Разведка и другие тайные службы древнего Рима и его противников

Исход войны не всегда решался одними только сражениями. Иногда захват «языка» или уничтожение при вылазке вражеского полководца могли изменить весь ход военной кампании. Неудивительно, что для самых дерзких нападений, где требовалось не столько количество солдат, сколько их умение владеть оружием и отвага, все народы всегда привлекали самых умелых и самых храбрых своих воинов. Так было и во времена Древнего Рима. Но если противники римлян просто выбирали для этого лучших из тех, кто у них был, то римляне стали первыми, кто начал создавать для этого специально обученные группы. Римских воинов долго и упорно тренировали на чучелах и с учебным оружием, устраивали учения, обучали бегать и плавать в вооружении. Поэтому даже в массе своей римские воины были подготовлены лучше, чем воины их противников, обучавшиеся, как правило, лишь в ходе самих войн, а потому знавшие обычно лишь самые примитивные приёмы владения оружием. Тем не менее, вплоть до II в. до н. э. и римские полководцы могли привлечь для таких операций лишь своих солдат, пусть опытных ветеранов, пусть лучших из лучших, но всё же обычных солдат. Однако во II в. до н. э. у римской знати появилась возможность задействовать для спецопераций бойцов, которые превосходили по своей подготовке даже опытных армейских ветеранов. Этим «древнеримским спецназом» стали гладиаторы.

1. Появление в Риме гладиаторских игр и рост их популярности

Гладиаторы — изобретение не римское. Римляне переняли обычай устраивать гладиаторские бои от этрусков, в городах которых гладиаторские бои устраивались ещё с VI в. до н. э. Подобные бои являлись частью этрусских религиозных церемоний в честь павших или умерших воинов.

Как сообщает Тит Ливий, впервые в Риме гладиаторский бой устроил в 264 г. до н. э. Децим Юний Брут в память о своём погибшем отце. Тогда между собой сражались три пары гладиаторов. Начинание понравилось, и с этого времени гладиаторские бои стали устраиваться в Риме всё чаще и чаще. Сначала это делалось в основном на поминках знатных лиц: гладиаторские бои стали проводиться перед поминальными играми, где римляне демонстрировали свою силу и ловкость в память предков. В то время это были сугубо частные представления. В качестве гладиаторов обычно сражались принуждаемые к этому пленники или специально обученные рабы. Как и у этрусков, в Риме гладиаторов стали готовить содержатели гладиаторских школ — ланисты, нередко сами до этого бывшие гладиаторами. Ланисты покупали рабов, а затем обучали их приёмам гладиаторского боя и продавали или арендовали для выступлений тем, кто решил устроить представление.

Иногда в гладиаторы нанимались за деньги и свободные граждане, которых толкала к этому нужда. Но иногда на арену выходили и не по принуждению. В 205 г. до н. э. во время второй Пунической войны римский полководец Публий Корнелий Сципион Старший, прозванный впоследствии «Африканский», разбив карфагенян в Испании, устроил в Новом Карфагене (современный город Картахена) гладиаторские игры в честь погибших в бою там же, в Испании, семью годами ранее, своих отца и дяди. По словам Тита Ливия, на этих играх, где помимо римлян собралась вся местная знать, «гладиаторы были не такие, каких обычно набирают ланисты: не купленные на рынке рабы и не те свободные, что торгуют своей кровью. Вступали в поединок по доброй воле, и платы здесь не полагалось. Одних послали царьки — явить пример доблести, присущей их племени; другие вызвались сами из расположения к вождю; третьих ревность или противоборство побуждали вызвать соперника или не отказаться от вызова. Те, кто не мог или не хотел мирно покончить спорное дело, уговаривались решить его мечом: победитель получит то, о чём спорили» [Т. Liv., XXVIII, 21, 2—10].

Постепенно гладиаторские игры становятся всё более частыми и эффектными зрелищами. На погребальных гладиаторских играх в честь Марка Валерия Левина, состоявшихся в 200 г. до н. э., 25 пар гладиаторов бились в течение четырёх дней. В 183 г. до н. э. при погребении Публия Лициния на арену вышли уже 60 пар гладиаторов, а в 174 г. до н. э. состоялось сразу несколько гладиаторских игр, причём на самых крупных из них, данных Титом Фламинием в честь своего умершего отца, участвовало уже 36 пар, которые дрались три дня.

Прежде наиболее популярным развлечением римлян были театральные зрелища. Они остались одним из любимых развлечений римлян и после того, как те познакомились с гладиаторскими боями, но теперь явно уступали им в популярности. Так, по свидетельству известного тогда римского комедиографа Публия Терренция Афра, в 160 г. до н. э. пришлось срочно прервать уже начавшееся представление его комедии «Свекровь», потому что кто-то пустил слух, что именно в это время начнётся бой гладиаторов в честь поминовения умершего тогда полководца Луция Эмилия Павла, покорителя Македонии, и публика ринулась из театра, спеша попасть на игры.

В 105 г. до н. э. оба консула, Публий Рутилий Руф и Гней Маллий Максим, высшие магистраты Республики, впервые официально устроили гладиаторские игры для народа независимо от заупокойного культа. Гладиаторские игры получили признание государства, и если до этого игры устраивались просто от случая к случаю по желанию каких-либо достаточно богатых римлян в память их предков, то с этих пор их проведение, причём регулярное, стало обязанностью соответствующих должностных лиц. Вскоре устройство гладиаторских игр стало обязанностью не только магистратов в Риме, но и магистратов других римских городов, имевших статус муниципиев.

Городские магистраты организовывали гладиаторские игры для граждан бесплатно, но наряду с магистратами (должностными лицами), право устраивать гладиаторские бои сохранили и частные лица. Некоторые из частных лиц организовывали их бесплатно, для того чтобы добиться в народе популярности, но были и такие, которые, наоборот, организовывали гладиаторские бои специально для того, чтобы заработать на этом зрелище.

Рим в то время вёл частые войны. Порабощались целые народы. Рабов было много, и они были дёшевы. Кровь гладиаторов лилась рекой.

Смотреть на поединки необученных людей никто бы не стал — гладиаторы должны были сражаться и умирать красиво, и они это делали. Для того чтобы привлечь публику, устроители зрелищ выпускали гладиаторов с самым различным вооружением — от похожего на вооружение обычного легионера до самого экзотического. Не все бои заканчивались смертельным исходом. Если рана побеждённого не была смертельной, его судьбу решали зрители, однако на их благосклонность мог рассчитывать лишь тот, кто сражался изо всех сил и показывал верх мастерства. Готовили гладиаторов нередко по нескольку лет, погибнуть же они могли уже в первом своём бою. Но пути назад у гладиаторов не было, зато, эффектно победив в нескольких поединках, они могли надеяться на дарование им свободы и на награды.

Гладиаторы дрались так, что даже бывшие солдаты убеждались, что на их месте не смогли бы драться лучше. Некоторые из гладиаторов умудрялись драться и побеждать по нескольку десятков раз. Такие гладиаторы, даже если они и были поначалу рабами, становились кумирами толпы, получали свободу, но нередко по-прежнему выходили на арену, правда, уже за немалое вознаграждение.

Действия гладиаторов вызывали у римлян восторг. Различные соперничавшие между собой гладиаторские школы изобретали всё новые и новые приёмы боя. Учителя гладиаторских школ настолько мастерски владели оружием, что на это обратили наконец своё внимание и римские военные. В том же 105 г. до н. э., когда впервые были устроены гладиаторские игры за государственный счёт, бывший тогда одним из консулов Публий Рутилий Руф привлёк наставников из гладиаторской школы некоего Гая Аврелия Скавра к обучению солдат своих легионов. С этого времени никто из римлян уже не сомневался в том, что и навыки, и бесстрашие гладиаторов можно эффективно применять не только на арене, но и в военном деле.

2. Гладиаторы становятся «спецназом» римской знати

Первый век до н. э. был для Рима веком острейшей борьбы за власть. Причём если раньше эта борьба в Римской республике велась в основном за счёт словесных баталий и интриг в сенате, то теперь различные группировки римской знати всё чаще и чаще стали применять силу В 91–88 гг. до н. э. Италию потрясла Союзническая война — восстание против Рима большинства италийских общин, требовавших себе равных прав с римлянами. Риму удалось победить в этой войне, лишь пойдя на значительное расширение прав италиков. Затем в Риме разгорелась ожесточённейшая гражданская война между сторонниками Гая Мария и Корнелия Суллы, в ходе которой Рим несколько раз переходил из рук в руки. По словам Евтропия, в этих двух «злосчастнейших» войнах, Союзнической и гражданской, «погибло более 150 тысяч человек, 24 консуляра, 7 преторов, 60 эдилов и приблизительно 200 сенаторов» [Evtr., V, 9, 2].

Диктатура победившего в 81 г. до н. э. Суллы была недолгой. Тяжелобольной, он уже в 79 г. до н. э. сложил с себя диктаторские полномочия. Но Республика теперь была не такой, как прежде. Пример того, как следует захватывать власть, был показан. Заговоры следовали один за другим, а перед применением оружия останавливались всё меньше и меньше. Даже тайное учреждение в 60 г. до н. э. Гнеем Помпеем «Великим», Гаем Юлием Цезарем и Марком Лицинием Крассом 1-го триумвирата не прекратило борьбы за власть, лишь на некоторое время обеспечив несколько большую устойчивость политической системы. Триумвиры негласно разделили управление провинциями, но мечтали о большем, внимательно следили за своими конкурентами, а перетянуть рычаги управления в свою пользу пытались назначением на нужные посты своих ставленников. За любую выгодную должность в Риме шла отчаянная грызня.

Каждый знатный римлянин просто вынужден был иметь личную охрану. И раньше, в куда более спокойные времена, знатного римлянина всегда сопровождали при прогулке в городе или при поездке куда бы то ни было собственные рабы, а в случае необходимости и клиенты. Но раньше это было больше делом престижа, чем безопасности. Теперь же стало важно не только постоянно иметь около себя достаточно много рабов и клиентов, показывая свою важность и значительность, но и включать в свою свиту достаточное количество таких людей, которые бы умели отменно владеть оружием. А кто мог владеть оружием лучше гладиатора?

