Разведка и другие тайные службы древнего Рима и его противников

Побеги стали известны людям, наверное, с тех самых времён, как одни люди стали подвергать других захвату, аресту или задержанию. Случались побеги и во времена Древнего Рима, причём первым из римлян, совершившим побег, был Ромул, которому, по словам Тита Ливия, удалось вырваться и убежать от разбойников, сумевших схватить его брата, Рема, а затем не только вернуться и освободить брата, но и стать царём — основателем Рима [Т. Liv., II, 5, 1–7]. Совершать успешные побеги доводилось как самим римлянам и их союзникам, так и некоторым из их противников. Очень часто это было далеко не простым делом, требовавшим и подготовки, и мужества, и находчивости.

1. Как римские девушки во главе с Клелией бежали из этрусского плена

Хотя и первый в истории Рима побег, и большинство последующих побегов совершили мужчины, иногда на побег решались и женщины. В 508 г. до н. э. Рим был осаждён войсками Порсены, царя этрусского города Клузия. С большим трудом римлянам удалось заставить его отступить[130], но мир был заключён лишь после того, как римляне дали этрускам заложников, среди которых были и девушки. Видимо, за девушками-заложницами этруски присматривали не так тщательно, как за мужчинами, но долго находиться во вражеском плену римлянки не собирались. Как пишет Тит Ливий, «одна из девушек-заложниц, по имени Клелия, воспользовавшись тем, что лагерь этрусков был расположен невдалеке от Тибра, обманула стражу и, возглавив отряд девушек, переплыла с ними реку под стрелами неприятеля, всех вернув невредимыми к близким в Рим. Когда о том донесли царю, он поначалу, разгневанный, послал вестников в Рим вытребовать Клелию — осталъные-де его мало заботят; а затем, сменив гнев на изумление, стал говорить, что этим подвигом превзошла она Коклесов и Муциев[131], и объявил, что, если не выдадут заложницу, он будет считать договор нарушенным, если же выдадут, он отпустит её к своим целой и невредимой. Обе стороны сдержали слово: и римляне в соответствии с договором вернули залог мира, и у этрусского царя доблесть девушки не только осталась безнаказанной, но и была вознаграждена; царь, похвалив её, объявил, что дарит ей часть заложников и пусть выберет кого хочет. Когда ей вывели всех, она, как рассказывают, выбрала несовершеннолетних; это делало честь её целомудрию, и сами заложники согласились, что правильнее было освободить тех, чей возраст наиболее беззащитен. А по восстановлении мира небывалая женская отвага прославлена была небывалой почестью — конной статуей: в конце Священной улицы воздвигли изображение девы, восседающей на коне» [Т. Liv., II, 13, 6—11].

Многие детали рассказа Тита Ливия показывают, что, хотя легенда, скорее всего, и несколько приукрашивает случившееся, сами события действительно имели место.

Большинство современных учёных склонны считать, что римляне начали устанавливать конные статуи в знак почтения чьих-либо подвигов лишь с IV в. до н. э., позаимствовав этот обычай у греков, а статуя, о которой говорит Тит Ливий, была установлена не в честь Клелии, а в честь богини Венеры Конной. Однако, как бы то ни было, статуя эта, до наших дней, к сожалению, не сохранившаяся, была установлена в Риме одной из первых, и через несколько веков, во времена Тита Ливия, который родился в 59 г. до н. э. и умер в 17 г. н. э., римляне считали эту статую именно статуей Клелии.

2. Сторонник римлян Никий, призывавший жителей своего города расторгнуть союз с Карфагеном, обнаруживает наблюдение за собой и совершает побег, пользуясь местными суевериями своих сограждан, намеревавшихся его арестовать

Во время первой Пунической войны римляне выбили из Сицилии карфагенян и захватили большую часть острова, сделав его своей провинцией. Лишь город Сиракузы, будучи римским союзником, сумел сохранить тогда свою самостоятельность, правда, попав в полную зависимость от Рима. Для греков, составлявших большую часть населения Сицилии, римское владычество оказалось ещё тяжелее, чем прежнее правление карфагенян. Восстать против Рима сами они не могли, но когда Ганнибал вторгся в Италию, начав вторую Пуническую войну, разбил римлян в нескольких сражениях и, казалось, вот-вот должен был добиться победы, а на Сицилию высадился карфагенский десант, большая часть городов Сицилии перешла на сторону карфагенян.

Однако римляне были вовсе не так слабы, как казалось тем, кто решил, что они уже проиграли войну. Уклоняясь от новых крупных сражений с Ганнибалом, они стали затягивать войну, медленно, но планомерно тесня карфагенян и их союзников. На казалось бы уже почти утраченной Римом Сицилии высадилась римская армия во главе с Марком Клавдием Марцел-лом, и карфагеняне стали терпеть поражения.

Некоторые граждане, выбравшие сторону Карфагена, конечно же, не из любви к римлянам, а то ли будучи подкуплены ими, то ли просто более точно оценивая обстановку и предполагая, что победителями окажутся всё же римляне, уговаривали сограждан не делать опрометчивых шагов, дабы не пострадать. Но в городах, поддержавших Карфаген, агитировать за римлян было небезопасно, и иногда этим людям, практически ставшими агентами Рима, приходилось проявлять невероятную изобретательность, чтобы избежать ареста и расправы. Положение попавшего под подозрение агента было гораздо опаснее положения обычного заложника. Заложник мог просто ждать и надеяться, что его когда-то отпустят, а разоблачённого агента ждали пытки и смерть. Тайные агенты, действовавшие на враждебной территории во времена Древнего Рима, не имели нынешних технических средств, которые позволили бы им обнаружить, что они взяты под наблюдение, не имели возможности «оторваться от хвоста» при помощи пересадок на автобусе или метро, не могли вскочить в автомобиль и умчаться на нём от погони, не могли уйти под водой в акваланге. Тем не менее, уже и в те далёкие годы они тоже находили способы и обнаружить наблюдение, и уйти от расправы.

Вот как рассказывает об одном из таких случаев Плутарх: «Есть в Сицилии город Энгий — небольшой, но очень древний, прославленный чудесным явлением богинь, называемых «Матери». Тамошний храм, по преданию, воздвигли критяне; в храме показывают копья и медные шлемы: на одних написано имя Мериона, на других Улисса, т. е. Одиссея, которые принесли оружие в дар богиням. Этот город был горячо предан Ганнибалу, но Никий, один из первых граждан, вполне откровенно высказывая своё мнение в народном собрании, уговаривал земляков принять сторону римлян и изобличал противников в недальновидности. А те, опасаясь его силы и влияния, сговорились схватить Никия и выдать карфагенянам. Почувствовав, что за ним тайно следят, Никий стал открыто вести неподобающие речи о богинях-Матерях и всеми способами выказывал неверие и пренебрежение к общепринятому преданию об их чудесном явлении — к радости своих врагов: ведь такими действиями он сам навлекал на себя злую участь, которая его ожидала. В день, когда все приготовления к аресту были уже закончены, Никий, выступая в народном собрании перед согражданами, вдруг оборвал на полуслове свою речь и опустился на землю, а немного спустя, когда, как и следовало ожидать, все в изумлении умолкли, он поднял голову, огляделся и застонал — сначала робко и глухо, а потом всё громче и пронзительнее; видя, что весь театр безмолвствует и трепещет от ужаса, он сбросил с плеч гиматий, разодрал на себе хитон, полунагой вскочил на ноги и бросился к выходу из театра, крича, что его преследуют богини-Матери. В суеверном страхе никто не дерзнул наложить на него руку или преградить ему путь, напротив, все расступились, и он добежал до городских ворот, не упустив из виду ни единого вопля или телодвижения, какие свойственны одержимым и безумцам. Жена, посвящённая в его замысел и действовавшая с ним заодно, забрала детей и сначала с мольбою припала к святилищу богинь, а потом, сделав вид, будто отправляется на поиски мужа-скитальца, беспрепятственно покинула город. Таким образом они благополучно добрались до Сиракуз и прибыли к Марцеллу» [Plutarh «Marcell», 20]

Побег Никия лишь на первый взгляд может показаться простым. На самом деле осуществить его было не легко — Никию надо было решиться на нарушение устоев и традиций, что для человека его времени было далеко не просто, надо было детально продумать план, а кроме того, надо было разыграть спектакль так, чтобы никто ни на секунду не усомнился в том, что он не фальшивит. Сделать это мог лишь человек высокого ума и большой силы воли.

3. Знаменитые побеги Ганнибала. Как Ганнибалу пришлось бежать из Карфагена

Имя Ганнибала гораздо более известно, чем имя Никия. Стараниями Ганнибала началась вторая Пуническая война. Шестнадцать лет, с 218 по 202 г. до н. э., Ганнибал сражался с римлянами и побеждал их во многих сражениях, но таланта и доблести одного полководца было мало, чтобы победить Рим, чьё государственное устройство было значительно совершеннее государственного устройства Карфагена. Карфагенские сенаторы ненавидели Рим, но после первых блистательных побед Ганнибала не спешили направлять ему пополнения, опасаясь, как бы благодаря своей славе тот не узурпировал власть. Сиюминутные амбиции оказались для них сильнее, чем будущее родины. Тем временем римляне, воздерживаясь от сражений с самим Ганнибалом, одного за другим разбивали прочих карфагенских полководцев. Когда римляне, выбив карфагенян из Испании, Сардинии, Сицилии и Корсики, наконец высадились в Африке, карфагенский сенат отозвал Ганнибала из Италии и предоставил в его распоряжение все военные силы, какие только оставались у Карфагена. Но сил этих к тому времени осталось слишком мало. В 202 г. до н. э. неподалёку от африканского города Зама Ганнибал последний раз в той войне повёл свои войска в бой и первый раз в жизни проиграл сражение.

Лишившись последних надежд на перелом в войне, карфагеняне вынуждены были заключить с римлянами мир, отказавшись от всех своих притязаний и от почти всех своих владений. Из могущественнейшей державы, претендовавшей на гегемонию во всём Западном Средиземноморье, Карфаген был низведён до малюсенького государства, чья власть не простиралась далее окрестностей самого города. Карфагеняне потеряли флот, лишились права вести с кем-либо войны без разрешения Рима, да к тому же ещё были обложены громадной контрибуцией.

Конечно же, карфагенян не устраивали условия такого мирного договора. Отдельные карфагеняне пытались продолжать борьбу. Уже на второй год после заключения мира некий карфагенянин, Гамилькар, оставшийся во время войны в Северной Италии, сумел подбить на восстание часть галльских племён. Объединив племенные ополчения инсубров, ценоматов, бойев, целинов, ильватов и лигуров, Гамилькар разграбил и сжёг Плаценцию, а потом осадил Кремону. Карфаген не мог оказать помощь восставшим, и через несколько месяцев восстание было подавлено. Прошло ещё два года, и карфагеняне вновь заставили Рим поволноваться. В Италии находилось несколько сот пленных карфагенян и несколько сот карфагенских заложников. Часть этих людей, втянув в дело ещё и множество своих и чужих рабов, в 198 г. до н. э. устроили заговор с целью поднять восстание и овладеть городами Сетией, Норбой и Цирцеей. Скорее всего заговорщики планировали, что после этого во всей Италии разгорится восстание против римлян. Лишь случайно этот заговор удалось раскрыть и предотвратить, но о масштабности его можно судить по тому, что тогда римлянами было казнено 2500 человек.

Вполне понятно, как относились к вестям из Италии в Карфагене.

Открыто нарушать мирный договор с Римом карфагеняне не могли, но антиримские настроения в Карфагене были сильны. Врагом Рима оставался и старавшийся проявлять внешнюю лояльность к римлянам Ганнибал. Потерпев поражение и заключив мир, он не переставал мечтать о реванше, готовя его со всей тщательностью, на которую был способен.

