Ранний старт

Эпизод 7. Конец учебного года, лето

Сцена 1. Наполеоновские планы

Сидим, обсуждаем планы на будущее. На ближайшее будущее, на лето. Самая пора, конец мая, учиться осталось три дня. Год наш класс заканчивает на уровне высокого полёта. Мы снова первые по успеваемости. Зина с Димоном читают чуть больше семидесяти слов в минуту, Катя пересекла уровень в восемьдесят, восемьдесят пять её последний результат. При норме в сорок слов. Дал Кате подсказку, только ей одной, королеве нужен самый высокий результат, поэтому индивидуальный чит. Подсказка в том, что надо тренироваться на взрослых, сложных текстах.

— Тогда ты не будешь читать текст побуквенно и по слогам, ты будешь узнавать и сразу произносить слово целиком, даже очень длинное.

Глядя в распахнутые голубые глазки, добавил:

— Учти, я никому про это не рассказываю, даже Зине с Димоном. Это только твои, королевские секреты. Смотри не проболтайся, иначе тебя обгонят и начнут высмеивать. Типа, какая ты королева, если не самая первая.

Кажись, проняло. По-крайней мере, результат есть.

Изменения в планах на лето есть. Катюша, впечатлённая нашими рассказами взахлеб о наших многочисленных приключениях, наотрез отказалась от поездки на море. Её покладистые родители согласились отвезти дочку в деревню. Фрейлины, Ира и Поля, по-разному. Полинку тоже на природу, а Иришку в какой-то детский лагерь.

— А меня в лагерь со спортивным уклоном отправляют, — говорит Варька Климова.

Она теперь с нами. Часто приходит в гости. А чего ей? Если надо домой, чухнет с включением пятой скорости и через семь-восемь минут на месте. Сама припёрлась к нам через неделю после визита с полицейским. И не с пустыми руками.

Само собой, встретили мы её настороженно, с позиции: «И чо те тут надо?». Выяснилось, что пришла мириться и подкрепила свои извинения огромным и ещё тёплым пирогом с ливерной начинкой. Мой любимый вид пирогов, только с капустой могут конкурировать. Если горячие.

Дружно и без рефлексий с Варькой же мы этот пирог и смолотили. Кусочек Обормоту достался. С тех пор она к нам заглядывает, раза три-четыре в неделю. Потрясающий перевоспитательный эффект оказали на неё блямбы от Зины.

Моментально извлёк пользу из её визитов. Попросил пробежаться мимо на скорости и уловил тот самый секрет, которому хотел научить своих. У Варьки длинные сильные ноги и очень широкий шаг при беге. Вот я и стал ставить её на дистанцию рядом со своими, чтобы они старались бежать с ней в шаг в шаг, синхронно. И сам тренировался.

В школе для младших школьников практикуют бег на сорок метров. Отличный результат — шесть секунд. А если увеличить длину шага на 10 %, то результат будет пять с половиной? В следующем году посмотрим. Но результат уже виден. На будущий год по бегу мы всю начальную школу обставим. Фрейлины тоже участвуют в наших забегах. Без особого фанатизма, но бегают.

— В школу бальных танцев нас не взяли, — докладывает Ира, — сказали, в сентябре возьмут. И это…

Девочка мнётся, мы ждём, когда прорвёт.

— Там сказали, нас точно возьмут, если мы мальчиков приведём. Хотя бы одного…

И где я им мальчиков найду? Но если без шуток…

— Надо подумать. Девчонки, Катя, попробуйте уговорить наших. Можно найти подходящих. Эдика, он шустренький, Олежку Медникова…

Быстро накидываю список кандидатов. Рогов точно не подойдёт, ему куда-нибудь в борьбу или штангу с его-то комплекцией. Обсуждаем.

— Девчонки, вы вот что, пообещайте звёздочку каждому пацану, который будет туда ходить. За каждое полугодие.

Королева только за. Пробует расщедриться на звёздочку в каждую четверть, я отговариваю. Инфляция наград нам не нужна. Если возьмут первое место на городских соревнованиях или призовое на областных и выше, тогда да.

— А ты не хочешь? — Спрашивает Полинка и зачем-то розовеет. Обдумываю.

— Не, у меня времени не хватит. Рисованием занимаюсь плотно. Димону тоже не подойдёт, он боец, а не танцор. Кстати, Димон, Зина, вам надо тоже записаться куда-нибудь. В секцию джиу-джитсу, дзю-до, или самбо.

Но к Полинке присоединяется Ира и почему-то Катя. Берутся уговаривать. Соглашаюсь частично.

— Если в той школе согласятся, что буду не каждый раз приходить, то можно. Раз-два в неделю, не чаще.

Мне за ними всеми смотреть надо, а если начну пропадать в танцшколе, то в цейтнот попаду. И Катя объясняет, почему она за.

— Если ты пойдёшь, то многие мальчики пойдут. И в классе появится танцевальная группа.

Сильный довод. Мы сможем выступать на школьных концертах, поднимая себе рейтинг. На школьных балах нам равных не будет. А отлупить мы и так кого угодно отлупим. Молодец Катя, рассуждает, как настоящая королева. Сама она ходить не станет, ей музыкалка уготована.

Вот только к чему всё это делаю? Я ведь даже цель не вижу. В глобальном смысле. Нет, ближайшая понятна — надо создать мощную корпорацию. Неважно, в какой отрасли, главное — миллиардные обороты. Сама по себе цель масштабная, но учитывая мои сверхамбициозные планы, — выход на доминирующие позиции, сначала в стране, а потом и в мире, — транснациональная корпорация всего лишь инструмент.

Кто будет работать в будущей корпорации, в ней и на неё? Кто-то из тех, кто меня сейчас окружает. Катя фактически учится руководить, ценнейшее умение, которому нигде практически не обучают. Институты и факультеты управления — для лохов. Скрытые это знания, их открывают только своим и понемногу. Даже название науки управления мало, кому известно. Кто-нибудь слышал слово «тектология»? Ни одного такого среди моих знакомых во всех жизнях нет. Кроме одного, разумеется. От которого и узнал. И то, он потом сильно жалел, что сболтнул по пьянке. Так что присматриваю за Катей и присматриваюсь, что и как.

Димон, возможно, с братом, будут обретаться в боевом крыле, если таковое появится. Хотя, как не появиться? В любой крупной компании есть служба безопасности.

