Путь. Автобиография западного йога

ГЛАВА 9 ОН СОБИРАЕТСЯ С СИЛАМИ ДЛЯ ВОСХОЖДЕНИЯ

ПРИМЕРНО В ТОТ ПЕРИОД моей жизни однажды я увидел интересный сон: я жил со многими другими людьми в камере пыток. Поколения наших предков жили здесь, не зная о существовании другого мира; мысль о возможности существования иного мира никогда не осеняла нас. Человек просыпался, его пытали, и только ночью, во время сна, он получал короткую передышку. Что еще могло быть в такой жизни? Мы особенно и не противились своей судьбе. Скорее мы даже считали себя достаточно благополучными. Конечно, были трудные дни, но ведь были и светлые, когда нас пытали меньше, чем обычно.

Однако пришло время, когда небольшая кучка начала думать о немыслимом. «Возможен ли, — спрашивали мы себя, — другой, лучший образ жизни?» В короткие паузы, когда наши мучители были вне предела слышимости, наше воображение распалялось. Наконец мы решили восстать.

Мы тщательно разрабатывали наши планы. Однажды, бросив разом свою работу, мы перебили мучителей и убежали. Выскальзывая осторожно из большой комнаты (армии мучителей могли поджидать нас на выходе), мы не встретили ни одного из них. Сама камера пыток, оказалось, занимала только верхний этаж большого здания, в котором на других этажах никого не было. Мы шли, незамеченные, вниз по пролетам лестниц и через первый этаж выбрались на просторную, открытую равнину. Нам, заключенным всю жизнь в камере пыток, открывшийся горизонт показался невообразимо далеким. С великой радостью мы вдыхали свежий воздух. Всматриваясь в открывшуюся даль, мы все выкрикивали одно новое для нас слово: «Свобода!»

Прежде чем навсегда покинуть это здание, мы бросили взгляд на верхний этаж, сцену той единственной жизни, которую вообще когда-либо знали. К нашему удивлению, мы увидели тех же мучителей, которых, как нам казалось, перебили; они, как будто ничего не случилось, расхаживали туда и сюда по своим делам! Пораженные, мы смотрели друг на друга, пытаясь найти объяснение этой ситуации.

Потом меня осенило: «Разве вы не понимаете? — воскликнул я. — Ведь мы одержали победу над собой, а не над мучителями!» С этой мыслью я проснулся.

Я чувствовал, что этот сон имел для меня большое значение. Тюрьма, находящаяся на верхнем этаже здания, символизировала человеческий разум. Мучители представляли наши ментальные недостатки. Пустынность остальной части здания означала для меня то, что, когда человек побеждает своих ментальных палачей, у него не остается непобежденных недругов. Иначе говоря, источником всех человеческих страданий является разум.

Я чувствовал, что этот сон содержал божественное послание мне. Он означал, что для меня пришло время искать возвышенной жизни. Но как мне ее искать? Я ничего не знал о жизни великих святых, которые общались с Богом. Для меня слово «святой» означало лишь человека с непорочными добродетелями, а не личность, переполненную божественной любовью и экстазом. Все, что я знал о религии, касалось обычных церковных богослужений, которые я посещал, не отмеченных вдохновением проповедей священников, которые слышал; то были люди, не заслуживающие доверия, которые искали поддержку своей веры в одобрении других, а не в неподкупном голосе собственной совести.

Хотя я в то время и не понимал этого, мое невежество относительно духовного пути и было моим главным «палачом»; оно препятствовало поиску блага, по которому тосковала моя душа. За невежеством следовали другие слабости — сомнение, например. Если бы я с любовью стремился к истине, то мог бы точно прийти к своей цели. Но я пытался придумать свой путь к мудрости. Я смотрел на Бога как на Нечто, о чем можно было размышлять, а не как на Кого-то, с кем можно общаться. Я отчаянно стремился к вере, даже к любви, но не имел представления о том, во что конкретно верить и что любить. Я достиг той точки, когда почти непрерывно думал о Боге; но Он пребывал в молчании, потому что я никогда не обращался к Нему.

