Разведка и другие тайные службы древнего Рима и его противников

Совершенно неверно считать, что выведывание технических секретов стало важным лишь в наше время, а в древности правители не уделяли этому никакого внимания. Конечно же, технических секретов в древности было гораздо меньше, чем в век технической и научной революций, но такие секреты были. Очень многие простейшие с виду технические открытия, которые и открытиями-то нам уже не кажутся, могли в древности иметь колоссальное значение для судеб народов и государств. В качестве примера приведём три открытия, которые легко могли быть сделаны ещё в древнем мире, но были сделаны гораздо позже.

Если вы посмотрите на древневавилонские, ассирийские, древнегреческие или римские барельефы с изображением всадников, если внимательно глянете на сохранившуюся в Риме конную статую императора Марка Аврелия, то обратите внимание, что все эти изображения объединяет одна очень важная деталь — у всех этих всадников нет стремян. Держаться на коне в седле без стремян было неудобно. Всадники того времени падали с коней значительно чаще, чем нынешние наездники. Римскому полководцу Друзу Старшему, брату императора Тиберия, падение с лошади стоило жизни. Скакать без стремян — занятие нелёгкое: и ноги устают, и конём управлять гораздо труднее, чем со стременами, изобрести же стремена тем, кто их видел, кажется очень просто. Однако скакать верхом на конях люди научились ещё за три с лишним тысячи лет до н. э., а первые стремена, несмотря на всю кажущуюся простоту этого изобретения, были изготовлены не ранее седьмого века нашей эры. Появившись у кочевников центральной Азии, стремена за каких-нибудь два-три века утвердились и в Азии, и в Европе, и в Африке — новшество быстро переняли все те, кто с ним соприкоснулся. Но сколько тысячелетий человек бился над этим изобретением?!

Другим, не менее интересным изобретением, которое могли бы сделать, но не сделали древние, был дельтаплан. Первый дельтаплан взлетел в конце 50-х годов XX в. Но он вполне мог бы быть сделан и мастерами Древнего Рима или Древней Греции. А уж применение дельтапланам нашлось бы! Только вот никто не сумел додуматься до идеи их создания!

И, наконец, третьим крупнейшим открытием, которое вполне могло быть сделано в Древнем Риме, было открытие увеличительных стёкол и их свойств. Римские мастера умели изготавливать самые различные безделушки из стекла — бусы, вазы, бокалы, бутылочки для ароматических масел. Римские ювелиры прекрасно умели шлифовать и стекло, и драгоценные камни. Но никому не пришло тогда в голову придать стеклу форму линзы, а тем более составить из нескольких линз подзорную трубу! До создания линз человечество додумалось лишь в позднем средневековье, а первые подзорные трубы, которые так пригодились бы римским полководцам, появились лишь в XVII в. н. э., хотя вполне могли быть созданы и во времена Римской империи и даже ранее, во времена Римской республики.

Многие, очень многие вещи доставались человечеству с великим трудом, а потому каждый народ, каждое государство даже в те далёкие времена старательно хранили свои достижения, свои научные, технологические и другие секреты, всячески препятствуя развитию военных технологий у своих потенциальных противников. Овладение же новыми военными технологиями и в те времена нередко предопределяло как ход, так и исход войны.

Занимались ли римляне выведыванием чужих секретов, перенимали ли достижения других? Да, занимались и не считали это дело зазорным или малозначительным. Вот как ещё в 63 г. до н. э. сказал об этом в своей речи в сенате выдающийся римский полководец и государственный деятель Гай Юлий Цезарь: «Предки наши, отцы сенаторы, никогда не испытывали недостатка ни в рассудительности, ни в отваге, и гордость не мешала им перенимать чужие установления, если они были полезны. Большинство видов оружия, оборонительного и наступательного, они позаимствовали у самнитов, знаки отличия для магистратов — у этрусков, словом, всё то, чем обладали их союзники или даже враги, и что им казалось подходящим, они усерднейшим образом применяли у себя; хорошему они предпочитали подражать, а не завидовать^ [Sallustius «Catilin.», 51, 37–38].

Римляне не просто копировали добытые образцы техники и вооружения. Живший спустя два с половиной столетия после Гая Юлия Цезаря Афиней из Навкратиса, восхищаясь талантом римлян перенимать достижения других народов, отмечал ещё и то, что всё добытое они старались усовершенствовать и в то же время тщательно следили за тем, чтобы блокировать развитие военных технологий у побеждённых народов. «Разумные люди, — писал

Афиней, — верны идеалам тех древних времён, когда на войне побеждали, побеждённых подчиняли и у пленных перенимали то, что находили полезным и прекрасным. Именно так поступали прежние римляне. Сохраняя своё, отечественное, они усваивали всё, что было хорошего в занятиях покорённых, им же оставляли только бесполезные дела, чтобы не дать им вернуть себе всё, что было утрачено. Узнав, например, от греков о машинах и осадных орудиях, они с помощью этих орудий победили греков; а научившись у финикийцев морскому делу, они одолели их на море. У этрусков они научились сомкнутому строю, длинный щит заимствовали у самнитов, а метательное копьё — у испанцев. И всё, что они взяли у разных народов, они усовершенствовали» [At.henaios «Deipnosophistai», VI, 106].

Каким образом римляне добывали чужие секреты? Как им удавалось блокировать разработки новых видов оружия у своих противников? Несмотря на то, что это происходило в незапамятные времена, кое-что об этом известно.