Мощная корпорация всего лишь инструмент — эта мысль меня самого поражает наглостью. И что этим инструментом буду делать, пока не знаю. Главная цель в общих чертах ясна, дорога к ней — в тумане. Корпорацию, кстати, тоже не знаю, как создавать.

Сцена 2. Дорога в Березняки

За окном автомобиля обыкновенные среднерусские пейзажи, поля, леса, речки. На этот обошлось без жарких споров с родителями, кто, куда и с кем едет. Рефлекторно и по привычке попытались мне навязать Кира, но я сразу предупредил, что смотреть за ним не буду. Также пояснил, чем там буду заниматься, и чем занимался. Участия Кира в организуемых мной массовых драках им почему-то не захотелось.

— Ты чего молчишь всё время, сын? — Папахен, не прошло и трёх часов, замечает мой отсутствующий вид.

— Ты знаешь, что в школе творилось? — Наверное, нет необходимости всё скрывать от отца. Он, в принципе, не болтлив. С Вероникой своей точно мужские дела обсуждать не станет. Второй аргумент «за» в том, что самой мачехе не интересны проблемы «любимого» пасынка.

Ещё одна причина: водитель за рулём устаёт и возрастает вероятность аварии. В сон может потянуть, а за разговорами дорога незаметно съедается.

— И что там творилось?

— Малая доля вины и за тобой есть. Нельзя было соглашаться на мой перевод в другой класс…

— Ну, сын… сколько можно?

— Сам просил поговорить, — пожимаю плечами, за что боролся, на то и напоролся. — Мне пришлось целую войну в школе из-за этого устраивать. Не журись, я ж говорю за тобой малая доля. Главная вина на директоре, конечно. Ну, сам и виноват.

— Сын, хочешь сказать, ты директора уволил? — Смеётся папахен.

— Не знаю. Но я старался. Ты ж сам то заявление подписывал, — кстати, мачеха, хоть и поджимая губы, но тоже подписала, — а это ведь моя инициатива.

Папахен косится удивлённо. Это он ещё не знает, что и редактура текста, главным образом, моя была. Приходит в голову одна мысль, как ниточка в холсте, отображающем весь комплекс проблем.

— Пап, ты в армии служил?

— Да, сын, было дело…

Развивать тему до уровня вечера воспоминаний о славной боевой молодости не даю.

— Представь, тебя каким-то образом гнобят командиры. Из нарядов не вылезаешь, новую форму, положенную к выдаче, не дают. И тут приезжает инспекция, всякие важные генералы, замечают тебя или всех спрашивают, есть ли жалобы на командиров. И ты такой, да есть. Пап, что с тобой будет, когда генералы уедут?

— Известно что! — Фыркает папахен. — С дерьмом смешают.

Ага. Ненадолго погружаюсь в размышления. Вспоминаю травлю Сверчка. Дохожу до одной яркой, как солнечная вспышка, мысли…

— А ведь они все трусы… вернее, вели себя, как трусы, — тут же снова погружаюсь в раздумья.

— Кто трусы?

— Подожди-ка…

Всё сложнее. Когда уже наши, как весёлые щенки, начинали добродушно, но грубовато трясти Сверчка, всегда их останавливал. Это мне в плюс, конечно. Только дело в том, что иногда сам ловил себя на огромном соблазне чуток потрепать Сверчка. Но я ведь не трус! Ч-чёрт! Это всё на уровне физиологии, как у щенков, котят, цыплят и прочей живности. Детский организм требует таких игр.

Получается примерно так. Слабый, не давая адекватный отпор игровым поползновениям сильных, как бы разрешает им так поступать. Всё грубее и грубее. Со стороны заступаться взрослым или другим сильным бесполезно. Если просто запрещать, словесно, а не физически, залепляя крепкие затрещины. Внушение напрямую в мозг крепкими подзатыльниками весьма эффективно. Мы, взяв под защиту Сверчка, как бы сказали сильным ашкам: это наша игрушка, мы сильнее вас, поэтому вы его больше не тронете. И наглядно показали это уже сами, поиграв с ними, как со слабыми.

Прокручивая отношения со Сверчком всей нашей банды, отмечаю один момент: всё прекратилось, когда велел Зине взять его под опеку. Мгновенно всё прекратилось. Зина — монстр, рядом с которым Обормот — маленький слюнявый и безобидный щеночек. Хотя видел, как он палки толщиной в руку перекусывал.

Но вот интересный момент. Уже Зина иногда играет со Сверчком. Мягко, но играет. Захваты свои отрабатывает. Только Сверчку терпеть её намного легче. Во-первых, она одна. Во-вторых, она девочка и кто его знает, может, ему даже приятны её игры. Захваты, пусть удушающие, весьма напоминают объятия.

Вот такие детские проблемы. Теперь второй аспект.

— Остановить тех, кто травил Сверчка, мы смогли легко и быстро, — перехожу на размышления в звуковом режиме. — А что делали взрослые? Они поступили, как те генералы, которые дали по шапке твоим командирам, а после уехали. И во что дальше превратилась, начала превращаться, пока мы не вмешались, жизнь Миши. Как ты говоришь? Его начали мешать с дерьмом!

Теперь папахен погружается в размышлизмы.

— Как-то рано ты повзрослел. Я в твоём возрасте…

— Наверное, не очень повзрослел, раз ты планшет самый паршивый купить не хочешь. И денег не даёшь, — если появляется возможность воткнуть шпильку, почему нет.

— Ой, да дам я тебе денег! — Отмахивается папахен. — Сколько тебе?

Выцыганиваю полштуки.

— Всего-то? Я-то уж думал…

— Хватит мне Алиску несколько раз мороженым угостить. А дальше что-нибудь придумаю, — при разговоре развлекаюсь тем, что высовываю ладонь в окно и регулирую поток воздуха в лицо.

— А зачем тебе планшет?

— В интернете великое множество всяких боёв, приёмчики всякие показывают, учись — не хочу, — приёмчиками сам богат, но не рассказывать же, что я ещё глобальную цель выискиваю.

Снова впадаю в задумчивость. Перетряхиваю воспоминания предыдущих жизней. Изначально я мужского пола, но во второй жизни угодил в девчонку. Сейчас не имеет значения мой тогдашний шок и раздирающее психику противоречие между мужским сознанием и женским телом. Имеет значение взгляд с другой стороны.