Несколько лет Ганнибалу приходилось оставаться в тени — его политические противники обвиняли его во всех неудачах Карфагена и даже привлекли его к суду за то, что он в своё время, разгромив римлян в битве при Каннах, не пожелал овладеть Римом, и за то, что он якобы присвоил себе добычу, захваченную в Италии. Однако слава Ганнибала была велика и осудить его не удалось, а в 196 г. до н. э. Ганнибал был избран на высшую в Карфагене должность суфета[132].

Встав во главе Карфагена, Ганнибал первым делом упорядочил управление и навёл порядок в сборе налогов. Правил Карфагеном сенат — Совет 104-х. Римляне называли членов этого совета судьями, так как тем было дано право суда над остальными, причём члены Совета назначались пожизненно. Пожизненная власть давала почву для злоупотреблений: «имущество, доброе имя, сама жизнь каждого — всё было в их власти. Если кто задевал кого-нибудь одного из их сословия, против него ополчались все…» [Т. Liv., XXXIII, 46, 2]. Использовав народное недовольство, Ганнибал провёл закон, «чтобы судьи выбирались на один год и никто не мог оставаться судьёй два срока подряд» [Т. Liv., XXXIII, 46, 7]. Это был сокрушительный удар по прогнившей, коррумпированной системе управления Карфагеном. Следующим шагом было наведение порядка в государственном бюджете, с чем бывший полководец также справился весьма успешно: «Ганнибал сначала разузнал, какие существуют пошлины в гаванях и на суше, чего ради они взимаются, какая часть уходит на покрытие обычных государственных нужд и сколько расхищается казнокрадами. Затем он объявил на сходке, что по взыскании недостающих сумм государство окажется достаточно состоятельным, чтобы платить дань римлянам, не прибегая к налогу на частных лиц, и сдержал обещание» [Т. Liv., XXXIII, 47, 1–2].

Карфаген стал медленно, но верно оправляться от последствий проигранной войны. Однако успехи Ганнибала переполошили его врагов — «люди, столько лет кормившиеся казнокрадством, взъярились, как будто у них отняли своё, а не наворованное, и принялись натравливать на Ганнибала римлян, которые и сами искали повода дать волю своей ненависти» [Т. Liv., XXXIII, 47, 3]. По словам Тита Ливия, «из стана противников Ганнибала без конца писали своим высокопоставленным римским покровителям, каждый своему, будто Ганнибал шлёт к Антиоху гонцов и письма, а к нему от царя тайно приезжали послы» [Т. Liv., XXXIII, 45, 6].

К 197 г. до н. э. римляне в нескольких сражениях разгромили македонского царя Филиппа V, заставив его уступить ряд территорий и согласиться на уплату контрибуции. Этим аппетиты римлян на Балканах не ограничивались, и они собирались продолжить свою экспансию. Но тут о своих интересах на Балканах заговорил Антиох III «Великий», царь огромного государства Селевкидов, бывший до этого в союзных отношениях с Римом. Антиоху III были подвластны Сирия, Месопотамия и большая часть земель между Месопотамией и рекой Инд, а также значительная часть Малой Азии, но ему хотелось вернуть себе и принадлежавшие ранее его предкам земли Фракии.

Интересы Рима и государства Селевкидов столкнулись.

Вёл ли Ганнибал секретные переговоры с Антиохом III, сказать трудно. Но как опытный политик и полководец Ганнибал мог попытаться сплотить противников Рима в один союз. Римлянам же, наоборот, выгодно было расправляться с каждым из своих противников в одиночку. Слух о том, что Ганнибал затевает новую войну, мог быть и ложным, однако римлянам было гораздо спокойнее видеть во главе Карфагена каких-либо ничтожеств, чем такого человека, как Ганнибал. Хотя мнения римских сенаторов разошлись. Так, по словам Тита Ливия, «Публий Сципион Африканский[133] долго сопротивлялся: он считал, что не подобает народу римскому подписываться под обвинениями, исходящими от ненавистников Ганнибала, унижать государство вмешательством в распрю у карфагенян» [Т. Liv., XXXIII, 47, 4], всё-таки верх одержали те, кто настаивал покончить с Ганнибалом раз и навсегда. В начале 195 г. до н. э. в Карфаген были направлены послы с требованием к местному сенату о выдаче Ганнибала. Открыто арестовать его было сложно: народ и сторонники Ганнибала подняли бы бунт, а римлянам, занятым войнами на Балканах и подготовкой к войне с Антиохом, вовсе не хотелось отвлекаться на подавление мятежей ещё и в Африке. Поэтому решено было действовать тайно. Прибывшие в Карфаген римские послы «по наущению недругов Ганнибала велели на расспросы о цели приезда отвечать, что явились они для разрешения спора карфагенян с нумидийским царём Масиниссой» [Т. Liv., XXXIII, 47, 8]. Если бы римское требование о выдаче было предъявлено на заседании Совета 104-х, где преобладали противники Ганнибала и где у него не было с собой охраны, его можно было бы арестовать прямо там и тайком доставить на римский корабль, а остальных карфагенян поставить затем перед свершившимся фактом.

Замысел был весьма удачным и скорее всего удался бы, если бы на месте Ганнибала был человек менее осторожный. Как пишет Тит Ливий, «все в это поверили — один только Ганнибал не дал себя обмануть и понял, что римлянам нужен он: условием мира для карфагенян будет продолжение непримиримой войны против него одного» [Т. Liv., XXXIII, 47, 9]. Начинать новую войну против Рима было нельзя — Карфаген был для этого ещё слишком слаб, а обеспечить себе союзников Ганнибал не успел, однако и просто сдаться на милость бывшим врагам он не собирался, ведь в этом случае, даже если бы ему и сохранили жизнь, он навсегда остался бы пленником. Единственным выходом оставался побег, и Ганнибал решил бежать. «Заранее приготовив всё для бегства, он провёл день на форуме, дабы отвести возможные подозрения, а с наступлением сумерек вышел в парадном платье к городским воротам в сопровождении двух спутников, не догадывающихся о его намерениях» [Т. Liv., XXXIII, 47, 10].

За воротами его уже ждали заранее приготовленные в назначенном месте кони. Ганнибал с небольшой свитой отправился на юг и на следующий день прибыл в свою приморскую виллу, расположенную между Ациллой и Тапсом. «Там его ждал заранее снаряжённый корабль с гребцами» [Т. Liv., XXXIII, 48, 2]. Отплыл он немедленно, но отправился не к берегам Азии, а к острову Керкине, что в заливе Малый Сирт.

Трудно сказать, почему он решил сделать там остановку, а не отправиться сразу к берегам Азии, но скорее всего сделано это было неспроста. Керкина была обычным местом стоянки карфагенских кораблей по пути в Египет, Финикию и Сирию, и, видимо, корабль, проплывший мимо и не сделавший там остановки, привлёк бы ненужное внимание.

В день прибытия Ганнибала «в гавани стояло несколько финикийских грузовых кораблей с товарами. Когда он сошёл с корабля, все сбежались его приветствовать; любопытствующим он велел сказать, что отряжен посланником в Тир[134]. Его, однако, взяло опасение, как бы ночью какой-нибудь из этих кораблей не снялся с якоря и в Тапсе или Гадрумете не стало бы известно, что Ганнибала видели на Керкине. Тогда он приказал готовить жертвоприношение и велел пригласить корабельщиков и купцов, а паруса с реями снять, чтобы на берегу устроить для пирующих тень, — ведь лето было в самом разгаре. Пир в тот день дан был со всем великолепием, какое дозволяли средства и время, — он был многолюдным, пили много и до глубокой ночи. Улучив момент, чтобы не быть замеченным кем-нибудь в гавани, Ганнибал вывел корабль в море» [Т. Liv., XXXIII, 48, 3–7]. Возможно, среди собравшихся на Керкине и не было недругов, которые могли, заподозрив бегство, его преследовать, но Ганнибал, устроив пир, перестраховался и исключил неожиданности. «Остальные пробудились ото сна лишь на другой день в тяжёлом похмелье. Было уже поздно, да к тому же несколько часов они потеряли, возвращая оснастку на корабли, размещая и прилаживая её» [Т. Liv., XXXIII, 48, 8].

Даже если бы за Ганнибалом и послали погоню, догнать его было бы теперь весьма непросто. Но погони не было. Бегство было организовано столь умело, что в Карфагене вообще не знали, что произошло. «Перед домом Ганнибала собралось множество людей, привыкших его посещать. Когда стало известно, что хозяина дома нет, на форуме собралась толпа людей, разыскивавших главу государства. Одни предполагали, что он бежал, как то и было на самом деле, другие — что он убит из-за происков римлян, и это особенно возмущало толпу. На лицах людей выражались самые несходные чувства, как и бывает, когда государство расколото разногласиями, а граждане сочувствуют кто одной стороне, кто другой. Наконец пришла весть, что Ганнибала видели в Керкине» [Т. Liv., XXXIII, 48, 9—11].

Римские послы на заседании карфагенского сената — Совета 104-х обвинили Ганнибала в том, что тот подталкивал ранее к войне с Римом македонского царя Филиппа, ведёт направленные против Рима переговоры с се-левкидским царём Антиохом и этолийским союзом, а вдобавок ко всему ещё и замышляет мятеж в самом Карфагене. Изложив эти обвинения, римские послы потребовали немедленной выдачи Ганнибала. Карфагенские сенаторы тут же согласились, заявив, «что сделают всё, что бы ни сочли правильным римляне» [Т. Liv., XXXIII, 49, 3]. Но было уже поздно. «Ганнибал же, — как сообщает Тит Ливий, — благополучно добрался до Тира — там, у основателей Карфагена, он был принят как прославленный соотечественник, со всеми возможными почестями» [Т. Liv., XXXIII, 49, 5].

На этот раз Ганнибал покинул свой Карфаген уже навсегда. В борьбе с Римом ему уже не удастся достигнуть таких блистательных успехов, как прежде, но ещё несколько лет он как мог досаждал своему извечному врагу.

Из Тира Ганнибал направился к селевкидскому царю Антиоху III «Великому», готовившемуся к войне с Римом, и сумел стать одним из его ближайших советников. Ганнибал убеждал царя начать войну против Рима в Италии, объясняя, что только так можно истощить ресурсы Рима и добиться победы, однако убедить так и не смог. То ли Антиох побоялся поручить ведение войны Ганнибалу, опасаясь, что в этом случае победа укрепит не его царство, а Карфаген? То ли позавидовал чужой славе и решил, что сам, добившийся уже многих побед на Востоке, сможет вести войну ничуть не хуже Ганнибала, уже битого римлянами? Никто точно не знает причин охлаждения отношений между Антиохом и Ганнибалом, но перед самой войной Ганнибал потерял доверие царя, и когда в 192 г. до н. э. Антиох III начал войну против Рима, Ганнибалу было поручено всего лишь командование небольшой эскадрой. Его полководческий талант остался невостребованным.

Войска Антиоха III терпели одно поражение за другим. Через четыре года война была окончательно проиграна. Понимая, что при заключении мира римляне потребуют его выдачи, Ганнибал, как пишет римский историк Корнелий Непот, «страшась быть выданным врагу, что и случилось бы, если бы он не остерёгся, удалился в город Гортиний на Крите» [Nepos «Hannib.», 9].

Крит мог служить Ганнибалу только временным укрытием, и побег на Крит был нужен Ганнибалу лишь потому, что ему необходимо было срочно покинуть царство Антиоха и «поразмыслить, куда деваться дальше» [Nepos «Hannib.», 9]. Однако даже короткое пребывание на Крите могло закончиться для Ганнибала весьма печально ещё до того, как до него добрались бы римляне. «Тут этот самый хитрый человек на свете заметил, что угодит в большую беду, если не придумает какой-нибудь выход. Дело в том, что он привёз с собой большие богатства и знал, что слух о них уже распространился. Тогда он придумал такой способ: взял множество амфор и наполнил их свинцом, присыпав сверху золотом и серебром. Эти сосуды в присутствии знатнейших граждан он поместил в храме Дианы, притворясь, будто вверяет своё состояние честности критян. Введя их в заблуждение, все свои деньги засыпал он в медные статуи, что привёз, и бросил эти фигуры во дворе дома» [Nepos «Hannib.», 9]. После этого он смог беспрепятственно покинуть остров, причём вместе со своими сокровищами, которые смог спокойно забрать, так как обманутые критяне полагали, что все основные сокровища Ганнибала остались в храме, и охраняли именно их, а за брошенными во дворе дома Ганнибала статуями не следили.