1. Как римляне научились строить свои корабли

В 264 г. до н. э. римляне начали свою первую войну с Карфагеном. Ранее все войны, которые довелось вести Риму, римляне вели на суше, в этой же войне основные боевые действия развернулись в Сицилии, острове, хотя и расположенном очень близко к Италии, но всё же отделённом от неё морским проливом. Римлянам удалось переправить свои войска в Сицилию и нанести карфагенянам ряд поражений, но карфагенский флот опустошал берега Италии и постоянно мешал снабжению римских войск, а также препятствовал переправе подкреплений. Стало ясно, что без создания флота выиграть войну не удастся.

До этого римляне не только практически не имели военного флота, но и вообще имели очень мало судов, даже торговых. Свои войска в Сицилию они переправили при помощи союзных им греческих городов на юге Италии. Но греки, жившие в Южной Италии, имели в основном торговые суда, а кроме того, небольшие суда греков не могли равняться по боевой мощи с военными судами карфагенян, опытнейших мореходов. Для того чтобы победить, Рим должен был создать не менее могучий флот. Но как его создать, если нет ни моряков, ни корабелов? Как создать флот сильнее карфагенского, если единственными, кто умел строить тяжёлые боевые корабли, были карфагеняне?

Перед римлянами встала весьма нелёгкая задача. Как пишет Полибий, «они видели, что война затягивается и истощает их, а потому в первый раз теперь принялись за сооружение судов в числе ста пятипалубных и двадцати трёхпалубных. Но так как для сооружения пятипалубных судов не было опытных строителей, ибо никто в Италии таких судов не употреблял, то предприятие это поставило римлян в большое затруднение» [Polib., I, 20, 9-11].

На помощь им пришёл случай, вернее, римляне умело использовали одно счастливое для них и несчастливое для карфагенян происшествие. Как уже говорилось выше, римляне переправили свои войска в Сицилию, не имея собственного флота: «когда они в первый раз задумали переправить свои войска в Мессену, у них не было не только парусных кораблей, но длинныхсудов[184] вообще и даже ни одной лодки; пятидесятивёсельные суда и трёхпалубные они взяли у тарантян [185] и локров[186], а также у элейцев[187] и жителей Неаполя[188] и на них смело переправили войска. В это время на римлян в проливе напали карфагеняне; один палубный неприятельский корабль в порыве усердия бросился вперёд, очутился на берегу и попал в руки римлян; по образцу его римляне и соорудили весь флот, так что очевидно, не будь такого случая, они при своей неопытности не могли бы выполнить задуманное мероприятие» [Polib., I, 20, 13–16].

Многие в то время в горячке боя могли бы просто сжечь вражеский корабль. Римляне же поступили более мудро и осуществили не что иное, как захват важнейшего образца секретной боевой техники противника, провели его тщательнейшее изучение и начали успешно использовать. Уже через два года после этого, в 262 г. до н. э., когда было построено достаточное количество новых судов, римский флот, возглавляемый консулом Гаем Дуилием, в морском сражении при Милах нанёс не ожидавшему от римлян ничего подобного карфагенскому флоту сокрушительное поражение.

2. Как римлянам, захватив один из лучших карфагенских кораблей, удалось улучшить быстроходность и другие боевые качества своих военных кораблей и как это позволило им выиграть первую Пуническую войну

Успех римлян в битве при Милах ещё не означал полной победы. Первая Пуническая война продолжалась. Римский флот господствовал на море. В морских сражениях римляне побеждали за счёт особых устройств — «воронов». Это изобретение римлян представляло собой особые поворачивающиеся абордажные мостки, один конец которых крепился к передней части римского корабля, а другой конец, окованный железом и напоминающий внешне клюв птицы (откуда и пошло название «ворон»), при сближении с кораблём противника вонзался в палубу вражеского корабля, после чего по мосткам на вражеский корабль бросались римские солдаты и брали его штурмом. В сражениях римлянам за счёт абордажа удалось захватить ещё несколько десятков карфагенских кораблей, но, скорее всего, это были не лучшие из кораблей, что имел Карфаген, а поскольку римляне пока лишь копировали карфагенские корабли — мастерство римских кораблестроителей сильно уступало мастерству карфагенян, — «корабли римлян, вследствие дурного устройства, были неловки в движениях» [Polib., I, 22, 3]. Но карфагеняне быстро разобрались в причинах своих неудач и, во-первых, стали брать на свои корабли пехоту, чтобы противостоять римским абордажным командам, а во-вторых, уклонялись от боя, если перевес сил был на стороне римлян, догнать же карфагенские корабли в море римлянам удавалось редко.

На суше римляне тоже теснили карфагенян, но взятие каждой крепости давалось очень нелегко. Война затягивалась. В 249 г. до н. э. римляне осадили Лилибей, один из основных опорных пунктов карфагенян в Сицилии. Из крупных портов Сицилии в руках карфагенян к тому времени оставались лишь Лилибей и Дрепаны. Взятие Лилибея сильно подорвало бы возможности карфагенян, и римляне делали всё, чтобы овладеть карфагенской твердыней, «у этого города с обеих сторон его римляне расположились лагерем, а в промежутке двумя стоянками провели ров с валом и стеною; затем начали придвигать осадные сооружения к той башне, которая находится у самого моря и обращена к ливийским водам. К прежним сооружениям они присоединяли постоянно новые, продвигаясь всё дальше, пока не разрушили шесть башен, следовавших за тою, о которой сказано выше; в то же время все остальные башни они начали брать с помощью тарана» [Polib., I, 42, 8—10]. Но руководивший обороной города карфагенский полководец Гимилькон не собирался сдаваться, — «он причинял врагу немало затруднений тем, что сооружал новые стены изнутри города или делал подкопы под сооружения неприятелей. Кроме того, он каждый день отправлялся в разные стороны, пытаясь узнать, нельзя ли поджечь неприятельские сооружения, ради чего выдерживал частые не в меру отважные стычки с неприятелем, дневные и ночные, в которых иной раз бывало убитых больше, нежели обыкновенно бывает в правильных сражениях» [Polib., I, 42, 12–13]. Когда в Лилибей, использовав внезапность и высокую скорость своих судов, прорвалась, избежав сражения с римским флотом, карфагенская эскадра с подкреплениями, Гимилькон предпринял генеральную вылазку в надежде сжечь осадную технику римлян. Римляне, хотя и с большим трудом, отстояли свои тараны. После этой битвы прибывший в Лилибей карфагенский флот «в ночную ещё пору тайком от неприятеля» [Polib., I, 46, 1] отплыл в Дрепаны.

