Путешествия во время пандемии

Не в своем времени

— Мне нравятся люди, живущие не в своем времени. В прошлом или в будущем — неважно. С ними интересно, они другие. Вот кто-то остался в 20-м веке. Он, конечно, пользуется мобильным телефоном, интернетом и томографом, но его мысли в годах, когда поездки за туманом не казались смешными. Романтики становится меньше, что бы кто ни говорил. Разве что, когда батарейка у телефона разрядится. Сейчас искать Полярную звезду или чертить карандашом маршрут на бумажной карте — это как в открытом море вспоминать, на какой стороне дерева растет мох.

— Есть такие, кто не любит, например, фотошоп. Зачем его любить? Наклони голову и горизонт будет завален, как на фото. Что-то засвечено, что-то темное? Посмотри на солнце, а потом на лес — картинка в глазах будет, как в телефоне. Чья-то нога вылезла на снимке? А в жизни была эта нога — зачем ее убирать?

— Ты еще вспомни о тех, кто ненавидит осваивать новые функции телефона, современного телевизора, автомобиля. Телефон — чтобы звонить. Телевизор? Нажал кнопку и только каналы успевай переключать. Автомобиль? Зачем 40 кнопок на руле? Руль, чтобы его крутить. И точка. Но это не те, кто живет не в своем времени. Лень учить новое — это было во все века. Помнишь классическое: зачем учить географию, если есть извозчик?

— Ты считаешь, что сейчас романтики стало меньше? Что гаджеты ее победили? Хочешь побрюзжать?

— Хочу. Захочешь сплавиться на плоту по опасным порогам красавицы Катуни, включаешь компьютер, а тебе предлагают такой сплав по 200 рублей за час удовольствия. Не надо собирать снаряжение, рассчитывать запас продуктов. Взял фотоаппарат, сошел с поезда, а дальше за все уплачено. Все меньше романтики в науке. Гранты, конференции в красивых городах, выбивание денег на оборудование и реактивы — какая тут романтика?

Осталась любовь. Но уже без бумажных писем, без бережно хранимых мутных фотографий, без ночных телефонов-автоматов, без переживаний, где твоя любимая. Нажал кнопку, спросил «ты где?» и можно спокойно жить дальше. А если что-то пошло не так, заходишь на сайт знакомств и через час уже новая любовь. Пусть на пару дней, но зато бурная, веселая, помогающая забыть старые переживания.

— Темп жизни такой. Много доступной информации, у всех машины, везде скорости, нет дефицита, почти все проблемы можно решить, используя смартфон. А любовь осталась. И ревность, и бессонные ночи. Нет мутных карточек, нет ночных неработающих телефонов автоматов — и слава Богу! Зато можно перед сном поболтать с любимой, глядя ей в глаза. И включенная на телефоне геолокация позволит найти ее, если она заблудилась в ночи. И нет несостоявшихся свиданий, как в песне:

Я ходил! И я ходила!

Я вас ждал! И я ждала!

Я был зол! И я сердилась!

Я ушел! И я ушла!

Мы были оба.

Я у аптеки!

А я в кино искала вас!

Так, значит, завтра

На том же месте, в тот же час!

— Да… но я все же не об этом. Геолокация, видеосвязь… Кто же против.

— Ты о таких говорил, что «он вдруг понял, что его прошлое стало его будущим»?

— Нет, это о людях что-то переживших, что-то яркое, что больше не повторится, что определило их дальнейшую судьбу. Давай я расскажу историю, может станет понятнее.

Понедельник начинается в понедельник

Москва, Ленинский проспект, академический институт, морозный январь.

— Андрей, привет!

С трудом узнал. Десять лет почти убили человека. Нет, конечно, он ходит, улыбается, одет прилично, но глаза мертвы. Смотрит сквозь меня, глаза прозрачные, хочется их спрятать за темными очками.

— Привет, ты все бегаешь?

— Ага, остановиться не могу. Как вы тут? Понедельник еще начинается в субботу?