Анализируя рассказанное Корнелием Непотом, становится ясно, что алчность критян отнюдь не явилась неожиданностью для изощрённого в интригах Ганнибала, а применённый им вариант вывоза ценностей заранее был тщательно продуман и не менее тщательно подготовлен. И свинец, и нужное количество статуй и амфор соответствующего размера были приобретены заранее, иначе избежать утечки информации было бы невозможно.

На то время это была, можно сказать, идеально проведённая операция по тайной переброске крупных денежных средств.

Ещё несколько лет Ганнибал переезжал из одной малоазийской страны в другую «и после долгих странствий, — как пишет Плутарх, — нашёл наконец пристанище в Вифинии, при дворе царя Прусия, и в Риме об этом все знали, но никто не обращал внимания на бывшего врага — бессильного, старого и оставленного счастьем» [Plutarh «Т. Flamin.», 20].

Надо сказать, что Ганнибал обосновался именно в Вифинии отнюдь не случайно. Царь Прусий воевал с союзником римлян, пергамским царём Евменом, и Ганнибал сумел помочь Прусию одержать победу над флотом Евмена в одном из морских сражений. Вифинский царь не прочь был иметь под рукой столь опытного полководца и подарил Ганнибалу поместье, где тот соорудил себе нечто среднее между укреплённой усадьбой и небольшой крепостью. Однако Плутарх явно ошибается, говоря, что все в Риме знали о местонахождении Ганнибала, но не обращали внимания, считая его старым и бессильным. Ганнибалу было около 63 лет[135], и его ещё рано было списывать со счетов — случалось, что полководцы успешно командовали войсками и в более преклонном возрасте. Правдой было лишь то, что римляне действительно не столь усердно следили за Ганнибалом, как во времена второй Пунической войны и во времена, когда он был одним из суфетов Карфагена, а затем одним из приближённых царя Антиоха III. Пользуясь этим, Ганнибалу удалось частыми переездами сбить римлян со следа, и, возможно, он надеялся, что о нём действительно забудут.

Но если даже часть римлян и готова была забыть и простить Ганнибала, забыть и простить готовы были далеко не все. Ганнибал это понимал, как прекрасно понимал и то, что, если Рим потребует от Вифинии его выдачи, вифинский царь вынужден будет это сделать. Поэтому, даже будучи другом и гостем вифинского царя, Ганнибал заранее старался подготовить пути для бегства. Во всяком случае, как пишет тот же Плутарх, «он никогда не доверял слабовольному Прусию и опасался римлян, а потому устроил семь подземных ходов, которые из его комнаты расходились под землёй в разных направлениях и кончались тайными выходами вдали от дома» [Plutarh «Т. Flamin.», 20].

Беспокоился Ганнибал не зря. В конце концов слухи о его нахождении в Вифинии просочились, и прибывший в 183 г. до н. э. в Вифинию для разбирательства конфликта между Вифинией и Пергамом римский посол, проконсул Тит Квинкций Фламинин, потребовал выдачи Ганнибала, «г/ хотя Прусий неоднократно и горячо просил за изгнанника, нашедшего у него убежище, и своего друга, Тит не уступил» [Plutarh «Т. Flamin.», 20].

Несмотря на заранее принятые меры, бежать Ганнибалу на этот раз не удалось: «услышав о требовании Тита, он попробовал спастись, воспользовавшись подземным ходом, но повстречал царскую стражу и решил покончить с собой» [Plutarh «Т. Flamin.», 20].

Античные историки по-разному рассказывают о том, как римлянам стало известно о том, что Ганнибал находится в Вифинии. Корнелий Непот пишет, что «в Риме послы Прусия обедали у бывшего консула Тита Квинкция Фла-минина, и, когда за столом был упомянут Ганнибал, один из них сказал, что тот находится во владениях Прусия. На следующий день Фламинин доложил об этом сенату» [Nepos «Hannib.», 12]. Затем в Вифинию было сразу же послано посольство во главе с Титом Квинкцием Фламинином с требованием немедленно выдать Ганнибала. Плутарх, в отличие от Корнелия Непота, утверждает, что о Ганнибале Фламинин случайно узнал в Вифинии. По его словам, «Гит, посланный сенатом к Прусию по каким-то делам, увидел Ганнибала и разгневался» [Plutarh «Т. Flamin.», 20]. Версии Плутарха и Корнелия Непота сходятся лишь в том, что о месте нахождения Ганнибала римлянам стало известно совершенно случайно. Однако сами рассказы Плутарха и Корнелия Непота начисто опровергают такую возможность.

Мог ли Ганнибал, заранее подготовив семь подземных ходов для возможного бегства, зная, что в Вифинию прибыло римское посольство, попасться на глаза римскому послу? Конечно же, нет! Могли ли послы царя Прусия, отправленные в Рим, быть глупцами? Нет! Послами всегда назначали людей, умеющих взвешивать каждое своё слово и умеющих не говорить лишнего.

Другое дело, что вифинские послы в Риме могли признать, что Ганнибал находится в Вифинии, если на переговорах римляне поставили их перед фактом, что им об этом известно. В этом случае послам ничего другого не оставалось, как говорить, что Ганнибал уже стар, немощен и царь принял его всего лишь из жалости, не думая, что этим вызовет недовольство Рима. Точно так же оправдывался бы и сам царь Прусий, если бы римляне впервые заговорили о Ганнибале лишь в Вифинии.

Так что требование к вифинцам о выдаче Ганнибала могло впервые прозвучать и в Риме, и столице Вифинии, но произошло всё отнюдь не случайно. Нужные сведения были добыты римской разведкой. Да и то, что послом в Вифинию был послан не кто-нибудь, а сам Тит Квинкций Фламинин, разгромивший несколькими годами ранее македонского царя Филиппа Пятого в битве при Киноскефалах и обеспечивший доминирование Рима над всеми государствами Греции, тоже не было случайностью. Даже само присутствие этого полководца намекало вифинскому царю Прусию на то, что будет с Вифинией в случае ослушания.

Во всём этом чувствовались согласованные действия римских разведчиков и римских дипломатов.

Что же касается того, почему, несмотря на все свои уловки, Ганнибалу на этот раз так и не удалось бежать, наиболее верную, пожалуй, версию даёт Тит Ливий. В отличие от Корнелия Непота и Плутарха, Тит Ливий вообще не стал рассказывать о том, как римлянам стало известно, где укрылся Ганнибал, но то, как и почему он был захвачен, описал точно. По его словам, как только прибывший послом в Вифинию проконсул Тит Квинкций Фламинин упрекнул царя, что тот укрывает давнего заклятого врага Рима, «Прусий, чтобы угодить Фламинину, сам решил выдать ему или убить Ганнибала, — как бы то ни было, после первой же их встречи воины Прусия были посланы стеречь дом полководца. Ганнибал был готов к такому исходу: он слишком хорошо знал, как ненавидят его римляне, и успел убедиться в непостоянстве Прусия, а потому, узнав о приезде Фламинина, понял, что настал роковой для него час. Чтобы легче бежать, когда грянет опасность, он заранее позаботился устроить в своём доме семь выходов, в том числе и несколько потайных. Но от царей ничего не укроешь: дом был окружён столь плотным кольцом, что ускользнуть оттуда было решительно невозможно» [Т. Liv., XXXIX, 51, 3–5]. Таким образом, по мнению Тита Ливия, побег провалился из-за того, что за Ганнибалом ещё ранее приглядывала тайная служба вифинского царя.

Историкам остаётся лишь догадываться, как удалось стражникам узнать о тайно прорытых ходах. Возможно, сведения об этом добыла тайная служба вифинского царя, возможно и то, что царю сообщил об этом Тит Квинкций Фламинин, заранее получивший эти сведения от римских разведчиков и потребовавший от царя принять все меры к недопущению побега. Но, как бы там ни было, помня о предыдущих побегах и изворотливости Ганнибала, на этот раз при его поимке преследователями было учтено всё — стражей были заняты все семь тайно прорытых выходов. «Когда царские стражники ворвались в переднюю, Ганнибал пытался бежать чёрным ходом, но убедившись в том, что он перекрыт, потребовал заранее приготовленный яд» [Т. Liv., XXXIX, 51, 3].

4. Как бежал из Рима царевич Деметрий — будущий царь государства Селевкидов Деметрий I Сотер

Образовавшееся в 312 г. до н. э. государство Селевкидов, получившее своё название по имени своего первого царя Селевка I «Никатора», в IV–III вв. до н. э. стало самым большим из всех эллинистических царств, образовавшихся в результате распада державы Александра Македонского. В состав этого царства вошли почти все азиатские владения Александра Македонского от Индии до Средиземного моря. Но Селевкиды мечтали о большем — владеть не меньшим царством, чем владел некогда Александр Македонский, а для этого необходимо было подчинить Египет, Македонию, Грецию и Фракию. Но и цари Македонии и Египта, являвшиеся потомками полководцев Александра Македонского, мечтали о том же. Да и другие правители никак не желали уступать кому бы то ни было свою власть. Долгое время соперничество между ними приводило лишь к многочисленным и кровавым войнам, ослаблявшим все эти государства. Однако в начале II в. до н. э. селевкидский царь Антиох III «Великий» оказался очень близок к тому, чтобы осуществить давнюю мечту своих предков. Сначала он подавил возникшие при его предшественниках беспорядки в азиатских владениях Селевкидов, а затем вторгся на Балканы, подчинив себе Фракию и часть Греции. Однако планам Антиоха III помешал новый игрок, появившийся тогда в Восточном Средиземноморье. Этим игроком стал Рим. Соперничество Рима и государства Селевкидов за контроль над Балканами переросло в 192 г. до н. э. в войну. Потерпев несколько поражений, царь Антиох III «Великий» вынужден был в 188 г. до н. э. подписать в городе Апамее мирный договор, по которому отказался не только от своих претензий на Фракию и Грецию, но и от всех своих владений в западной части Малой Азии, а также вынужден был заплатить римлянам большую контрибуцию и предоставить заложников. Он также обязался не иметь более 12 боевых кораблей и не держать слонов. Через год Антиох III умер, но его сын, Селевк IV, ставший в 187 г. до н. э. царём, всеми силами старался поддерживать мир с Римом, убедившись в военном превосходстве римлян. Для поддержания мира он даже отправил в Рим своего малолетнего сына Деметрия, вернув оттуда своего младшего брата.

В 175 г. до н. э. Селевк IV был убит заговорщиками. Царём стал его брат, Антиох IV «Эпифан», Деметрий же продолжал жить в Риме в качестве заложника. Но в 164 г. до н. э. во время одного из походов внезапно скончался и Антиох IV. Старшему сыну Антиоха IV, Антиоху V «Эвпатору», было всего 9 лет, но вельможи провозгласили царём именно его.

Деметрий же к тому времени был уже взрослым. Как пишет Полибий, царевич и раньше жаловался, что «не был обязан оставаться заложником на месте детей Антиоха. Однако до поры до времени Деметрий сидел спокойно потому главным образом, что был слишком юн и на какое-либо дело бессилен. Зато теперь, по достижении полной зрелости, он явился перед сенатом с настоятельной просьбой отпустить его домой на царство как имеющего больше прав на власть, нежели сыновья Антиоха. Очень много доводов приводил Деметрий в пользу своего ходатайства, но больше всего угодил он слушателям тем, что назвал вдруг Рим своим отечеством и кормильцем, что сыновей сенаторов величал своими братьями, а самих сенаторов отцами, так как он явился в Рим ещё ребёнком, а теперь имел двадцать три года от роду» [Polib., XXXI, 12, 2–6].