Для карфагенян в Дрепанах было чрезвычайно важно поддерживать связь с осаждённым Лилибеем. «Тогда, — как пишет Полибий, — некий знатный гражданин Ганнибал[189], по прозвищу Родосец, предложил, что он проникнет в Лилибей и потом, как очевидец, доставит обо всём точные сведения. С радостью выслушали это предложение карфагеняне, но не верили в его осуществление, так как римский флот стоял на страже у входа в гавань. Между тем Ганнибал снарядил свой корабль и вышел в море. Достигши какого-то острова из тех, что лежат перед Лилибеем, он в четвёртом часу[190] на следующий день, гонимый попутным ветром, вошёл в гавань на виду у всех римлян, поражённых его отвагой. На другой день он немедля пустился в обратный путь. Между тем римский консул с целью надёжнее охранить вход в гавань снарядил ночью десять быстрейших кораблей, сам стал у гавани и наблюдал за происходящим; тут же было и войско. По обеим сторонам от входа в гавань корабли подошли возможно ближе к лагунам и с поднятыми вёслами выжидали момента, когда карфагенский корабль будет выходить, чтобы напасть на него и захватить. Родосец вышел в море на глазах у всех и до того изумил неприятелей дерзостью и быстротою, что не только вышел невредимым со своим кораблём и командою и миновал неприятельские суда, остававшиеся как бы в оцепенении, но, отойдя на небольшое расстояние вперёд, остановился и вызывающе поднял весло. При быстроте его гребли никто не дерзнул выйти против него в море, и Ганнибал с единственным кораблём ушёл, к стыду всего неприятельского флота. Так как он повторял то же самое многократно и впоследствии, то оказал карфагенянам большую услугу: их он извещал обо всех нуждах осаждаемых, ободрял, а римлян повергал своею смелостью в смущение» [Polib., I, 46, 4 — 13].

Успеху Ганнибала Родосца способствовало то, что он отлично знал фарватер гавани — все мели и проходы. Благодаря знанию форватера начали делать вылазки и некоторые другие корабли карфагенян, правда, те осмеливались на такое только ночью. Чтобы пресечь эти вылазки, римляне попытались перегородить устье гавани плотиной. Задача оказалась нелёгкой: «на очень многих пунктах попытки их при значительной глубине моря не вели ни к чему: всё, что ни бросали они в море, не держалось на месте, но при самом опускании в воду относилось в сторону и разбивалось на части волною и быстрым течением» [Polib., I, 47, 4]. Тем не менее римляне продолжили работу и, в конце концов, их настойчивость оправдалась — в одном месте на искусственно созданную мель сел выходивший, как и корабль Родосца, по ночам в море карфагенский четырёхпалубный корабль. Это было не простое судно, а одно из самых лучших — корабль «был сколочен замечательно искусно» [Polib., I, 47, 6]. Захват такого корабля позволил римлянам тут же устроить западню и неуловимому Родосцу: «Захватив судно и вооружив его отборной командой, римляне наблюдали за всеми входящими в гавань, особенно за Родосцем. Случилось как раз так, что в ночную пору он проник в гавань, а затем снова на виду у всех вышел в открытое море. При виде четырёхпалубника, который покинул стоянку в одно время с его собственным судном, Ганнибал узнал корабль и смутился. Сначала он пытался ускорить ход и бежать, но, так как искусные гребцы уже настигали его, Ганнибал вынужден был повернуть судно назад и вступить в борьбу с неприятелем. Однако корабельные воины, превосходившие карфагенян численностью и состоявшие из отборных граждан, взяли верх, и Ганнибал попал в плен. Овладев и этим прекрасно сколоченным кораблём, римляне приспособили его к битве и теперь положили конец смелым попыткам проникать в Лилибей» [Polib., I, 47, 6—10].

Взять в тот раз Лилибей римлянам не удалось. Сначала буря помогла карфагенянам зажечь и уничтожить римские осадные орудия, затем в том же 249 г. до н. э. карфагеняне нанесли поражение римскому флоту при Дрепанах, а вскоре (в 248 г. до н. э.) второй римский флот был уничтожен штормом у берегов Сицилии. Господство на море перешло к Карфагену, и карфагеняне успокоились. Вместо того чтобы напрячь все силы и выбить римлян из Сицилии, карфагеняне ограничились обороной. Римляне же продолжали бороться за победу. Хотя карфагенские корабли спокойно подвозили подкрепления и припасы в Лилибей и Дрепаны, на суше римская армия была сильнее, чем войска карфагенян. Не сломили римлян и налёты карфагенского флота на берега Италии. Потерпев на море одну за другой две тяжелейших неудачи, римляне начали строить третий флот. Как сообщает Полибий, «средств для осуществления плана в государственной казне не было; но они были добыты благодаря рвению и любви к отечеству правителей государства. По мере своих средств каждый гражданин сам по себе или вдвоём и втроём с другими обязывался доставить оснащённое пятипалубное судно[191], причём издержки на это, только в случае счастливого исхода предприятия, должны были быть возмещены казною. Таким-то способом было заготовлено двести пятипалубных судов; сооружены они были по образцу корабля Родосца» [Polib., I, 59, 6 8 |.