Происшедшее в 73–71 гг. до н. э. в Италии восстание рабов под руководством гладиатора Спартака, которому несколько раз удавалось громить римские войска, лишь увеличило славу гладиаторов. С восставшими римляне, в конце концов, расправились и расправились самым жестоким образом. Однако именно в этот период римская знать начала набирать себе собственные отряды гладиаторов, предназначенных не столько для арены, сколько для того, чтобы быть телохранителями. Слово «гладиатор» было в то время в Риме словом ругательным — синонимом слов «бандит», «подонок», «убийца». Тем не менее, называя так этих готовых на всё людей, римская знать отнюдь не отказывалась от их услуг. Гладиатор, тем более хороший гладиатор, стоил гораздо дороже обычного раба, и позволить себе держать собственный отряд гладиаторов могли только самые богатые римляне. Но ведь именно они и боролись за власть. В свои отряды они брали не только гладиаторов-рабов, но иногда приглашали за большую плату прославленных свободных гладиаторов. При случае гладиаторы могли не только защитить своего хозяина, но и напасть на его врагов, а это им тоже иной раз поручали.

Одними из тех, кто боролся за власть в середине I в. до н. э., были Тит Анний Милон и Публий Клодий, причём оба отчаянно враждовали между собой и у каждого было немало влиятельных сторонников. Милону покровительствовал Гней Помпей «Великий», а за действиями Публия Клодия многие усматривали интересы Гая Юлия Цезаря.

Конфликту между Клодием и Милоном и тому, чем этот конфликт завершился, уделил немало внимания в своих «Гражданских войнах» выдающийся античный историк Аппиан [Appian «В. С.», II, 14–16, 20–22]. Сохранилась также речь «В защиту Тита Анния Милона» знаменитого римского оратора Марка Туллия Цицерона на процессе по поводу гибели Публия Клодия. Однако будучи сам заклятым противником Публия Клодия, не скрывавшим свою радость по поводу этого убийства, Цицерон уделял больше внимания не деталям дела, а тому, чтобы дискредитировать предыдущую деятельность Публия Клодия и морально оправдать действия Тита Анния Милона. В силу этого речь Цицерона страдает явной предвзятостью и даёт историкам гораздо больше представлений скорее об ораторском искусстве римских судебных ораторов, чем об обстоятельствах убийства, а потому не может быть основным источником для желающего добраться до истины исследователя. Наиболее же подробно о деталях покушения на Публия Клодия рассказывает Квинт Асконий Педиан, написавший предисловие к речи Цицерона «В защиту Тита Анния Милона». Версии Аппиана и Квинта Аскония Педиана в принципе не расходятся, но лучше будет разобраться в событиях, опираясь на рассказ Квинта Аскония Педиана. Ни Аппиан, ни Асконий Педиан не были очевидцами событий. Но Аппиан описывал те события с чужих слов через полторы с лишним сотни лет после случившегося, а Асконий Педиан, родившийся в 9 г. до н. э. и умерший в 76 г. н. э., имел возможность общаться с некоторыми стариками — очевидцами событий, а кроме того, пользовался для составления своего предисловия актами римского сената.

Дело было так.

Милон и Клодий враждовали несколько лет. Началась эта вражда ещё в 57 г. до н. э., и уже тогда в Риме произошло несколько стычек между сторонниками Клодия и Милона, но своего апогея конфронтация между ними достигла в начале 52 г. до н. э. Милон тогда добивался избрания себя консулом, а Клодий добивался звания претора и прекрасно понимал, что, став консулом, Милон постарается урезать его преторские возможности. Именно из-за их соперничества комиции по выбору консулов откладывались в течение долгого времени и не были проведены в конце предыдущего года, как это положено было по закону. Шла уже вторая половина января, а в Риме всё ещё не были избраны ни новые консулы, ни новые преторы.

Предвыборная кампания в Риме была делом весьма обременительным, особенно для кандидатов на высшую должность консула, и Милон, домогавшийся этой должности, пытаясь угодить народу, истратил огромные средства на бесплатные раздачи, устройство театральных зрелищ и гладиаторских боёв. Затягивание даты выборов грозило ему разорением. Противники же Милона, наоборот, всеми силами старались оттянуть дату выборов. Причём в это время, видимо, разладились отношения становившегося слишком могущественным и начавшего играть собственную игру Милона с Гнеем Пом-пеем, поэтому сторонники Помпея, хотя и не поддерживавшие Клодия, тоже решили потянуть с выборами. Обстановка была накалена до предела.

И вот, 19 января 52 г. до н. э. («за тринадцать дней до февральских календ») Милон, как пишет К. А. Педиан, «выехал в муниципий Ланувий,[47] откуда был родом и где был тогда диктатором, для избрания фламина [48], которое было назначено на следующий день.

Приблизительно в девятом часу несколько дальше Бовилл[49], вблизи того места, где находится святилище Доброй Богини, с ним встретился Публий Клодий, возвращавшийся из Ариции. Дело в том, что он держал речь перед декурионами Ариции. Клодий ехал верхом; за ним, по тогдашнему обычаю путешествовавших, следовало около тридцати рабов налегке, вооружённых мечами. Кроме того, вместе с Клодием было трое спутников, один из которых, Гай Кавсиний Схола, был римским всадником, а двое других, Публий Помпоний и Гай Клодий, — известными людьми из плебса. Милон ехал на повозке с женой Фавстой, дочерью диктатора Луция Суллы, и со своим близким другом, Марком Фуфием. За ним следовала большая толпа рабов, среди которых были также и гладиаторы, а в их числе двое известных — Евдам и Биррия. Именно они, идя медленно в последнем ряду, и затеяли ссору с рабами Публия Клодия. Когда Клодий с угрозами обернулся на этот шум, Биррия пронзил ему плечо копьём» [Asc. Pedianus «Pro Т. A. Milo», 3–5]. Поначалу рабам Клодия удалось спасти своего господина: «раненного Клодия отнесли в ближайшую харчевню в бовиллъской округе» [Asc. Pedianus «Pro Т. A. Milo», 5]. Однако такой исход явно не устраивал Милона, «узнав, что Клодий ранен, Милон, понимая, что он будет в ещё более опасном положении, если Клодий останется жив, и рассчитывая получить удовлетворение от его убийства, даже если ему самому придётся подвергнуться наказанию, велел вытащить Клодия из харчевни. Предводителем его рабов был Марк Савфей. Скрывавшегося Клодия выволокли и добили, нанеся ему множество ран. Тело его оставили на дороге, так как его рабы либо были убиты раньше, либо прятались, тяжело раненные» [Asc. Pedianus «Pro Т. A. Milo», 6].

Лёгкость, с которой Милону удалось расправиться с Клодием, объяснялась тем, что он сумел застать Клодия врасплох, и в то время, как у Клодия было всего около тридцати вооружённых рабов, Милон же был тогда «в сопровождении более чем трехсот вооружённых рабов» [Asc. Pedianus «Pro Т. A. Milo», 12].

На этом Милон не успокоился, но, «зная, что в усадьбе в Альбе находится маленький сын Клодия, явился в усадьбу, а так как мальчика заблаговременно спрятали, то Милон стал допрашивать раба Галикора, у которого отрубали один член за другим» [Asc. Pedianus «Pro Т. A. Milo», 12]. Несмотря на пытки, никто из рабов не выдал сына хозяина. Тогда разъярённый Милон, так и не найдя мальчика, «приказал зарезать управителя и двоих рабов» [Asc. Pedianus «Pro Т. A. Milo», 12].

Публий Клодий был далеко не простым римлянином, а одним из самых знатных и влиятельных. Возвращавшийся из своего поместья в Рим сенатор Секст Тедий, увидев убитого, приказал положить его и доставить в город на своих носилках. На следующий день, с рассветом, на римском форуме собралась многочисленная толпа сторонников Клодия, возбуждаемая его вдовой, Фульвией, и требовавшая возмездия и справедливости. Разбушевавшись, они внесли тело Клодия в курию, где обычно происходили заседания сената и предали его сожжению прямо в курии, использовав для погребального костра скамьи, столы и книги письмоводителей. От такого буйства сгорела и сама курия, а несколько близлежащих домов лишь чудом удалось спасти от огня. Толпа пыталась атаковать и дом Милона, но была отогнана стрелами.

Милону всё это было только на руку. По словам К. А. Педиана, «поджог курии вызвал среди граждан гораздо большее негодование, нежели то, какое было вызвано убийством Клодия. Поэтому Милон, который, как думали, добровольно отправился в изгнание, в ту ночь, когда курия была подожжена, возвратился в Рим, ободрённый тем, что его противники навлекли на себя ненависть, и с такой же настойчивостью стал добиваться консульства. Он открыто роздал по трибам по тысяче ассов[50] на каждого гражданина. Через несколько дней народный трибун Марк Целый созвал для него сходку и даже сам выступил перед народом в его пользу. Оба они говорили, что Клодий устроил Милону засаду» [Asc. Pedianus «Pro Т. A. Milo», 9].

Если бы Милон приказал убить кого-то менее известного, чем Публий Клодий, и если бы не поссорился перед этим с могущественным Гнеем Помпеем, то убийство, очевидно, сошло бы ему с рук. Но тут Милон явно зарвался, «после того, как Помпей с необычайной быстротой обеспечил защиту» [Asc. Pedianus «Pro Т. A. Milo», 10], двое племянников Клодия потребовали суда над Милоном и добились своего. У Милона нашлось немало защитников, среди которых были и знаменитый оратор Цицерон, и видные сенаторы Марк Марцелл, Марк Калидий, Марк Катон, Фавст Сулла, но противники у него тоже были люди значительные, а дело было слишком уж очевидным, чтобы его замять. Милона приговорили к изгнанию — максимальному в то время наказанию для знатного римлянина. С мыслью о консульстве ему пришлось распрощаться, «вследствие огромных долгов его имущество поступило в продажу за одну двадцать четвёртую часть своей стоимости» [Asc. Pedianus «Pro Т. A. Milo», 33].

Но что чрезвычайно интересно и важно в этом деле, так это то, что гладиаторы и рабы Милона, совершившие резню, вообще не понесли наказания. Марка Савфея, руководившего штурмом харчевни, к суду, правда, привлекли, но суд его оправдал. А кроме того, Милон на следующий день после убийства Клодия даровал свободу двенадцати своим рабам, «которые особенно постарались» [Asc. Pedianus «Pro Т. A. Milo», 12]. Этих ставших вольноотпущенниками рабов и вовсе никто не стал преследовать.

Положение, когда каждый мог держать у себя личный отряд гладиаторов, было на руку слишком многим сенаторам, чтобы кто-то потребовал это запретить. Конечно, сенаторы возмутились, когда был убит один из них, но само наличие подобных отрядов их не смущало, ведь такие же отряды были и у многих из них.

