто новое.

А я, не менее чем она, люблю ей показывать неизведанные уголки Айурэ. Ибо мой город прекрасен, тёпл и ласков.

Ну… большую часть времени. Особенно если ты не забыл дома деньги и шпагу.

Я немного опоздал, лекция уже закончилась, и она ждала меня у крыльца, среди других слушателей, в основном студентов младших курсов университета.

В пепельном платье, с очаровательным бантом на талии, собранным из атласных лент, с белыми кружевными манжетами и шейным платком точно такого же цвета, в строгих перчатках и ботинках, она выглядела старше, почти под стать тем, кто окружал её. Но всё равно выделяясь и бросаясь в глаза.

Платиново-русые волосы, собранные на затылке в сложную форму, удерживаясь множеством заколок и шпилек, ловили на себе солнечные блики. Она держала в руках маленький блокнот в бирюзовой обложке, с торчащим из него медово-жёлтым карандашом и с улыбкой слушала, что ей говорит какой-то молодой человек в прекрасном дорогом тёмно-синем сюртуке, расшитом серебряной нитью.

Кроме этого господина, в компании оказались ещё двое столь же хорошо одетых и довольных жизнью юных господ. Вся троица напоминала щенков, собравшихся вокруг аппетитной косточки. Они разве что не повизгивали от восторга. Будь у них хвосты, уверен, те крутились бы с непередаваемой скоростью.

Я понаблюдал за ними с минуту, стараясь, чтобы моя ирония не лезла из ушей, а то её нестерпимое сияние испортит всяческое очарование от грядущего знакомства. Затем всё же двинулся к ним.

Элфи, заметив меня, хитро прищурилась, перестала улыбаться, сразу став очень серьёзной, опустила взгляд, сделала книксен. Господа умолкли, уставились на меня. Я скорчил подобающую случаю суровую и надменную рожу. Моя подопечная, истинная скромность и очарование, представила нас друг другу. Я важно кивнул, радуясь знакомству.

Ну, знаете, какой бывает такая радость в нашем кругу. Говоришь, как счастлив, а у самого лицо человека, который осознал, что точно не сможет пережить одновременный приход страшного похмелья, мести Светозарных и несварения желудка у любимого пёсика.

Короче, всё как полагается, особенно если ты опекун юной девушки, вокруг которой внезапно вьются какие-то настырные молодые балбесы.

Когда они откланялись, на прощание пожелав доброго вечера, мы с Элфи ещё немного постояли, провожая их взглядами, а затем пошли по дорожке, засыпанной белой каменной крошкой, к восточным воротам.

— Как я справился?

— Ты был совершенно неотразим, — серьёзно ответила она. — Ну, может, чуть переигрывал.

— Мою бабку бы удар хватил, увидь она такую картину. Ещё пятьдесят лет назад девушки не ходили без сопровождения кого-то из семьи или охраны. И уж тем более не говорили с ровесниками без представления со стороны их семей.

— Не очень-то похоже, что ты жалеешь о тех временах.

— Пусть отправляются Сытому Птаху в пасть вместе со всеми ревнителями замшелых традиций. Парень в синем сюртуке из Зеехоферов. Дом Журавля. Вырастет, будет влиятельным человеком.

— Это ты к чему?

— Он на тебя глаз положил.

— О. — Она даже бровью не повела. — Некоторые вещи очевидны. К чему ты ведёшь?

— Просто. Считаю вероятности. Возможно, сложись всё удачно и окажись вы вместе, ты сделала бы его счастливейшим человеком.

Взгляд болотных глаз был быстрым, а вопрос, который она задала, неожиданным:

— А меня? Меня он сделает счастливейшим человеком?

Пришлось ответить честно:

— Я могу ручаться только за тебя. Но не за незнакомых людей. Боюсь, подобные решения, окончательные решения, тебе придётся принимать самой.

— Отложу это на более поздний срок. Пока же обязую тебя пугать юных риттеров.

— Хорошо.

Я не стал говорить ей, что это не продлится вечность. По множеству причин, о которых я здесь умолчу. Полагаю, Элфи достаточно умна, чтобы понимать очевидное и без моих слов.

— Что сегодня было на занятии?

— Коленный сустав. Невероятно сложный… механизм.

— Куда хочешь пойти заморить червячка перед тем, как мы отправимся домой? Кондитерская? Мороженое?