Другим моим ментальным палачом был страх. Конечно, я никогда не считал себя трусливым человеком, но только благодаря тому, что в большинстве случаев не было повода. Однако в одном испытании моей непривязанности проявилась моя исключительная ранимость: я боялся, что во мне разочаруются.

Спокойствие в этом мире зависит от добровольного отказа от привязанности ко всему, даже к своему эго. Пока я стремился защитить свое чувство собственной значимости, я снова и снова переживал страдания — в сущности, всегда сходным образом.

Я еще не был достаточно мудр для того, чтобы видеть ясно, но мое зрение улучшалось. Мой сон о камере пыток, обогативший меня ощущением того, что существует божественное руководство, привел меня к еще большему осознанию реальностей, непостижимых нашими чувствами. Это осознание вместе с верой, над укреплением которой я уже работал, привели меня к любопытному открытию.

В моей голове родилась новая для меня теория. Чтобы быть удачливым, надейся на удачу; не жди пассивно, когда она придет к тебе, а иди к ней и встреть ее на полпути. При терпеливом упорном ожидании, в сочетании с таким же позитивным действием, успех обеспечен. По такой простой формуле мне предстояло добиться самых замечательных результатов.

Вскоре после Нового Года завершился наш первый семестр. В то время Род и один из двух других моих друзей были исключены из колледжа за неуспеваемость. Это было неудивительно, принимая во внимание наше презрение к «этой системе». В попытках глубже понять суть жизни я остался в одиночестве. Мое одиночество открыло передо мной много возможностей.

Случайно я заглянул в студенческое общежитие, где раньше жила Сью, чтобы в болтовне с некоторыми из ее подруг оживить в памяти дни, когда мы встречались с ней. Но Сью там не было, и поэтому мне было очень больно.

Мария Циммерман, заметив, что у меня упало настроение, спросила о причине этого. Я поведал ей свою маленькую трагедию.

— А! — воскликнула она нетерпеливо. — Детская любовь! Я прожила с моим мужем почти пятьдесят лет. Все это время наша дружба становилась все теснее и глубже. После его смерти мы стали еще ближе с ним. Вот это — любовь!

Оскорбленный, я сказал себе, что она просто ничего не понимает. Но ее слова остались со мной и в глубине души нашептывали, что мне еще многое предстоит узнать в жизни.

Уроки в колледже утратили для меня всякий интерес. Я редко общался с другими студентами. Чтобы скрыть свое несчастье в отношениях со Сью, я напускал на себя глубокомысленный вид, часто вступал в словесные перепалки, но в моей показной самоуверенности было куда больше бравады, чем собственного достоинства. Мое сердце было ранимо, но разум и воля — неуязвимы.

Я проводил день за днем в бесконечных размышлениях, как бы намереваясь через житейскую интуицию прорваться к глубочайшим тайнам. Почему счастье и радость часто превращаются в блуждающий среди тьмы огонек? И разве трудно столь хорошо организованной Вселенной устроить так, чтобы отдаваемая любовь каким-то путем возвращалась? И опять — где же этот путь к истинному счастью?

— Расслабься! — воскликнул однажды Роберто, заметив, что я невидящим взглядом уставился в окно. — Ты когда-нибудь расслабишься?!

Так прошел семестр. В воспоминаниях все это кажется серым туманом.

Призывная комиссия вызвала меня для освидетельствования, которое я не прошел из-за плохого зрения. При этом была решена дилемма: регистрироваться или нет в качестве отказника служить в армии? Я сомневался, смогу ли зарегистрироваться в качестве отказника по религиозным убеждениям; просто знал, что даже ценой своей жизни я никогда не смогу отнять жизнь у другого человеческого существа.

В апреле отца послали в Румынию в качестве атташе по вопросам нефти при американской дипломатической миссии в Бухаресте.

Моя работа в «Последней соломинке» убедила меня (и особенно моего работодателя!), что, какая бы у меня ни была миссия в жизни, для работы официантом я не годился. Я обычно с рассеянным видом присаживался рядом с посетителями, совершенно забывая о том, что надо было обслуживать другие столы; я забывал внести изменения в счет, когда посетители заказывали что-нибудь дополнительно. Боюсь, что я был почти последней соломинкой «Последней соломинки»!