Современному читателю может показаться странным то, что допускались такие беспорядки. Казалось бы, кому из власть имущих нужны были пожары и побоища в центре Рима? Чёткий и однозначный ответ на это есть у Аппиана, кратко и ясно изложившего действительную причину нерасторопности властей: «Помпей сознательно допускал такой беспорядок, чтобы ощущалась необходимость назначения диктатора. Среди многих шла болтовня о том, что единственным спасением от теперешних зол была бы монархическая власть; что нужно выбрать человека сильного и вместе с тем милостивого; указывали на Помпея, который имел в своём распоряжении достаточно войска, как кажется, любил народ и уважал сенат, был воздержан в жизни и благоразумен, легко доступен для просьб, — было неважно, таков ли он или только таким казался. Помпей на словах сердился по поводу всех этих предположений, на деле же тайно всё делал для их осуществления и нарочно допускал беспорядок и анархию в государственном управлении» [Appian «В. С.», II, 20]. Гладиаторы же были всего лишь исполнителями чужой воли, но исполнителями отменными и не рассуждающими, да притом ещё и такими, которых можно было обвинить в том, что они действовали по собственной инициативе, в силу своей природной дикости, распущенности и испорченности.

3. Гладиаторы в период гражданских войн

Созданный путём тайного соглашения в 60 г. до н. э. Гаем Юлием Цезарем, Гнеем Помпеем «Великим» и Марком Лицинием Крассом триумвират лишь на некоторое время стабилизировал положение Республики. До поры до времени соперничество Помпея и Цезаря уравновешивалось Крассом, а также тем, что Помпей женился на единственной дочери Цезаря, Юлии, а Цезарь — на родственнице Гнея Помпея, Помпее. Однако очень скоро Цезарь дал Помпее развод, уличив в неверности, затем в 54 г. до н. э. при неудачных родах умерла Юлия, оборвав родственные связи между Цезарем и Помпеем, а в 53 г. до н. э. в битве с парфянами при Каррах погиб Марк Лициний Красс. С гибелью Красса негласный триумвират фактически распался, а между Цезарем и Помпеем разгорелась ожесточённая борьба, в которой использовались все возможные средства, в том числе и гладиаторы.

Гладиаторы использовались прежде всего для пышных зрелищ, организаторы которых старались угодить народу и поднять тем самым свой авторитет. Точно так же, как со второй половины XX в. многие современные политики пытались привлечь к себе избирателей за счёт организации бесплатных концертов популярных поп-звёзд, римские политики привлекали к себе граждан организацией бесплатных театральных зрелищ, скачек и, конечно же, гладиаторских боёв. Но римские магнаты держали собственные отряды гладиаторов ещё и потому, что их, при случае, можно было использовать и для других целей.

Большое внимание гладиаторам уделял Гай Юлий Цезарь. В Капуе ему принадлежала целая гладиаторская школа, причём одна из лучших. Однажды, будучи консулом[51], Цезарь, как пишет Светоний Транквилл, устроил гладиаторский бой, «но вывел меньше сражающихся пар, чем собирался: собранная толпа бойцов привела его противников в такой страх, что особым указом было запрещено кому бы то ни было держать в Риме больше определённого количества гладиаторов» [Suetonius «Julius», 10, 2]. Однако хотя римский сенат и начинал понимать, что наличие у вельмож крупных личных отрядов гладиаторов становится опасным для самого существования Республики, запрет этот продержался недолго.

Цезарь ещё несколько раз устраивал для народа пышные гладиаторские игры, и эти представления становились всё более грандиозными по мере роста его могущества. Великолепные игры были устроены им в память об умершей при родах дочери, гладиаторскими играми были отмечены некоторые из его триумфов. Однако в планах Цезаря гладиаторы должны были служить не только средством развлечения толпы. Как пишет о Цезаре всё тот же римский историк Светоний Транквилл, «знаменитых гладиаторов, в какой-нибудь схватке навлекших немилость зрителей, он велел отбивать силой и сохранять для себя. Молодых бойцов он отдавал в обучение не в школы и не к ланистам, а в дома римских всадников и даже сенаторов, которые хорошо владели оружием; по письмам видно, как настойчиво просил он следить за обучением каждого и лично руководить их занятиями» [Suetonius «Julius», 26, 3].

Зачем могущественному правителю надо было, раздражая народ, спасать от смерти каких-то гладиаторов, которые изначально предназначались для того, чтобы прилюдно расставаться с жизнью? Зачем некоторых из молодых гладиаторов Цезарь отделял от других и проявлял столь большой интерес именно к их обучению? О причинах этого мы можем только догадываться, но вряд ли это объяснялось чрезмерным человеколюбием и сентиментальностью. Более вероятной причиной кажется то, что спасённые от верной смерти опытные бойцы готовы были на всё, чтобы отблагодарить своего патрона. Точно так же воспитанные особым образом молодые гладиаторы боготворили своего покровителя и готовы были сражаться за него не только на арене, а пребывание в домах знатных семейств давало им возможность не столько набраться опыта во владении оружием — этому их прекрасно обучали и в гладиаторских школах — сколько ознакомиться с тем, как живут знатные римляне, обучаться правильным манерам поведения. В дальнейшем такого гладиатора или группу гладиаторов можно было под видом купцов или путешественников послать в какую-нибудь из провинций для тайного устранения неугодного опального представителя знати. Исторических свидетельств о том, что Цезарь применял своих гладиаторов для таких целей, не сохранилось, и это всего лишь версия. Но так могло быть, а никаких свидетельств могло не сохраниться хотя бы по той причине, что, во-первых, подобные миссии были надёжно засекречены, а во-вторых, потому, что их исполнителей можно было затем легко устранить и путём обычного убийства, которое никто не стал бы расследовать, а можно было поступить ещё проще — выставить гладиатора на играх против заведомо более сильного противника. Большое разнообразие видов гладиаторского оружия всегда позволяло, при желании, выбрать такое сочетание вооружения противников, при котором один из участников схватки был бы заранее обречён.

Как уже говорилось выше, достоверных свидетельств использования гладиаторов Юлием Цезарем для тайных операций нет, но об одном случае загадочного убийства, которое могло быть совершено по его приказу, рассказать стоит.

Несколько столетий одним из самых богатых и влиятельных патрицианских родов Рима был род Марцеллов. Его представители неоднократно избирались преторами и консулами, управляли важнейшими провинциями. В борьбе за власть между Гаем Юлием Цезарем и Гнеем Помпеем «Великим» семейство Марцеллов решило стать на сторону Помпея, причём одним из самых ярых сторонников Помпея стал Марк Клавдий Марцелл, избранный при поддержке Помпея консулом в 51 г. до н. э. Поддержка Помпея обеспечила избрание консулов из семейства Марцелла и на следующие два года (50 и 49 гг. до н. э.).

Делая ставку на Помпея, Марк Клавдий Марцелл прилагал все усилия для того, чтобы навредить Цезарю. Как пишет Аппиан, «Цезарь основал в Верхней Италии город Новумкомум, даровав ему латинское право; тот из его жителей, кто в течение года занимал высшую должность[52], становился римским гражданином, — таково значение латинского права. Марцелл, с целью оскорбить Цезаря, приказал высечь розгами одного из новумкомцев, занимавшего у себя городскую магистратуру и потому считавшегося римским гражданином, чего нельзя было сделать с лицом, обладавшим правами римского гражданства[53]. Марцелл по своей пылкости открыл свою мысль: удары служат признаком негражданства. Поэтому он приказал высечь этого человека и рубцы показать Цезарю. Дерзость Марцелла дошла до того, что он предлагал до окончания срока послать Цезарю преемников по наместничеству. Но Помпей воспрепятствовал этому под тем лицемерным предлогом, что из-за остающегося краткого срока не следует оскорблять такого блестящего мужа, как Цезарь, принесшего столько пользы отечеству. Тем самым Помпей показал, что по истечении срока Цезаря должно лишить власти[54]» [Appian «В. С.»,II, 26].

Неудивительно, что когда конфронтация между Цезарем и Помпеем переросла в гражданскую войну, Марк Клавдий Марцелл оказался в лагере Помпея, но после того, как 6 июня 48 г. до н. э. Помпей потерпел сокрушительное поражение в битве при Фарсале, Марцелл не стал продолжать борьбу, как это сделали наиболее рьяные помпеянцы, продолжившие сопротивление Цезарю в Африке и Испании, а удалился в изгнание в город Митилены на находившемся под властью Рима греческом острове Лесбос.

Менее «отличившиеся» в борьбе с Цезарем члены семейства Марцел-лов вообще поспешили перейти на его сторону и вскоре вновь оказались в фаворе.

В Риме у Марка Клавдия Марцелла осталось немало сторонников. Хлопотали за него и его родственники. «Здесь о твоём прощении молит тревога, молят также обильные постоянные слёзы Гая Марцелла, твоего брата, глубоко преданного тебе», — писал в сентябре 46 г. до н. э. в письме Марку Клавдию Марцеллу его друг Марк Туллий Цицерон (Письмо CCCCLXXXVII, [Fam., IV, 7].

Цезарь прощал многих изгнанников, но простить Марцелла не спешил — слишком уж тот ему досадил. Возможно, настораживало Цезаря и то, что сам Марцелл не просил о снисхождении. Однако и оставлять Марцелла надолго в ссылке было нежелательно. Надо было что-то делать. Друзья Марцелла стали опасаться того, что Цезарь примет в отношении него некое кардинальное решение. В следующем своём письме Марцеллу, написанном в сентябре того же 46 г. до н. э., Цицерон прямо советует ему обратиться к Цезарю с просьбой о помиловании, убеждая, что «если величию духа было свойственно не идти с мольбой к победителю, то смотри, как бы презрение к его же благородству не оказалось свойственным гордости», а в конце письма прямо предупреждал, что промедление с покаянием может стоить Марцеллу жизни. «Если жизнь там и кажется тебе более приятной», — заканчивает то письмо Цицерон, — то тебе, тем не менее, следует подумать, как бы она не оказалась менее безопасной: для мечей свобода велика, а в отдалённых местностях перед преступлением меньше останавливаются. Твоё спасение настолько заботит меня, что я могу сравняться только с твоим братом Марцеллом или, во всяком случае, занять место очень близко к нему; твой же долг — считаться с обстоятельствами и заботиться и о своём спасении, и о жизни, и об имуществе» (Письмо CCCCLXXXVIII), [Fam, IV, 9].