Она задумалась, закусив губу. И предложила:

— Поехали в «Горячие дощечки».

Рыба…

Элфи обожает рыбу. От форели мою подопечную начинает трясти, словно она скопа, ястреб-рыболов. Девчонка буквально теряет волю и хватается за нож и вилку. Полагаю, любезная воспитанница, если не станет себя сдерживать, легко уговорит целую огромную рыбину.

Однажды, когда ей было десять, она «почти-почти-почти» (её слова) смогла это сделать. Потом, конечно, жалобно стонала, обвиняла меня в том, что я пытался остановить её не так активно, как это следовало сделать, и мне пришлось нести объевшуюся страдалицу на руках. Элфи торжественно поклялась, что больше «никогда-никогда-никогда» не будет есть никакой рыбы, но, кто бы сомневался, на следующем ужине, предварительно хорошенько отоспавшись, уже радостно сметала с тарелки палтуса.

«Горячие дощечки», заведение, готовящее форель на кедровых досках в печи, находится в Длинной сторонке. Далеко от нашего дома, по сути, на противоположном конце города, но сюда стоит приехать ради кухни.

Место не пафосное, простое, для людей, у которых в карманах водятся не только соловьи. Столы с бумажными скатертями, стаканы из обычного стекла, домашнее вино, грубые закуски. Ну и рыба, конечно же.

Несмотря на наступивший вечер, посетителей было немного, и мы сидели на веранде, украшенной гирляндами фонариков с разноцветными стёклышками. Каштановые свечи мягко пульсировали, создавая вокруг праздничную атмосферу. Быстро темнело, уже звенели ночные цикады и на небе появились первые звёзды.

Элфи, слегка отдуваясь, совершенно довольная, отодвинула от себя пустую тарелку.

— Всегда поражаюсь, как в столь маленькое и хрупкое существо может поместиться столько еды, — с улыбкой произнёс я.

— Я прожорливей совы, — похвасталась она. — Когда думаю, всегда хочется есть.

— И о чём же твои думы?

— Пока ты сегодня спал, мы с Амбруазом перерыли нашу библиотеку в поисках информации о мозготрясах.

— Тот же Айдерманн «О существах Ила. Том второй». И Захаров «Атлас телепатических мерзостей». И «Общее собрание магических проявлений с примерами» Унга и Бонга. Мозготрясы не являются загадкой мироздания. О них полно работ, монографий и книг.

— Но о выжимке из их мозга ни слова ни в одной из книг. Мы выстроили несколько теорий… — Она прервалась, увидев, что я улыбаюсь, с подозрением прищурилась и произнесла, как умная девочка, сделав правильный вывод: — Ты знаешь, зачем она им понадобилась.

Я ощутил, что она совсем чуть-чуть обижена.

— Невозможно научить тебя всему, даже за то время, что мы вместе. Многие вещи ты поймёшь с годами. Мозготряс никогда не входил в тему наших бесед. Он не самое распространённое существо Ила и живёт обычно далеко от Шельфа, в таких местах, куда чаще заходят килли, а не люди.

— Чувствую себя немного глупо. — Она вздохнула. — Что сперва не спросила у тебя. Так зачем же им понадобилась эта субстанция?

— Мозготряс — существо уникальное. Его способности в чём-то перекликаются с Кобальтовой ветвью, с той лишь разницей, что ему не требуется для магии ни руна, ни солнцесвет. Но он так же истощает свои силы, как люди. А вот когда захватывает жертву, съедает её разум, мысли, чувства, память, то в его голове начинает накапливаться некая эссенция очень интересных свойств. И чем больше людей попадёт под мыслещупы мозготряса, тем лучше качество этой эссенции. После, убив существо Ила, можно вытянуть из его головы эту жидкость с помощью шприца.

Элфи подумала о том, что я сказал, чуть хмурясь, сдерживая отвращение от услышанного, тон у неё стал ровный, почти холодный:

— По сути, из него забирают человеческие жизни, которые он собрал.

— Если быть точным — чужую ментальную силу. Мысли, надежды, мечты, память, опыт, увлечения, радости, горе. Всё, что делает нас людьми, формирует личность.

— Это чудовищно.

Вполне понимаю её омерзение.

