Ранний старт

Сцена № 5. Отец

Никогда ни до, ни после, мой Витя не слышал, чтобы его спокойный, флегматичный отец так орал. Случилось это совсем не сразу. Пока до него доносятся торопливые невнятные из-за закрытой двери объяснения мачехи. Ему не нужна идеальная слышимость, он речи Вероники Падловны в таких случаях наизусть знает. Ага, в очередной раз рассказывает, какой он кошмарный и несносный ребёнок, как он целенаправленно, зловредно и старательно выводит её из себя. И, само собой, не забывает упомянуть своё воистину ангельское терпение.

Только тогда стал вылезать из-под кровати, когда услышал негромкий голос отца. Спешить приветствовать его не тороплюсь. Неплохо бы выйти с громкой претензией вроде «Ты чего так долго?! Меня тут чуть не убили!», полюбоваться на вытянутую рожу мачехи, но сначала надо разобраться с полученным ущербом. Досадливо морщусь, пошевелив челюстями. Больно, но вроде перелома нет. Вспомнил, что от удара голову слегка отбросило. Наверное, это и спасло от тяжких последствий. Вот если бы он был прижат головой к стенке, тогда был бы ой. Когда приступаю к осмотру руки, пошевеливая пальцами, опять-таки морщась от боли, в комнату входит отец, из-за спины которого выглядывает обеспокоенная и слегка испуганная мачеха.

Завидев меня, отец на мгновенье замирает, зато мачехе этого мгновенья хватает, чтобы испарится. Фокус-покус, вот она здесь и вот её нет.

С невнятным возгласом, в котором, несмотря на его краткость, можно распознать сразу несколько матерных слов, мужчина бросается к сыну. Опасливо отодвигаюсь, но это не спасает. Заботливые отцовские руки сначала хватают за плечи. Далеко от ушиба на боку, но от толчка хлещет болью. Дёргаюсь, но на этом не заканчивается. Отец от волнения излишне резко берёт за голову, всматривается в место удара. Испытывает очередной болевой прострел и решаю, что с меня на сегодня хватит. По методу злой Зины изворачиваюсь и сильно цапаю зубами отца за руку.

— Ох, бл… ты чего?! — безмерно удивляется мужчина.

Удивления ему добавляют мои холодные глаза.

— Не трогай меня руками… — слово «идиот» в конце фразы удаётся проглотить.

Оба не ожидали такого. Отец понятно чего, а я того, что и от него придётся защищаться. Ему так повезло с тупыми родителями или они все такие?

Всё-таки иногда что-то и до самых дурных доходит. Если доходчиво объяснить. Отец внимательно осматривает меня, но рукам воли уже не даёт.

— Отойди подальше, — командую отцу. Тот отодвигается.

Медленно поднимаюсь, стараясь не морщиться и не кряхтеть от боли. С отца станется броситься помогать и опять схватить за ушибленные места. Хм-м, кажется, на левой голени тоже будет синяк. Этой мелкой травмы на фоне всего остального сразу не почувствовал.

Прихрамывая, бреду в гостиную. На ходу бросаю отцу с неожиданной небрежностью:

— Бинт принеси.

В гостиной сажусь на диван. Кирюшка, увидев моё лицо, кривится и разражается плачем. Прикольно, надо бы на себя в зеркало полюбоваться. Машинально поворачиваю голову на шум шагов и сталкиваюсь взглядом с мачехой. Та ойкает, прижимает руки к лицу и останавливается. Даже на подбежавшего и прижавшегося к ногам Кирюшку не обращает внимания. И с чего такие глаза? — видела ведь уже. С первого раза не разглядела?

Отворачиваюсь, отец бинт принёс. Помогает забинтовать пальцы правой руки, все кроме большого. Не то, чтобы это сильно помогает, но убережёт от прикосновений окружающих. Как бы сигнал всем: «Не трогать! Больное место!».

— Что всё-таки случилось, сын? — Отец присаживается напротив. В его глазах замечаю какие-то опасные огоньки.

— Ничего особенного, — заявляю хладнокровно, — Вероника Пална решила поиграть мной в бильярд, взяла швабру и тупым концом…

Фразу завершаю демонстрацией, на левую руку кладу воображаемый кий, а правой делаю резкое движение вперёд, подражая завзятому бильярдисту. Отец медленно поворачивает голову в сторону жены, та начинает пятиться.