Будь Деметрий не царевичем, а просто наследником, вопрос, безусловно, решился бы в его пользу, но дело шло не просто о наследстве, а о наследовании государства, хотя и побеждённого Римом, однако достаточно крупного и могущественного. Это и предопределило ответ римского сената. «Хотя речью Деметрия все присутствующие и были тронуты, однако во внимание к государственным выгодам сенат определил удержать его в Риме, а оставшемуся в Азии отроку помогать утвердиться во власти» [Polib., XXXI, 12, 6].

Подоплёка отказа была проста и ясна не только римлянам. «Как мне кажется, — писал очевидец тех событий, греческий историк Полибий, — сенат поступил так оттого, что опасался цветущих лет Деметрия, и для Римского государства находил более выгодным детский возраст и бессилие отрока, наследовавшего царство. Что таковы были расчёты сената, подтверждается нижеследующими событиями. Немедленно он выбрал послами Гнея Октавия, Спурия Лукреция и Луция Аврелия и поручил им устроить сирийское[136] царство согласно его указаниям; ибо, говорили сенаторы, там нет никого, кто мог бы воспротивиться их распоряжениям', царь — ещё отрок, а стоящие у кормила правления люди рады, что царство не передано Деметрию; они были уверены, что римляне передадут царство ему. Посольству Гнея и товарищам, отправлявшимся в путь, приказано было прежде всего предать огню палубные суда, потом перерезать жилы слонам и вообще всеми способами расстраивать силы царства» [Polib., XXXI, 12, 7—12].

Государство Селевкидов давно уже пребывало в мире с Римом. Пока у власти находились взрослые сыновья Антиоха III, римляне не выдвигали к Селевкидам новых претензий. Правда, римляне воспрепятствовали воинственному Антиоху IV захватить Египет, но не возражали против его экспансии на Восток. Они даже смотрели сквозь пальцы на то, что Антиох IV, проведший ряд успешных войн со своими восточными соседями, вновь стал использовать слонов — это не представляло угрозы для Рима, и в Антиохии давно уже думали, что введённый Апамейским договором запрет на использование слонов забыт. Требовать же полного уничтожения селевкидского флота у римлян вообще не было никаких оснований. Таким образом, претензии римлян были необоснованны и чрезмерны. Однако сирийские вельможи, оказавшиеся у кормила правления при малолетнем царе, и не думали противиться, а безоговорочно выполнили все требования, так как личное благополучие ценили гораздо выше благополучия вверенного им государства. И всё же в царстве нашлись люди, которых возмутило столь бесцеремонное вмешательство. В конце 163 или в начале 162 г. до н. э. неизвестными лицами был убит глава римского посольства — Гней Октавий. Полибий не сообщает об обстоятельствах его гибели, но об этом кое-что рассказывает другой античный автор, Аппиан: «Грустное зрелище представляло избиение ручных и редких животных и сожжение кораблей. Некий Лептин в Лаодикее, не выдержав этого зрелища, убил Гнея Октавия, главу этого посольства, когда он находился в гимнасии» [Appian «Syr.», 46].

Гнею Октавию были устроены пышные похороны, а в Рим тут же явились послы от Антиоха V «Эвпатора», вернее от его опекунов, уверявшие, что «царские друзья не принимали в этом злодеянии никакого участия» [Polib., XXXI, 19, 2–3], но римский сенат не спешил их принять. У Деметрия затеплилась надежда на то, что сенат может пересмотреть своё решение о признании царём малолетнего Антиоха V «Эвпатора» и разрешит ему вернуться и принять царство. На крайний же случай, если римляне вновь откажут ему в разрешении на выезд, Деметрий стал подумывать о побеге.

Редко случается так, что о каком-то событии, тем более о побеге, происшедшем почти за двадцать два столетия до нас, можно узнать от очевидцев, да ещё и иметь возможность увидеть не придуманные современным художником, а сделанные в те самые годы, с натуры, изображения главных действующих лиц. Однако изображения всех вышеперечисленных селевкидских царей сохранились, а о том, какие обстоятельства предшествовали побегу, что толкнуло Деметрия на побег, и о том, как этот побег был организован, рассказал один из его вдохновителей и организаторов — Полибий. Он был не только выдающимся историком, но и крупным государственным деятелем Ахейского союза. Его отец, Ликорт, четырежды занимал должность союзного стратега — главного военачальника объединённых войск государств, входивших в Ахейский союз, — весьма влиятельное объединение ряда полисов и городов-государств Южной Греции. Ахейский союз с 212 по 205 г. до н. э. вёл с Римом войну, но затем вынужден был принять сторону римлян и даже воевать на стороне римлян против Македонии. Какое-то время ахейцы получали даже пользу от союза с Римом: владения Ахейского союза увеличились, правда, ненадолго, очень скоро Рим принялся подминать ахейцев под себя. Полибий рано начал участвовать в политической жизни. В 180 г. до н. э. он вместе со своим отцом, Ликортом, был послом Ахейского союза в Египте. Назначение это было не только важным, но и почётным, так как Полибию тогда не было ещё 30 лет, и по греческим канонам считалось, что он не достиг ещё совершеннолетия. Наверное, со временем Полибий мог бы занимать не меньшие должности, чем его отец. Но в 167 г. до н. э. взаимоотношения Ахейского союза и Рима обострились. Четырьмя годами раньше, в 171 г. до н. э., римляне начали войну против Македонии. В 168 г. до н. э. македонские войска были разгромлены в битве при Пидне, а Македония присоединена к Риму в качестве провинции. Но как только римляне разделались с Македонией, они тут же обвинили ахейцев в том, что те сочувствовали македонскому царю Персею. Чтобы избежать войны и верного поражения, ахейцы вынуждены были отправить в Рим тысячу своих наиболее видных граждан. В числе заложников был и Полибий. Разрешения вернуться заложники ждали долго и дождались этого разрешения очень немногие. Как пишет об этом в своём «Описании Эллады» Павсаний, получив заложников, римляне «разослали их по городам Этрурии, и хотя ахейцы не раз посылали различные посольства и мольбы об этих людях, римляне не обращали на них никакого внимания» [Paus., УП, 10, 11], и лишь «через 17 лет триста ахейцев или даже меньше, которые ещё оставались в Италии, были отпущены — римляне думали, что они достаточно уже наказаны. Но те, которые бежали, тотчас ли во время пути, когда их отправляли в Рим, или потом из городов, в которые они были посланы римлянами, — все они без всякого разговора, если бывали схвачены, подвергались казни» [Paus., УП, 10, 11–12].

В отличие от многих других заложников, у Полибия в Риме нашлись могущественные защитники — Квинт Фабий Максим и особенно Публий Корнелий Сципион Эмилиан «Африканский» Младший, с которым Полибий дружил затем всю жизнь и которого сопровождал в ряде походов. Благодаря заступничеству этих людей Полибий не был сослан в захолустье, а оставался в Риме и не испытывал излишних притеснений. Там он начал работать над своей «Всеобщей историей». К 162 г. до н. э. Полибий уже 5 лет пробыл в Риме, будучи, наряду с Деметрием, одним из немногих заложников, обладавших и связями, и достаточной свободой передвижения в пределах Рима и окрестностей. С кем мог ещё посоветоваться Деметрий, как не с таким же родным по крови собратом по несчастью, да ещё и умудрённым опытом и почти равным себе по рангу, тем более что Деметрий и Полибий были хорошо знакомы?

Неудивительно, что, как пишет сам Полибий, узнав об убийстве римского посла, «встревоженный дошедшими до него вестями, Деметрий тотчас призвал к себе Полибия и, не зная что делать, спросил его, не обратиться ли ему ещё раз к сенату с своими нуждами. Полибий советовал не спотыкаться дважды об один и тот же камень, полагаться в своих расчётах только на себя и принять решение, достойное царского звания', самые обстоятельства дают ему много указаний как действовать[137]. Деметрий понял, что значат эти слова, и в то время промолчал; но спустя немного времени он посоветовался с одним из друзей, Аполлонием. Благодушный и очень юный Аполлоний советовал испытать сенат ещё раз, в том убеждении, как он сам пояснял, что если сенат без всякого основания лишил его царского престола, то он по крайней мере освободит его из состояния заложника', ибо нелепо, чтобы отрок Антиох наследовал царскую власть, а Деметрий оставался бы за него заложником. Поддавшись увещеваниям друга, Деметрий снова явился в сенат и убеждал сенаторов хотя бы избавить его от заложничества, если уж они решили оставить царскую власть за Антиохом. Несмотря на всю настойчивость его просьбы, сенат не изменил принятого решения. Иначе и быть не могло, так как раньше он решил сохранить власть за отроком вовсе не потому, чтобы не признавал справедливости просьбы Деметрия, но потому, что этого требовали его собственные выгоды; общее положение дел осталось без перемены, а потому, понятно, и сенат должен был остаться при прежнем решении» [Polib., XXXI, 19, 4—12].

Деметрий понял, что единственное, что может избавить его от вечного плена, — это побег. Даже находясь в Риме, Деметрий постоянно был в курсе дел в своей стране. Незадолго до второго обращения Деметрия в сенат из Сирии прибыл посланный туда воспитатель Деметрия Диодор. «Как человек хитрый, близко ознакомившись с положением Сирии, он рассказал Деметрию, что в стране вследствие убийства Гнея[138] царит смута, что народ недоверчиво относится к Лисию и его единомышленникам[139], а сии последние в свою очередь не доверяют народу, что, по убеждению сената, злодеяние над его послами изошло от царских любимцев, а потому теперь самое удобное время захватить власть в свои руки. Ибо сирийцы, продолжал он, тотчас произведут государственный переворот в его пользу, хотя бы он появился в сопутствии единого раба, а сенат и не подумает помогать Лисию и его друзьям, когда они совершили такое злодеяние» [Polib., XXXI, 20, 3–6].

Откладывать в этих условиях побег или отказаться от него значило для Деметрия потерять последние шансы на царский венец, а возложить себе на голову царский венец он мечтал слишком давно, чтобы от этого отказаться. «Приняв такое решение, Деметрий призвал Полибия, открыл ему свой план, просил участвовать в задуманном предприятии и вместе с ним придумать способ бегства» [Polib., XXXI, 20, 7].

Дело было рискованное, но Полибий не выдал царевича и согласился помочь. Случилось так, что в Риме в это время находился посол египетского царя Птолемея VI, Менилл. «С этим самым Мениллом Полибий поддерживал раньше дружеские отношения, исполненные взаимного доверия, и считал его человеком пригодным для предстоящего дела, а потому поспешил охотно представить Менилла Деметрию. Принятый в сообщество, Менилл обещал приготовить судно и всё нужное для отъезда морем. В устье Тибра он нашёл стоящим на якоре карфагенский корабль, который был предназначен для переправы жертвенных предметов, и нанял его» [Polib., XXXI, 20, 9—12]. Это было одно из тех судов, на которых карфагеняне традиционно отправляли ежегодные дары в жертву своим верховным богам, главные храмы которых находились в Тире, колонисты из которого и основали некогда Карфаген. Поскольку отправление таких даров происходило ежегодно, а дары в главные храмы своих богов отправляли не только жители Карфагена, но и карфагеняне, жившие по своим торговым делам в Италии, маршрут корабля не мог вызвать у римлян никаких подозрений, но Тир, хотя и обладал некоторой автономией, находился в вассальной зависимости от Селевкидов, да и до Антиохии, куда и стремился попасть Деметрий, от Тира было рукой подать.