В 242 г. до н. э., совершенно внезапно для карфагенян, вновь построенный римский флот, возглавляемый консулом Гаем Лутацием Катуллом, появился у берегов Сицилии, заблокировав и Лилибей, и Дрепаны. Римляне не только построили новые корабли — теперь у них был качественно новый флот. Раньше их корабли были неуклюжи и побеждали лишь тогда, когда удавалось взять карфагенский корабль на абордаж. Добытый в ходе специально для этого проведённой операции, новейший образец вражеской техники позволил резко поднять мощь римского флота, а брошен в бой модернизированный римский флот был лишь после того, как были тщательно подготовлены экипажи: «римляне изменили устройство своих кораблей и удалили с них груз, ненужный для морской битвы; хорошо обученные гребцы прекрасно исполняли своё дело; наконец, корабельными воинами у них были отборнейшие люди из сухопутного войска, не привыкшие отступать» [Polib., I, 61, 3].

Узнав о появлении возрождённого римского флота, карфагеняне срочно собрали весь свой флот и отправили его на Сицилию, но наспех собранная карфагенская эскадра, где гребцы «были совсем не обучены и посажены на корабли лишь в минуту опасности», а воины «были новобранцы и совершенно не испытанные в трудностях и опасностях войны» [Polib., I, 61, 4], встретившись с римским флотом в морском сражении при Дрепане, потерпела сокрушительное поражение, окончательно решившее и исход всей войны. Карфаген был вынужден признать своё поражение и заключить с римлянами мир, не только отдав Риму Сицилию, но и обязавшись уплатить громадную контрибуцию.

3. Тайна «корабля Гиерона»

Рассказывая о борьбе античных государств и их разведок за достижение технического и военного превосходства над противником, нельзя не упомянуть о скрытых интригах, развернувшихся в связи со строительством знаменитого «корабля Гиерона».

Одним из главных союзников Рима во время первой Пунической войны был основанный греками город-государство Сиракузы. Союз этот был для Сиракуз вынужденным. В 264 г. до н. э., когда римляне впервые появились на Сицилии, сиракузяне попытались отстоять свою независимось и потерпели сокрушительное поражение. Поняв, что с римлянами ему не справиться, сиракузский тиран Гиерон Второй поспешил примириться и заключить с ними союз. Гиерон Второй правил Сиракузами 54 года — с 269 по 215 г. до н. э., и после того, как в 264 г. до н. э. заключил с Римом союз, всегда оставался верным союзником, причём настолько верным, что эта верность ставилась римлянами в пример другим. Такая политика помогла Гиерону Второму уберечь Сиракузы как государство и сохранить свою власть, но, будучи правителем искушённым и опытным, Гиерон Второй не мог не искать возможности избавиться от римского владычества. Преждевременная конфронтация с Римом была бы гибельна для Сиракуз, и потому все приготовления к возможной войне с Римом осуществлялись максимально незаметно — под благовидными предлогами или тайно.

Гиерон Второй укрепил цитадели, построенные предшествующими правителями Сиракуз, и возвёл новые, ещё более мощные стены. Мотивировалось это, конечно же, не опасностью со стороны Рима, а опасностью со стороны карфагенян или иных агрессоров. Этой же опасностью Гиерону удавалось объяснить создание в городе стратегических запасов продовольствия, позволявших выдержать многолетнюю осаду, и сооружение в Сиракузах огромного количества превосходных баллист и катапульт — римляне не могли упрекнуть его за заботу об обороне города.

Но и запасы зерна, и крепкие стены, и самые лучшие катапульты, в случае конфронтации с Римом, позволяли лишь дольше обороняться, но не позволяли выиграть войну. Для того чтобы надеяться на выигрыш в войне, необходимо было создать нечто такое, чего не было у римлян — некое принципиально новое оружие.

Незадолго до начала второй Пунической войны Гиерон Второй предпринял отчаянную попытку создать такое оружие. По его приказу в Сиракузах началось строительство удивительного корабля невиданных размеров. «Постройкой его руководил геометр Архимед» [Athenaios «Deipnosophistai», V, 40].

Корабелы Гиерона Второго построили много кораблей, особенно кораблей, предназначенных для перевозки зерна — одного из главных экспортных товаров Сицилии. Строили они и военные корабли. Но этот корабль был особенным. И дело было даже не в том, что его постройкой руководил такой выдающийся учёный, каким был Архимед. На строительство этого корабля были брошены все силы сиракузского государства!

«Заготовляя материал, царь велел привезти с Этны столько лесу, что его хватило бы на шестьдесят четырёхрядных кораблей (т. е. на целую эскадру, и немаленькую! — В. Д.). Когда это было выполнено, он доставил — частично из Италии, частично из Сицилии — дерево для изготовления клиньев, шпангоутов, поперечных брусьев и на другие нужды; для канатов коноплю привезли из Иберии, пеньку и смолу — с реки Родана; словом, всё необходимое было свезено отовсюду. Гиерон собрал также корабельных плотников и других ремесленников, а во главе их поставил Архия, кораблестроителя из Коринфа, и приказал ему немедленно приступить к работам. Он и сам также целые дни проводил на верфи. За шесть месяцев корабль был наполовину закончен. Каждая готовая часть немедленно обшивалась свинцовой чешуёй[192]; её выделывали триста мастеров, не считая подручных. Наконец царь приказал спустить наполовину готовое судно на воду, чтобы там завершить остальные работы. О том, как это сделать, было много споров; но механик Архимед один с немногими помощниками сумел сдвинуть огромный корабль с места, изготовив систему блоков. Остальные работы на корабле заняли также шесть месяцев. Всё судно было сбито медными скрепами[193], большей частью они весили по десять мин[194] каждая, и гнёзда для них просверливали буравами. Дерево обшивали свинцовой чешуёй, подложив под неё пропитанное смолой полотно. Когда внешняя отделка корабля была закончена, стали оборудовать его изнутри» [Athenaios «Deipnosophistai», V, 40].