— Ты еще царя-батюшку вспомни. Понедельник начинается в понедельник в одиннадцать часов. Вторник тоже начинается во вторник. И тоже в одиннадцать.

— Про знакомых спрашивать не буду.

— Правильно, иных уж нет, остальные далече. Хотя… Видишь окно, вон то, венецианское? Там Илья, теоретик. Сейчас его нет, но мысленно он за тем окном, на нас смотрит. Хочешь о науке поговорить — зайди к Алексу. Он на вахте, не будешь надоедать — поговорит. А я домой, буду грант писать. Дома лучше. Тепло, холодильник опять же рядом.

Корпус, где работал Алекс, трехэтажный, свежая побелка, вход с колоннами, как в домах культуры. В вестибюле свежий рыжий линолеум, у входной двери мокрая тряпка. Долго вытираю ноги, подхожу к вахтерше, которая неодобрительно смотрит на мои мокрые следы.

— Не знаю вас, пропуск покажите.

Раньше меня тут знали все.

— Я к Алексу.

— К Алексу проходите, он на месте.

В коридоре такой же линолеум, стены окрашены в зеленый цвет. Он успокаивает, создает весеннее настроение. Двери высокие, тяжелые, заедают. Они всегда заедали, их надо толкнуть плечом — это привычно.

Алекс у тяги, в одной руке длинная пипетка, в другой — колба с темной жидкостью. Тяга из пятидесятых годов, деревянная, белый кафель на дне, краны с водой и сжатым воздухом. На полке колбы, банки с порошками. В алюминиевой кастрюльке что-то греется, в ней термометр, укрепленный на штативе. Алекс в белом халате, сосредоточен, на меня не обратил внимания.

— Да здравствует волшебница химия и ее король!

— И тебе процветать! Чай будешь?

В лаборатории чай — это святое. Его пьют пять раз в день. Заваривают в специальной колбе, рецепты у всех свои. Чем крепче, тем полезнее для науки.

— Ты, похоже, один в корпусе работаешь?

— Понятия не имею. Я никуда не хожу.

— Помощники есть?

— Аспирант. Я ему доплачиваю.

— Из своих?

— Из каких же еще. Я из Америки что-то привез.

— А что в Америке было не так?

— На фирме науки почти не было. Была гонка за патентами и хорошая зарплата. А у меня есть мечта. Как у Мартина Лютера Кинга. У тебя есть мечта?

— Есть, но здесь, среди колб и пробирок я ее озвучивать не буду.

— А мою мечту можно везде озвучивать. Пойдем пообедаем, раз уж я работать не смогу. Тут грузинский ресторан рядом. Неплохой.

В ресторане кроме нас сидели двое мужчин и громко обсуждали поставки и предоплату. Мы сели за столик у окна, чтобы смотреть на прохожих. Прохожих не было, мы стали смотреть по сторонам. На деревянных стенах грузинская чеканка, темные бутылки, сухие ветки.

— Харчо, шашлык, пиво… И много хлеба.

Официантка кивнула, черкнула в блокноте, ушла.

— И что за мечта?

— Новый катализатор. Тебе это интересно?

— Да.

Рассказывает о катализаторе. Глаза заблестели, пальцы чертят в воздухе формулы и перспективы. Перспективы заманчивые — революция в производстве удобрений и не только. Закроются многие шахты на Кольском.

— С тебя нужно пылинки сдувать и бесплатно кормить четыре раза в день.

— С этим я и сам справлюсь. Хотелось бы, чтобы Еbay быстрее работал. Когда я на фирме работал, то вечером закажешь реактив, утром он уже на столе.

— Покупаешь реактивы на свои деньги?

— Ну да, так проще и быстрее. Если через отдел снабжения, то они отсылают заявку, где-то наверху ждут, пока накопится много подобных, чтобы купить большую партию — так дешевле. А мне нужно всего десять миллиграммов. Я не могу ждать месяц.

— А приборы?

— Что-то покупаю на свои, что-то ремонтирую, иногда использую чужие — за это включаю хозяев в соавторы статей. Так всегда было, ты же помнишь.