— Ил чудовищен в большинстве своих проявлений, и там встречаются куда более отвратительные существа, чем мозготряс. Выжимка после переработки хорошим алхимиком приобретает интересные свойства. Она даёт огромный прирост силы некоторым ветвям колдунов. А именно: Пурпурной, Кобальтовой, Зелёной, Серебряной и Белой. И под словом «огромный» скрывается масштаб уровня… ну почти как у суани. Вот почему подобный препарат под запретом уже две сотни лет. Даже хранение его приводит в клетку для кормления чаек. А использование… такой приток силы даром не проходит. Последствия чудовищные — человек быстро превращается в трясущуюся развалину, а после ложится под гранитное перо, украшенное галкой. Поэтому государством используется такая выжимка только в критической ситуации.

— И кто определяет эту «критическую ситуацию»?

— Разумеется, лорд-командующий и его советники. Такое случилось, когда Светозарные подходили к Шельфу. Очень давно. И когда в Айурэ прикончили нагрянувшего Честного Лорда и Ремня. Но есть и ещё одно применение субстанции. Ты не найдёшь об этом ни одного упоминания в книгах. Только если Фрок внезапно расскажет о старых преданиях, где проникшие в наши земли… существа… те, кто теперь известны как суани, вкалывали в своё тело то, что собрал в себе мозготряс.

Элфи задумчиво вскинула подбородок, прищуриваясь:

— По-ни-маю, — протянула она. — Ведь они слабеют далеко от Ила. Это их поддержка?

— Огромная поддержка. Всё равно что глоток свежего воздуха для утопающего. Лучшее, что можно придумать. — Ситуация не располагала к улыбке, но я улыбался. Довольный тем, что девчонка понимает. — Где-то в городе сидит один из приспешников Светозарных. И он слабеет, ибо пришёл к нам уже не неделю и не две назад. Гниль поедает солнцесветы, её поддержка требует колоссальных сил. Мозготряс был важен для суани, который всё хорошо продумал. Освободил тварь под ареной, дал ей возможность наесться и отправил слуг за выжимкой.

— Но просчитался. Благодаря тебе.

— Скорее уж всем. — Я не настолько тщеславен, чтобы забирать себе всю славу. — Да, он не получил нужное. Мозготряс мёртв, другого в Айурэ, хочется верить, нет. А значит, существо, пришедшее из Ила, продолжит слабеть, что нам на руку. Надеюсь, этой гадине станет тошно и она свалит домой как можно скорее.

— Ты же понимаешь, мы ничего не знаем о посланнике Светозарных. Он может терять силу со скоростью кувшина, у которого отбили донышко. Потоком. А может и редкими каплями. Легко дождётся, чтобы все поля солнцесветов оказались уничтожены.

— Ты ещё ребёнок, — укорил я её. — А мрачных раздумий в тебе больше, чем во всём отряде «Соломенных плащей». Смотри на мир с оптимизмом.

— Тогда я стану такой же, как ты. Два полных оптимиста в семье — это перебор.

Я фыркнул, Элфи усмехнулась.

Чуть позже, прежде чем поймать повозку, чтобы отправиться в Совиную Башню, мы с ней прогулялись по ярко освещённому бульвару, мимо цветущей жимолости, видя, как мерцают редкие светлячки в глубине парка.

Здесь, на круглой тумбе, мрачным гигантом возвышалась статуя Птицы. Человекоподобного существа, облачённого в робу. С ястребиной головой, страшным клювом, большими злыми глазами, встопорщенными перьями — статуя вызывала странную оторопь, когда, чуть подавшись вперёд, нависала над тобой.

Одна рука-крыло спрятана за спину, другая отведена для короткого удара. Она чем-то напоминала медвежью лапу — такая же мощная, с ужасающими десятидюймовыми когтями, которые, кажется, способы были разорвать металлическую пластину, точно бумагу.

Элфи с интересом обошла Птицу по кругу. Сюда я никогда её не приводил, и она лицезрела это в первый раз в жизни. Я даже немного пожалел и помянул Сытого Птаха, который должен был пожрать меня за глупость, что мы тут оказались.

На некоторые вещи не стоит смотреть юным ритессам.

— Довольно похоже на то, что я видела, — сухо произнесла она, наконец-то дав оценку.

— В книгах они не столь зловещи.

— Статуя врага. Почему это здесь? В Айурэ?

Я расположился на лавке, вытянул ноги и похлопал ладонью, приглашая воспитанницу сесть рядом. Но она упрямо мотнула головой, вновь начав обходить создание Гнезда по кругу, теперь против часовой стрелки.