Изнутри судно выглядело ничуть не менее внушительно, чем снаружи, а отделка его была просто великолепна: «Это было судно с двадцатью скамьями для гребцов и с тремя проходами один под другим. Самый нижний проход, к которому нужно было спускаться по множеству крепких лестниц, вёл к трюму, второй был сделан для тех, кто хотел пройти в каюты, и, наконец, последний предназначался для вооружённых воинов. По обе стороны среднего прохода находились каюты для едущих на корабле, числом тридцать, по четыре ложа в каждой. Помещение для корабельщиков имело залу на пятнадцать лож и три отдельных покоя по четыре ложа в каждом; к ним примыкала находившаяся на корме кухня. Пол этих кают был выложен из плиток разного камня, и на нём были удивительно изображены все события «Илиады». Так же искусно было сделано и остальное: потолки, двери, убранство.

Возле верхнего прохода находились гимнасий[195] и помещения для прогулок, соразмерные величине корабля. В них были грядки, дивно цветущие разными растениями, получавшие влагу из скрытых свинцовых желобов. Были там и беседки из белого плюща и виноградных лоз, корни которых питались из наполненных землёю глиняных бочек; эти тенистые беседки, орошавшиеся точно так же, как и сады, служили местом для прогулок. Рядом было святилище Афродиты, в котором могли поместиться три ложа; его пол сложили из агата и других красивых камней, имевшихся на острове, потолок и стены были из кипарисового дерева, а двери — из слоновой кости и туи. Покой был обильно украшен картинами, статуями и разными сосудами.

За ним шла зала для занятий размером на пять лож[196], где стены и двери были из самшита (здесь была библиотека), а на потолке — небесная сфера, как на солнечных часах в Ахрадине (центральном районе Сиракуз — В. Д.). Была на корабле и баня размером на три ложа с тремя медными котлами и ванной из пёстрого тавроменийского камня, вмещавшей в себя пять метретов[197] воды. Было и много кают для солдат и надсмотрщиков трюмов. Поодаль находились конюшни, по десять у каждого борта, рядом с ними был сложен корм для лошадей и пожитки конников и рабов. Закрытая цистерна для воды находилась на носу корабля и вмещала две тысячи метретов (почти 80 тонн — В. Д.); она была сделана из досок и просмоленного полотна. Рядом с нею был устроен рыбный садок, также закрытый, сделанный из досок и полос свинца; его наполняли морской водой и держали в нём много рыбы. А по обе стороны бортов через равные промежутки наружу были вынесены балки, на которых находились клети для дров, печи, кухни, мельницы и многие другие службы. Снаружи борт корабля опоясывали атланты по шести локтей в высоту; расположенные на одинаковом расстоянии друг от друга, они поддерживали всю тяжесть надстройки. И всё судно было покрыто подобающей росписью» [Athenaios «Deipnosophistai», V, 41–42].

На этом великолепном корабле, названном «Сиракузия», было и множество других новшеств. Так, если на тогдашних обычных военных и торговых судах откачкой трюмной воды постоянно было занято несколько человек, то на этой громадине «трюмную воду, когда её набиралось очень много, вычерпывал только один человек при помощи винта, изобретённого Архимедом» [Athenaios «Deipnosophistai», V, 43].

За всеми многочисленными совершенно безобидными новшествами и пышностью оттделки крылось нечто гораздо более важное.

Помимо того, что корабль представлял собой великолепный плавучий дворец, он был ещё и невиданной по мощи плавучей крепостью: «На корабле было восемь башен сообразной величины-, две на корме, столько же на носу, остальные — посередине. На каждой было по две выступающих балки с проёмами, чтобы бросать камни в плывущих внизу врагов. На каждой башне стояли четверо тяжело вооружённых воинов и два стрелка из лука. Вся внутренность башен была заполнена камнями и стрелами. Вдоль всех бортов шла стена с зубцами, а за ней — настил, поддерживаемый трёхногими козлами. На настиле стояла катапульта, бросавшая камни весом в три таланта (78,6 кг — В. Д.) и копья в двенадцать локтей (5,3 метра — В. Д.). Машину эту построил Архимед; и камни, и копья она метала на целый стадий (по одним данным, стадий был равен 177,6, а по другим — даже 185 метров — В. Д.). За стеной были подвешены на медных цепях кожаные занавесы из плотно сплетённых ремней. К каждой из трёх мачт корабля было приделано по две балки для метания камней; с них в нападающего противника можно было бросать абордажные крючья и свинцовые глыбы. Корабль был обнесён частоколом из железных брусьев против тех, кто захотел бы ворваться на судно. Железные крючья вокруг бортов, приводимые в движение механизмами, могли захватить вражеский корабль, силой повернуть его и поставить под удар метательных орудий. У каждого борта стояло по шестьдесят юношей в полном вооружении, и столько же окружало мачты и башни с камнемётами. И на мачтах, на их медных верхушках, сидели люди; на первой — трое, на второй — двое, на третьей — один. Рабы поднимали камни и дротики в плетёных корзинах при помощи ворота» [Athenaios «Deipnosophistai», V, 43]. Но и этим военная мощь корабля не исчерпывалась. Кроме уже упомянутых воинов, размещённых у обоих бортов и у основания мачт и башен, «ещё шестьсот человек стояло на носу в ожидании распоряжений». [Athenaios «Deipnosophistai», V, 43]. Сведений о том, какова была общая численность экипажа, не сохранилось, но вместе с гребцами, которых было явно больше, чем воинов, экипаж составлял никак не менее трёх тысяч человек. Во всяком случае, «чтобы судить за совершённые на корабле преступления, был создан суд, состоящий из корабельщика, кормчего и командира над гребцами; судили они по сиракузским законам» [Athenaios «Deipnosophistai», V, 43].