Интересненькая штука вырисовывается при систематизации конфликтов. Педагоги, не важно в какой стране, частенько впадают в грех наказания невиновных. Случился конфликт с мордобоем, например. Кого они делают виноватым и наказывают? Более вменяемую сторону, тех, кто лишь ответил на агрессию. Так было и с нами, подравшимися с четвероклассниками и в некоей Сеульской школе искусств. А почему? Причины могут разными, но одна общая черта есть. Отморозков, затеявших драку, наказать руки коротки. Либо знают, что бесполезно, они же быдло, им терять нечего. Ещё могут схулиганить в отместку. Поди потом докажи, что это они какое-нибудь стекло разбили. Короче, наказать-то их можно, только проблемы потом начнутся. А кому они нужны? Либо не могут вычислить хулиганов, как в школе Кирин.

Зато более интеллигентных и дисциплинированных наказывать одно удовольствие. Мстить не будут, в отказ не уйдут. И можно смело отчитаться: меры приняты, виновные наказаны, справедливость восторжествовала. То, что там в слове «виновные» за кадром прячется приставка «не» никто не видит.

Пожалуй, не зря я всё это по полочкам раскладываю. Самый лучший сценарий был бы такой: вытаскиваем курильщиков наружу, аккуратно избиваем и выбрасываем из блока, пока учителя не засекли. Впрочем, своих начальниц можно не бояться. Даже если стуканут, то администрация замнёт. Жалобы от пострадавших есть? Нет, они приучены не жаловаться. Значит, ничего не было и всё в порядке. Бюрократия во всей красе. Нет избитого тела, нет дела.

Ещё один вывод. Пацаны ищут место, где могут удовлетворить свою потребность. По каким-то причинам у себя курить не могут. Возможно, из-за того, что мужчины-предметники близко. Или старшеклассники. К чему это я? А к тому, что когда учительские заслоны снимут, я разрешу пацанам приходить и курить. При соблюдении условий, конечно. Открытое окно, баночка для окурков, ни в коем случае не плевать на пол, не трогать первоклашек. А иначе геноцид в печень и террором по лбу.

— Давай тут остановимся, — папахен сворачивает к придорожной забегаловке.

Сцена 3. Березняки

— И-и-и-и-и! — Во дворе Басимы, едва мы входим, меня чуть не сшибает с ног тайфун восторга и счастья. Алиска.

Красивые девчонки пахнут какой-то смесью волшебных цветов. Только сейчас это понимаю. Или вспоминаю. Позорно барахтаюсь в алискиных объятиях и слегка задыхаюсь. Басима смотрит с улыбкой на всё лицо, папахен тоже, только к его улыбке примешивается лёгкая доля зависти.

— Ого, как тебя встречают, сын.

Алиса, опомнившись, отстраняется и начинает смущаться. Руку мою, впрочем, не отпускает, бесстыдница. Поглядываю на неё с восхищением, отвык от её убойного, надо признать, вида. С восхищением, сплавленным с беспокойством. Я за год вырос, оставаясь в средней категории среди своих сверстников, а девчонка скакнула в вышину и теперь ещё сантиметра на четыре выше меня. На полголовы в итоге, не меньше, превосходит меня в росте. Эй, девочки, вы куда это? Нас подождите! Но девочки оглядываются и хихикают.

— Ладно, пойдёмте в дом, гости дорогие, — объятия отца с Басимой не такие бурные и долгие, но тёплые. Ей же надо ещё и меня потискать. Мужественно терплю.

Долго ли, коротко ли, но постепенно преодолеваем крыльцо, входные двери сквозь преграду объятий и непрерывного тисканья. Алиска от меня не отлипает. Стоически держусь. Если честно, делаю вид, на самом деле её близость приятна. Мы, храбрые и сильные мужчины, абсолютно беззащитны перед напором красивых женщин.

Традиционная процедура встречи дорогих гостей в русских семьях начинается со стола. Собирается он фантастически быстро, тем более папахен прибывает не с пустыми руками. Опять же традиционно Басима сопровождает выкладывание городских деликатесов охами и возгласами «Да зачем?», «Ой, сколько же это стоит!», провоцируя папахена раздуваться от самодовольства.

За всеми возгласами и суетнёй незаметно быстро на обширной сковородке жарится картошка с салом. Любимое, как оказалось, блюдо папахена. С детства. Подстраховав Басиму с очисткой картофеля и лука, причём очень ловко и быстро, Алиска снова садится вплотную ко мне.

— Вас тут женихом и невестой не дразнят? — Подмигивает папахен, разливая себе и Басиме хитромудрую настойку. Нарядную гербовую водку от папахена Басима припрятывает в холодильник.

— Пробовали, — отвечаю солидно, Алиска опять смущается.

— И что?

— Алисе не понравилось, пришлось применить массовый террор и геноцид.

Взрослые хохочут. Басима чуток с задержкой, переваривает слово «геноцид».

До меня доходит некая странность, сразу не воспринятая. Алиса у Басимы окончательно прописалась? Сразу после накрытия стола метнулась в комнату, — свою? — и вышла в нарядной блузке.

Басима ненадолго отлучается.

— Баньку пойду затоплю…

Это следующая фаза традиционной процедуры встречи дорогих гостей. Она даже в сказках прямо изложена: «Ты сначала накорми, напои, да баньку истопи. А уж потом пытай, что и откуда». Не дословно, но как-то так.

— Скажи, пап, может, я ошибаюсь, но вроде Березняки богатое село. Вон у бабушки какой дом большой, а она одна живёт…

— И дом её рядом с другими так… третий с конца, — подхватывает отец.

Кроме просторных домов село отличается тем, что по всем основным улицам проложен асфальт. Дороги, как короткие звёздные лучи упираются почти во все стороны. По всем полям дороги не построишь, но въезжающие с грунтовки трактора и машины получают возможность размотать грязь с колёс на двухсотметровом аппендиксе. И в село грязь не везти. Эдакие сени при въезде в село.

У Басимы дом действительно большой. Видел я традиционные русские курятники, которые до революции, да и много после неё считались домами. Большая кухня с печкой и одна комната, тоже не маленькая, но одна. Всё. А у Басимы две комнаты и веранда, которую сразу воздвигли, а не позже пристроили. Не считая кухни, разумеется, и кладовки с сенями.