— Она здесь, чтобы мы не забывали, какими были Птицы. Что ты хочешь? Прошло пять веков. С каждым поколением люди забывают всё больше и больше. Некоторые эпоху их прихода к нам начинают считать не более чем глупой сказкой. Кто-то берётся оправдывать их приход, кто-то даже не против, что некоторые из них использовали нас как корм. Люди — странные существа. У нас короткая память и длинная… глупость. Мы любим застревать в мелких проблемах, копаться в нелепых обидах, совать голову в песок и забывать об истинных опасностях до тех пор, пока не становится слишком поздно.

— Птицы были жестоки с людьми?

— Да. Так говорят и пишут. Поэтому Когтеточка и поднял восстание.

— Люди их ненавидят?

В этом простом вопросе слышалось и детское любопытство, и печаль, и… вина непонятно за что. Сожаление. Горечь. Толика надежды.

Иногда с детьми тяжело разговаривать. Тяжело говорить правду. Тяжело растаптывать их надежды, наивность. Гасить радость жизни. Я очень хорошо подумал, чтобы ничего не сломать словами, которые могли стать для неё вредны. Породить в душе — вечную неуверенность. Или страх.

— Раньше ненавидели. Все, кроме Племени Гнезда, которые служили им. Но как ты уже слышала — время меняет нас. Спустя пятьсот лет, полагаю, многое сглаживается, забывается или вовсе оборачивается сказкой. Мы меняемся, забываем, иначе смотрим на ситуацию. К примеру, в некоторых местах, уже свободно, вслух, может обсуждаться версия, что Птицы, придя от Гнезда сюда и загнав нас в клетки — дали нам толчок к развитию. Что мы достигли магии благодаря рабству и потерям. Война с ними закалила нас. Сделала Айурэ тем городом, перед которым склоняет голову весь просвещённый мир. И это плюс. Так что, моя дорогая ритесса, полагаю, не так уж мы и ненавидим Птиц. Особенно то большинство, для которых они почти такие же мифические существа, как Сытый Птах. Ненависти давно нет. Один остывший пепел, а не ненависть. К тому же нельзя отрицать, что приход Птиц сильно повлиял на нас. Это прослеживается и в жизненном укладе, и даже в каких-то незначительных мелочах.

Она смотрела внимательно и серьёзно, ожидая продолжения. Элфи было важно, что я думаю.

— Деньги: соловьи, совы, воробьи. Куча пословиц и поговорок, связанных с Птицами. Великие Дома носят птичьи имена. Даже могилы мы отмечаем птичьим пером. Мы многое потеряли из-за Птиц. Тысячи погибли, хотя могли бы жить. Но много и приобрели. Рейн как-то сказал, что людям следовало попасть в рабство, чтобы, освободившись, переродиться и понять, кто мы.

— Кто мы? — тихо спросила Элфи.

— Довольно суетные, непостоянные и крайне дурные существа. Скажу честно, не менее жестокие, чем Птицы, пускай и физически гораздо слабее их. Но мстительные и упорные. Благодаря Небесам мы уничтожили многих в Гнезде, пока они не запросили пощады, поклявшись никогда не возвращаться.

Элфи наконец-то села рядом, вытянула ноги в чёрных чулках. Её ботинки с розовыми шнурками казались совершенно неуместными и нелепыми. Вопрос, который она задала, судя по тону, кажется, должен был определять её дальнейшую жизнь и мировоззрение:

— А ты? Ты ненавидишь Птиц?

Я знал, что она поймёт, если совру.

— Нет. Для меня, как и для многих, пять столетий — очень долгий срок. Мне не за что их ненавидеть. Я лишь опасаюсь их и не желаю, чтобы они вновь вернулись в Айурэ. Уничтожали нашу изящную, красивую, рафинированную эпоху.

Этот ответ её устроил, и она, положив голову мне на плечо, вздохнула и тихо сказала:

— Что-то я устала. Поехали домой, если ты не против…

Ночь была цвета индиго с оранжевыми пятнами каштановых ламп на редких фонарях Восточной половины. Повозка ползла сквозь ночь, покачиваясь на упругих рессорах, и Элфи, утомлённая долгим днём, клевала носом, пока я не обнял её. Она сонно забормотала, завозилась, устраиваясь поудобнее, и уснула.