Единственным светлым пятном в моей жизни стали уроки пения. Мария Циммерман была требовательным педагогом. После шести месяцев еженедельных занятий она однажды прервала меня на середине песни.

— Вот здесь, — воскликнула она торжествующе, — эта нота. Вот так должны звучать все!

Кроме истинной радости, которую доставляли мне уроки пения у нее, были также и другие приятные минуты. Однажды она сказала мне: «Если бы какой-нибудь учитель пения, — я имею в виду настоящего музыканта, — услышал теперь ваше пение, вы произвели бы на него хорошее впечатление».

К концу учебного года в колледже она сказала мне тихо: «Я живу теперь только ради одной цели: дожить до того времени, когда вы станете великим певцом! И дело не только в голосе; хорошие голоса есть и у других. Но у вас есть ум; вы понимаете».

Милая Мария! (Могу ли я называть Вас так теперь, когда Вы оставили этот мир? Было бы слишком формальным обращаться к Вашей душе «миссис Циммерман».) Мне было так грустно, потому что я должен был разочаровать вас. То было наше последнее занятие. Я не мог снова вернуться к вам. Я знал, что стать певцом даже с мировым именем, — не мое призвание. Но, может быть, вас порадует то, что я трогал людей моим даром, и не за деньги, а за любовь. И кто знает, может быть, когда-нибудь, если мы встретимся на небесах или в иной жизни на земле, я смогу опять спеть для вас. Одна из самых горячих молитв на моем духовном пути состояла в том, чтобы на всех, кого я когда-либо любил, снизошло благословение божественного мира и радости. Да будьте и Вы благословенны!

Когда учебный год в колледже приближался к завершению, мое невнимание к ежедневной учебной рутине поставило меня в довольно неловкое положение. Я был уверен, что экзамены и зачеты по большинству предметов сдам, хотя и с натяжкой. Однако греческий язык вызывал у меня явное замешательство. В классе обычно весело спорили, смогу ли я узнать одно или два греческих слова в параграфе, который мне предстояло перевести. За весь семестр я едва ли выполнил три задания. Когда мы готовились к последнему экзамену, доктор Пост, наш профессор, не раз говорил: «Не каждый в этой комнате должен быть озабочен тем, чтобы присутствовать при этом событии». Когда он произносил эту фразу, остальные студенты посматривали на меня и смеялись.

И все же я решил явиться на экзамен и сдать его. Конечно, следовало быть очень удачливым, чтобы не провалиться, но я помнил свою новую теорию о том, как притягивать удачу. Верь в удачу, встречай ее на полпути, проявив позитивную активность.

К несчастью, я чувствовал все, кроме энергичной и позитивной активности по отношению к тому, что действительно имело значение: к учебе. За неделю до экзамена я взял учебник и, стараясь воодушевиться, взглянул на первую страницу. Бесполезно. Отказавшись от этой затеи, я отложил книгу в сторону. «Завтра, — утешал я себя, — я выучу вдвое больше, чем собирался сделать сегодня». Но на следующий день мои благие намерения вновь испарились. В остальные дни недели я проявлял настоящее упорство только в неукротимом желании отложить занятия на другой день.

Прежде чем я это заметил, наступил последний вечер перед экзаменом. А я так и не приступил к подготовке! Но даже и в тот вечер я еще был полон решимости сдать экзамен; однако я не мог даже вообразить, чтобы кто-то в здравом рассудке мог рассчитывать на осуществление этих светлых надежд.

Необходимость — мать изобретения. К счастью для меня, в этой, казалось бы безвыходной, ситуации проснулась моя безмятежно дремавшая интуиция. Словно гром среди ясного неба явилось вдохновение.

— Ты — грек, — сказал я себе со всей силой убежденности, на которую был способен, решительно отождествляя себя с этим новым состоянием. Результаты были поразительными.