Поначалу не понял, а сейчас дошло. Не рядовое зачуханное село Березняки, совсем не рядовое. Но не успеваю задать вопрос, как папахен начинает рассказывать. Его начинает поправлять, иногда перебивать Басима, отец терпит, хотя беззлобно переругивается с тётушкой. Вразнобой и кое-как вырисовывается интересная картинка. Очень своеобразная и оригинальная. Невозможная где-нибудь в Бельгии или Коста-Рике. А в России всё, что угодно, может случиться просто в силу её размеров. Теория вероятности подтвердит, что если долго подкидывать монетку, когда-нибудь она встанет на ребро.

— Вить, ты мне какую-нибудь историю или сказку расскажешь? — Шепчет Алиса.

— Обязательно. Позже. Время рассказывать придёт, сейчас время слушать.

Тем временем, пока Басимы нет, отец начинает. Развешиваю уши максимально широко, это Алиске не интересно. Маленькая ещё, никакого представления о коллективизации не имеет, даже слова такого не знает. Не знает, как прошёлся по крестьянству железный каток Великого перелома. Какое множество судеб было изломано и перевёрнуто. И без крови не обошлось. Только страдания эти затерялись на фоне Великой Войны. И Победы, обеспеченной же Великим переломом коллективизации.

Из тех времён рассказ, похожий одновременно на быль и на легенду. К более или менее связному началу отца добавляю кусочки от него же и от Басимы, разукрашиваю подробностями, которые могли быть или не быть. Но не те, так другие, а слушать интереснее.

Рассказ. Сто лет без малого назад. Красный флаг над Березняками

— О, какие гости! — Короткобородый среднего роста почти нестарый и крепкий мужчина слегка насмешливо приветствует гостя.

— С большевистким приветом, дядька Кондрат, — молодой мужчина, почти юноша, в кожанке и маузером на поясе обнимает и немного сверху, в силу роста, улыбается хозяину.

— Стёп, разберись с животиной, — Кондрат отдаёт указание ухватистому дюжему парню в полотняной рубахе. Немного запоздавшее. Парень уже распахивает ворота и заводит взмыленного коня.

— Ты его не запалил? — Кондрат бросает вдумчивый взгляд на конягу.

— Не должен. Только последние версты три гнал. Больно у вас тут лес страшный.

— Зря гнал. Это наш лес, разбойников ни на двух ногах, ни на четырёх нетути. Вывели.

Парень комиссарского вида пожимает плечами. Гражданская война лет пять-шесть, как окончательно угасла даже на азиатских окраинах, но всякий сброд по лесам ещё ховается.

— Ладно, пошли в дом, морда комиссарская, — ехидно посмеивается хозяин.

— Дядька Кондрат, сколько раз говорил! — Возмущается парень, заходя в дом. — Хорошо я тебя знаю, а вдруг кто чужой услышит? Балаболишь, как сволочь белогвардейская. Здрасте, Даша, МарьПетровна, а где остальные?

Остальные, это ещё трое. Пять детей у Кондрата.

— Затем и обзываю тебя всяко, что совсем родных забываешь, — пеняет хозяин, усаживая гостя за стол, — да сними ты шпалер свой, мешает ведь.

— Настасья замужем уже, Петр и Демид готовяться жениться. Щас вот сыроварню ладят, да пятистенки заложили. С невестами сговорено, по осени сразу две свадебки сыграем. И тебя вот приглашаю, так ведь не приедешь, морда жидовская.

Младшая, на десяток лет без малого, сестрица Кондрата Нюрка в своё время метнулась в город, да вышла замуж за какого-то выкреста. Вот у них потомство и образовалось, старшая — Клара, младший — Яков. Отец с матерью поплевались в сторону дочки непутёвой, — такого жениха, аж сына мельника, отвергла, — да примирились. Родная кровь — не водица.

Яшка, как вырос, с рэволюционэрами снюхался, да за помощью не раз обращался. Кондрат разок его послал, другой, ишь, чо надумали, царя свергать. А затем побывал в городе, присмотрелся и как-то ему тоже власть самодержавная нравиться всё меньше стала. А уж война и вовсе поперёк горла. Так что потихоньку стал подбрасывать босоте на пропитание.

На «морду жидовскую» Яков даже не морщится. Привык за столько-то лет. Дядька обзовёт всяко, поругается всласть, да подкинет партячейке десяток-другой червонцев. А то и пять десятков.

— Тебя креститься не заставляю, морда большевисткая, — хозяин крестится на образок, садясь за стол, — у вас Ленин в башке и наган на жопе, нехристи.

— Ленин и партия — наш бог, — не лезет за словом в карман парень.

— Ну, хоть что-то, — бурчит Кондрат, наливая в стопки прозрачно-вишнёвую настойку.

Как гостеприимный и вежественный хозяин Кондрат гостя не торопит. Время есть. Раньше утра всё равно не уедет.

— Грибочком, грибочком закуси. Прошлым летом грузди в том страшном лесу славные уродились.

— У-у-у-х! Славная у тебя настойка, дядька Кондрат, — Яков с наслаждением закусывает груздём. — А это что у тебя? О, картошечка с гусятиной?

— Ешь, ешь… а то гляжу, совсем отощал на совнаркомовских харчах.

— Ещё? — Кондрат показывает на бутыль, только начатую.

— Не, сначала дело, — Яков наконец отваливается от стола и не удерживается от замечания. — Славно вы тут кормитесь.

— Голодный мужик — не работник, — парирует хозяин, — у меня даже собаки не голодают.

— Ну, да, — гость собирается с мыслями, хозяин терпеливо ждёт.

— Беда, дядька Кондрат, — глушит хозяев неопределённой угрозой гость.

Марья Петровна с Дашей охают. Мужчины, Кондрат и Степан ждут продолжения.

— С какой стороны? — Подбадривает не впечатлённый угрозой Кондрат.

— О коллективизации слышал? И я тебе как-то говорил… вот. Начинается! Конференция надысь в Москве прошла. Партия решительно возьмётся организовывать на селе колхозы, коллективизацию проводить.

— Так вроде добровольно всё?

— Вот, держи, — Яков встаёт, достаёт из планшета газету, — читай.

— Потом прочту, — отодвигает Кондрат затрёпанную газетку, за которую тут же хватаются его домашние, — ты давай на словах разъясняй.

— Раскулачивать вас будут, дядька Кондрат. Имущество ваше в колхоз, а самих…

Яшка, путаясь и волнуясь, принимается объяснять.