Не только по размерам, но и по своей мощи «Сиракузия», эта плавучая крепость, многократно превосходила любой из кораблей, которые когда-либо ранее бороздили Средиземное море. Её нельзя было ни протаранить — другие корабли были слишком слабы для этого, ни взять на абордаж. Любой корабль, попытавшийся штурмовать «Сиракузию», был бы немедленно потоплен камнями её катапульт и огромными глыбами, сбрасываемыми с её башен, а те немногие из атакующих, кто сумел бы всё же прорваться на её борт сквозь железные колья и антиабордажные сети, были бы легко уничтожены сотнями имевшихся на ней воинов.

Описание корабля Гиерона, которое даёт живший в III в. н. э. историк и философ Афиней из Навкратиса, ссылавшийся, в свою очередь, на очевидца событий, некоего Мосхиона, вполне позволяет себе представить и затратность данного проекта, и боевой потенциал «Сиракузии». Но у читателя может возникнуть вопрос: «А при чём тут попытки Сиракуз избавиться от римской зависимости и где здесь видна тайная интрига?»

Постараемся разобраться с этим вопросом.

Далеко не всё тайное становится явным. Но об острой тайной борьбе, развернувшейся вокруг «Сиракузии», мы можем судить по тем событиям, которые последовали вскоре после окончания строительства этого исполинского корабля. «На корабль погрузили шестьдесят тысяч медимнов хлеба, десять тысяч бочек с сицилийскими соленьями, две тысячи талантов шерсти и две тысячи талантов прочих грузов, не считая продовольствия для плывших на нём людей. Однако когда к Гиерону стали приходить сообщения, что такой корабль в одни гавани вообще не сможет войти, в других же не будет находиться в безопасности, он решил послать его в дар царю Птолемею в Александрию, потому что в Египте тогда был недород. Так он и сделал: корабль был отведён в Александрию и там вытащен на берег» [Athenaios «Deipnosophistai», V, 44].

Не кажется ли вам странной причина, которая якобы заставила Гиерона Второго расстаться со своим детищем?

Целый год сиракузский правитель строит корабль, доставляя для него всё нужное со всех концов света, сам целые дни проводит на верфи, расходует на его постройку столько материалов, сколько хватило бы на постройку 60 боевых кораблей! И вот, когда корабль построен, он почти сразу же и без колебаний отказывается от этого чудо-корабля из-за того, что он несколько великоват…

Бухта Сиракуз была достаточно велика, чтобы вместить несколько сот тогдашних кораблей. В ней нашлось бы место и для всех прочих кораблей сиракузского флота, и для этого гигантского корабля. Да и во многих других местах Сицилии было немало удобных бухт, позволявших укрыть от бури любой корабль. Но Гиерон даже не попробовал соорудить для «Сиракузии» особый причал, что было бы не так уж дорого, по сравнению с уже сделанными затратами, а первым же рейсом отправил корабль в далёкий Египет.

Есть над чем задуматься…

Что же получается? Гиерон Второй потратил около трети годового бюджета Сиракуз, — а именно столько примерно должна была стоить его затея — для того чтобы сделать приятное египетскому царю и накормить оголодавших египтян? Странная благотворительность…

Корабль был изумительно украшен и имел невероятные по тому времени удобства. Неужели сиракузскому тирану не хотелось хотя бы поплавать на нём год-другой самому, а уж потом дарить или продавать? Продовольствие в Египет можно было доставить и обычными кораблями. Почему же Гиерон срочно послал в дар именно этот корабль?

Зачем тогда необходимо было так украшать корабль, ставить на нём десятки скульптур, делать в нём сады, библиотеки, спортивные залы и бассейны? Может быть, тиран Сиракуз вообще любил роскошь и был непредсказуем и расточителен?

Нет, Гиерон Второй отнюдь не был вздорным правителем. Напротив! Все пятьдесят четыре года своего правления он правил весьма мудро и был скорее прижимист, чем расточителен. К тому же Гиерон был всегда весьма скромен. Во всяком случае, граждане Сиракуз привыкли, по словам Тита Ливия, к тому, что и сам Гиерон Второй, и его сын Гелон «не отличались от прочих граждан одеждой или какой-то особой приметой» [Т. Liv., XXIV, 5, 4].

Чем же можно объяснить то, что сиракузский тиран несколько десятилетий был на редкость скромен, затем как с цепи сорвался, стремясь превзойти всех в роскоши, отделывая свой корабль, а затем, послав этот корабль в подарок царю Египта, опять стал вести прежний скромный образ жизни?

И, наконец, главный вопрос: «От кого должен был защитить Сиракузы этот могучий корабль?»

Вопросов много, а прямых ответов на эти вопросы в рассказе Афинея нет. И всё же единственным, что может объяснить все эти загадки, является предположение, что корабль Гиерона Второго строился для будущей войны против Рима.

Почему именно для войны против Рима?

Да потому, что никакой другой флот, кроме римского, не мог в то время угрожать Сиракузам. Потерпевшим поражение в первой Пунической войне карфагенянам это было не под силу. А вот римляне вполне могли позариться на владения своих союзников. При этом римляне, которым принадлежала большая часть Сицилии, в случае войны могли блокировать Сиракузы и с суши и с моря.