В этом же месяце сентябре друзья Марцелла уговорили родственника Гая Юлия Цезаря, сенатора Луция Пизона, намекнуть на тяжёлое положение изгнанника. После этого Гай Марцелл бросился Цезарю в ноги, моля простить своего брата, а весь сенат в полном составе встал, уговаривая Цезаря согласиться. Осудив Марка Клавдия Марцелла за проявленную ранее, как он выразился «свирепость», Цезарь сказал, что «нс откажет сенату в его просьбе насчёт Марцелла даже несмотря на предзнаменование» (Письмо Цицерона из Рима в провинцию Ахайю Сервию Сульпицию Руфу ССССХСП [Fam., IV, 4], написанное в конце сентября 46 г. до н. э.). Под дурным предзнаменованием Цезарь имел в виду, конечно же, то, что сенат так заботит судьба Марка Клавдия Марцелла, его врага. Но Цезарь был прежде всего политик, и он счёл выгодным для себя пойти на такую уступку, во всяком случае объявить об этом. Цицерон же, как один из главных ходатаев, закрепляя успех, поспешил выступить в сенате с речью «По поводу возвращения Марка Клавдия Марцелла», заранее благодаря Цезаря за милосердие.

Если перед этим Марк Клавдий Марцелл два года тянул с покаянием, то теперь, получив от Цицерона два письма, предупреждающих об опасности и рекомендующих ему любыми способами, пусть и склонив голову, прибыть в Рим, Марцелл очень хорошо понял, на что намекает Цицерон, и уже в октябре 46 г. до н. э. ответил ему: «Когда брат мой Гай Марцелл, глубоко любящий меня, не только давал мне советы, но даже умолял меня, он мог меня убедить не ранее, чем твоё письмо заставило меня воспользоваться вашим советом» (Письмо ССССХСШ) [Fam., IV, 11]. Отказываться от дарованного ему помилования Марцелл не стал, но из-за наступления зимы, когда мореплавание становилось затруднительным, не спешил покинуть Метилену.

Марцеллу казалось, что вопрос решён, и он не спешил. Однако если Марцеллу казалось, что все опасности уже позади, то Цицерону в Риме думалось иначе, и уже в январе 45 г. до н. э. он отправляет Марку Марцеллу письмо, торопя того с приездом. «Итак, — писал Цицерон, — постарайся приехать возможно скорее; ведь ты приедешь, поверь мне, ожидаемый не только нами, т. е. своими, но и всеми решительно. Ведь мне иногда приходит на ум некоторое опасение, что поздний отъезд доставляет тебе удовольствие». Детально написать, почему необходимо спешить в Рим, невзирая на погоду, Цицерон не мог, ведь письмо могли перехватить, однако достаточно прозрачно намекал Марцеллу: «для твоего имущества очень важно, чтобы ты приехал возможно скорее, и это имеет значение во всех отношениях…» (Письмо DXL) [Fam., IX, 10].

Для того чтобы разобраться, что имел в виду Цицерон, необходимо вспомнить, что происходило в Римской республике в начале 45 г. до н. э. В январе этого года Цезарь с основными своими силами отправился в Испанию, где собрались огромные силы помпеянцев во главе с сыновьями Гнея Помпея «Великого» — Гнеем Помпеем и Секстом Помпеем. Надеялся ли Цицерон, что приезд в Рим Марка Марцелла сплотит противников Цезаря и им удастся нанести Цезарю удар с тыла, или, наоборот, считал, что Цезарь сам, опасаясь приезда в это время в Рим Марцелла, даст приказ покончить с ним? Кто знает?

17 марта 45 г. до н. э. Цезарю удалось разгромить помпеянцев в битве при Мунде. Но как пишет об этом Аппиан, «великое множество рабов сражалось на стороне Помпея. Уже четыре года это войско обучалось и готово было сражаться с отчаянием. Благодаря этому Помпей[55] совершил большую ошибку, что не оттянул сражения, вступил с Цезарем в столкновение, как только тот прибыл, хотя некоторые из старейших лиц, наученные горьким опытом Фарсала и в Африке, советовали Помпею томить Цезаря всякими оттяжками и довести его до безвыходного положения, используя то, что он находится в чужой стране» [Appian «В. С.», II, 103]. Одолеть противника Цезарю удалось лишь с огромным трудом, и, как неоднократно признавал потом он сам, эта битва оказалась самой трудной из всех, какие он когда-либо дал, ибо здесь ему приходилось сражаться не за победу, а за жизнь.

Прибыв в Испанию и узнав, какие мощные силы противника ему там противостоят, мог ли Цезарь не подумать и не позаботиться о том, чтобы никакая опасность не могла возникнуть для него в Риме? Мог ли не подумать о возможной опасности мятежа в случае, если боевые действия затянутся, а в Рим прибудет Марк Клавдий Марцелл? Допросил ли Цезарь после разгрома пленённых помпеянцев и мог ли выявить при допросе, что те питали надежды на то, что в Риме вспыхнет мятеж и Цезаря удастся зажать в тиски?

О чём думал, готовясь к той битве, Гай Юлий Цезарь и какие он отдал распоряжения, мы вряд ли уже узнаем, как никогда, наверное, не узнаем и того, что рассказали Цезарю на допросах пленённые после битвы при Мунде помпеянцы и говорили ли они что-либо о своих надеждах на Марцелла или о своих связях с ним. Но побывав на грани поражения в Испании, Цезарь вполне мог пересмотреть свой мягкий подход по отношению к Марку Клавдию Марцеллу, хотя из политических соображений и не объявил об этом во всеуслышание.

Весной Марк Клавдий Марцелл покинул Лесбос и прибыл в афинский порт Пирей, где 22 мая 45 г. до н. э. был радушно принят римским наместником Сервием Сульпицием Руфом, с которым был хорошо знаком, так как в 51 г. до н. э. они оба были коллегами по консульству. Во время беседы Марцелл сообщил, что собирается на следующий день плыть кораблём в Италию. Казалось бы, ничто не предвещало беды, но Марцелл по непонятным причинам задержался, а 26 мая был убит при более чем странных обстоятельствах.

Вот как сообщил об этом Цицерону Сервий Сульпиций Руф: «В десятом часу ночи ко мне пришёл Публий Постумий, его близкий, и известил меня, что Марка Марцелла, моего коллегу, в послеобеденное время ранил кинжалом его близкий друг Публий Магий Килон и нанёс ему две раны-, одну в горло, другую в голову за ухом; однако есть надежда, что он может остаться живым; Магий затем покончил с собой; сам он послан Марцеллом, чтобы известить об этом и просить меня собрать врачей. Я собрал и тотчас же отправился туда на рассвете. Когда я был недалеко от Пирея, мне встретился раб Аци-дина с табличками, на которых было написано, что незадолго до рассвета Марцелл скончался. Так славнейший муж претерпел жесточайшую смерть от руки сквернейшего человека, и у того, кого ввиду его достоинства, пощадили недруги, нашёлся друг, который причинил ему смерть.

Я всё-таки устремился к его палатке; я нашёл двоих вольноотпущенников и несколько рабов; остальные, говорили они, бежали, поражённые страхом, оттого что их господин был убит перед палаткой[56]» (Письмо DCXVIII) [Fam., IV, 12]. Далее Сервий Сульпиций Руф сообщал, как приказал принести тело Марцелла в Афины на своих собственных носилках, как позаботился о пышных похоронах и о том, чтобы афиняне соорудили Марцеллу мраморный памятник, уверяя Цицерона, что свои обязанности перед Марцеллом, живым и мёртвым, выполнил все.

Вроде бы несчастный случай… Но как путано излагает дело римский наместник. А ведь это человек отнюдь не косноязычный! Убийство произошло 26 мая, а письмо написано 31 мая, т. е. прежде чем Руф написал письмо, успело пройти пять дней, но из письма видно, что никакого расследования практически не проводилось. Сервий Сульпиций Руф был человеком весьма опытным в ведении дел. За свою жизнь он занимал немало ответственнейших должностей, успел побывать даже консулом, и уж что-что, но как проводить расследование, знал очень хорошо. В письме же сквозит растерянность и желание убедить Цицерона в том, во что сам Руф явно не верил. Руф как бы говорит Цицерону, что большего узнать не удастся, да и пытаться узнать нечто большее не следует. Такие же послания были, видимо, разосланы и другим друзьям и родственникам погибшего.

Римская знать знала правила игры — все поняли подсказку, и никто не попытался оспорить официальную версию, возмутиться или потребовать дополнительного расследования. Уже 21 июня 45 г. до н. э. Цицерон пишет из своей Тускуланской усадьбы в Рим сенатору Титу Помпонию Аттику: «Сегодня жду Спинтера: ведь Брут послал его ко мне. В письме он снимает с Цезаря ответственность за гибель Марцелла. На него пало бы некоторое подозрение, даже если бы тот был убит не предательски; теперь же, когда насчёт Магия известно, неужели его безумие не причиной всему? Совсем не понимаю в чём дело. Итак, ты объяснишь. Впрочем, мне не в чем сомневаться, разве только — в причине безумия Магия, за которого я даже сделался поручителем. И, несомненно, это было; ведь он не был платёжеспособен. Он, я думаю, попросил чего-нибудь у Марцелла, а тот, как обычно, ответил твёрдо» (Письмо DCXXIX) [Att., XIII, 10].

Интереснейшее письмо!

С одной стороны, Цицерон, вроде бы и сообщает товарищу о том, что знает о слухах, что к убийству причастен Цезарь. Но тут же отметает все подозрения в отношении диктатора, объясняя, что винить во всём следует лишь убийцу — Магия. Цицерон пишет, что совсем не понимает, почему Магию вдруг понадобилось убивать своего друга, но тут же твёрдо объясняет, что другой версии быть не может, «и, несомненно, это было».

Письмо скорее говорит о том, что Цицерон всеми силами старался показать свою лояльность по отношению к Цезарю, настоятельно советуя делать то же и своим друзьям, чем о том, что он наивно верит в официальную версию.

Но, может быть, действительно так всё и было? Может быть, и нам, историкам, поверить в официальную версию? Вот перед нами сообщения древних авторов. Почему мы должны их оспаривать?

Попытаемся глянуть на всё непредвзятым взглядом. Ведь именно это требуется от настоящего историка.