Как американец, я находил изучение греческого языка трудным. А теперь, в качестве грека, «мой родной» язык усваивался удивительно легко. Через какой-то неуловимый канал в структуре сознания, который связывает всех людей, я вдруг ощутил себя настроенным на греческий стиль мышления и разговора. Более того, относясь к новому языку как к старому другу, я больше не испытывал вековой трудности студента, когда он, притягивая знания одной стороной своего ума, другой отталкивал их из-за своего нежелания учиться. Все мои мысли теперь стремились в одном направлении. Два часа я впитывал греческую грамматику и словарь, словно сухая губка воду, до того момента, пока уже был не в состоянии впитать больше.

На следующее утро «Мать Необходимость» породила новое вдохновение. Наш класс изучал Новый Завет в греческом оригинале. Доктор Пост сказал, что на экзамене нам придется перевести отрывок из этой книги на английский. В то утро, помня о своей теории притягивания удачи, я решил обратиться к переводу Библии короля Якова. У меня было время только на прочтение одной главы, но если повезет, мне предложат для перевода отрывок именно из этой главы.

Так и случилось! В тот год экзамен по греческому оказался исключительно трудным: лишь два студента сдали его. Но теория удачи нашла свое подтверждение, и я был одним из счастливцев.

Я извлек из этого испытания несколько полезных уроков: во-первых, способности ума к позитивным свершениям возрастают, если человек восстает против собственной привычки говорить «нет». Порой люди тратят много сил, толкая дверь одновременно с двух сторон. Они могут так трудиться до изнеможения и добиться очень малого или ничего. Если же они научатся убежденно говорить жизни «да», их способность добиваться успеха может расти почти до бесконечности.

Это открытие скрытой силы в себе и во всех других людях было для меня важным, однако все же второстепенным по сравнению с другой проблемой, которую я все еще не мог решить: тайна счастья.

«Разве в сущности все люди стремятся не к радости? — спрашивал я себя. — Почему же тогда так мало людей испытывают настоящее счастье? И почему, как правило, люди страдают в процессе самого поиска счастья?» К концу семестра я пришел к мысли, что причина лежит в американском образе жизни. «Разве можно обрести истинное счастье, пресыщаясь физическими удовольствиями?» На меня произвела впечатление формула Торо в «Уолдене»: «Радость — плод жизни в радости». Для материалиста высоты вдохновения невообразимы. Самой худшей болезнью современной жизни, заключил я, стало самодовольство. Истинная радость всегда созидательна; она нуждается в свежем, живом, интенсивном осознании. Как могут переживать настоящее счастье люди, слишком самодовольные, чтобы воспринять необычную мысль? Материализм не может купить счастье.

Такие рассуждения чаще всего встречают снисходительными улыбками, как будто их обилие, особенно со стороны молодых людей, способно лишить их законной силы. Но, принимая во внимание факт, что к такой мысли приходят более или менее независимо друг от друга после тщательной и честной оценки многие искатели истины, следует поразмыслить о том, нет ли в этом крупицы правды.

В тот год, обнаружив некоторые недостатки образа жизни в Америке, я решил на собственном опыте удостовериться в том, как в этом отношении обстоит дело в других странах, и поехал за границу. Я вообразил, что люди в менее развитых странах начинали свои ежедневные дела с песней и вдохновением в сердцах. Такой страной была Мексика. Там я намеревался провести свои летние каникулы среди простых, счастливых, импульсивных, искренних человеческих существ.

Прежде всего встала проблема, как попасть туда. Если я устроюсь на работу, чтобы заработать на поездку, мои каникулы окончатся прежде, чем я успею отложить достаточно денег. Как, если не принимать во внимание возможность ограбления банка, можно «быстро разбогатеть?» Очевидно, следовало найти новое применение своей теории удачи.