Я смотрел в окно на ночной пустой город, надеясь, что через сорок минут мы прибудем на место. Возница не спешил, лошадь шла ходко, но не сказать, что быстро. Я прислонился виском к мягкой стенке, подумав: всё же мне не хватает опыта, чтобы сделать существо, которое спит сейчас рядом, абсолютно счастливым.

Меня снова тянуло в Ил. Это хуже чем наркотик. Мой род как-то связан с проклятым местом и, единожды попав туда, мы возвращаемся за Шельф раз за разом, пока не становится слишком поздно. Так случилось с Когтеточкой, с моим отцом, с моим братом. Уверен — и с теми людьми моей крови, о которых я ничего не знал. Ил — наше проклятие. Он притягивает к себе, манит, точно восхитительная чаровница, кокотка из веселых ночных кварталов. А затем пожирает и убивает.

Я хотел вернуться. Желал вернуться. Мечтал вернуться. И понимал, что каждый мой уход расстраивает Элфи, делает её несчастной, разливая ту самую ночь-индиго в мире радости и надежд.

Я знал, что ответственен перед ней. За её будущее и за то, что без всякого принуждения взял над ней опеку, стал воспитателем и старшим родственником. Но ничего не мог поделать.

Ил настойчиво звал к себе. Предлагал раскрыть его тайны. И, если мне не повезёт, остаться с ним навсегда.

Лошадь пошла ещё медленнее, в горку, подковы стучали по брусчатке, мимо проплывали давно уснувшие дома, какие-то лавки, после — склады. Я глянул, пытаясь определить, где мы, но было темно, а ночь пожирала детали. Блеснула вода, я понял, что мы въехали на один из горбатых мостиков через канал.

И в этот момент я потерял ощущение тела. Его веса. Меня приподняло, ударило, а затем вжало в потолок повозки. Элфи больно врезалась в бок, удивлённо и протяжно вскрикнула, а после наш экипаж впечатался во что-то, стекло лопнуло, и внутрь прохладным тёмным потоком начала проникать вода. Крыша стала полом, а пол — крышей.

Я дёрнул ручку, с трудом из-за давления распахивая дверцу.

— Не бойся! Держись! — крикнул я Элфи.

— Что случилось⁈

Река прибывала стремительно, заполняя всё свободное пространство.

— Мы упали с моста!

Я потянул её за собой, вытаскивая из ловушки.

Сориентировался, пытаясь различить, что происходит вокруг. Повозка уходила на дно, фонарь с каштановой лампой на её задней стенке бросал тревожные отсветы, бликующие в волнах. Лошади нигде не видно. Возницы тоже.

Вся передняя стенка деформирована, кажется, туда пришёлся удар, отчего я сделал вывод, что мы не просто упали в воду, каким-то образом сломав преграду. Мы перелетели эту преграду, аки птицы, и рухнули вверх тормашками в один из каналов Эрвенорд.

Тёмная широкая горбатая тень через полнеба — мост. Плеск волн. Россыпь звёзд.

Я держал Элфи за руку, потянув за собой подальше от кареты, которая булькала, собираясь отправиться на дно, на прощание показав нам колесо. Три других оказались оторваны.

Наверху, у перил, зло зашипело, затрещало и оглушительно грохнуло. Сыпануло оранжевыми искрами. Пуля выбила брызги в футе от головы Элфи.

Она, кажется, даже не сразу поняла, что происходит. Я потянул её ещё сильнее, затаскивая под нависающую над нами одну из каменных опор, радуясь, что растекшийся сизый дым от выстрела помог скрыть нас.

Шпага немного мешала, но дери меня совы, если я брошу сейчас оружие. А вот от пистолета избавился сразу и без всякого сожаления. После купания он бесполезен.

— Всё будет хорошо, — тихо сказал я девчонке.

Здесь, в кромешном мраке, тяжело было рассмотреть её лицо. Лишь глаза блеснули, когда поймали блик фонаря, отражённого в волнах. И только.

Я поддерживал её, вода, по счастью, была летней, далёкой от студёной, но холодное течение ощущалось — забираясь в ботинки, проникала прохлада.

— Попал что ли? — раздался голос сверху.

— Их двое было, — отозвался второй, куда более мрачный. — Я, по-твоему, великий герой прошлого, чтобы одним выстрелом двух укокошить? Думаю, промазал. Под мостом они. Или утопли, если плавать не умели.

— Жди.