Если внимательно изучить все сохранившиеся документы по этому делу, более вероятной представляется несколько иная версия. А что если при встрече Магия с Марцеллом некие хорошо обученные люди расправились с ними обоими, свалив всё на Магия? Такая версия сразу объясняет и причину якобы безумного поведения Магия и причину того, почему не провёл тщательного расследования римский наместник Сервий Сульпиций Руф, который мог просто получить распоряжение от Цезаря. Понятно становится и то, почему в столь нелепую версию все «поверили» и даже убеждали друг друга в этом в своих письмах, ведь письма могли быть перехвачены, да и кое-кто из друзей мог оказаться тайным осведомителем Цезаря.

Трудно винить людей, живших за две с лишним тысячи лет до нас, в отсутствии смелости и принципиальности. Гай Юлий Цезарь был в то время диктатором, избранным на 10-летний срок, пожизненным народным трибуном, верховным понтификом, цензором на три последующих года, первоприсутствующим в сенате, да к тому же ещё и одним из двух ординарных консулов того года. Добавив к этому то, что в его распоряжении находилась вся римская армия, и то, что у солдат он пользовался непререкаемым авторитетом, можно вполне понять, почему никто не посмел выдвигать против него никаких обвинений. Но если предположить, что убийство Марцелла было совершено по приказу Цезаря, то можно не сомневаться, что для этого, скорее всего, были использованы его отборные гладиаторы. Именно человек, привыкший убивать не в бою, а на арене, убивать не врага, а любого, кого против него выставят, причём человек великолепно владеющий оружием, мог сымитировать убийство одного знатного римлянина другим. К тому же опытный гладиатор сделал бы это гораздо лучше, чем мог бы сделать это простой воин или обычный подосланный убийца.

Не будем категорически утверждать, что убийство Марцелла было совершено специально посланными в Пирей гладиаторами, но всё же заметим, что такая версия представляется одной из наиболее вероятных. Во всяком случае, римляне считали такую версию очень даже вероятной, и Гаю Юлию Цезарю, желавшему выглядеть в глазах римского народа не тираном, а умеренным и благородным правителем, удалось пресечь разговоры о своей причастности к этому убийству лишь после того, как через несколько месяцев после убийства Марка Клавдия Марцелла он женил его брата, Гая Клавдия Марцелла, на своей внучатой племяннице Октавии Старшей, сводной сестре своего наследника, Гая Октавия, будущего императора Октавиана Августа.

Одним из любимых полководцев Юлия Цезаря был Децим Юний Брут, получивший прозвище «Альбин» за светлый цвет своих волос. Цезарь даже внёс его в своё завещание, записав наследником второй очереди. Но Бруту мало было быть вторым или третьим. Он хотел быть первым или одним из первых. Когда сенаторы Гай Кассий и Марк Юний Брут составили заговор против Цезаря, Децим Брут примкнул к этому заговору.

В самом Риме традиционно не положено было находиться войскам, но так как 19 марта 44 г. до н. э. Цезарь собирался убыть в поход на Парфию, целый легион солдат под началом его начальника конницы Марка Лепида был размещён неподалёку от Рима на одном из островов на реке Тибр [58]. Кроме того, по словам Аппиана, в городе находилось много ветеранов Цезаря: «одни — недавно уволенные от службы после воины и распределённые по новым земельным наделам, другие — уже получившие наделы раньше и прибывшие для проводов отъезжающего в поход Цезаря» [Appian «В. С.», II, 119].

Заговорщики опасались бунта солдат и не знали, как воспримут убийство Цезаря его ветераны. Да и народ Рима, обласканный предыдущими раздачами Цезаря, тоже вызывал у них немалые опасения. Поэтому заговорщики предприняли меры для того, чтобы иметь под рукой свою собственную военную силу.

У многих наших современников, лишь поверхностно знакомых с римской историей, сложилось впечатление, что все гладиаторы были смертниками, ненавидевшими своих хозяев. Это неверно. Отношения гладиаторов и их хозяев были гораздо более сложными и многообразными.

Да, значительная часть гладиаторов-рабов была сделана гладиаторами насильно. Но были и рабы, которые сами мечтали стать гладиаторами, так как успешные выступления давали возможность быстро обрести славу, свободу и неплохое состояние.

Да, практически в каждом выступлении гладиатор рисковал получить тяжёлое увечье, а то и погибнуть. Но бои с заранее оговорённым смертельным исходом устраивали сравнительно редко — лишь по особым случаям. Гораздо чаще устраивали бои до первой крови или просто разыгрывали перед зрителями фехтовальное представление. Надо помнить и о том, что устроители гладиаторских боёв нередко устраивали поединки с заранее предопределённым исходом, когда опытного гладиатора или группу опытных гладиаторов выпускали сражаться против внешне сильного, но гораздо хуже подготовленного противника. Обычно это устраивалось в случае, если в Рим поступала большая партия рабов после очередного завоевательного похода, когда праздновался очередной триумф. Стоимость необученных рабов тогда сильно падала, а гибель на арене грозных с виду представителей укрощённого силой римского оружия народа поднимала дух толпы. Дешёвых рабов из варваров в этом случае действительно не жалели, этих гладиаторов часто гнали на арену насильно, и они часто гибли в первом же бою, но основной состав гладиаторов, не предназначенный для бойни, страдал редко. В отличие от гладиаторов однодневок, набираемых для того, чтобы быть убитыми, и содержавшимися в гладиаторских школах под строжайшим надзором, основной состав гладиаторских отрядов богатейших римских вельмож содержался в неплохих условиях, получал хорошее жалованье и имел право выхода в город. Эти гладиаторы, как правило, были преданы своим хозяевам. Они готовы были сражаться за своих владельцев и на арене, принося им славу своими победами, и за пределами арены, если на то будет соответствующее распоряжение.

15 марта 44 года до н. э., когда заговорщики решили напасть на Цезаря, Децим Брут «Альбин», естественно, с разрешения Цезаря, готовил для римлян гладиаторские бои. Время устройства игр было выбрано неспроста — гладиаторов, лично преданных Дециму Бруту, было решено использовать для того, чтобы нейтрализовать возможное возмущение ветеранов, да и других римлян, кому убийство могло бы не понравиться.

Заговорщики сумели тайно пронести в курию, на заседание сената, кинжалы и, внезапно напав на Цезаря, расправились с ним. Однако убийство вызвало не восторг, а ужас у большинства ничего не подозревавших сенаторов, да и сами убийцы, лишившие жизни великого полководца, были перепуганы. Как пишет Аппиан, «многие в суматохе ранили мечами друг друга. Когда убийцами злодеяние было совершено в священном месте и над особой священной и неприкосновенной, началось бегство по сенату и по всему городу; в этом смятении некоторые из сенаторов были ранены, другие убиты. Погибли и многие из горожан и иностранцев, не потому, что это стояло в плане заговорщиков, но из-за всеобщей сумятицы и незнания, кто, собственно, нападает. Гладиаторы, которые ещё с утра были вооружены для показа зрелища, теперь прибежали из театра к ограде сената, а самый театр опустел, так как зрителей охватил страх и ужас, и все пустились в бегство. Все товары были расхищены. Все закрывали двери и готовились защищаться с крыш» [Appian «В. С.», II, 118]. Весь Рим был в шоке и растерянности. Растерялись даже ближайшие соратники Цезаря — Марк Антоний и Марк Лепид. «Антоний, полагая, что и над ним было замышлено убийство вместе с Цезарем, забаррикадировался в своем доме. А Лепид, начальник конницы, узнав о случившемся в то время, как он был на форуме, убежал на остров на реке Тибр, где у него стоял легион солдат, и привёл их на Марсово поле, чтобы быть более готовым к выполнению приказа Антония» [Appian «В. С.», II, 118].

Никакого приказа Марк Антоний тогда не отдал.

Сразу же после содеянного «заговорщики вместе с гладиаторами побежали на Капитолий» [Appian «В. С.», II, 120]. С трибун неслись высокие слова о родине и свободе, народу было решено раздать деньги, с целью привлечь на свою сторону, но вот только сопровождали «поборников свободы» с оружием в руках не римляне, их сограждане, ради которых якобы всё и совершалось, а гладиаторы.

То, что лидеры заговора запутались в своих понятиях о чести, совести и свободе, запутались в выборе способов достижения справедливой формы правления, видно было даже историкам древности. Как писал Аппиан: «Они полагали, что теперешний народ — подлинно римский, такой ещё, каким, они знали, он был при древнем Бруте[59], уничтожившем царскую власть. Но они не осознавали, что им приходится рассчитывать на два друг другу противоположных настроения, то есть, чтобы окружающие их любили свободу и одновременно за плату служили их интересам. Последнее было более осуществимо, так как нравы гражданские были тогда сильно испорчены. Исконный римский народ перемешался с иностранцами, вольноотпущенник стал равноправным гражданином, и у раба был тот же вид, что и у господина; ибо, если исключить сенаторскую одежду, всё прочее облачение было и у них, и у рабов одинаковое. Кроме того, обычай, имевший место только в Риме, — публичные раздачи хлеба неимущим, — привлекал в Рим бездельников, попрошаек и плутов из всей Италии» [Appian «В. С.», II, 120].

Римлян, готовых приветствовать освободителей от тирании, явно не хватало. Привлечь достаточное количество людей взялся Гай Кассий, отправив для этого по улицам города своих доверенных лиц, причём главным аргументом агитации стали деньги: часть римлян, «готовых продаться всякому, кто их наймёт» [Appian «В. С.», II, 120], просто купили. Получив деньги, эти люди двинулись к форуму изображать народную поддержку, тем не менее, по словам Аппиана, «они хотя и были наняты, однако не осмелились одобрять происшедшее, питая страх перед славой Цезаря и тем, что может постигнуть их в будущем со стороны других граждан» [Appian «В. С.», II, 121]. Для того чтобы и отработать полученные деньги, и не навлечь на себя опасностей в будущем, «они с криком требовали мира как всеобщего блага, настойчиво требовали его от должностных лиц, полагая, что это средство послужит ко спасению убийц Цезаря, ибо не может быть мира без амнистии» [Appian «В. С.», II, 121]. Не-подкупленная часть толпы не спешила откликаться на призывы.

Некое подобие народного собрания на форуме организаторам заговора провести удалось, однако, помимо того, что большая часть граждан Рима отнюдь не спешила проявлять радость, практически все сенаторы предпочли воздержаться от участия в этом сборище.