Опираясь на блестящую позитивную позицию, я с надеждой осмотрелся, стараясь найти нужное решение. Я вспомнил, что ежегодник нашего колледжа предлагал денежные призы за различные литературные опусы. Если бы мне удалось выиграть достаточно большой приз, то моя проблема была бы решена! Я перелистал книгу. Большинство указанных в ней призов были незначительными по сумме: десять, пятнадцать, двадцать пять долларов. Затем мой глаз выхватил более обещающую цифру: сто долларов! Этой суммы вполне хватило бы. Стремясь к успеху, я нетерпеливо стал искать, что нужно сделать для получения этого приза. И тут я пал духом. Требовалось написать эссе на тему: «Основные принципы, которыми руководствуется Правительство Соединенных Штатов Америки». Вероятно, какой-то профессор права выдумал эту юридическую жемчужину! «Почему, — думал я, вздыхая, — педагоги всегда назначают самую высокую цену за столь сухой материал? Кто станет писать на такую скучную тему?»

Я уже был готов перейти к исследованию других вариантов, когда мне пришла в голову спасительная мысль: «Точно! Кто станет писать?»

Изучив информацию более внимательно, я обнаружил, что в списке не было никого, кто бы завоевал приз за предшествующий год. Я пролистал несколько старых ежегодников: нигде не значился победитель. Может быть, в этом и была надежда! Каким бы профаном я ни был в вопросах права и истории, но если я буду единственным, кто представит…

Во всяком случае, подумал я, не полный же я профан. По крайней мере, я знал основные американские принципы в популярном изложении: «Жизнь, свобода и стремление к счастью». Эта краткая фраза могла составить лишь малую часть очерка, но если я взгляну на нее свежим взглядом? Не решат ли судьи, что я лишь блуждаю вокруг темы, если я, например, взгляну на современное общество в свете того, насколько оно живет в соответствии с этими принципами? Здесь я, по крайней мере, на своей территории.

Я разделил свой очерк на три главы: «Жизнь», «Свобода» и «Стремление к собственности». Я старался показать, как из-за нашего неугомонного стяжательства мы лишаемся всех трех наших главных прав: жизни, свободы, а также счастья.

Моя работа была единственной. И я получил приз.

Другой приз предлагался за лучшее стихотворение и оценивался в пятнадцать долларов: не «большие деньги», но все же стоило попытаться; у меня уже были написаны несколько стихотворений, которые можно было бы представить. Я знал, что на этом поприще встречу соперников. В студенческом клубе уже обсуждался вопрос о том, кому достанется этот приз; прозрачно намекалось что, поскольку я не был членом клуба, шансов у меня не было. Прежде мы уже скрещивали шпаги в спорах по поводу творческой деятельности одиночек в противовес групповой деятельности. В термине «поэтический клуб» я находил противоречие и посчитал победой своей личной точки зрения, когда приз достался мне.

Итак, еще до начала каникул в моем кармане было 115 долларов. Я решил, что у меня достаточно денег для путешествия. Если позднее окажется, что мне потребуется больше, то, несомненно, госпожа Удача поможет мне. Всего девятнадцати лет отроду, никогда прежде не живший на свой заработок и вдали от родителей, пребывавших в Румынии, я считал себя настоящим искателем приключений.

Перед отъездом в Мексику я поехал на север, в штат Массачусетс, чтобы навестить Рода. Вскоре после этого началась моя великая одиссея. Отправляясь на юг, я использовал обратный билет на поезд, следовавший из Нью-Йорка в Филадельфию. Далее я намеревался путешествовать бесплатно на попутных машинах, обремененный лишь рюкзаком, вооруженный до сих пор не подводившей меня формулой притягивания удачи.

В поезде позади меня сидела молодая пара. Обратив внимание на мой рюкзак, они завязали со мной разговор: «Вы путешественник?» Сами они были восторженными молодыми туристами. Мы весело болтали и вскоре уже пели народные песни. Ко времени прибытия в Филадельфию мы чувствовали себя старыми друзьями. Они пригласили меня провести ночь в их семейном доме в Ардморе, близ Хэверфорда.

Этот дом оказался не просто местом проживания, а настоящим дворцом. Их гостеприимство было превосходным. Один из членов этой семьи собирался жениться; родственники прибывали из отдаленных мест. Каждый раз на стол подавались блюда, рассчитанные на самые изысканные вкусы. Госпожа Удача, думал я, была особенно мило расположена ко мне!