«Ликвидируем кулачество, как класс», «обобществление средств производства», слова Якова перекликаются с газетными заголовками.

— Объясни-ка толком, что такое «средства производства»?

— Ну, вот твоя маслобойка, сыроварня оно же даёт товарную продукцию? Значит, это средство производства…

Яков долго объясняет, дальше мужчины долго решают, что такое гуси и куры. Вроде и не средство производства, но продукция-то есть, мясо, яйца, перо…

— Эдак мы укроп с огорода можно посчитать за средство производства, — замечает по виду не впечатлённый угрозой лишения имущества хозяин. — Его тоже продать можно.

Но к общему выводу всё-таки они приходят, когда Яшка брякает что-то про наёмный труд.

— Вот! — Поднимает палец вверх Кондрат. — Вы там сами ещё не разобрались, а кидаетесь такие дела творить. Потому мужики вас не уважают. Сурьёзности в вас с гулькин хрен. Ладно, что посоветуешь, племяш?

«Племяш» мнётся, затем решается.

— Придётся в колхоз вступать. Вы поймите! — Торопится гость в ответ на неласковый взгляд Степана. — Или добровольно вступите, или у вас всё равно всё отнимут…

Долго ещё семья переваривает оглушительную новость. Наутро уже не такой приветливый Степан всё-таки обихаживает коня, выводит гостю. Кондрат невозмутим.

— Ты уж прости, дядька Кондрат, что так всё выходит, — Яков запрыгивает на коня.

— Да ничо. Спасибо, что предупредил, — Кондрат оглядывается, крепкой рукой тянет племянника за плечо, что-то тихо говорит, затем строго смотрит. — Понимаешь? Постарайся. И тебе крепко поможет. На коне будешь, я не про него говорю, — Кондрат хлопает коня по плечу.

— Хорошо, дядька Кондрат. Это несложно. Сделаю.

Ближе к вечеру, когда спадает напряжённость хозяйственных работ, к Кондрату собирается народ, представительный и, сразу видно, уважаемый.

— С коммунистическим приветом, Митрич, — хозяин сидит на лавочке у палисадника с ранее пришедшим Игнатом, мужчиной крупным и с мощным брюхом, как и положено быть мельнику.

Митрич удостаивается звания по отчеству в силу возраста. Пока крепок, но вот-вот отойдёт от дел, благо есть, кому передать. И земли и всё остальное. Четверо сыновей, уже и внуки не пищат, а бегают, а дочек сам Митрич и в расчёт не берёт. Сплошные убытки от девок.

Спустя четверть часа, которые мужчины проводят за обстоятельной беседой, подходят ещё двое с немудрящими именами Фёдор и Ефим. Фёдор высокий и жилистый, Ефим пониже и плотнее.

— Ну, что собрались, наконец, кулацкие морды? — Веселится хозяин.

— Чего звал? — Недовольно спрашивает Фёдор, самый хмурый и неразговорчивый. Он только со своими овцами ласков, а людей не очень любит.

— По делу, Федя, по делу, — вздыхает хозяин, — пожара нет ещё, но вот-вот загорится.

Хитрый мужик Кондрат. Небось, и слова такого не знал «интрига», а раздраконить интерес, ему раз плюнуть. Заинтересованные мужики тянутся за хозяином в дом, садятся за стол, де красуется заранее распалённый и парящий самовар, рядом чашка с колотым сахаром, горка лепёшек и пряников на блюде.

Перекрестившись, да сняв картузы, мужики усаживаются и начинают слушать заготовленные речи.

— Помните, мужики, как с год назад приезжали важные комиссары? Уговаривали колхоз организовать, сулили всякое?

— Ага, помним, — прихлёбывает горячий чай Игнат, — наобещали столько, что хрен разгребёшь.

— Пара голодранцев вприпрыжку побежали, Кононов, да Лысков, — макает сахар в чай Ефим.

— А на следующий день так же вприпрыжку помчались обратно, — ехидно хихикает Митрич.

Мужики гомонят в стиле «ишь, чего удумали, босота комиссарская». Кондрат ухмыляется, но с грустинкой. Уходит их время. Да, уходит, но может получится сначала поставить знак вопроса в этом предложении «Уходит их время?», а потом и частицу «не»?

На крутом вираже они сейчас. И как, смогут пройти, отделавшись всего лишь хлопотами, или выбросит их в глубокий овраг. Выбирайся потом из него. Получится ли? Если только у детей, а то и внукам придётся расхлёбывать. Жизнь к мужикам российским редко милостива бывает.

— Яшка ко мне вчера приезжал…

— Племяш твой, что с комиссарами хороводится? — Прищуривается Митрич. Остальные затихают.

— Шутки кончились. Советская власть всех загонит в колхозы, если придётся — огнём и мечом.

— Прямо-таки…

— Сведения точные, из Москвы. За нас возьмутся в первую очередь. Если упрёмся, нас объявят врагами Советской власти и раскулачат.

— Это как? — Осторожно интересуется Игнат.

— Всё отнимут, погрузят на телеги и вывезут подальше. Превратят нас в голодранцев, и мы так же вприпрыжку поскачем в колхоз, только за полтысячи вёрст отсюда.

Над столом сгущается облако тяжёлого молчания. Чайком продолжает баловаться только Кондрат, безмятежно оглядывая гостей.

— Блядская грёбаная погань! — Неловкой руганью Фёдор впервые за чаепитием подаёт голос.

— Какие мнения будут ещё? — Насмешливо интересуется Кондрат.

— Пусть попробуют, — мрачно заявляет Ефим. — У меня не только обрез есть.

Мужики мрачно бурчат в том ключе, что и у них найдётся, чем встретить комиссаров.

— Бунт затеваете? — Интересуется Кондрат. — Пушки с броневиками у вас тоже есть?

— А ты чего лыбишься, я не пойму? — Грозно сдвигает брови Игнат.

— А меня не раскулачат, — нагло заявляет Кондрат.

— Это как? — Мужики спрашивают чуть не хором, продолжает Игнат. — На племяша своего надеешься?

— Не, — Кондрат неторопливо допивает остатки чая, — племяш мне поможет, конечно. Но не так. Хитрым манёвром вывернусь. Я первый в колхоз пойду, а вы, как хотите. Не пойдёте, так мельница, земли, скотинка ваша вся мне достанется. Я ж председателем стану.