«Когда владелец судна был совершенно готов, Деметрий, которому оставалось собраться в путь, послал своего воспитателя в Сирию послушать и посмотреть, что делается в народе» [Polib., XXXI, 21, 1]. Как «человек хитрый» и опытный, Диодор идеально подходил для этой миссии, и подобной работой уже занимался в свою предыдущую поездку. Отправить же его было несложно, так как Деметрию не возбранялось посылать куда-либо, в том числе и на родину, своих слуг. Никого в Риме не взволновало то, что воспитатель Деметрия, только что возвратившийся из Сирии, отплыл туда вновь. Римляне зорко следили лишь за тем, чтобы сам царевич не покидал Италию. Теперь настало время отправляться в путь и самому Деметрию. Любая случайность, любой донос, даже донос раба, могли не только сорвать все планы, но и грозили жизни, если уж не самого Деметрия, которого в случае поимки, скорее всего, стали бы содержать значительно строже, то, во всяком случае, для его сообщников, которых бы казнили. И всё же бежать без помощи нескольких помощников было невозможно.

Деметрий помимо Полибия, Менилла и своего воспитателя Диодора, посланного встречать его в Сирию, посвятил в свои планы лишь своего друга Аполлония и двух его братьев. В выборе друзей он не ошибся. Никто из них его не предал. Однако, кроме не желавших его отпускать римлян и возможных доносчиков, у Деметрия был ещё один «враг», который мог помешать задуманному и сорвать побег — Деметрий любил выпить, а выпивка нередко рушит любые планы. Однако тут Деметрия подстраховал Полибий:

«Накануне дня, условленного с матросами, предположен был у одного из друзей Деметрия прощальный пир; у себя устроить пиршество нельзя было, потому что Деметрий имел обыкновение приглашать к столу всех своих близких. Соумышленники должны были по окончании пиршества направиться от дома к судну, каждый в сопровождении одного раба; остальных они отправили в Анагнии, обещая встретиться с ними на следующий день. Случилось так, что Полибий по причине болезни лежал в это время в постели, но знал всё, что делается, так как Менилл не переставал доставлять ему сведения о ходе предприятия. Полибий опасался, как бы пиршество не затянулось по вине Деметрия, склонного к попойкам и слишком ещё легкомысленного, и как бы отъезд их вследствие пьянства не расстроился. Поэтому он написал коротенькое письмо и, запечатав своей печатью, с наступлением вечера отправил его с рабом, которому приказал вызвать Деметриева виночерпия и отдать ему письмецо, не говоря, кто он и от кого, и только сказать, чтобы он вручил записку Деметрию для немедленного прочтения. Всё так и случилось. Деметрий получил письмо и прочитал. В нём содержались следующие изречения: «Ретивый уносит с собою добро нерадивого»; «Почь благодетельна всем, особенно отважным»; «Решайся, дерзай, действуй, терпи неудачу, Эпитих: всё лучше, чем упадок духа»; «Трезвость и недоверчивость — основы рассудка»» [Polib., XXXI, 21, 4—12].

Не исключая того, что письмо может быть перехвачено, Полибий выражался иносказательно, да и сама болезнь Полибия могла быть вымышлена дабы обеспечить собственное алиби, хотя Полибий в этом и не признаётся. Но посланное Полибием письмо достигло цели: «По прочтении письма Деметрий понял смысл намёков, догадался, от кого оно, сделал вид, что ему нездоровится, и вышел из-за стола в сопровождении друзей. Возвратившись к себе в дом, Деметрий отправил в Анагнии тех из слуг, которых считал непригодными, и велел дожидаться его под Цирцеем с сетями и собаками: там он любил охотиться на кабанов, там же завязалось впервые и знакомство с Полибием. Вслед за сам он открыл свой замысел Никанору и друзьям его и просил их о помощи в задуманном деле. Все приняли его предложение с радостью. Тогда он просил их вернуться в свои жилища и отдать приказание рабам выходить к утру в Анагнии и дожидаться с собаками под Цирцеем, самим захватить с собою дорожное одеяние и возвращаться к нему, сказав слугам, что на следующий день в указанном месте они найдут их вместе с Деметрием. Когда всё было сделано так, как нами рассказано, соучастники ночью направились к Остии, что в устье Тибра. Впереди на корабле шёл Менилл и в беседе с перевозчиками рассказывал, что получил от царя известие, которое вынуждает его оставаться до поры до времени в Риме, вместо этого вернейших из юношей отправить к царю, дабы он мог узнать от них всё, касающееся брата[140]. Вот почему сам он на корабль не взойдёт, а юноши, которым надлежит отъехать, прибудут на место около полуночи. Для перевозчиков такая перемена была безразлична, потому что они в самом начале получили условленную плату за провоз и давно уже имели всё наготове к переправе. К концу третьей смены прибыл к Остии Деметрий со своими приближёнными в числе восьми человек, тут же были пять взрослых рабов и три мальчика. Менилл поговорил ещё с ними, показал заготовленное продовольствие и заботливо передал их владельцу корабля и перевозчикам. Наконец они взошли на судно, а кормчий на рассвете снялся с якоря и вышел в море, решительно ничего не подозревая, как будто он перевозил несколько человек воинов от Менилла к Птолемею» [Polib., XXXI, 22, 1 — 13].

Побег был осуществлён, можно сказать, идеально. «В Риме на следующий день никому не пришло на мысль искать Деметрия и его спутников. Оставшиеся в городе думали, что Деметрий отправился в Цирцей, а те, что были в Анагниях, пошли туда же в уверенности, что найдут там Деметрия. Таким образом, побег его оставался совершенно неизвестным, пока один из рабов, наказанных плетью в Анагниях, не вздумал бежать в Цирцей, где он рассчитывал найти Деметрия, — и не нашел. Тогда он устремился обратно в Рим в надежде встретиться с ним в пути и, не нашедши его нигде, сообщил о том римским друзьям Деметрия и оставшимся дома слугам. Только на четвёртый день по отъезде стали искать Деметрия и догадались о случившемся. На пятый день рано собрался сенат по этому поводу, но Деметрий был тогда уже по ту сторону Сицилийского пролива. От преследования сенаторы отказались, во-первых, потому, что беглец, по их соображениям, был уже далеко, ибо ветер благоприятствовал ему, и потому ещё, что при всём желании не могли бы настичь его» [Polib., XXXI, 23, 1–9].

Немедленно начинать войну из-за ослушания Деметрия не входило в планы римлян. Через несколько дней после того, как в Риме узнали о бегстве царевича, римский сенат, как пишет Полибий, направил посольство во главе с Тиберием Гракхом, Луциеем, Лентулом и Сервилием Главцией, «которое должно было прежде всего собрать сведения о состоянии Эллады, потом отправиться в Азию для наблюдения, что вышло из побега Деметрия, разузнать настроение прочих царей (тут Полибий имеет в виду прежде всего царей Понта, Вифинии, Пергама и Каппадокии — В. Д.) и уладить отношения между ними и галатами (одним из воинственных народов Малой Азии, часто враждовавших в те годы с соседями — В. Д.)» [Polib., XXXI, 23, 10–11].

Что же касается Деметрия, о дальнейшей судьбе которого можно узнать из книг Аппиана, то по прибытии на родину он был радостно встречен народом и легко завладел престолом. Правил Деметрий довольно жёстко: по его приказу тут же были убиты свергнутый Антиох V «Эвпатор», несмотря на своё малолетство и родство с Деметрием[141], и опекун юного Антиоха Лисий. Власть Деметрия попытались оспорить некий Гераклид и наместник Вавилонии Тимарх, однако Деметрий сумел быстро изгнать Гераклида, а Тимарха уничтожил. Вынужденные поддерживать ранее Тимарха вавилоняне тут же поспешили признать нового царя и, сетуя на то, что Тимарх якобы управлял ими крайне плохо, провозгласили Деметрия Деметрием «Сотером» (Деметрием «Спасителем»),

По словам Аппиана, «укрепившись на престоле, Деметрий послал римлянам в знак благодарности за обращение с ним во время заложничества золотой венок ценою в 10 тысяч золотых, и Лептина, убийцу Октавия» [Appian «Syr.», 47]. Поскольку Деметрий быстро утвердился в своих владениях и поскольку другие цари признали его права, а также учитывая то, что Деметрий проявлял полную лояльность к Риму, римский сенат счёл ненужным затевать войну, но одновременно надолго сохранил предлог для объявления войны, если бы того потребовали изменившиеся обстоятельства, — «римляне венок приняли, Лептина же не взяли, конечно, как бы сохраняя для подходящего случая это обвинение против сирийцев» [Appian «Syr.», 47].

Лавируя между интересами Рима и интересами своей собственной страны, Деметрию I «Сотеру» удалось пробыть царём государства Селевкидов вплоть до 150 г. до н. э.

5. Как случился и к чему привёл побег из Рима македонянина Андриска, выдававшего себя за сына царя Персея

В течение нескольких столетий Македония играла видную роль в средиземноморской политике. Особенно возвысилась Македония в IV в. до н. э., когда царю Македонии Филиппу II «Одноглазому», правившему с 359 по 336 г. до н. э., удалось окончательно завершить объединение самой Македонии, а также покорить Грецию и Фракию, а его сын и преемник, Александр Македонский, продолжив дело отца, завоевал огромное Персидское царство и сумел дойти до Средней Азии и Индии. Македония стала самым крупным и самым могущественным государством античного мира. Но Александр внезапно умер, а его наместники — диадохи — перессорились и тут же принялись воевать между собой. В ходе этих войн власть над Македонией досталась Антигону I, сумевшему основать собственную новую династию македонских царей. И ему, и его потомкам приходилось вести много войн. Иногда им удавалось контролировать не только Македонию, но и значительную часть Греции и Малой Азии, однако в III в. до н. э. Македония столкнулась с Римом, и это столкновение оказалось для неё губительным. Все три войны с Римом (в 215–205, 200–197 и 171–168 гг. до н. э.) были неудачными для Македонии. Первые две войны закончились потерей части владений и уплатой громадных контрибуций, а третья война с Римом завершилась полной катастрофой. После сокрушительного поражения македонян в 168 г. до н. э. в битве при Пидне царь Персей сдался, а страна была разделена на четыре зависимых во всём от Рима протектората.

Царю Персею не было даже предоставлено право на почётный плен. Его вместе с тремя его малолетними сыновьями провели по улицам Рима во время триумфа сокрушившего Македонию римского полководца Эмилия Павла, а затем отправили в заточение в город Альбу[142], где он и умер после шести лет заточения. Через два года после отца в Альбе умер и едва достигший совершеннолетия старший сын Персея, Филипп. Нельзя с полной достоверностью сказать, правдивы ли были поползшие по Италии слухи о том, что и Персей, и Филипп были отравлены, но скоро и остальных детей Персея постигла та же участь — потенциальные претенденты хотя бы на часть бывших своих владений не были нужны никому. Род македонских царей пресёкся.