На следующее утро, когда я сидел в столовой, готовясь к отъезду, рядом со мной села вдова из семейства. Ее доброжелательная улыбка сулила мне хорошую новость.

— У меня есть племянник, — начала она, — которого фирма командирует в Мехико. Он выезжает завтра на машине. Поскольку он едет один, я уверена, что он будет рад вашей компании. Может быть, вы согласитесь поехать с ним?

Путешествие на машине длиной в три тысячи миль! Госпожа Удача принимала самое живое участие в моих планах. Боб Уотсон, племянник, не только взял меня с собой, но даже назначил меня своим сменным водителем, оплачивая все мои дорожные расходы. Когда мы прибыли в Мехико, он поселил меня в своем доме. Таким образом, моих денег, покупательную способность которых я переоценивал, хватило на все лето.

Боб, а затем и его жена Дороти стали моими добрейшими друзьями. Для них мексиканские приключения были такими же свежими и восхитительными, как и для меня. Мы делились каждодневными впечатлениями, удачами и комическими происшествиями, вечерами рассказывая друг другу о наших новых переживаниях.

Припомнив свою импровизированную систему изучения греческого языка, я решил таким же образом изучить испанский. В тот день, когда мы с Бобом пересекли границу у Нуэво Ларедо, я сказал себе с глубокой убежденностью: «Ты — мексиканец». Спустя несколько часов после настойчивого и убедительного повторения этих слов, я вошел в ресторан и попросил что-нибудь выпить, стараясь произносить слова без акцента. Рядом стояла американская леди, туристка. Услышав мой выговор, она тут же поддержала мою уверенность, воскликнув в изумлении: «Да вы настоящий мексиканец!»

Через неделю, следуя, как я считал, определенному принципу самообразования, я говорил по-испански довольно хорошо и мог вести длинные разговоры, правда, с запинками, на самые различные темы с людьми, не знавшими английского. Через два с половиной месяца я уже говорил по-испански довольно бегло.

Принцип, который я открыл, состоял в том, что необходимо полностью настроиться на предмет, которым хочешь овладеть. Врожденный талант тоже помогает, но он не столь важен, как глубокая концентрация. У каждого может все получиться прекрасно, если он точно настроится на предмет и решительно прогонит из своего ума любую мысль о том, что задача чужда ему. Этот принцип я подвергал проверке много раз: когда учился писать музыку, играть на музыкальных инструментах, рисовать; понимать некоторые более глубокие аспекты многих дисциплин, абстрактных и практических; находить деньги, когда испытывал в них нужду; основывать преуспевающие общины и получать полезные ответы на разные темы во время медитации. Эта система помогала мне проникать в суть предмета глубже, чем при помощи одних интеллектуальных усилий. Друзья, которым я объяснил этот принцип, тоже достигали замечательных успехов, применяя его.

У принципа много ветвей, одной из которых является моя теория притягивания удачи. Для уверенного достижения успеха его необходимо точно согласовать с целью и блокировать мысль о возможном поражении.

Этот наивный неучет возможности неудачи и является причиной явления, которое в народе называют «везеньем новичка».

Одна из моих знакомых в Мехико, девочка-англичанка, однажды рассказала мне: «Несколько недель тому назад мамочка, я и папа пошли на ипподром. Папа часто ходит туда, а мы пошли на ипподром в первый раз. Целый день он насмехался над нашей «системой» делать ставки. Мы обычно выбирали лошадь потому, что нам, например, нравилось чудное белое пятно у нее на морде, или потому, что у нее было милое имя. Система папочки была более научной. Но можете ли вы поверить? Он обычно проигрывал, а мы выигрывали каждый раз!»

Если моя теория справедлива, временное преимущество новичка перед опытными игроками заключается в том, что он не подозревает о препятствиях, стоящих перед ним, и поэтому более уверен в своих ожиданиях. Конечно, незнание этих препятствий в то же время ограничивает его успех. Чтобы добиться подлинного мастерства, требуется точное осознание всех аспектов предмета, включая трудности.