Как пишет Аппиан, «из Капитолия пришли только Кассий и Брут, ещё с окровавленными руками, ибо они нанесли Цезарю удар одновременно. Когда они прибыли к толпе, не было произнесено ни одного низкого или недостойного слова, но как бы после всеми признанного прекрасного поступка все хвалили друг друга и поздравляли государство и говорили больше всего о том, что Децим предоставил им в нужный срок гладиаторов» [Appian «В. С.», II, 122]. При отсутствии реальной народной поддержки и при том, что большинство сенаторов просто предпочли удалиться, заговорщикам пришлось разыгрывать спектакль с высокопарными словами, а единственной реальной опорой рассчитывавших ранее на народную поддержку заговорщиков стал их отряд гладиаторов.

Сколько гладиаторов было в отряде Децима Брута? Этого мы не знаем. Конечно, отряд был не маленький. Возможно, в нём было даже несколько сот человек. Но этот отряд в любом случае был гораздо меньше по численности римского легиона, находившегося в распоряжении цезарианцев. И всё же этот отряд оправдал возлагавшиеся на него надежды. Марк Антоний и Марк Лепид были опытными военными, прошедшими не одну войну, и они имели целый легион солдат, а штатная численность римского легиона составляла тогда более 6000 человек, но действовать и покарать убийц Цезаря в тот день они так и не решились. Не решились они на это и в последующие дни — гражданская война между цезарианцами и сторонниками прежней Республики началась лишь в конце того года. Конечно, сдерживало их не только наличие у заговорщиков большого отряда гладиаторов, но и неясность обстановки, и целый ряд других факторов, однако гладиаторы были не последним фактором, помешавшим це-зарианцам сразу отомстить за гибель своего кумира, и особенно важным был этот фактор в первые часы и первые дни после убийства диктатора.

Успешно использовав гладиаторов в день убийства Юлия Цезаря, Децим Брут и дальше держал их при себе в качестве некоей гвардии специального назначения. В год убийства Цезаря Децим Брут был назначен наместником Цизальпийской Галлии (Северной Италии). Эта была богатая провинция, обеспечивавшая немалый доход не только Римскому государству, но и римскому наместнику: практика, когда, приехав в провинцию бедным, наместник убывал оттуда богачом, была тогда общепринятой. Однако ещё одним достоинством Цизальпийской Галлии было то, что эта провинция находилась совсем рядом с Римом, являясь как бы ключами к столице, а в распоряжении наместника провинции была немалая армия. В Риме хорошо помнили, что именно из Цизальпийской Галлии начал в своё время поход на Рим Гай Юлий Цезарь. Сразу после убийства Цезаря республиканцы и цезарианцы пытались договориться и какое-то время это давало возможность избежать открытой конфронтации, но к концу 44 г. до н. э. стало ясно, что их спор не удастся решить без крови. В этих условиях значение поста наместника Цизальпийской Галлии резко возрастало, что хорошо понимали и республиканцы и цезарианцы, хотя отчаянная борьба шла в сенате за каждую из провинций. Каждая из группировок желала видеть наместниками провинций угодных ей людей. Большая часть сенаторов сочувствовала республиканцам, цезарианцы же имели более прочные позиции в народном собрании.

В конце года полномочия Марка Антония как консула истекали, и он, заботясь о будущем, добился своего назначения на следующий год наместником одной из богатейших провинций — Македонии и настоял на том, чтобы сенат выделил ему большое количество войск, якобы для войны против угрожавших Македонии варваров. Сенат согласился на это, спеша отправить Антония, лидера цезарианцев, подальше от Италии. Но Антоний вёл гораздо более сложную игру и мысли его были как раз в Италии. Путём целого ряда интриг Марку Антонию, используя и своё положение консула того года, и поддержку другого консула, Долабеллы, удалось добиться того, что народное собрание — высший орган власти Республики — постановило отобрать Цизальпийскую Галлию у Децима Брута и перепоручить эту провинцию ему, причём сроком на пять лет. Добившись решения о передаче себе Цизальпийской Галлии, Антоний не отказался и от командования своими балканскими легионами, мотивируя это тем, что они были переданы не некоему наместнику Македонии, а ему лично.

Согласно решению народного собрания, иногда наместники менялись провинциями, и Децим Брут взамен Цизальпийской Галлии должен был получить Македонию. В обычных условиях это могло бы расцениваться как примерно равноценный обмен, однако в условиях, когда назревала гражданская война, республиканцы боялись такого обмена, полагая, что этим претензии Марка Антония не ограничатся.

Отношения Марка Антония и республиканских лидеров сената стали портиться. Когда в октябре 44 г. до н. э.[60] Марк Антоний стал перебрасывать свои легионы из Македонии в Италию, чтобы идти с ними в Цизальпийскую Галлию, лидеры республиканцев оказали поддержку начавшему собственную игру Октавиану, внучатому племяннику Юлия Цезаря, видя в нём противовес Марку Антонию, и помогли Октавиану переманить на свою сторону два легиона Марка Антония. Это было невиданным делом, так как нарушало все римские законы, но сенат старался ничего не замечать. Большинство политиков вело двойную игру. Когда не было Антония, они поддерживали Октавиана и слали послания Дециму Бруту, убеждая того не отдавать Цизальпийской Галлии, перед Антонием же они делали вид, что поддерживают его и считают все его требования вполне законными.

Поначалу Марк Антоний хотел своей властью вернуть перебежавшие к Октавиану легионы или уговорить их вернуться, однако те укрепились в городе Альбе, неподалёку от Рима, и не собирались менять решение. Взять город можно было лишь после длительной осады, а Антонию нужно было прежде всего установить контроль над Цизальпийской Галлией, и он решил не откладывать поход. Как пишет Аппиан, «Антоний пошёл в Тибур[61]с имевшимися у него легионами, снаряжённый таким образом, как снаряжались обычно отправлявшиеся на войну. А война была уже явная, так как Децим не оставлял Галлии.

Когда Антоний был там, почти весь сенат и большинство из всадников прибыли, чтобы оказать ему почести; пришли и от народа виднейшие представители. Они застали его, когда он приводил к присяге присутствующих солдат и собравшихся у него ветеранов — их было много. Последние охотно присоединились к присяге и поклялись в постоянной приверженности и верности ему, так что можно было удивляться, кто же были те, кто ещё так недавно на созванном Цезарем[62] собрании поносил Антония.

С такой пышностью проводили его в Аримин, где начинается Галлия. Войско Антония насчитывало, кроме вновь набранных, три легиона, вызванных из Македонии, к нему прибыла и остальная часть солдат — один легион ветеранов, которые, несмотря на возраст, казались вдвое лучше новобранцев. Таким образом, у Антония оказались четыре обученных легиона, да кроме того все те, кто в качестве вспомогательного войска обычно следует за легионами, личная его охрана и новобранцы» [Appian «В. С.», III, 46–47].

Как только Марк Антоний убыл, лидеры сената, ещё недавно тепло провожавшие его, изменили своё решение и опять стали убеждать Децима Брута ни в коем случае не отдавать Галлии.

Войдя в Цизальпийскую Галлию, Марк Антоний «приказал Дециму переправиться в Македонию, согласно решению народа и в своих личных интересах. Децим направил в ответ письмо, полученное им от сената, гласившее, что не столько ему надлежит уступить, повинуясь воле народа, сколько Антонию сделать это, повинуясь воле сената» [Appian «В. С.», III, 49]. Видя, что Децим Брут не хочет отдать провинцию по-хорошему, Антоний назначил срок, после которого он обещал открыть военные действия.

Зная, что Антоний располагает большими военными силами и легко справится с ним в открытом сражении, Децим Брут принялся хитрить. Сначала он предлагал Марку Антонию перенести сроки ультиматума. Марк Антоний не уступил. Тогда, по словам Аппиана, Децим Брут «выдумал будто бы полученное им письмо от сената, звавшее его вместе с войсками в Рим. Он снялся со стоянки и пошёл по дороге, ведущей в Италию. Его принимали все, думая, что он уходит совсем, пока он не подошёл к богатому городу Му тине. Он закрыл ворота, употребил всё продовольствие Мутины на содержание войска, зарезал весь имевшийся у них вьючный скот и засолил его, опасаясь долговременной осады, в ожидании Антония» [Appian «В. С.», III, 49]. Благодаря такой не слишком сложной уловке Дециму Бруту удалось, избежав полевого сражения, закрепиться в хорошо укреплённом и удобном для обороны городе-крепости. Эта уловка сама по себе интересна как вариант введения противника в заблуждение.

Но данная глава посвящена гладиаторам, и у читателя может возникнуть вопрос: «Причём же тут гладиаторы?»

А дело в том, что, как сообщает далее Аппиан, «войско у Децима состояло из множества гладиаторов и трёх легионов тяжеловооружённых. Один легион состоял из недавно завербованных, ещё неопытных людей, два же легиона, служившие и раньше под его командой, были весьма ненадёжны» [Appian «В. С.», III, 49]. т. е. не римские солдаты, хотя те и ранее уже служили под его командой, стали главной опорой Децима Брута — им-то он как раз не доверял, — а гладиаторы. Причём из слов Аппиана о том, что гладиаторов теперь у Децима Брута было «множество», можно сделать вывод о том, что убедившись «иды марта» в их эффективности, Децим Брут постарался значительно увеличить их количество, и отнюдь не для боёв на арене.

И опять ставка на гладиаторов оказалась верной. При том что основная часть войск у Децима Брута была ненадёжной, а Марк Антоний сразу же осадил Мутину, Дециму Бруту удалось продержаться в осаде вплоть до подхода помощи.

Сенат, совсем недавно чуть ли не в полном составе торжественно провожавший Марка Антония в Цизальпийскую Галлию, обвинил Марка Антония в самоуправстве и приказал покинуть Галлию, а когда тот отказался, ссылаясь на решение народного собрания, римский сенат объявил Антония врагом. Однако сразу же оказать Дециму Бруту достаточную помощь сенат не мог.