Казалось, никто уже не посмеет оспаривать власть Рима над Македонией, но в 150 г. до н. э. такой смельчак всё же нашёлся. Им стал «некий Андриск, человек тёмного происхождения, называвший себя Филиппом и выдававший себя за сына царя Персея» [Т. Liv. «Perioh.», XLIX], Как пишет Тит Ливий, Андриск «рассказывал, будто рождён Персеем от наложницы и был отдан на воспитание какому-то критянину, чтобы в превратностях войны, которую он (Персей) вёл с римлянами, сохранилось хотя бы семя от царского корня; воспитывался он в Адрамиттии[143] до двенадцати лет, не зная своего происхождения и считая воспитателя своим отцом; и лишь когда тот занемог и почувствовал, что близок конец, то раскрыл ему его происхождение и дал ему грамоту с печатью царя Персея, оставленную для мнимой его матери с тем, чтобы передать сыну, когда тот станет взрослым, а до этого времени во что бы то ни стало сохранять дело в глубокой тайне. Теперь, когда он подрос, ему передавалась эта грамота, в которой отец оставлял сыну два зарытых клада» [Т. Liv. «Perioh.», XLIX], Пергамский царь Евмен, которому принадлежал тогда город Адрамиттий, во время войны Македонии с Римом воевал на стороне римлян. Поэтому приёмная мать Андриска умолила его «бежать из этих мест, пока слухи не дошли до царя Евмена, который был Персею врагом, и тот не подослал к нему убийц. Испуганный этим, он бежал в Сирию, надеясь получить помощь от Деметрия, и там впервые решился открыть перед всеми, кто он такой» [Т. Liv. «Perioh.», XLIX],

Помощи Лжефилипп не получил. Деметрию I «Сотеру» был нужен мир с Римом, а не война. По приказу Деметрия, Андриск был тут же схвачен и доставлен в Рим. Но тут произошло нечто удивительное, ибо самозванцу удалось то, что не смогли сделать ни царь Персей, ни его сыновья: Андриск «тайно бежал, собрал вокруг себя много народа, принимавшего его выдумку за правду, и с этим войском захватил всю Македонию, в иных местах силою, а в иных с согласия местных жителей» [Т. Liv. «Perioh.», XLIX],

Тит Ливий посвятил событиям, связанным с появлением Лжефилиппа, значительную часть своей книги XLIX и книги L. К сожалению, от этих книг сохранились лишь периохи — краткие описания. Почти ничего не сохранилось и из того, что писал о Лжефилиппе Полибий, — всего лишь несколько строчек. Это не позволяет рассказать о деталях совершённого Андриском побега из Рима. Однако римлянам бегство этого человека обошлось очень дорого. Добравшись до Македонии, Андриск поднял восстание и, громя римских ставленников, овладел всеми четырьмя анклавами, на которые римляне разделили страну, а утвердившись в Македонии, тут же вторгся в Фессалию, поставив под угрозу гегемонию Рима уже не только в Македонии, но и в Греции. Римлянам пришлось срочно перебрасывать туда войска. Если даже Андриск и не был сыном Персея, то полководческим талантом явно превосходил своего «отца» и был человеком незаурядным. Появившись ниоткуда, «как бы с неба упавший; он не робел не только перед македонянами, но и перед римлянами, хотя не имел ни малейшего основания рассчитывать на успех своего предприятия» [Polib., XXXVII, 2, 2–3]. В своё время царю Персею не удалось нанести римлянам ни одного серьёзного поражения, Андриск же не только выбил римлян из Македонии, но и вторгся в подвластную римлянам часть Северной Греции — Фессалию и, даже отступив затем под натиском превосходящих сил римлян обратно в Македонию, сумел затем все-таки разгромить одну из римских армий, «уничтожив претора Публия Ювентия с его войском» [Т. Liv. «Perioh.», Г]. Лишь в 148 г. до н. э., через два года после начала восстания, подошедшая новая римская армия во главе с Квинтом Цецилием Метеллом сумела разгромить армию Андриска и взять его в плен, после чего Македония была превращена в римскую провинцию.

6. Каким образом умудрялись бежать некоторые из проскрибированных во времена проскрипций

В I в. до н. э. в Римской республике прошло несколько гражданских войн, приведших в конце концов к установлению нескольких диктатур, а затем и к установлению Империи. В эти периоды борьба за власть проходила наиболее жестоко. Несколько раз за этот период победители прибегали к особой форме репрессий — проскрипциям, когда неугодных просто ловили и казнили согласно составленному властями списку. В 87 г. до н. э. к массовым казням неугодных без всякого судебного разбирательства прибег установивший одно время почти единоличную власть над Римом полководец Гай Марий. Сотни людей были казнены, а их имущество конфисковано. Затем ещё более масштабные проскрипции провёл в 82 г. до н. э. победивший в гражданской войне против Гая Мария и его сторонников полководец Луций Корнелий Сулла, ставший на три года диктатором. Проскрипции Суллы были более жестокие и более массовые, и теперь уже спасаться приходилось друзьям и приверженцам Гая Мария. В проскрипционные списки попал и восемнадцатилетний Гай Юлий Цезарь, который был в близком родстве с Гаем Марием, да к тому же был женат на дочери четырёхкратного консула Луция Цинны — ближайшего соратника Гая Мария. Будущий диктатор мог бы развестись с женой, отречься от родственников — многие в то время поступали именно так, вымаливая себе прощение. Но он не бросил жену и не стал унижаться. Не дожидаясь пока его схватят, «переменив одежду и приняв облик, не соответствующий его положению[144], Цезарь ночью бежал из города» [Vel. Paterc., XLI, 2]. Даже из этого краткого приведённого выше сообщения римского историка Веллея Патеркула хорошо видно, что бежать из Рима было далеко не просто — патрицию приходилось прикидываться простолюдином, менять причёску или надевать парик. Однако мало было выбраться из города. Поиск проскриби-рованных шёл по всей стране, и каждую минуту любая неосторожность, любая оплошность грозили им гибелью. О дальнейших злоключениях юного Гая Юлия Цезаря известно со слов Плутарха: улизнув из Рима, «он долго скрывался в земле сабинян. Но однажды, когда он занемог и его переносили из одного дома в другой, он наткнулся ночью на отряд сулланских воинов, осматривавших эту местность, чтобы задерживать всех скрывающихся» [Plutarh «Caesar», 1]. Уцелеть юному беглецу помогла алчность сыщиков. «Дав начальнику отряда Корнелию два таланта (более 52 кг серебра!), Цезарь добился того, что был отпущен, и тотчас, добравшись до моря, отплыл в Вифинию, к царю Никомеду» [Plutarh «Caesar», 1]. Лишь в далёкой Вифинии Цезарь смог почувствовать себя в относительной безопасности, но и там его могли настигнуть: если бы Сулла потребовал его выдачи, царь Никомед, конечно же, вынужден был бы это сделать. Лишь через несколько месяцев, когда, пользуясь тем, что он не был личным врагом Суллы, друзья сумели добиться исключения его из проскрипционных списков, Цезарь смог вздохнуть спокойно и вернуться в Рим.

Далеко не все беглецы были столь же богаты, столь же решительны и столь же удачливы… В ходе проскрипций Суллы погибли уже не сотни, а тысячи человек.

Затем, через несколько десятилетий, ничуть не менее жестокие проскрипции провёл, начав гражданскую войну, уже сам Гай Юлий Цезарь. Массовые проскрипции провёл и соперник Цезаря — Гней Помпей «Великий». Но наиболее массовые и наиболее жестокие проскрипции были осуществлены в Италии осенью 43 г. до н. э. триумвирами Октавианом (будущим императором Октавианом Августом), Марком Антонием и Марком Лепидом.

Зачастую проскрибируемые узнавали о том, что внесены в список лишь тогда, когда за ними являлись посланные изловить их стражники, немедленно приводившие приговор в исполнение, но иногда им удавалось узнать об этом до того, как к ним приходили палачи. Поскольку никто из этих людей не готовился к бегству заранее, а за их головы выплачивалась большая награда, к тому же за укрывательство проскрибированных грозила смертная казнь, даже заранее узнав о приговоре, некоторые из них, ничего не предпринимая, прощались с близкими и ждали своей участи. Однако немало проскрибированных, кто просто в отчаянии, а кто и продуманно, пытались бежать, и кое-кому это удавалось. Аппиан, подробно описавший ужасное время проскрипций, повествуя о многих неудачных попытках про-скрибируемых бежать или укрыться, приводит и несколько случаев, когда побеги удавались. Обычно это случалось лишь тогда, когда кто-либо приходил на помощь беглецу. Так, по словам Аппиана, некий Ацилий, узнав, что внесён в список, «тайно бежал из города. Когда домашний раб выдал его солдатам, Ацилий, пообещав им большую сумму денег, убедил их послать некоторых из их среды к своей жене с условленными знаками, которые он сам им вручил. Жена предложила им все свои украшения, сказала, что даёт их с тем, чтобы они, в свою очередь, сдержали обещание, но не уверена, сдержат ли они его. И в любви к мужу она не оказалась обманутой: солдаты наняли судно для Ацилия и доставили его в Сицилию»[145] [Appian «В. С.», IV, 39].

Ацилию в общем-то повезло — солдаты могли взять деньги, но потом всё равно его убить. Не менее повезло другому проскрибируемому, Апулею, который узнал о том, что внесён в списки раньше, чем об этом узнали его соседи. «Апулею жена пригрозила, что выдаст его, если он бежит один. И вот против воли он взял её с собою. Помогло ему в бегстве, которого никто не подозревал, то обстоятельство, что он отправился в путь вместе с женой, рабами и рабынями, на глазах у всех» [Appian «В. С.», IV, 40]. Списки проскрибируемых сразу же после составления выставляли на форуме. Проскрипции проводились не только в Риме, но и во всей Италии. Если Апулей жил вдали от Рима, гонец от его друзей вполне мог опередить посланный схватить Апулея отряд и сообщить Апулею о том, что он внесён в список. Отправленные к осуждённым отряды иногда запаздывали и из-за общей неразберихи, царившей в то время, и из-за того, что один отряд часто посылался для захвата сразу нескольких человек, расправляясь с ними поочерёдно. Поэтому в распоряжении Апулея могло быть несколько часов, а то и день-два, чтобы уехать до того, как всем стало известно о его осуждении. И всё же надо признать, что и этот побег, как и побег Ацилия, удался главным образом благодаря удачному стечению обстоятельств и везению.

Поскольку подкупить можно было далеко не всех и не всегда, а узнавали проскрибированные о том, что осуждены, как правило, уже тогда, когда за ними вот-вот должны были явиться посланные их убить солдаты, большинству из тех, кому удалось спастись, и тем, кто им помогал, обычно приходилось прибегать к гораздо более сложным увёрткам. К примеру, «жена Анция завернула его в постельный мешок и поручила носильщикам за плату доставить его из дома к морю, откуда он и убежал в Сицилию» [Appian «В. С.», IV, 40].

Другие жёны, сумевшие помочь своим мужьям, проявляли не меньшую изобретательность: «Жена Регина своего мужа ночью спустила в канал для стока нечистот, куда днём солдаты не решились войти из-за зловония; в следующую ночь она нарядила его угольщиком и велела гнать перед собой осла, нагружённого углём, сама же, сидя в носилках, подвигалась впереди него на коротком расстоянии. Одному из воинов возле ворот носилки показались подозрительными, и он стал их обыскивать. Регин испугался и, прикинувшись одним из пешеходов, просил солдата оставить женщин в покое. Тот ответил ему как угольщику, грубо, но скоро узнал его — он прежде как-то был в походе под его начальством в Сирии — и сказал: «Иди себе спокойно, император[146], ибо мне приличествует и теперь так тебя называть»» [Appian «В. С.», IV, 40].

Но если Регину помогли спастись любящая его жена и ветеран, уважавший его за прежние заслуги, как полководца, то некоего Рестиона спас тот, на помощь кого он вовсе не мог надеяться. По словам Аппиана, «За Рестионом, думавшим, что он бежит один, следовал незаметным образом домашний раб, некогда выросший в его доме и видевший от него много добра, а потом за нерадивость заклеймённый. Этот раб, представ перед господином, отдыхавшим среди болота, испугал его своим появлением. Раб сказал находившемуся в страхе Рестиону, что он не чувствует своего теперешнего клейма, но помнит больше о прошлых благодеяниях. Укрыв господина в какой-то пещере, он стал работать и, насколько мог, доставлял ему пищу. Когда у солдат, очутившихся вблизи пещеры, возникло подозрение насчёт Рестиона и они направились к нему, раб, смекнув, последовал за ними и, забежав вперёд, убил какого-то старика, шедшего по дороге, и отрубил ему голову. Когда же изумлённые солдаты задержали его как убийцу прохожего, он сказал: «Я умертвил Рестиона, моего господина, наложившего на меня вот это клеймо». И они, отняв у него голову, чтобы получить награду, поспешили в Рим. Раб же, уведя хозяина из пещеры, отплыл вместе с ним в Сицилию» [Appian «В. С.», IV, 43].