Во время пребывания в Мехико у меня была возможность убедиться в силе ума и при других обстоятельствах. К концу лета меня атаковали сразу три болезни: стрептококковая инфекция, тонзиллит и дизентерия. Прошло несколько дней, пока я собрался с силами, чтобы нанести визит доктору. Когда я наконец пришел, он сразу же направил меня в больницу: «Вам лучше отдохнуть там, — сказал он мне, — по меньшей мере две недели». Обеспокоенный тем, что по материальным соображениям я не могу позволить себе столь длительное пребывание в больнице, я навел справки и убедился, что мои опасения были не напрасны. Получить деньги из Америки было трудновато, хотя папа оставил для нас, мальчиков, кое-какие средства на случай чрезвычайных обстоятельств. Самым подходящим решением было как можно скорее выздороветь.

— Ты совершенно здоров, — твердо говорил я себе, наполняя сознание мыслью о крепком здоровье и сурово исключая малейшую мысль о нездоровье. Через два дня после моего поступления в больницу я покинул ее полностью здоровым.

Годы спустя один из моих друзей укрепил мою веру в исцеляющую силу ума. Ему пришлось однажды работать в качестве физиотерапевта в санатории для больных полиомиелитом. Он обратил внимание на то, что небогатые пациенты, которые не могли позволить себе долгое пребывание в санатории, выздоравливали чаще, чем богатые люди. Он пришел к выводу, что страстное стремление выздороветь генерировало в них энергию, необходимую для самоисцеления.

Мое путешествие в Мексику, в целом, оказалось интересным, впечатляющим и веселым — правда, по наивному восприятию множества различных приключений, оно чем-то напоминало (как позднее выразился папа) приключения Пиноккио. Однако я не нашел там того, что меня интересовало больше всего: лучшего образа жизни. Я надеялся, по меньшей мере, найти там больше веселого смеха, больше человеческого тепла, больше вдохновения. Некоторое время мне казалось, что я нашел все это. Но постепенно я стал понимать, что это объяснялось моим собственным радостным чувством искателя приключений, а люди вокруг меня, так же как и в Америке, брели по тому же скучному кругу жизни. Лишь на первый взгляд мексиканцы отличались от американцев; в сущности, они были такими же. Они жили, трудились, воспитывали детей и умирали; в обеих странах над этой суетной жизнью парило творческое воображение очень немногих.

Хуже того, я обнаружил, что в главном я сам оставался прежним, жил ли я в Вила-Обрегоне, Куэрнаваке или в Скарсдейле. Я испытывал те же физические неудобства, ту же потребность есть, спать, то же одиночество. Я теперь лучше оценил утверждение Торо, в котором он отвергал общепринятое мнение о том, что человек становится мудрее после путешествия за границу. В «Конкорде» он писал: «Я много путешествовал». Он тоже поездил немало, но знал больше, чем кто-либо другой, о своем родном городе и его окрестностях.

Я понял, что важно не то, что мы видим вокруг себя, а наш подход и наше отношение к тому, что видим. Ответы на вопросы невозможно найти, перемещаясь из одной страны в другую. Для тех людей, которые рассчитывают найти за границей то, чего они не заметили в себе, классическим уроком являются слова Эмерсона: «Путешествие — рай для дураков».

Той осенью я обсуждал с несколькими друзьями просмотренный нами кинофильм «Лезвие бритвы» — повесть о том, как житель Запада отправился в Индию, где с помощью мудрого человека, которого там встретил, обрел божественное просветление.

«О, если бы только я могла попасть в Индию, — с воодушевлением воскликнула девушка, участвовавшая в обсуждении фильма, — и потеряться!»

Возвратившись из Мексики, я потерял иллюзию возможности посредством путешествий решать человеческие проблемы. «От кого ты мог избавиться? — смеялся я. — Конечно, не от себя!»

После болезни, которую я перенес в конце лета, и от разочарования неудачей мексиканского поиска того, на что я надеялся, я на какое-то время упал духом. Я все еще продолжал поиск реальности, но уже с меньшим энтузиазмом. Поразительно, что, пока ко мне не вернулась вся сила и жизнеспособность моей веры, госпожа Удача не проявляла своего расположения.