Здесь был каменный пандус, в футе над каналом, и я, подхватив под мышки, подтолкнул Элфи вверх. Она сообразила, что я хочу от неё, залезла, слишком громко дыша. Когда выбирался я, в голове грянули разномастные нестройные дудки, простонали скрипки и мерзко брякнул расстроенный клавесин.

Что-то беззвучное влетело под мост, врезалось в реку, поднимая в воздух толстый столб.

Элфи вскрикнула от неожиданности.

Вновь музыка в голове, от неё буквально свело зубы, и еще один столб, теперь у дальнего выхода из-под моста.

Понятно, что здесь происходит — с этими ублюдками колдун Серебряной ветви. Он лупит вслепую, надеясь задеть нас, и, если мы только попадёмся ему на глаза, плакали наши кости. Именно колдун шарахнул по карете, выбросив её в канал.

Выводы довольно просты. Мы не можем высунуться, иначе нас прикончат. Вряд ли владелец руны успел истощить свой шестиугольник.

Элфи, прижавшись ко мне, дрожала.

— Лезьте вниз! — раздался третий голос.

— Прыгать, что ли? — возмутился первый. — Как потом выбираться?

Вдалеке зазвенел бронзовый колокольчик, и девчонка выдохнула с облегчением. Грачи спешили на шум.

Кто-то выругался, затем раздались поспешные удаляющиеся шаги. То ли четверо, то ли пятеро. Элфи, было, начала вставать, но я положил ей руку на мокрое плечо, ничего не объясняя.

Нет никакого желания иметь дело со службой правопорядка. К тому же ушедшие могли затаиться поблизости. А колдун без труда накроет всех разом, если мы с грачами соберёмся в одном месте.

Становилось холодно. Мы слушали стрёкот цикад, плеск волн, крики ночных птиц. К мосту грачи так и не пришли, звон бронзового колокольчика прозвучал ещё несколько раз, слабее, чем прежде. И затих.

Я выждал минут восемь. Затем наклонился к уху Элфи:

— Они могут быть рядом. Сейчас мы снова переплывём канал. Вон там, видишь, где поворот, лестница и лодочные причалы. Если будут стрелять, не замирай. Ныряй и не отпускай мою руку. Готова?

Она негромко угукнула. Мы сползли с пандуса, стараясь не шуметь, и я отдался на волю течения, держа Элфи левой, а правой загребая со всей возможной осторожностью. Следовало признаться, что покидать надёжную тень нависающего моста было ой как неуютно.

Я покрутил головой, не заметив на каменных берегах ни души. Мы худо-бедно выбрались из воды по скрипучим шатким причалам из грубых досок на набережную, я бросил последний взгляд на мост, увидев на нём разорванную лошадь, принявшую основной удар магии и, возможно, спасшую наши жизни.

Не спали только цикады и светлячки. Весь остальной район — одноэтажные дома, заборы, тенистые платаны, собаки, склады, цеха мастеровых, пруды и ручьи с запрудами — дрых без задних ног.

Мы встретили лишь одинокую кошку, спешащую по своим делам.

В наших ботинках хлюпало, несмотря на тёплую ночь, Элфи дрожала, обхватив себя руками, шмыгала носом, но не отставала. Как назло, не было ни одной коляски, до оживлённых улиц идти не меньше двенадцати кварталов. Проклятый извозчик повёз нас совершенно неуместной дорогой.

— Это ведь не грабители, — негромко сказала она, когда мы свернули направо, в полутёмную арку.

— Верно. Охотились за нами. За мной.

— Колдун Серебряной ветви. Человек, убивший Аврелия Пноба в видениях ботаника.

Всегда восхищался тем, что её разум живой и трезвый, даже когда обстоятельства столь ужасны. Двадцать минут назад Элфи пытались убить, но это не помешало ей здраво мыслить.

— Да. Уже думал об этом.

— Племя Гнезда. Благородные, которые за этим стоят. Суани. Осенний Костёр. Почему ты?

— Возможно, из-за произошедшего в Солнечном павильоне.

— Ты нарушил их планы с мозготрясом.

— Или слишком активно стал искать встречи с Оделией.

— Они легко отпустили нас.

— До утра далеко, а район здесь не самый весёлый. Поэтому я тороплюсь выйти на оживлённые улицы как можно быстрее. Ты продержишься?

— Да.

— Опиши, как себя чувствуешь.

Она помедлила:

— Немного холодно. Мокро до противности. И страшно. Там было не очень, а сейчас — страшно.