Раб Рестиона, для того чтобы спасти хозяина, убил безвестного и ни в чём не повинного старика, однако некоторые рабы жертвовали для спасения жизни хозяина даже своей собственной жизнью. Вот, например, рассказ Аппиана о том, как удалось спастись внесённому в проскрипционные списки Аппию: «Аппий отдыхал на своей вилле, когда к нему ворвались солдаты. Раб одел его в свою одежду, сам же, улёгшись на постель, как если бы он был господин, добровольно принял смерть вместо него, стоявшего вблизи под видом раба» [Appian «В. С.», IV, 44]. Такие случаи были не единичны. «Когда солдаты заняли дом Менения, раб сел в носилки господина и был вынесен другими рабами, соучастниками всего дела, после чего он и был, согласно его воле, убит вместо Менения, а тот бежал в Сицилию» [Appian «В. С.», IV, 44].

Рабам знатного римлянина Лукреция не пришлось жертвовать своей жизнью, но и они приложили немало сил для спасения своего господина: «Лукреций, скитавшийся с двумя верными рабами, испытывая недостаток пищи, направился в Рим к жене, его несли на носилках рабы, как больного. Так как у одного из нёсших сломалась голень, он пошёл пешком, положив руку на плечо другого. Находясь у ворот в том самом месте, где его отец, проскриби-рованный Суллой, был захвачен, он увидел бегущий отряд солдат. Испуганный зловещим совпадением места, он укрылся вместе с рабами в склепе. Когда кладбищенские грабители стали обыскивать гробницы, раб добровольно дал им себя ограбить, а Лукреций тем временем убежал к воротам. Обождав здесь раба, Лукреций поделился с ним одеждой и явился к жене. Он был укрыт ею на двойной крыше в пролёте, пока некоторым не удалось добиться от триумвиров прощения для него. Впоследствии, при восстановлении мира, он стал консулом» [Appian «В. С.», IV, 44]. Аппиан не назвал полное имя Лукреция, но, взглянув на список римских консулов, можно с полной уверенностью сказать, что речь идёт о Квинте Лукреции Веспилоне, одном из ординарных консулов 19 г. до н. э.

Не меньшую изобретательность и преданность своим патронам проявляли некоторые вольноотпущенники. Например, «вольноотпущенник Виния Филемон, живший в роскошном доме, спрятал Виния в центре дома в железном ящике, какой римляне обыкновенно держат для денег или книг; по ночам он приносил Винию пищу вплоть до наступления гражданского мира» [Appian «В. С.», IV, 44].

Кое-кто из читателей, возможно, станет недоумевать по поводу такой преданности рабов и вольноотпущенников. Но надо помнить, что сложившиеся в XIX–XX вв. устойчивые представления обо всех римских рабах, как о людях вечно притесняемых и угнетаемых своими хозяевами, совершенно не соответствуют исторической действительности. Да, большинство рабов, особенно задействованных на тяжёлых и грязных работах, не имели никаких оснований выручать своих хозяев. Именно такие рабы работали под присмотром надсмотрщиков, терпели побои, а на ночь запирались в особые тюрьмы-казармы — эргастулы. Эти рабы не имели реальных надежд хотя бы когда-нибудь изменить своё положение, а о свободе и достойной жизни могли только мечтать. Но были и другие рабы, жившие порою гораздо лучше простых римлян: это были рабы, управлявшие господскими имениями и сами имевшие в своём подчинении десятки и сотни других рабов, а также многие домашние рабы, обслуживающие господина и его семью. Весьма неплохо могли жить рабы-учителя, рабы-ремесленники. Нередко случалось, что хозяин сам даровал свободу своим любимцам, да к тому же помогал им затем в делах, а кроме того, таким рабам хозяин, как правило, разрешал иметь свой пекулий (peculium) — собственные средства, принадлежавшие не хозяину, а самому рабу. Накопив за счёт подарков хозяина или собственных приработков и торговых операций достаточный пекулий, раб мог выкупить себя из рабства, став вольноотпущенником, причём вольноотпущенником иногда весьма состоятельным, как тот же вышеупомянутый «вольноотпущенник Виния Филемон, живший в роскошном доме». У таких рабов, как правило, не было причин ненавидеть своих хозяев, да и у вольноотпущенников, процветавших при поддержке своих патронов, не было причин их ненавидеть. Наоборот, эти рабы и вольноотпущенники вполне могли искренне любить своих хозяев и патронов. Поэтому то, что многие из них отчаянно старались их спасти в минуты опасности, даже рискуя собственной жизнью, вполне закономерно.

Некоторые из проскрибированных, подобно упомянутому ранее в этой главе сицилийцу Никию, использовали для своего спасения тогдашние религиозные предрассудки. Например, «эдил Волузий попал в проскрипционные списки; у него был друг, участник мистерий Исиды, он выпросил у него культовое одеяние и, надев на себя полотняное, доходящее до ног платье, нацепил собачью голову и в таком виде пробрался, якобы совершая таинства» [Appian «В. С.», IV, 47].

Вряд ли друг Волузия был человеком верующим. В то время в Риме, наряду с традиционными римскими верованиями, большое распространение получили некоторые новые культы, одним из которых был пришедший из Египта культ Исиды. Среди поклонников новых религий, безусловно, имелись и люди, фанатично верящие в то, чему стали поклоняться, позабыв о вере отцов, но значительная часть адептов новых культов стала ими не из религиозных убеждений, а потому, что сектанты оказывали друг другу протекцию, что порой было очень выгодно. Видимо, именно к таким «почита-телям» Исиды и принадлежал друг Волузия, иначе он никогда не пошёл бы на святотатство. Однако в данном случае прагматичное отношение друга к якобы исповедуемому им культу дало возможность Волузию спастись.

Обычно первое, что приходило в голову человеку, ищущему спасения, — спрятаться. Но были случаи, когда не потерявшие самообладания люди, наоборот, умудрялись спастись, будучи у всех на виду. Порой доходило до курьёза. «Вольноотпущенник Вентидия связал его тотчас же после проскрипции, с целью якобы передать палачам. Ночью он склонил на свою сторону рабов, переодел их воинами и вывел таким образом господина, как центуриона, за город. Они прошли всю Италию вплоть до Сицилии и часто располагались на отдыхе вместе с другими центурионами, разыскивавшими Вентидия» [Appian «В. С.», IV, 46]. Сходным образом, но ещё более решительно действовали два других проскрибированных, некие Апулей и Арунций. «Апулей[147] и Арунций, выдававшие себя за центурионов, а рабов нарядившие солдатами, проскочили через ворота в качестве центурионов, преследующих других. Во время дальнейшего следования они разделились и стали освобождать арестованных, собирали вокруг себя беглецов, потом, когда у каждого из них образовался достаточно сильный отряд, они достали военные знамёна и оружие, что их отряду придавало вид настоящего войска» [Appian «В. С.», IV, 46]. И Апулею, и Арунцию удалось успешно вырваться из Италии и уцелеть, а затем, добившись помилования, вернуться.

Вряд ли можно и нужно описывать все использовавшиеся тогда варианты побегов: люди пытались бежать или укрыться, спрятаться от неминуемой гибели любыми способами, но наиболее дерзкий и удивительный побег совершил тогда некий Помпоний. Узнав, что внесён в проскрипционные списки, «Помпоний облачился в одеяние претора, а рабов нарядил в одежды, полагающиеся прислужникам претора по его должности. Он проследовал через весь город как претор в сопровождении ликторов, будучи тесно окружён прислужниками, чтобы его не узнали другие. Сев у ворот в государственную колесницу, он отправился во внутреннюю часть Италии, причём все принимали его и провожали как претора, отправленного триумвирами к Помпею для заключения мира, пока на государственной триреме Помпоний не переправился к нему» [Appian «В. С.», IV, 45].

Казалось бы, совершенно фантастическая история спасения! В такое настолько трудно поверить, что сама собой напрашивается мысль: «Не преувеличивает ли тут Аппиан? Не рассказывает ли некие сказки?».

Ручаться за абсолютную точность рассказов Аппиана, конечно же, нельзя, тем более учитывая то, что описывал всё это он спустя полтора с лишним столетия после происшедших событий. Однако если Аппиан говорит здесь о сенаторе Помпонии Аттике, которому посвящено большинство сохранившихся писем Цицерона, то станет более понятно, каким образом Помпонию удалось организовать столь невероятный побег. Дело в том, что, хотя Помпоний Аттик и был другом Цицерона, яростного противника триумвиров, дочь Помпония Аттика была в то время замужем за Марком Випсанием Агриппой, одним из ближайших сподвижников триумвира Октавиана. Агриппа тогда ещё не обладал той властью, которую получит, когда станет соправителем Октавиана, но был достаточно влиятелен, чтобы некоторым «зорким» людям не захотелось узнать его спасавшегося от проскрипций тестя, дабы, получив награду за голову Помпония, не нажить себе заклятого врага в виде могущественного Агриппы. Но даже если успех этого побега во многом был обеспечен родством бежавшего, надо признать, что Помпоний проявил редкую выдержку и мужество.

О событиях тех лет рассказывают не только античные историки. Сохранились и некоторые рассказы проскрибированных, которым посчастливилось уцелеть. Так, в Риме археологи нашли высеченную на нескольких мраморных плитах хвалебную речь — эпитафию в честь римской матроны, известную, как «Laudatio Turiae» — «Похвала Турин». Отдельные фрагменты надписи, в том числе и те, где были выбиты имена супругов, не сохранились, и археологи лишь предполагают, что речь была посвящена Турин, жене упоминавшегося уже выше Квинта Лукреция Веспилона, почему и назвали эту речь «Похвала Турин». Однако такую версию разделяют не все учёные, и вполне возможно, что надпись сделана не Квинтом Лукрецием Веспилоном, а кем-то другим. Но как бы там ни было, слова, адресованные неизвестным скорбящим супругом своей жене, с которой он прожил «в полном согласии сорок один год» [ «Laudatio Turiae», I, 27–29], могли быть произнесены многими из тех проскрибированных, которых спасла преданность их жён и близких. Восхваляя свою супругу, как это и положено было на похоронах, согласно римским традициям, бывший проскрибиро-ванный указывает: «Во время моего бегства ты оказала мне [величайшую помощь][148], пожертвовав своими драгоценностями. [Сняв с себя] все золотые вещи и жемчуга [для того, чтобы я смог увезти их] с собою, ты отдала всё это мне, а затем, [хитро обманув] бдительность противников, скрашивала мне жизнь в изгнании услугами рабов, присылкой денег и продовольствия» [ «Laudatio Turiae», II, 2а — 5а]. А несколько далее этот неизвестный, вновь возвращаясь к тем временам, подчёркивает, что не смог бы спастись без помощи супруги и близких. «Упоминать ли мне, — пишет он, — о том, как я, встревоженный неожиданным известием о существовавших и угрожавших мне опасностях, благодаря твоим советам, спасся? О том, как ты не позволила мне рисковать вслепую, а когда я стал обдумывать более осторожные действия, позаботилась о надёжном убежище для меня, избрав своими единомышленниками в деле моего спасения сестру и её мужа, Гая Клувия, причём всех нас объединяла общая опасность? Если бы я попытался коснуться всего этого, то не закончил бы речи. И мне, и тебе довольно того, что, скрываясь, я уцелел» [ «Laudatio Turiae», II, 4—10].

Столь массовых репрессий, как проскрипции 43 г. до н. э., Рим уже не знал, но и в дальнейшем немалому числу римлян пришлось в ходе гражданских войн искать спасения в бегстве. Любая гражданская война многих то неожиданно возвышала, то низвергала. В 40 г. до н. э. с огромными опасностями пришлось покидать Италию и отцу будущего императора Тиберия — Тиберию Клавдию Нерону, со своей женой Ливией и маленьким сыном. Это случилось после Перузийской войны (41–40 гг. до н. э.), где он поддержал брата триумвира Марка Антония, консула Луция Антония, попытавшегося отстранить от власти триумвира Октавиана. Как пишет Светоний Транквилл, об этом моменте из жизни отца императора Тиберия, «он был претором; в конце года (в конце 41 г. до н. э. — В. Д.), когда среди триумвиров возник раздор, он остался в должности дольше законного срока и последовал в Перузию за консулом Луцием Антонием, братом триумвира; а когда остальные сдались, он один продолжал бороться. Он бежал в Пренесте, потом в Неаполь и после тщетных попыток призвать рабов к свободе укрылся в Сицилии» [Suetonius «Tiberius», 4, 2]. Но путь к Сицилии был для Тиберия Клавдия Нерона и его супруги отнюдь не лёгким, ведь с ними был и их двухлетний малыш, который тогда не мог понимать, что происходит. «В Неаполе, когда они тайно спасались на корабль от настигающего врага, он дважды чуть не выдал их своим плачем, оттого что люди, их сопровождавшие, хотели отнять его сперва от груди кормилицы, а потом из объятий матери, когда нужно было облегчить ношу слабых женщин» [Suetonius «Tiberius», 6, 1].

