Радости любви. Древнеиндийская лирика в переводах Сергея Северцева

Царапинку между крутых заострённых грудей

ей ноготь любимого словно на память оставил,

Она то прикроет рукой эту свежую метку,

то снова откроет, чтоб разглядеть получше,

Глянет — и сразу же вспомнит, как упоённо

груди её этой ночью ласкал счастливец,

И милую ранку скорей под одеждой прячет,

будто бедняк, найдя рубин драгоценный.

С рассвета, едва поднялась родня,

ручной попугай передразнивать начал

Подслушанные им ночью в спальне

вздохи и шепоты юных супругов.

И вспыхнув смущённо, жена молодая

с детскою песенкой бьёт в ладоши,

Спеша заглушить браслетами звонкими

птицы предательскую болтовню.

В тьме ночи муж и жена тайком

отправились порознь к своим любимым

И, в роще свиданий нечаянно встретясь,

во мраке друг друга узнать не смогли.

Оба горели от жажды любовной,

оба добились желанной цели.

Что ж скажем теперь: как поступят они,

когда внезапно узнают друг друга?

Оставшись одни в полутьме, они, не стыдясь,

с улыбкою нежной на ложе своё глядели,

И в радостных взорах жажда любви росла

вместе с поспешностью их разгоравшейся страсти;

И даже наутро, в присутствии старших, они —

молодожёны, чьи взоры полны блаженства,

Не могут об этом забыть: встречаясь глазами,

с трудом они подавляют счастливый смех.

Ручной попугай — любимец семейства —

трещит из клетки: «Поесть мне дай,

Не то всему дому сейчас расскажу я

про всё, что вы делали ночью тайком!»

И рдеет лицо молодой жены,

склонясь от стыда, но со скрытой улыбкой,

Прелестно, как лотос весенний, склонённый

под тяжестью пчёл — её прядей густых.

Увы, мой любимый! То, что ты чувствовал втайне, —

уж таково единство двух наших жизней, —

Я чувствую тоже сейчас — и с какой остротою!

А иначе ранка, что на твоей губе, —

Конечно же, след от игр с любовницей дерзкой

(я знаю, в тот миг от мучительной страсти глаза

Она закатила), ужель столь ничтожная ранка

могла бы меня столь глубокою болью жечь?

Следы его ногтей алеют на груди,

но их нетрудно скрыть под лёгкой тканью,

И ранку на укушенной губе

заклеить лепестком цветочным можно,

Но счастья тайного свидания не скрыть:

оно вокруг тебя, как аромат бесстыдный,

Разносится, — и все четыре ветра

тебя в супружеской измене уличат.

У этой красавицы ланеглазой

грудь, золотистая от шафрана,

В чёрточках алых — свежих следах,

что ей ногтями провёл любимый;

Они — словно дивные письмена,

начертанные на пластинке медной,

Законы, что юным провозглашает

стрелок из лука — лукавый бог.

С утра ручной попугай принялся,

видно, решив позабавить старших,

Слова тайносладкие повторять,

что новобрачная ночью шептала,

Но майна — пернатая пересмешница —

нежно-стыдливой желая помочь,

Прячась вблизи, прервала болтуна,

его напугав — словно кот, замяукав.

«Ты, подружка, наверно, лежала

на цветах чампаки в саду,

Видишь, грудь у тебя в пыльце, —

что на ней за красные полосы?»

«Брось намёки, не будь назойливой,

не считай себя слишком умной,

Да, цветы я сбирала, — и грудь

исцарапали мне колючки!»

Драгоценный камень небесной тверди

над Восточной горой ширит луч свой первый,

Открывающий медленно недра мрака, —

и, простясь с обладателем новым своим,

Молодая беспутница стёрла с него

нарисованный мускусом знак крокодила:

Грудь её украшал этот знак, а теперь

на груди у счастливца — его отпечаток.

Поутру новобрачная молодая,

опуская смущённо лицо, не желает

Утолить любопытство подруг, спешащих

расспросить о тайнах прошедшей ночи,

Но когда они грудь ей искусно узорят,

нежной кожи частые содроганья

Говорят им, что ночью в порыве страстном

ей супруг ногтями измучил груди.