— Это за вазу?! — Его глаза начинают наливаться кровью.

— Которую Кирюшка разбил, — не удерживаюсь подлить керосинчику.

Первый раз в жизни мой Витя видит своего папу в ярости. И слышит. Очень хорошо слышит, так хорошо, что пришлось быстро уши заткнуть. Не от лексики, от количества децибелов. Глаза закрыть не сумел, уж больно любопытно, хоть и страшновато.

Вероника Пална реагирует быстро и, главное, правильно. Замечал уже, что в определённые моменты мачеха соображает всем на зависть. Схватив Кирюшку в охапку, она бросается в спальню. Верный ход! Он так же делал, спасаясь от неё. А вот папа, наоборот, не только воображает себя носорогом, но и голову отключает. Иначе с чего бы он начал выбивать дверь голыми руками, когда она открывается наружу? А, нет! Мачеха успела щеколду задвинуть, папа в попытке открыть уже ручку оторвал.

Мощным ударом кулака папа пробивает верхнюю панель. Не насквозь, панель вгибается, от центра к краям разбегаются изломы и трещины. Смотрю на это с искренним восхищением, даже Зина одобрила бы. Но исподволь подкрадывается беспокойство, как бы в таком состоянии он дров не наломал.

Мужчина, бешено оскалившись, красивым и мощным ударом на этот раз ногой окончательно решает проблему верхней части двери. Обломки с грохотом обваливаются вовнутрь. Что-то отвлекает его сбоку, он раздражённо поворачивается.

— Пап, пап, там Кирюшка, — стою поодаль, я не сумасшедший близко подходить.

Из-за остатков двери слышен захлёбывающийся плач Кирюшки и успокаивающий дрожащий голосок мачехи. Внимательно слежу за отцом, красная пелена бешенства медленно, но неуклонно истаивает в глазах.

— Насыщенный сёдня денёк получился, да, пап? — Подхожу к отцу ближе. Уже можно, он почти в нормальном состоянии.

Смотрю на отца, поднимаю вверх левую ладонь, — правая забинтована, — тот подставляет свою. Хлопаем согласованным встречным движением и одновременно начинаем ржать. Ощущается некая истеричность в смехе, но лучше немного ненормальный смех, чем нормальная и здоровая вспышка бешенства.

Осаждённая часть дружной семьи Колчиных притихает.

— Есть хочу, — перевожу стрелки, но как не пнуть мачеху, — эта тварь меня сегодня не кормила.

— Сам же не захотел… — робко из-за почти отсутствующей двери издаёт писк мачеха.

— Кусочек масла мне зажопила, представляешь, пап? — Тут же топлю женщину. И что интересно, на «тварь» никто не реагирует.

— Зазопила, — тут же подтверждает Кирюшка. Любит пацан такие слова, что тут сделаешь?

На кухне отец сосредоточенно смотрит в холодильник.

— Бутерброды тебе сделаю, — решает он.

— Не пойдёт, — не соглашаюсь, — мне жевать больно. Кисель свари. — Мне и говорить больно, но тут деваться некуда.

Через десять минут пью кисель и думаю: жизнь с этого момента никогда не будет прежней. Для кое-кого она станет напоминать кошмар. И этим кое-кем будет не он. Это точно. Какая-то гадкая улыбка, странно знакомая некоей Юне, «украшает» моё лицо. Отец не замечает, он лишний раз старается на меня не глядеть.

Перед сном любуюсь на себя в зеркале и провожу инвентаризацию.

На правой скуле округло вытянутая ссадина от швабры, вокруг неё весёленькое соцветие от красного до фиолетово-чёрного на всю половину лица. И этому фиолетовому пятну так тесно на занятой половине лица, что того и гляди выпрыгнет на вторую, не оккупированную часть. Живописненько.

Осторожно вдыхаю и выдыхаю. Я ни разу не доктор, но вроде рёбра не сломаны. Нет вспышки боли от движения грудной клетки. Детские кости гибкие, гнутся, но не ломаются. Пальцы тоже не сломаны, обошлось ушибом и ссадинами. Ссадина на голени совсем мелочь…