Тиберию Клавдию Нерону, его жене и сыну тогда повезло: погоня их не настигла и все они благополучно добрались до Сицилии. Пройдёт немногим более года, и Тиберию Клавдию Нерону будет разрешено вернуться, а в январе 38 г. до н. э. Октавиан, без памяти влюбившись в Ливию, заставит её развестись с прежним мужем и женится на ней сам, на ней, за которой лишь недавно гнались его солдаты и готовы были убить. Но это лишний раз говорит нам о том, сколь часто судьбы людей и государств решают порой самые ничтожные обстоятельства: крикни тогда двухлетний малыш чуть громче, и его отцу никогда не удалось бы добраться ни до корабля, ни до спасительной Сицилии, его мать погибла бы там же и никогда не стала бы императрицей, а он сам — императором. Один лишь детский крик мог очень сильно изменить всю историю Рима.

7. Легко ли было бежать из Рима?

Если рассказывать только об удачных побегах, совершённых римлянами или их пленниками, то у читателя может сложиться впечатление, что бежать из Рима было совсем не сложно. Однако это было вовсе не так. В те годы действительно не существовало паспортов, не существовало границ, оборудованных электронными системами обнаружения, за беглецами не гнались полицейские вертолёты, фотографии разыскиваемых не показывали по телевидению, да и просто о самой возможности фотографирования тогда ещё не знали, как не знали и о возможности дактилоскопирования подозреваемых, т. е. о возможности идентифицирования личности по отпечаткам пальцев. Но бежать из Рима или из подвластных Риму владений было далеко не просто, особенно сложно сделать это стало с установлением в Риме имперского строя, когда полицейская система стала работать гораздо чётче, чем во времена Республики.

И во времена Империи случались удачные побеги. Например, о двух таких случаях, происшедших во время войн Рима с персидским царём Шапу-ром II, повествует Аммиан Марцеллин. Так, он сообщает об обстоятельствах случившегося в 359 г. побега некоего протектора[149] Антонина, сумевшего для осуществления перехода границы сначала купить имение вблизи пограничной реки Тигра, а затем, спокойно перевезя туда семью и близких родственников, ночью переправиться на лодках на другую сторону реки [Amm. Marcellinus, XVIII, 5, 3], и о побеге в том же году некоего Краугазия, которому тоже пришлось для побега пойти на невероятные ухищрения: сначала Краугазий покинул крепость для посещения своей виллы, под предлогом приготовления к свадьбе, и, лишь достигнув своей расположенной неподалёку от границы виллы, бежал оттуда к персам [Amm. Marcellinus, XIX, 9, 7][150].

Из вышесказанного ясно, с какими трудностями были сопряжены побеги из римских владений.

Антонин и Краугазий были отнюдь не крупными сановниками, а всего лишь сановниками среднего звена, да к тому же ещё и жили в пограничной провинции. Это, конечно же, облегчало им возможности побега. Что же касается крупных сановников и членов императорской фамилии, за которыми, будь они даже в фаворе, во времена Империи всегда велось тщательное наблюдение, то им бежать было гораздо сложнее, и их побеги почти никогда не удавались.

Лучшими примерами неудачных побегов могут служить попытки побегов свергнутых императоров. Начало им положил побег Нерона. В июне 68 г. он был предан своей преторианской гвардией, которая переметнулась на сторону Гальбы, поднявшего восстание в Испании. Престиж звания императора тогда был ещё велик, и преторианцы побоялись сразу убить своего бывшего повелителя. Они просто тихо ушли из дворца, а вслед за ними из дворца разбежались и почти все слуги. Казалось бы, у Нерона было достаточно средств, чтобы бежать то ли сушей, то ли морем: ведь даже если у него не было под рукой денег, во дворце было огромное количество бесценных произведений искусства, множество безделушек из золота, драгоценных камней. За эти вещи можно было бы и нанять корабль, и подкупить посты на границе. Нерона могли бы принять и дать ему убежище в Парфии, с которой он незадолго до этого заключил выгодный и Риму, и Парфии мир. Во всяком случае, Светоний Транквилл пишет, что даже после того, как Нерон погиб, «парфянский царь Вологез, отправляя послов в сенат для возобновления союза, с особенной настойчивостью просил, чтобы память Нерона оставалась в почёте» [Suetonius «Nero», 57, 2]. Шансы спастись у Нерона, наверное, были, но ему не удалось не только добраться хотя бы до границы, но даже выбраться из окрестностей Рима. Проснувшись среди ночи, увидев, что покинут телохранителями, и поняв после некоторой растерянности, что дольше оставаться во дворце нельзя, Нерон попытался для начала «найти укромное место, чтобы собраться с мыслями. Вольноотпущенник Фаон предложил ему свою усадьбу между Соляной и Номентанской дорогами, на четвёртой миле от Рима. Нерон, как был, босой, в одной тунике, накинув тёмный плащ, закутав голову и прикрыв лицо платком, вскочил на коня; с ним было ещё четверо спутников…» [Suetonius «Nero», 48, 1]. Беглецы старались не привлекать к себе внимания, а перед усадьбой вообще постарались принять все возможные меры предосторожности, чтобы никто не мог заподозрить присутствие свергнутого императора. «Доскакав до поворота, они отпустили коней, и сквозь кусты и терновник по тропинке, проложенной через тростник, подстилая под ноги одежду, Нерон с трудом выбрался к задней стене виллы. Тот же Фаон посоветовал ему до поры укрыться в яме, откуда брали песок, но он отказался идти живым под землю. Ожидая пока пророют тайный ход на виллу, он ладонью зачерпнул напиться воды из какой-то лужи и произнёс: «Вот напиток Нерона!» Плащ его был изорван о терновник, он обобрал с него торчавшие колючки, а потом на четвереньках добрался до первой каморки и там бросился на тощую подстилку, прикрытую старым плащом» [Suetonius «Nero», 48, 3–4].

Казалось бы, при таких мерах предосторожности никто не смог бы найти беглеца, но отдых Нерона был недолог. Очень скоро к Фаону прибыл из Рима скороход с письмом, где сообщалось о том, что сенат объявил Нерона врагом и разыскивает, чтобы казнить по обычаю предков, т. е. засечением розгами до полусмерти с последующим обезглавливанием. Когда вслед за этим к вилле подскакал посланный схватить беглого императора воинский отряд во главе с центурионом, Нерон вонзил себе в горло меч.

Кто уведомил врагов о местонахождении беглеца его врагов? Сам Фаон в попытке заслужить похвалу новых властей? Кто-то из слуг Фаона? Античные историки не дают ответа на этот вопрос. Возможно, кто-то из оставшихся во дворце людей видел, с кем убыл неудачливый император, возможно, кто-то из прохожих обратил внимание на странную группу всадников и, узнав о смене правления, поспешил сообщить куда следует, а возможно и то, что отряды были посланы сразу ко всем тем людям, у кого мог бы укрыться бывший властитель Рима. Но как бы там ни было, полицейская система Империи сработала чётко и разыскала беглеца в течение дня или максимум двух дней.

Гальба тоже недолго пробыл императором. В январе 69 г. он был убит в результате покушения. Недолго правил и свергнувший его Отон. Через два месяца войска Отона были разбиты войсками поднявшего мятеж Вителлия. Отон даже не пытался спастись, а простившись с друзьями, покончил с собой. Но и войска Вителлия в декабре того же года были разбиты войсками сторонников Веспасиана. Когда об этом стало известно в Риме, там началась паника. Вителлий, по словам Светония Транквилла, сопровождаемый только сохранившими ему верность пекарем и поваром[151], поспешил в отцовский дом, чтобы бежать оттуда в Кампанию, где всё ещё сражался с несколькими легионами его брат, однако затем, обманутый ложным слухом о якобы достигнутом мире, вернулся во дворец, но там, как пишет Светоний, «всё уже было брошено, люди его разбежались; тогда он надел пояс, набитый золотом, и спрятался в каморку привратника, привязав у дверей собаку и загородив дверь кроватью и тюфяком» [Suetonius «Vitellius», 16].

Как мы знаем, иногда подобные трюки действительно спасали преследуемых, но Вителлию это не помогло. «Передовые солдаты уже ворвались во дворец и, никого не застав, принялись шарить повсюду. Они вытащили его из убежища и стали допрашивать, кто он, и не знает ли он, где Вителлий — они не знали его в лицо. Он солгал и вывернулся, но скоро был узнан» [Suetonius «Vitellius», 17, 1]. Очень скоро Вителлию пришлось жалеть, что вовремя не покончил с собой: его с издевательствами протащили по улицам города и после долгих истязаний забили мелкими ударами и крюком сбросили в Тибр.

Междоусобицы ещё не раз сотрясали Римскую империю. В 193 г. на реке Ипс, в том самом месте, где за пять с лишним столетий до этого Александр Македонский разгромил войска персидского царя Дария, сошлись в решающей схватке войска императора Септимия Севера и другого претендента на императорский венец — Песцения Нигера. Как пишет Геродиан, потерпев поражение, Песцений Нигер «верхом на могучем коне» бежал в Антиохию, являвшуюся в то время его главной опорной базой и столицей его владений. Организовать оборону Антиохии не удалось: горожане, ранее активно поддерживавшие Песцения Нигера, были в подавленном состоянии, оплакивая своих близких, погибших в сражении. Тогда, «впав в отчаяние», Песцений Нигер «сам бежал из Антиохии». В ходе гражданской войны Песцению Нигеру оказывали поддержку все восточные соседи Рима, и он вполне мог бы надеяться на то, что ему удастся укрыться в Парфии, границы которой находились не так уж и далеко от Антиохии. Однако Септимию Северу, видимо, удалось очень быстро перекрыть границу. Несмотря на наличие «могучего» коня, улизнуть от преследователей Песцений Нигер не смог: «скрываясь в каком-то предместье, он был найден преследовавшими его всадниками, схвачен и обезглавлен» [Herodian, III, 4, 6].

Можно перечислять ещё много неудачных попыток бегства, предпринятых свергнутыми императорами или потерпевшими неудачу претендентами на императорский венец. Порою им удавалось уйти довольно далеко. Так, например, в 218 г. император Опелий Макрин, потерпев в Сирии поражение от объявившего себя императором Элагобала, сумел, бросив остатки войск, добраться со своим несовершеннолетним сыном и соправителем Диадумениа-ном из Сирии почти до пролива Босфор, и лишь там был настигнут погоней и обезглавлен. Почти никому из тех, кто терпел неудачу в борьбе за власть, не удавалось спастись. Исключение здесь случилось лишь однажды: в 475 г. император Юлий Непот, узнав о том, что его главнокомандующий Орест[152]поднял мятеж и ведёт войска к Равенне, где находился императорский двор, предпочёл не испытывать судьбу и вместо того чтобы организовать оборону, бежал из Равенны в Далмацию, где ещё пять лет правил небольшим владением, находившимся в вассальной зависимости от императора Восточной Римской империи. Однако бегство Непота произошло уже тогда, когда Западная Римская империя трещала по швам, да и сам побег, когда надо было всего лишь спокойно сесть на корабль и пересечь Адриатическое море, не представлял никакой сложности. Удачное бегство Юлия Непота было всего лишь уникальным исключением из общего правила: пока государственная система, а соответственно и полицейская система Рима была крепка, побеги высокопоставленных лиц почти никогда не удавались.