Радости любви. Древнеиндийская лирика в переводах Сергея Северцева

Не стала слушать ты ни ласковых подруг,

ни умных родственниц... Когда к твоим ногам,

Раскаясь, муж упал, беднягу ты кувшинкой,

что за ухом была, хлестнула по лицу.

И вот теперь луна не светит — жаром пышет,

сандаловая мазь не студит — жжёт огнём,

Ночь — будто целый век, и тяжелей железа

из свежих лотосов гирлянда на груди.

Страсть всё острей становится в разлуке,

закралась в грудь, всё тело охватила,

И жжёт, пылая жарко и бездымно,

как ветром раздуваемый огонь,

И вся трясусь, как в лихорадке злой,

и от болезни этой смертоносной

Ни мать с отцом спасти меня не могут,

ни даже ты, подруженька моя.

Так всё её тело от жгучих мучений разлуки

пылает, что можно бы чашу с водой вскипятить!

Теперь уже боязно самым ближайшим подругам

коснуться её, чтобы руки свои не обжечь.

Все мази и травы бессильны... Стоим в изумленье,

тревожно глядим: так жестоко горит её грудь,

Что бусинки нити жемчужной — одна за другой —

трещат и крошатся, как будто горох на жаровне.

Скользят браслеты с исхудалых рук,

встревоженно дрожат растрёпанные пряди.

Встав на обочине, она, сложив ладони,

о муже спрашивает встречного: где он?

Когда же, изумясь, внезапно понимает,

что это с ним она как раз и говорит,

Что к ней вернулся он! — сияющим цветком

к нему склоняется, светясь стыдом и счастьем.

Она проходит в середину дома,

потом к дверям, потом во двор, к воротам

Идёт задумчиво: нигде не видно мужа,

давно в отъезде он... И как чудесно-грустен

Её от слёз дрожащий, юный голос:

«О дикий гусь, о милая ворона,

О резвый воробей, о пёстрый попугайчик,

кто скажет мне хоть что-нибудь о нём?..»

Любимый обманул, ушёл, покинул,

а вслед за ним меня покинул сон,

А вслед за сном и разум мой ушёл,

теперь, я чувствую, ушло и сердце.

Так что же ты, моя пустая жизнь,

чего ты ждёшь, злосчастная, что медлишь?

Ведь с детства ты пословицу слыхала:

— Когда уходят все, со всеми уходи!

Ах, стая журавлей — чудесная, живая

цепочка жемчугов у неба на груди,

Увидишь милого, скажи ему, скажи,

чтоб он берёг себя в пути далёком.

А я... а я охотней соглашусь

плоть изнемогшую скорее сбросить,

Как сбрасывают выцветшее платье,

чем боль разлуки столько дней терпеть.

«Ты снова и снова обманешь! Какая цена

твоим обещаниям? В срок всё равно не вернёшься!

Ступай же!» — вскричала она и в отчаянье, в гневе

так резко взмахнула рукой, что браслеты, звеня,

Скатились с руки, исхудавшей от долгой разлуки,

и всюду теперь о случившемся вести разносит

Ворона, что с криками кружит над городом нашим,

на тощую шею браслеты её нацепив.

«Что там будто пламя, слепящее, в острых лучах,

зажглось среди тёмных небес? Что за странное чудо?

Да разве такое возможно, подруга, скажи,

чтоб вдруг среди ночи горячее солнце всходило?» —

«Дружок дорогой, да ведь это луна, а не солнце!» —

«Но разве бывает, чтоб так обжигала луна?» —

«Ах, бедная, всё кверху дном перевёрнутым станет,

когда так надолго уедет любимый супруг!»

Хоть всё чаще её вопрошают подруги,

почему она вянет, как смятый жасмин,

Истомлённая долгой разлукою с мужем,

молодая стыдится об этом сказать,

Лишь старается слёзы в глазах удержать

да вздыхает, да молча свой взор устремляет

На широкую крону душистого манго,

что вот-вот расцветёт посредине двора.

Она не желает подняться на кровлю дворца,

в саду не гуляет, и в тягость ей лунные ночи.

Она не заходит в узорную залу для игр,

твердит, что одежды её, словно яд, обжигают.

Почти что всё время на ложе проводит она,

устеленном листьями лотосов свеже-прохладных,

И думаю, мысли её на одно лишь глядят:

на образ твой дальний — тоской нарисованный образ.

Ты столько дней не поднималась с ложа,

совсем заботиться не хочешь о себе,

Следить за волосами перестала,

в один лохматый узел их стянув.

Ах, доживи хоть как-нибудь, подруга,

до дня, когда вернётся он!.. Видала

Я многих в дни разлук, но не встречала

средь них такой страдалицы, как ты!