Кондрат насмешливо оглядывает гостей, напрягшихся и готовых наброситься на будущего председателя.

— Ну, а кого ещё председателем ставить? Мужики ж наши не дураки Лыскова выбирать, а вас не будет.

Через час вместо самовара на столе стоит та самая заманчивая ягодная настойка. Мужики гомонят недовольно, но уже не так мрачно.

— Ты ж знаешь, Игнат, — Кондрат смотрит уже поблёскивающими от наливки глазами, — родители и я всей душой хотели Аньку за тебя отдать. Но вот поди ж ты, взбрыкнула девка, как кобылица сбрендившая. Чего ты до сих пор обижаешься? Прасковья твоя нисколь не хуже, ладная бабёнка…

— Да я чо уж… — размягчается мельник.

— И гляди, как вышло-то? Случился у неё Яшка и предупредил вовремя. Тут сам знаешь, главное, соломку вовремя подстелить…

Через два дня в село приезжает уполномоченная комиссия из трёх человек во главе с Яшкой Гершевичем.

С удивлением узнаю, что общее собрание проходило в том овраге, разделяющем село на две части. Только тогда Выселок ещё не было, как и кустов по краям. Всё выкашивалось начисто.

Сначала Яков разливается соловьём о великих преимуществах и привилегиях прогрессивного колхозного строя.

— Сладко поёт, — ехидно замечает Митрич, косясь на Кондрата.

— Чо-то он совсем разгулялся… — недовольничает на племянника мужик и орёт с места. — Яков, давай уже списки составляй! Терпежу нет, как в колхоз хотим!

Народ грохает дружным глумливым хохотом, громко полагая, что Кондрат шутковать удумал. Помощники Якова смотрят на Кондрата с угрюмым подозрением. Во взглядах читается угроза «Вот ужо тебе, кулацкая морда!».

— Хорошо! — Яков хлопает по столику, заботливо принесённому шныряющим рядом с уполномоченными Кононовым. — Кто хочет в колхоз, подходим, записываемся, расписываемся…

Тут же подскакивает Кононов, опередивший всех. Селяне приветствуют первопроходца насмешками.

— Он у нас всегда такой! Первым заходит — первым выходит! — Хохот снова прокатывается по оврагу. И вдруг становится неуверенным и быстро затихает. За баламутом Кононовым с серьёзным лицом стоит Кондрат с какими-то бумагами.

— Кондрат, ты чего там? — Неуверенно спрашивают из толпы, сидящей на склоне. — Бумажки какие-то…

Кондрат, дождавшись, когда Василий Кононов отойдёт, кладёт одну бумагу на стол, но сначала объявляет односельчанам:

— Заявление в колхоз. Всё честь по чести, — поднимает к глазам вторую бумагу и читает в полнейшей тишине, которую нарушает неслышимое до сих пор стрекотание кузнечиков. — Перечень имущества, которое пригодно к использованию с целью товарного производства, передаваемого в ведение колхоза «Красные Березняки» крестьянином Дробышевым Кондратом Петровичем.

— Маслобойка, со всем прилагаемым инвентарём, помещением, запасами и готовой продукцией. Что ещё не продано, — отмечает Кондрат в полнейшей тишине.

— Сыроварня, с помещением и всем прилагаемым оборудованием. Пока не работает, поэтому запасов сырья и готового продукта не имеется.

Лица комиссии по мере чтения становятся всё светлее и светлее. На Кондрата глядят с огромным удивлением. А он продолжает.

— Четыре лошади, годные под плуг. Одну, извините, пока себе оставлю под бричку, отвык уже пешком далеко ходить…

— Пять коров, от двух до четырёх отёлов, одна стельная. Одну тоже себе пока оставлю, а то моя хозяйка взвоет.

— Земельный участок двенадцать десятин. И это… — Кондрат слегка запинается, тяжело вздыхает и решается сказать, — со старых времён осталось у меня сто двадцать золотых червонцев…

Толпа ахает, комиссия пучит глаза, Яшка восхищённо выдаёт короткое ругательство.

— …так что колхоз будет иметь средства с самого начала. Ссуды когда ещё будут. Вы, товарищи комиссары, разузнайте там, в городе, где можно выгоднее обменять царское золотишко на советские червонцы. А там и счёт в банке заведём.

— Ну, вот, — Кондрат кладёт бумаги на стол ошарашенной комиссии и разводит руками, — вроде пока всё.

В полнейшем молчании селяне смотрят дальше, как подходит мельник, — то же самое, мельница со всем прилагающимся оборудованием и запасами, какая-никакая скотинка, — за ним лошадник Ефим, кинувший в актив будущего колхоза полсотни конских голов, тоже парочку оставивший себе.

— Совсем без лошадей не могу, извините, просто не проживу, — извиняется лошадник перед комиссией. Мельник, долго и тяжко повздыхав, по примеру Кондрата добавляет в кассу сорок червонцев. Уже после Ефима.

Дальше ещё не существующий колхоз обзаводится овечьим поголовьем в полтысячи штук со всеми прилагающимися овчарками, кнутами и ножницами для стригалей. И парой сотен коров и быков от Митрича.

— Мужики! Я вас не заставляю прямо сейчас подходить и записываться в колхоз, — Кондрат останавливает жестом, попытавшегося возразить комиссара. — Подумайте до завтра. А мы сейчас вот что сделаем. Мы первые, записавшиеся, будем считать себя правлением. Завтра все желающие пусть подходят ко мне в дом и подписывают заявление на вступление в колхоз. На имя председателя, которого мы сейчас выберем. Вечером подходите. Днём мне дочка бумажки вручную заготовит. Вам останется только подписать. Не забудьте про имущество, которое передаёте колхозу. Бороны, сеялки, веялки, земельные наделы, тягловый скот.

— А вы, товарищи, можете докладывать, что колхоз «Красные Березняки» создан. Даже если ни один человек больше не придёт, у колхоза уже половина земель и большая часть скота. Не говоря уж о маслобойке и мельнице. Дальше мы сами разберёмся, а понадобится помощь — обратимся.

Комиссия спорить не стала. Переночевала у Кондрата, которого выбрали председателем прямо по дороге к дому его кулацкие единомышленники и пособники. Переночевала и поехала дальше. А к вечеру у дома Кондрата скопилась толпа. В колхоз записались все, кроме двух мужиков, отъехавших из села по какой-то надобности. Если уж такие зажиточные мужики туда вскачь побежали, не иначе, большую выгоду почуяли, — так решили сельчане. Они ж не знали, что сказал тогда Кондрат тем зажиточным мужикам три дня назад.