Осада Мутины началась в декабре 44 г. до н. э., а активные действия против Марка Антония войска сената начали лишь с января следующего года, когда были избраны новые консулы, Гирций и Панса. Именно им, а также возведённому по этому случаю в преторское достоинство Октавиану сенат поручил вести войну против Марка Антония. Но лишь к середине апреля Гирций, Панса и Октавиан собрали достаточно войск, чтобы сразиться с Марком Антонием. 15 апреля 43 г. до н. э. они нанесли Антонию поражение под Галльским Форумом, неподалеку от Мутины, а через несколько дней сумели нанести ему ещё одно поражение уже у самой Мутины, заставив его наконец снять осаду и отступить в Нарбоннскую Галлию. Итак, заметим, что снять осаду Мутины удалось только во второй половине апреля 43 г. до н. э., а началась эта осада в начале декабря предыдущего года. Таким образом, Дециму Бруту удалось четыре с лишним месяца выдерживать тяжелейшую осаду и выдерживать эту осаду в условиях, когда солдаты его, как мы уже знаем, «были весьма ненадёжны». Объяснить то, почему ненадёжные солдаты не предприняли в этих условиях мятежа или хотя бы бунта, можно лишь тем, что их сдерживало присутствие в Мутине «множества» верных Дециму Бруту гладиаторов. Заметим, что «множеством гладиаторов» Аппиан мог называть полторы, две, ну, может быть, три тысячи человек. Больше гладиаторов Децим Брут никак не смог бы набрать. И эти две-три тысячи человек сумели удержать в повиновении три легиона ненадёжных солдат, притом что в каждом легионе было около шести тысяч легионеров! Сопоставив эти цифры, вряд ли кто-нибудь станет спорить с тем, что гладиаторы смело могли бы претендовать на название «римский спецназ».

Децим Брут стал преследовать разбитую армию Марка Антония и к маю месяцу выбил её к границам своей провинции. Но в это время у него закончились деньги — оружие в то время ничуть не менее важное, чем мечи и копья. В начале войны у него было, по его собственному признанию, «40 миллионов сестерциев» (письмо от Децима Юния Брута Альбина DCCCLIV [Fam., XI, 10] из Дертоны в Рим Цицерону, написанное 5 мая 43 г до н. э.). Теперь же, как сетовал Децим Брут в этом своём письме, он располагал не тремя, а семью легионами, но вместо денег имел одни долги. В отчаянии Децим Брут молил о помощи, но в ответ получал лишь словесные утешения.

Результат был плачевным — войска взбунтовались, солдаты начали перебегать к Марку Антонию или просто разбегаться. В это же время Марк Антоний получил поддержку от Марка Лепида, другого цезарианца, державшего ранее нейтралитет, а также примирился с Октавианом. Без финансовой базы армия Децима Брута развалилась как карточный домик и для её разгрома не понадобились никакие сражения. Потеряв армию, Децим Брут пытался бежать на север, в земли, ещё сохранявших самостоятельность галльских племён. Одному из их вождей, некоему Камиллу, он, если верить Аппиану, «оказал в своё время много услуг» [Appian «В. С.», III, 98] и теперь надеялся у него укрыться. Ещё недавно Децим Брут смотрел на галлов свысока, теперь же, когда с ним осталось всего десять человек, он думал лишь о спасении — его гонор исчез. «Переодевшись галлом и будучи знаком с галльским языком, он бежал с ними под видом галла уже не по более длинной дороге к Аквилее, в надежде, что благодаря малочисленности его свиты он останется неузнанным» [Appian «В. С.», III, 97]. Его захватили разбойники, промышлявшие на дорогах, но узнав, что он знаком с их вождём, доставили его к Камиллу. Однако кому нужен был чужак, лишившийся власти, да к тому же ещё и преследуемый? Кто бы стал рисковать навлечь из-за него на свои владения поход римской армии? Когда Децим Брут был доставлен к Камиллу, «Камилл в лицо обошёлся с ним ласково[63] и стал упрекать тех, кто связал Децима Брута, за то, что они по неведению оскорбили такого мужа; тайно же сообщил обо всём Антонию. Последний, тронутый такой превратностью судьбы, не решился и взглянуть на этого человека, но приказал Камиллу умертвить его и прислать ему его голову» [Appian «В. С.», III, 98].

Таков был конец Децима Брута. Его покинули все, в том числе и его гладиаторы, но гладиаторов в этом можно было винить, пожалуй, меньше всего: они сражались и продавали свою кровь за деньги. Почему они должны были сражаться за того, кто перестал им платить?

В конце 43 г. до н. э. цезарианцы Марк Антоний, Марк Лепид и Октавиан объявили себя триумвирами — тремя верховными правителями Римского государства. В октябре следующего года в битве при Филиппах им удалось нанести сокрушительное поражение республиканским войскам Марка Брута и Гая Кассия. После этого все провинции были окончательно поделены между триумвирами. Лишь острова Сицилию, Сардинию и Корсику продолжал удерживать их противник Секст Помпей. Все остальные бежали или сложили оружие.

Однако и в самом лагере триумвиров было немало разногласий. Дальнейшее развитие Римского государства многим виделось по-разному.

Вскоре после победы при Филиппах Марк Антоний, получивший в своё распоряжение все восточные провинции Рима, познакомился с египетской царицей Клеопатрой, влюбился в неё и, позабыв обо всём, стал кутить вместе с ней в её столице, Александрии. В Италии же в это время обострились противоречия между Октавианом и младшим братом Марка Антония — Луцием Антонием. В 41 г. до н. э. Луций Антоний стал одним из консулов и начал открыто выступать против Октавиана. Стремясь привлечь к себе больше симпатий, Луций Антоний стал изображать себя сторонником демократии, недовольным властью триумвиров, но критике подвергал не всех трёх триумвиров, а лишь Октавиана и Марка Лепида. Несколько раз Луция Антония и Октавиана пытались примирить, на какое-то время это удавалось. Но окончательное примирение так и не состоялось. Словесная полемика переросла в вооружённое противостояние. Большинство римской знати стало на сторону Луция Антония. На его стороне выступила и Фульвия, жена Марка Антония. Марк Лепид вынужден был поддержать Октавиана, но у Лепида было мало войск и его поддержка в этом случае мало что значила.

Войска колебались. Два легиона Луция Антония, находившиеся в городе Альбе, неподалёку от Рима, прогнали назначенных Луцием начальников и отпали. К легионам срочно отправились и Октавиан, чтобы закрепить этот успех, и Луций Антоний, чтобы переубедить бунтующих. Прибыв туда раньше, Луций Антоний щедрыми подарками вновь сумел привлечь солдат на свою сторону. Октавиан в ответ напал на подходившие к Луцию подкрепления, а Луций устремился в Рим, чтобы обеспечить себе контроль над столицей. Причём, по словам Аппиана, «Луций, спеша в Рим, послал туда вперёд три отряда, которые ночью вступили тайно в город; сам он последовал за ними с многочисленным войском, конницей и гладиаторами» [Appian «В. С.», V, 30]. Как видно из рассказа Аппиана, и у Луция Антония, так же, как в своё время у Децима Брута, гладиаторы были одной из основных сил его армии. Во всяком случае, если и не одной из основных, то весьма важной силой, особо выделяемой среди других родов войск.

Как пишет Аппиан, «Луций держал перед римским народом речь, в которой говорил, что Цезарь {Октавиан — В. Д.) и Лепид тотчас потерпят наказание за захват власти, брат же его Антоний добровольно сложит с себя власть триумвира, заменив эту противозаконную тиранию консульской властью, властью законнейшей и установленной обычаями предков» [Appian «В. С.», V, 30]. Действительно ли Луций Антоний собирался заменять триумвират прежними республиканскими порядками или это была обыкновенная уловка, сказать трудно. Аппиан — основной источник, дающий нам сведения о Перузийской войне, отмечает, что недовольство и Луция Антония, и Фульвии в немалой степени было вызвано тем, что Октавиан и его уполномоченные раздавали земли в Италии прежде всего своим ветеранам, обходя в дележе ветеранов армии Марка Антония и тем самым перетягивая на себя рычаги власти. Фульвия же ещё, помимо того что защищала интересы мужа, имела надежды, вызвав войну, заставить Марка Антония покинуть Египет и вернуться от Клеопатры к ней в Италию. Но даже если истинные причины конфликта были несколько иными, чем это декларировали его инициаторы (а Октавиан вовсю отвергал обвинения в том, что пытается оттереть Марка Антония от власти и обделяет его ветеранов), война охватила всю Италию.

Сначала фортуна, казалось бы, склонялась на сторону Луция Антония, и ему даже удалось захватить Рим, но затем с ним рассорился один из его полководцев, квестор Барбатий. Луций Антоний отстранил Барбатия от командования, Барбатий же в ответ принялся заявлять, что Марк Антоний недоволен действиями своего брата и не хочет войны с Октавианом. Часть войск Луция Антония, поверив Барбатию, перешла на сторону Октавиана, и это в корне изменило положение дел. В это же время из доставшейся Октавиану при дележе провинций Испании с большим войском прошёл через Нарбонскую Галлию и через альпийские проходы в Италию полководец Октавиана Сальвидиен. Нарбонская Галлия, да и вся Трансальпийская Галлия, согласно произведённому триумвирами разделу, были владением Марка Антония, но поскольку Марк Антоний, кутивший в Александрии, не давал своим полководцам никаких указаний, те не знали, как им поступить, и пропустили войска Сальвидиена.

Теперь уже перевес сил был на стороне Октавиана. Луций Антоний утратил контроль над Римом и вынужден был уйти на север, укрепившись в Перузии[64], где был вскоре осаждён превосходящими силами Октавиана.

Перузия была в то время большим и хорошо укреплённым городом. Октавиан не стал пытаться брать её штурмом, а «стал поспешно окружать Перузию рвом и валом на протяжении пятидесяти шести стадий[65], так как город лежал на возвышенности; он протянул из Перузии к Тибру длинные стены, чтобы отрезать её от подвоза провианта» [Appian «В. С.», V, 33].

Фульвия, обосновавшаяся в Пренесте[66], неподалёку от Рима, пыталась оказать помощь Луцию Антонию, но у неё было слишком мало войск, чтобы заставить Октавиана снять осаду. Командовавший её войсками Мунаций Планк сумел разгромить один из легионов Октавиана, но добиться большего он не смог. Фульвии удалось склонить полководцев Марка Антония, Азиния Поллиона и Вентидия Басса, вступить в войну против Октавиана, но те, по-прежнему не имея прямых указаний от Марка Антония, действо-

вали нерешительно, и Октавиану удалось не подпустить их к Перузии, не дав им соединиться с войсками Луция Антония. Заставив их отойти от города, Октавиан лишь усилил фортификационные работы, прервав всякое сообщение осаждённых с внешним миром: он «поспешно стал обносить рвы частоколом, удваивать их ширину и глубину, так что та и другая равнялись тридцати футам; а затем построил окружную стену и на ней воздвиг полторы тысячи деревянных башен, каждую на расстоянии шестидесяти футов одна от другой; стена была снабжена частыми зубцами и другими приспособлениями, рассчитанными на два фронта — против осаждённых и против тех, кто подошёл бы извне» [Appian «В. С.», V, 33].