К тому же, для того чтобы успешно действовать вместе со своими союзниками, римлянами, против карфагенян, Сиракузам вполне достаточно было иметь обычные корабли — римский флот и сам по себе был сильнее карфагенского. Но вот для того, чтобы попытаться противостоять Риму, надо было или построить огромный флот, не уступавший римскому по численности и качеству кораблей, или создать некий чудо-корабль. При этом превзойти Рим по численности кораблей было невозможно не только потому, что Рим обладал гораздо большими ресурсами, чем Сиракузы, но и потому, что интенсивное строительство сотен боевых кораблей нельзя было бы скрыть. Рим не позволил бы построить такой флот. Значит, единственной надеждой сиракузского тирана было построить чудо-корабль.

Именно это и решил сделать Гиерон Второй.

Вряд ли Гиерон рассчитывал на то, что корабль-гигант сможет в одиночку разгромить римский флот. Обладая невероятной мощью, корабль-гигант не мог быть столь же быстр и маневренен, как обычные военные суда, поэтому римляне могли уклониться от боя с этим монстром. Но если бы Гиерону удалось заключить союз с Карфагеном, то, действуя совместно с остальными судами сиракузского флота и совместно с флотом карфагенян, новый корабль вполне мог бы обеспечить им победу. И уж, во всяком случае, гигантский корабль не дал бы римскому флоту блокировать Сиракузы и отрезать их от внешнего мира. Ничто не могло преградить путь этому кораблю, а как видно из перечня грузов, отправленных Гиероном Вторым в Египет, за один рейс «Сиракузия» могла перевозить до 5000 т грузов на дальность до 1000 километров. Так что даже нескольких рейсов в год такого корабля хватило бы, чтобы в случае осады Сиракузы не испытывали недостатка в продовольствии.

Всё вышесказанное вполне убедительно объясняет, почему все силы Сиракуз были брошены на постройку корабля-гиганта. К тому же, если предположить, что всё было именно так, то становится ясно и то, почему вдруг прижимистый и скромный Гиерон Второй приказал отделать этот мощный военный корабль как сказочный дворец. Постройка корабля-дворца должна была скрыть его военное предназначение. При виде на корабельные храмы, сады, бани и гимнасии, возведённые вдоль бортов крепостные стены и башни с баллистами и катапультами выглядели уже скорее как диковинка и не настораживали так, как насторожили бы римлян, вздумай сиракузский тиран строить сугубо военный корабль-гигант.

Какое-то время затея с кораблём-гигантом действительно не вызывала беспокойства у римлян, но тайные службы Рима отнюдь не дремали. Правители Рима достаточно своевременно получили от своей агентуры сведения о боевых возможностях «Сиракузии» и не дали Гиерону Второму времени на то, чтобы договориться с карфагенянами и подготовиться к войне. Как только строительство корабля было завершено, на Сиракузы было оказано мощное давление, с тем чтобы лишить их столь грозного оружия. Скорее всего, намёк был сделан в достаточно мягкой форме, но сиракузский тиран понял, что ему придётся или расстаться со своим детищем, или воевать, а так как воевать он был ещё не готов, то предпочёл не рисковать. Вариантов красиво и достойно расстаться с «Сиракузией» было всего лишь два.

Вариант первый. Подарить или продать этот корабль Риму. Этот вариант позволял подчеркнуть свою полную лояльность и полностью снять все подозрения в подготовке к войне. Но тогда римляне получали в свои руки все новые технологии, использованные при строительстве «Сиракузии». Пойти на этот вариант означало для Гиерона Второго навсегда оставить все мечты возродить когда-либо величие Сиракуз.

Вариант второй. Подарить этот корабль одному из царей, имевшему статус «друга римского народа» и находившемуся вдали от Сицилии, Рима и Карфагена.

Гиерон Второй предпочёл второй вариант.

Возразить против того, что Сиракузы в голодный год окажут помощь Египту, римляне не могли. К тому же Египет в то время был могущественным государством и конфронтация с Египтом именно в то время, в преддверии новой войны с Карфагеном, никак не входила в планы римлян.

Прибыв в Египет, «Сиракузия» была переименована в «Александриду», но ни совершить новых дальних плаваний, ни поучаствовать в боевых действиях ей так никогда и не пришлось. Цари Египта Птолемей III Эвергет, правивший Египтом с 246 по 221 г. до н. э., и его сын, Птолемей IV Фило-патор (221–205 гг. до н. э.), а именно в конце правления Птолемея III или в самом начале правления Птолемея IV Египту была подарена «Сиракузия», вели мало войн, а побережью Египта тогда вообще никто не угрожал. Удивительный корабль, построенный по приказу Гиерона Второго, в конце концов вытащили на берег, а потом и вовсе разобрали[198].

В 215 г. до н. э., при внуке Гиерона Второго, Гиерониме, Сиракузы вступили в войну против Рима и подверглись осаде. Будь в распоряжении сиракузян их «Сиракузия», осаждать Сиракузы римлянам было бы куда сложнее. Но внимательность римских спецслужб и умелая дипломатия римлян задолго до войны лишили Сиракузы их чудо-оружия.

4. Использование римлянами иностранных специалистов при строительстве осадных машин

Вплоть до III в. до н. э. осадная техника римлян была весьма слабой. Крепости или штурмовали при помощи самых простейших осадных средств, или брали измором. Но когда в начале III в. до н. э. Рим подчинил себе развитые греческие города Южной Италии, и особенно в ходе первой и второй Пунических войн, уровень осадной техники римлян резко возрос. Понимая, что уступают грекам в знаниях, римляне пошли тут простейшим, но весьма эффективным путём — они начали тщательно изучать и использовать осадную технику греков, которые в то время умели строить гораздо более эффективные осадные орудия, чем римляне.