— Главное что? Ничего не изменится. Как ты, Игнат, командовал своей мельницей, так и будешь командовать. Да, она будет считаться колхозной, и что? Мы в этом колхозе будем править. Захочешь уйти, никто мешать не будет, выплатим тебе стоимость твоего имущества и катись.

— Надуешь, — бурчит мельник.

— Обязательно, — хохочет Кондрат, — а как иначе? Ну, хочешь, не иди в колхоз, за так всё отберут… отберём. Ещё и морду тебе начистить желающие найдутся.

— Ты, Митрич, завфермой станешь. Твои коровки под тобой и останутся. Ты, Ефим, конефермой…

— Своей же… — бурчит Ефим.

— Короче, пойдём в колхоз, останемся при своих, ещё и командовать всеми станем. Всей кумпанией. Не пойдёте, придут Лысковы и пустят по ветру всё ваше добро.

Найдутся дураки, что выберут иное, как не найтись. И много их было по России, дурней-то.

И Яшку Кондрат подговорил самому приехать в Березняки колхоз организовывать.

— Скажи своим друзьям-комиссарам правду. У тебя там де, родичи, ты знаешь, как с ними разговаривать. И с соседями нашими заклятыми селом Озёрным научу, как надо поступить. И будешь ты у своих в большом почёте.

Дом Басимы, наши дни.

— Так вот, сын, — заканчивает рассказ папахен. — Колхоз ещё до войны стал миллионером и проложил в селе первые асфальтовые дороги. Первым в области.

— И никого не раскулачили?

— А кого раскулачивать? Колхозников?

Разговор постепенно угасает в бане. Там не до того, батяня с паром так разошёлся, что я не знал, куда деваться. Взрослые в некоторых делах крайне важных моментов не понимают. Степень сопротивления жару от массы тела зависит. Небольшой пацанишка имеет в разы менее выгодное соотношение поверхности тела к его объёму сравнительно с взрослым. Соответственно, тело перегревается намного быстрее, но попробуй, объясни это раздухарившемуся папахену. Так что жался к полу, кое-как помылся и выскочил в предбанник одеваться под весёлые насмешки отца. Дурень ты, папуля. Ты бы ещё в поднятии тяжестей со мной соревноваться предложил.

Сцена 4. Березняки, второй день

Не планировал выходов вовне пару дней. Исходя из того, что мне рассказала Алиса. Без истории её не оставил, запустил через неё в народ эпос про удивительную девочку-монстра Зину. И о том, как ей в зубы попался злодей Бармалей. Расцветил, как мог. Мои друзья сразу бы не признали в нынешней былине мой первый вариант.

Ответно девочка меня не порадовала. За учебный год сдулось моё войско. Осенью так-сяк, их ещё побаивались, зимой начали осторожно задевать, а к лету снова всех загнобили хуже прежнего.

— Кто у наших главным стал? Виталик?

— Нет, Серёжка Филимонов, — вздыхает девочка, заранее соглашаясь с моим неприятием.

— Это какой ещё Филимонов?

— Ну, сын нашего председателя колхоза, — Алиса дальше объясняет, а меня изнутри аж мороз пробирает. Это как? Как такое могло произойти, чтобы главным стал Жлоб? Тот самый Жлоб, у которого я рогатку экспроприировал. Временно. Лютый п…дец! В голове начинают вертеться сплошь нецензурные слова, складываясь в различные конструкции, по большей части неудачные.

Поэтому с утра на радость Басиме занимаюсь хозяйственными работами. Не желаю их видеть, противно даже думать о моём, так лопухнувшемся воинстве. Первым делом обустраиваю своё лежбище, совместное с Алиской укрытие. Она тут же развесила какие-то рюшечки, подстелила на солому покрывальце, стало уютнее, чем дома.

— До первого дождя, Алис…

— Ничо, коврик скатаю, а остальному ничего не будет, — отмахивается девочка.

Басима с пафосом и помпой с утра дарит мне сапёрную лопатку и тем самым делает мой день. Я по-настоящему счастлив. Отбил кромку, теперь натачиваю ржавым напильников и куском наждака. Кроме лопатки приготовила мне мотыжку под рост. Ей уже не так радуюсь, предвидя призыв к трудовым подвигам, но тоже в тему. Моя техническая вооружённость растёт. Пообещала ещё косу под рост изладить, но тут я уже репу чешу. Она что, весь объём сельхозработ на меня скинуть хочет? Впору не папахену ей деньги давать, а совсем наоборот. Ладненько. Зато есть железное основание трясти с Басимы ништяки по любому поводу. Про свои деньги ни слова не скажу, иначе от неё копейки не дождешься. Причем даже через два месяца, когда от пятисот рублей ни крошки не останется.

Я никуда не пошёл, так они вечером сами припёрлись. Мои самые первые новобранцы, светлорусый Петя, который вытянулся и стал заметно выше тёмнорусого Васи, что отстал от друга в росте, но не в силе.

— И как это получилось, что старшим не стал Виталик или Валера, а какой-то хмырь со стороны?

На прямой вопрос Вася отводит глаза, а Петя несёт несусветную хрень.

— Так он ведь это… сын председателя колхоза…

— Ч-е-в-о-о-о! — Так далеко я глаза никогда не выпучивал.

— Да хоть королевич, блядский мусор!!! Он — чужой, он ни разу с центровыми не дрался! — Это лютый треш! Вот это довод! Посреди стихийной детской демократии вдруг расцветает сословный феодализм с наследными принцами.

— Всё, идите нахер! Видеть вас не хочу!

— Ну, Вит-ё-о-о-к…

Начинается нытьё, которое меня парадоксальным образом успокаивает. Или я сам успокаиваюсь.

— Всё, идите. Завтра встретимся. Собирайте всех, но сразу предупреждаю: люлей я вам пропишу по самые гланды. За мной зайдёте.

Договариваемся о месте и времени, пацаны уходят. Почему-то успокоенные. Типа, шеф вернулся, теперь всё встанет на свои места, заколосится бурьян, и пирожные расцветут прямо на берёзах. Оболтусы.