Естественно, что Луций Антоний всеми силами пытался этому противодействовать. Тут-то и проявили себя самым наилучшим образом его гладиаторы. Как пишет Аппиан, «во время этих работ происходило много стычек и сражений; в метании копий сильнее были воины Цезаря (т. е. Октавиана — В. Д.), в рукопашном бою — гладиаторы Луция: в этих боях они истребили большое количество людей» [Appian «В. С.», V, 33]. Как видно из сообщения Аппиана, на вылазки Луций Антоний отправлял в основном именно гладиаторов, и они оказались идеально подготовлены для вылазок. Неудивительно, что копья они бросали хуже легионеров — в сражениях на арене этот вид оружия как раз и не применялся, чтобы избежать возможных ранений среди зрителей. По этим же причинам гладиаторов не учили стрелять из лука. Но если в дневном бою это и могло иметь значение, то во время ночных вылазок, в темноте, легионеры вряд ли могли эффективно метать копья. В рукопашном же бою, особенно когда солдатам приходилось вести бой, не построившись в боевой порядок, а именно так и бывало во время внезапных вылазок, гладиаторы представляли собой грозную силу. Они не просто «истребили большое количество людей». Однажды они чуть не добились перелома в войне. Аппиан не упоминает об этом случае, но об этом рассказывает в своей книге «Божественный Август» из цикла «Жизнь двенадцати Цезарей» другой известный античный историк, Гай Светоний Транквилл. Как пишет об Октавиане Августе Светоний, «под стенами Перузии он едва не был захвачен во время жертвоприношения отрядом гладиаторов, совершивших внезапную вылазку» [Suetonius «Augustus», 14].

Сейчас уже нельзя установить, была ли та акция гладиаторов Луция Антония специально спланирована или случайно совпала с появлением в этом месте Октавиана. Нельзя уже установить и то, сколько гладиаторов участвовало в этой операции и по какой причине им не удалось захватить вражеского полководца. Возможно, всё решила какая-то случайность. Возможно, слишком велик был перевес сил — ведь Октавиана тогда постоянно охраняла преторская когорта, да и рядом были его войска. Но, как видно из сообщения Светония Транквилла, гладиаторы были очень близки к своей цели, и лишь большое везение сохранило Октавиану жизнь.

Быть может, пошли в эту вылазку Луций Антоний на десять-двадцать гладиаторов больше, и мировая история пошла бы по-другому? Кто знает?

Когда Перузия была окончательно окружена сплошной стеной укреплений, вылазки стали невозможны, а так как Луций Антоний не рассчитывал на длительную осаду, продовольствия в крепости было немного. Очень скоро в Перузии начался голод.

В начале января 40 г. до н. э., «в ночь, предшествующую первому в году новолунию, Луций, выждав праздник, так как тогда можно было рассчитывать на недостаточную бдительность врагов, сделал нападение на ворота вражеского лагеря: так он рассчитывал прорваться через ряды врагов и привести новое войско — войска у него было много повсюду» [Appian «В. С.», V, 34]. Однако момент для прорыва был упущен — это надо было делать раньше. Опираясь на построенные укрепления, воины Октавиана отразили эту атаку.

Ещё несколько раз Луций Антоний предпринимал отчаянные попытки прорваться, но все они были отбиты. Между тем в Перузии люди уже стали умирать от голода. Луций Антоний запретил выдавать продовольствие рабам «и велел следить, чтобы они не убегали из города и не дали бы знать врагам о тяжёлом положении осаждённых. Рабы толпами бродили в самом городе и у городских стен, падая от голода на землю и питаясь травой или зелёной листвой; умерших Луций велел зарыть в продолговатых ямах, боясь, что сожжение трупов будет замечено врагами, если же оставить их разлагаться, начнутся зловоние и болезни» [Appian «В. С.», V, 35], однако это лишь немного отсрочило развязку. Собрав все силы, Луций предпринял генеральную попытку прорыва, используя специально сделанные штурмовые лестницы, складные башни, с которых опускались доски на укрепления, и плетёные щиты, набрасываемые на частоколы. В нескольких местах солдатам Луция Антония удалось взобраться на возведённые осаждавшими стены, однако их выбили обратно подоспевшие резервы Октавиана.

Исчерпав все возможности обороны, Луций Антоний капитулировал.

Для Луция Антония Перузийская война обернулась всего лишь приключением. Октавиан не только пощадил его, но и назначил вскоре своим наместником в Испании: расправой над Луцием Антонием Октавиан мог возбудить гнев Марка Антония, а это ему было тогда явно невыгодно. По тем же причинам он дал спокойно покинуть Италию и жене Марка Антония, Фульвии. Мягко он обошёлся и со сдавшимися ему солдатами Луция Антония: после того, как они поклялись ему в верности, он включил их в состав своих войск. Перузийцам же повезло значительно меньше. Все сенаторы Перузии, за исключением одного лишь Эмилия Луция, осудившего в своё время убийство Цезаря, были казнены, а город отдан солдатам на разграбление. Один из перузийцев, некий Цестий, не выдержал этого и поджёг свой дом. Пожар охватил весь город и очень скоро от древнего города осталось одно лишь пепелище.

Римские историки не пишут, что стало с воевавшими на стороне Луция Антония гладиаторами. Погибли ли они в ходе многочисленных вылазок или во время неудачных попыток прорыва? Может быть, их заставили биться на арене в честь победы Октавиана?

Об их судьбе нам остаётся только догадываться…

4. Боевое применение гладиаторов в период Империи

После взятия Октавианом Перузии римской знати пришлось забыть о больших личных отрядах гладиаторов. Римский вельможа мог иметь теперь только несколько собственных гладиаторов, но никак не тысячи. Кроме того, с позволения властей можно было устраивать частные гладиаторские представления, но в основном в амфитеатрах провинциальных городов. Основная масса гладиаторов, в том числе и лучшие из них, стали содержаться в государственных гладиаторских школах. Причина была прежде всего в том, что режим триумвиров зорко следил за тем, чтобы никто не смел создавать свои собственные военизированные отряды. Когда же в 27 г. до н. э. Рим стал Империей, этот контроль ещё более усилился. Теперь любой представитель знати, попытавшийся обзавестись несколькими сотнями собственных гладиаторов, попал бы под подозрение в подготовке переворота, а потому никто таких попыток уже не делал. Зрелищами же грандиозных многотысячных гладиаторских сражений, в том числе и морских, баловали жителей Рима теперь лишь императоры. Гладиаторы вновь стали артистами, призванными проливать на арене собственную кровь. В новых условиях, когда никто другой уже не мог иметь при себе собственных маленьких армий, римские императоры утратили интерес к созданию ударных гладиаторских отрядов или к использованию гладиаторов в своей охране. Исключением был, пожалуй, лишь Нерон, который, став императором в 17-летнем возрасте, любил побузить и в начале своего правления нередко с компанией друзей, переодевшись простолюдином, отправлялся в похождения по ночным улицам Рима. Если верить Тациту, «одетый, чтобы не быть узнанным, в рабское рубище, Нерон слонялся по улицам города, лупанарам и всевозможным притонам, и его спутники расхищали выставленные на продажу товары и наносили раны случайным прохожим, до того неосведомлённым, кто перед ними, что и самому Нерону порою перепадали в потасовках удары и на его лице виднелись оставленные ими следы» [Tacit «Annales», XIII, 25]. Так продолжалось до тех пор, пока однажды он не наткнулся не некоего Юлия Монтана, который принадлежал к сенаторскому сословию. Не узнав в темноте императора, он дал ему серьёзный отпор. С Юлием Монтаном Нерон расправился, но похождений не прекратил, «однако стал осторожнее и окружил себя воинами и большим числом гладиаторов, которые оставались в стороне от завязавшейся драки, пока она не отличалась особой ожесточённостью, но, если подвергшиеся нападению начинали одолевать, брались за оружие» [Tacit «Annales», XIII, 25]. Конечно, для подстраховки в уличных потасовках гладиаторы подходили в качестве телохранителей лучше, чем кто-либо другой. Но сами эти похождения были юношеской блажью, и, повзрослев, Нерон их прекратил.

О возможности использования гладиаторов в качестве военной силы правители Рима вспомнили лишь во время гражданской войны, разгоревшейся после свержения Нерона. В 68 г. Нерон был свергнут восставшим против него Гальбой, но 15 января 69 г. и Гальба был убит, пробыв императором менее года. Однако и против свергнувшего Гальбу императора Отона поднял восстание опиравшийся на германские легионы Вителлий. Для того чтобы закрыть путь в Италию наступавшим с севера через Галлию легионам Вителлия, Отон стал перебрасывать войска из сохранивших верность провинций, прежде всего из Далмации и Паннонии, а также мобилизовал многих и в самом Риме. Как пишет Корнелий Тацит, «силы, выступившие из Рима, тоже были весьма немалые — пять когорт и конные отряды преторианцев, первый легион и две тысячи гладиаторов — постыдная разновидность вспомогательного войска, которой в пору гражданских войн не брезговали и более взыскательные полководцы» [Tacit. «Historian, II, И].

На этот раз гладиаторы не сыграли сколько-нибудь значительной роли в войне. Вместо того чтобы использовать их во внезапных налётах, где они могли бы проявить своё умение индивидуального боя, их бросили в бой как обычную линейную часть для захвата переправы, и неприученные сражаться строем гладиаторы понесли большие потери, не добившись успеха.

Неудачное применение гладиаторов неопытным в военном деле императором Отоном и быстрое окончание гражданской войны 68–69 гг. привело к тому, что вспыхнувший было интерес к боевому применению гладиаторов быстро угас практически навсегда. Блистать на поле боя гладиаторам с тех пор не доводилось.

С этого времени и вплоть до того момента, когда гладиаторские бои были запрещены императором Гонорием[67], гладиаторы использовались лишь для кровавых представлений. Римская армия позаимствовала некоторые приёмы обучения гладиаторов для обучения новобранцев, и солдаты Рима были обычно подготовлены гораздо лучше, чем их противники, однако создавать особые ударные боевые отряды римские императоры считали, видимо, нецелесообразным, тем более что уже с начала II в. н. э. Империя перешла от экспансии к тотальной обороне.