— Слышал, ты докторскую защитил.

— Было дело. Но это никому не надо. Правильно говорят, что звания, медали, грамоты — это похоронные принадлежности.

— Завтра суббота, поедем в Новую Третьяковку? Там выставка интересная.

— Я хотел бы поработать. Новые идеи появились.

— А в воскресенье?

— Тоже. Ты уж прости. Жизнь коротка, здоровье так себе, планов много. Хочу успеть.

— Я написал книгу о нашей жизни в институте…

— Я не буду ее читать. Это интересно, но у меня нет времени. Подари моей жене, она прочитает, за ужином мне перескажет.

— А как жена реагирует на твою работу?

— Нормально реагирует. Вот только летом приходит на дачу ее отвозить.

— Ты сейчас на машине?

— Зачем? В метро я могу думать, читать статьи.

Звонок. Алекс достает старый кнопочный телефон. Отвечает, что скоро будет.

— Ну и телефон у тебя.

— Мне хватает. Заряд держит, звук хороший. А в наворотах смартфонов я разбираться не хочу.

— Странно. Ты на переднем крае, почти человек будущего…

— Нет, я из двадцатого века и там останусь. Мне в двадцатом веке нравится, жаль, что почти все оттуда ушли. Видел пустые коридоры? Те, кто там ходили, ушли в двадцать первый век.

На улице жмем друг другу руки.

— Значит побежал дальше, вприпрыжку за новым веком?

— Да, вприпрыжку, если машина сломается.

— Ну, удачи тебе. Передавай привет попутчикам.

— Ты даже не спросил, как я.

— Вижу, что в шоколаде. И телефон, наверное, самый последний. Яблоко, небось? Ты там во всем разобрался?

— Во всем.

— Значит, нет у тебя правильной мечты, если голову занимает такая ерунда. Ладно, не обижайся. Это любя, ты же меня знаешь.

— Знаю.

Я пошел к метро. Вдогонку за двадцать первым веком. Весь в шоколаде и с новым телефоном в кармане.

— Это какой-то экстремальный случай. В двадцатом веке не только так работали, но успевали и книги читать, и на выставки.

— Не успевали, если так работали.

— Ладно, что-то понятно стало. А что насчет тех, кто из будущего?

— Вот тут я не знаю. Спор ведется, кто победит — технократы или гуманитарии?

— Технократы — это понятно. А при чем тут гуманитарии? Физики в свое время победили лириков. Так и сейчас будет.

— Не факт. Слишком много техники, слишком много информации. Наши мозги не изменились за последние тысячи лет, мы просто физически не готовы к такой жизни. Скачем по верхам, нет времени остановиться, сосредоточиться, подумать. Знания на уровне Википедии, литература на уровне краткого содержания и цитат.

— И что гуманитарии, спасут?

— Должен же кто-то сказать, что мы идем слишком быстро, что надо притормозить и насладиться жизнью, а не новыми гаджетами. У меня такое чувство, что нам не обойтись без новых писателей и поэтов — одних их последних романтиков нашего века. Их работа не приносит денег, мысли ничем не стеснены, можно перенестись в любое время, куда заведет фантазия. Они бродят среди нас, немного сумасшедшие, живущие в параллельных мирах. Даже когда они сидят за компьютерами, перед их глазами чистый лист бумаги, чернильница и перо, выводящее «однажды весною, в час небывало жаркого заката…»

— Красивые слова, но кого это сейчас волнует, кроме самих писателей? Только не говори, что сейчас все писатели. Пишут — да. Но не читают других. Так что красивые слова повиснут в воздухе, ничего не изменят.

— Это же неправильно, ты сам понимаешь. Что-то должно произойти, чтобы слова приобрели силу. Иначе, читать будут роботы, а мы будем смотреть сериалы о красивой жизни, которая может никогда не наступит. Гуманитариям предстоит помочь нам выжить в окружающей круговерти, расставить маяки и соорудить площадки для отдыха, где можно остановиться и холодным взглядом окинуть предстоящий путь.