Сцена 5. Возвращение блудного царя

— Не высовывайтесь, — командую своим клевретам, вытаскивая театральный бинокль, ничем лучшим пока не обзавёлся.

Мы спускаемся к тому пустырю на нашей выселковской стороне, назначенному быть нашей спортплощадкой. Местные, кстати, соорудили там футбольные ворота. И поле и ворота меньше канонических, но местный ландшафт большего не позволяет. Мы спускаемся по съезду, вырубленному в склоне бульдозером. Высота от дороги до поверхности склона доступна для нашего роста только в самом низу. Здесь и приникаю к брустверу с биноклем.

Мои клевреты кое-чего не понимают. Ещё больше, чем я. С ними проще…

— Парни, с чего начинается любая битва, и не только битва? Это одно из главных правил военной науки. Его нужно и в мирной жизни применять. С разведки всё начинается, с разведки…

С разведки, со сбора всей возможной информации, с аналитики всей обстановки. Лично меня сильно озадачивает, каким образом Жлоб подмял под себя мою армию. Какой-то чит? Пинка я ему дам такого, что враз вылетит со сверхзвуковой скоростью, не вопрос. Но как?!

В бинокль, да и невооружённым глазом можно рассмотреть, вижу, как Жлоб что-то вкручивает моим нукерам. Те что-то бурчат, отворачиваются, Жлоб наседает. Догадка молнией пронизывает мозг! Конечно, всего лишь версия, но она единственная…

Стоп! Один встаёт, кажись, Жлобяра хочет увести их отсюда. Мой выход! Пока спускаемся и выходим, встают и нехотя направляются прочь ещё трое. Засовываю пальцы в рот, и над полем разносится лихой посвист. Все замирают. Финальная сцена «Ревизора» как есть.

Пока иду, рядом вприпрыжку скачут мои ординардцы, довольные донельзя, разматываю свою мысль до конца. Пройти всего метров пятьдесят, но мысль быстра, за это время она может добежать до Юпитера и обратно. Догадываюсь, какой чит у Жлоба. Ща мы его в пыль, и Жлоба и его чит…

Траекторию правлю так, чтобы отсечь Жлоба от моих нукеров. Он на краю справа от всех, за ним четверо, успевших встать до моего появления. Рассекаю группу, как бы очерчивая границу между Жлобом и остальными. Мне помогает кипящая злоба. Прохожу мимо мрачно глядящего на меня Жлоба, не останавливаясь.

— Чего тебе тут… клац! — Произносит Жлоб.

— Всем вернуться на место! Вы двое, эту падаль в сторону!

«Падалью» обзываю Жлоба не просто так. Падаль, потому что упал и лежит, закатив свои выпуклые наглые глазёнки. Когда злюсь, моя скорость включается легко и быстро. Сам не замечаю своего кулака, еле улавливаю размазанную тень, другие вообще ничего не видели. Вот я прошёл, и Жлоб почему-то лежит. И не дурак я в глаз его бить. Мне видимые следы побоев ни к чему. На лице-то сынка председателя колхоза. А так он даже не понял, что произошло. Сам с трудом уловил, как мой кулак чиркнул по его подбородку. Всё, чистый нокаут.

— Всем сесть! — Прерываю радостный, всё-таки радостный, гомон резкой командой. Всем видом излучаю крайнее недовольстов.

— Мне одно интересно. Почему именно он. Не Виталик, ни Валера, а какой-то хрыч со стороны, — невнятные сбивчивые объяснения не слушаю. — Вы представьте, во время войны взвод потерял командира. Что делать? А вот, говорит кто-то, у нас есть пленный немецкий лейтенант, давайте его в командиры? А чо? Вы так и сделали! Жлоб, он кто? Он хоть раз с центровыми дрался? Ни разу! Зато на меня пробовал прыгать. Его отец кто? Главный над центровыми, и он тоже — центровой, хоть и рядом с нами живёт.

Почему его приняли в вожди, догадываюсь. Есть такие люди, доминанты по своей природе. Очень замечательно, если при этом навыки управления есть, мозги на месте, опыт. Получаются руководители высшего класса. Но есть доминанты, абсолютно без всякого подкрепления. Ничего у них нет, кроме убеждённости в собственной исключительности. Такими часто бывают дети олигархов, губернаторов и генералов. Для сельской местности и председатель колхоза сойдёт.

Вот и Жлоб такой. По некоторым мелочам определил, когда наблюдал в бинокль и вспоминая краткое и бурное с ним знакомство. Убеждённость в своём праве повелевать у него в крови. Понять, откуда ноги растут, не сложно. С самого раннего детства, когда ещё ходить и говорить не умел, наблюдает своего властного отца, которого слушаются все вокруг. ВСЕ! Естественным образом он перенимает его ухватки. Как детёныш доминирующей самки в стае гиен. Члены стаи все, как один, оказывают знаки почтительного внимания не только к повелительнице стаи, но и к её детёнышу. Вполне возможно, кое-какие сигналы Жлобяра воспринимает и от взрослых. Моё появление для него, как удар Тунгуского метеорита. Все шаблоны в труху!

— Заткнитесь, нахер! — Парни выводят меня из себя своими дурацкими возражениями. В бешенстве пинаю одного, ударом в лоб опрокидываю второго, третьего успеваю пнуть в задницу. Остальные отпрыгивают и разбегаются.

— Сели все обратно! — Чуточку отхожу, прохаживаюсь, успокаиваюсь и продолжаю. — Не помню, говорил вам или нет. Есть такой закон. Армия баранов под командованием льва победит армию львов, которым командует баран! Понятно?! И кого вы выбрали в командиры? Вы не барана выбрали, нет! Вы взяли в командиры шакала! И сами превратились в стаю позорных шакалов! Поэтому, только поэтому центровые снова стали вас бить. Молчать, я сказал!

Парни сидят понурые. До меня доходит ещё одна управленческая мудрость. В армии она практически фундамент, в гражданских организациях может мягко проявляться, но она должна быть.

Подчинённые должны бояться командира. Бояться больше, чем врага и смерти. Только тогда они будут способны по приказу командира броситься в атаку на пулемёты.

— Сейчас пойдёте и скажете всем остальным, не явяться сюда после обеда… поубиваю нахрен! Так что если надо, силой тащите. Жлоба, шакала этого, гоните от себя пинками.

Поворачиваюсь и ухожу. Мне остыть надо, так от злобы колотит.