— Прости.

— Пусть они извиняются, когда я вырасту и спущу с них шкуру.

Я усмехнулся её замечанию, но сказал:

— Лучше бы тебе ни с кем из них не встречаться.

Мы миновали ещё один квартал. Несколько раз я останавливался, смотрел назад, на тёмную улицу, но никто не спешил за нами. Очень хотелось убедить себя, что нас не ищут. Я бы так и думал, не будь колдуна.

Вне всякого сомнения, эти ребята действовали не спонтанно, а выбрали момент, когда вокруг пусто и безлюдно. Значит, какое-то время они следили за мной, а я, дери меня совы, раззява, даже ничего не заметил.

На металлический блеск на левом рукаве девчонки я обратил внимание случайно, зацепив едва ли не краем глаза. Подумал, что пуговица, но, приглядевшись, понял, что ошибся. Моль со стальными крылышками, маленькая проклятущая тварь, так обожающая жрать шерсть в шкафах нерадивых хозяек, застыла металлической чешуйкой на плече.

Я размахнулся, моль проворно отцепилась, пролетела вниз, расправила крылья, прянула влево, резко взяла вверх, так что когда я хлопнул ладонями, то промазал, а после рванул растерянную Элфи на себя и назад.

Насекомое рассыпалось серебряным облачком мельчайших, точно пыльца, частиц.

— Не дыши! — сказал я девчонке.

Бросился прочь, она, по счастью, последовала за мной. Только отбежав шагов на сорок, обернулся. Облачко всё ещё продолжало висеть на том же месте, едва мерцая в свете одинокого каштанового фонаря.

Я повел Элфи в противоположную сторону, от оживлённых улиц, до которых уже рукой подать. Заклинание-маяк. Они должны были понять направление нашего движения, и если проявили резвость, то ждали нас где-то впереди, совсем близко отсюда, и мы едва не угодили в расставленную ловушку.

Я помог спутнице перебраться через дощатый забор. Затем тёмным переулком (из-под ног покатилась бутылка) на соседнюю улицу. Широкую, протяжённую, освещённую куда ярче остальных в этом районе, показавшуюся мне неуютной. Мы были как на ладони.

— Ты сияешь, — с тревогой произнесла Элфи, когда мы прошли под фонарём. — На спине.

Я сбросил сюртук, даже не проверяя правоту её слов. Осмотрел и её, заметил на правом рукаве несколько серебряных песчинок. Рванул его на себя что есть силы, так что швы на плече не выдержали, ткань с треском порвалась.

— А если бы эта дрянь была на всём платье? — Вид у неё был… мокрый, потрёпанный, совершенно не подходящий ритессе. Несмотря на дискомфорт и страх, она ещё старалась иронизировать.

— Даже не спрашивай, — мрачно пригрозил я, беря её под локоть и заводя в следующий переулок.

Мы петляли, и я сам уже начал теряться в направлении. Звёзды на узкой полоске неба переулков не очень-то помогали. Я едва не наступил на какого-то пьянчугу, и тот обложил нас всеми совами, павлинами и чайками, какие смог выговорить заплетающимся языком.

Они всё-таки нас нашли, как я ни старался запутать следы. Три тени перекрыли выход из вонючего проулка, и я тут же отодвинул пискнувшую Элфи себе за спину, обнажая шпагу.

Будет сложно. Довольно темно, любой удар или выпад пропустить как нечего делать. К тому же мне следует защищать ещё и мою подопечную.

— Беги, — шепнул я, но она только тихо и зло зашипела. Щёлкнул складной нож, который я ей подарил четыре года назад.

Стукнула шторка скрытого фонаря, выплёвывая на нас узкий язык света.

— Мокрые. Вроде они… — сказал знакомый голос, который мы слышали, когда прятались под мостом.

Один, немного опустив клинок, подался вперёд, рассматривая меня с невероятным изумлением. Глаза у него были едва ли не круглые.

— Привет, Плакса, — хладнокровно поприветствовал я товарища по «Соломенным плащам». На тот случай, если его глаза не верят, что он видит мою мрачную и совершенно недружелюбную рожу.

— Тебя же Плаксой кличут, — ошарашенно произнёс тот, кто держал фонарь. — Вы чего? Знакомы?

— Немного, — сказал Плакса и, развернувшись, в выпаде пронзил товарищу шею.