Не все греческие учёные работали для римлян. Были и те, кто сражался против них. О метательных и прочих боевых машинах, созданных греческим учёным Архимедом для обороны от римлян своих родных Сиракуз, много веков ходили легенды. По словам Плутарха, когда римляне попытались взять город штурмом, «в неприятеля, наступающего с суши, понеслись всевозможных размеров стрелы и огромные каменные глыбы, летевшие с невероятным шумом и чудовищной скоростью, — они сокрушали всё и всех на своём пути и приводили в расстройство боевые ряды, — а на вражеские суда вдруг стали опускаться укреплённые на стенах брусья и либо топили их силою толчка, либо, схватив железными руками или клювами, вроде журавлиных, вытаскивали носом вверх из воды, а потом, кормою вперёд, пускали ко дну, либо, наконец, приведённые в круговое движение скрытыми внутри оттяжными канатами, увлекали за собою корабль и, раскрутив его, швыряли на скалы и утёсы у подножия стены, а моряки погибали мучительной смертью. Нередко взору открывалось ужасное зрелище-, поднятый высоко над морем корабль раскачивался в разные стороны до тех пор, пока все до последнего человека не оказывались сброшенными за борт или разнесёнными в клочья, а опустевшее судно разбивалось о стену или снова падало на воду, когда железные челюсти разжимались» [Plutarh «Магсе11»,15].

Плутарх, грек по происхождению, не был очевидцем событий. Он писал об этом через три с лишним сотни лет после осады Сиракуз, и у читателя невольно могут возникнуть сомнения: не выдумка ли это? Однако практически то же пишет о машинах Архимеда и другой не менее выдающийся греческий историк, Полибий, родившийся всего лишь через десятилетие после осады Сиракуз [Polib., VIII, 8–9]. Чудесным кораблём Архимеда и установленными на этом корабле метательными машинами восхищался живший в III в. н. э. в Египте Афиней из Навкратиса. Труды тех римских историков, которые были очевидцами событий, не сохранились. Однако восхищение невероятными для того времени боевыми машинами, созданными Архимедом, высказывали не только греческие авторы, но и родившийся спустя полтора века после осады Сиракуз римский историк Тит Ливий [Т. Liv., XXIV, 34, 1 — 11], отличавшийся исключительной скрупулёзностью в изложении фактов, хотя римляне обычно предпочитали преуменьшать, а не превозносить в своих повествованиях любые успехи тех, кто превзошёл их в любой из отраслей военного дела.

Как бы там ни было, даже если и Афиней из Навкратиса, и Полибий, и Плутарх, и Тит Ливий несколько преувеличили мощь боевых машин Архимеда, эти машины три с лишним года сдерживали у стен города войска одного из наиболее выдающихся римских полководцев — Марка Клавдия Марцелла. Причём даже сам Марцелл, взявший в конце концов Сиракузы не штурмом, а хитростью (о чём подробнее рассказано в другой главе этой книги), восхищался машинами Архимеда и сожалел о его гибели.

Сожаления Марцелла вполне понятны — римляне не прочь были бы использовать знания такого непревзойдённого механика. Но хотя Архимеда римлянам заполучить и не удалось, боевые машины Архимеда они заполучили и смогли изучить. А кроме того, на римлян, по своей воле или же по принуждению, работало множество других греческих мастеров и учёных. После взятия Сиракуз ничто уже не могло устоять перед осадными машинами Рима. О том, какой силы осадными машинами обладали римляне к середине I в. н. э., мы можем судить по воспоминаниям Иосифа Флавия, возглавлявшего в 68 г., во время Иудейской войны, оборону от римлян крепости Иотапата: «Одному из людей Иосифа, стоявшему на стене, камнем сорвало голову, причём череп был отброшен на расстояние трёх стадий (более 500 метров! — В. Д.) от туловища. На рассвете беременная женщина, только что покинувшая свой дом, была застигнута камнем, который вырвал у неё дитя из утробы и отбросил его на полстадии. Так велика была сила баллист. Ещё ужаснее были грохот орудий, свист и гул стрел» [Ios. Flav. «В. Iudaea», VII, 23]. Мощь римских баллист кажется невероятной, но ведь Иосиф Флавий пишет об этом не с чужих слов. Он был очевидцем происходящего.

Все эти осадные машины были созданы не самими римлянами, а в основном греками.

Какие-то греческие механики были захвачены в плен, какие-то приглашены, но именно греческие специалисты строили римлянам те осадные машины, которые обстреливали огромными камнями вражеские города, строили те тараны, которые взламывали стены и карфагенских, и греческих, и многих других городов. Лучшим свидетельством этому являются сохранившаяся книга грека Афинея Механика «О машинах», написанная им для Марцелла (возможно, именно для того самого Марцелла, который осаждал Сиракузы[199]), и книга грека Аполлодора «Полиоркетика», написанная им по поручению императора Траяна. «Император! Я прочитал твоё письмо по поводу осадных машин, — писал Аполлодор в начале своей книги Траяну, — и был счастлив, что ты счёл меня достойным разделить с тобой эту заботу. И вот я, приготовив некоторые образчики, пригодные для осады, посылаю их тебе и ко всем им даю объяснительный текст» [Apollod. «Poliorcetica», 137]. То, что грозный император Траян обратился за помощью в сооружении осадных машин для осады дакийских крепостей именно к греческому специалисту, причём счёл нужным обратиться к нему лично, говорит о том, что даже во II в. н. э., когда Греция давно уже была римской провинцией, греки продолжали считаться непревзойдёнными мастерами осадного дела, а римляне никогда не считали зазорным учиться.

Со времён Пунических войн и вплоть до падения Рима никто не имел столь совершенной осадной техники, как римляне. Но достигли этого они прежде всего потому, что старательно перенимали и использовали чужие секреты. Конечно же, некоторые новшества в строительство осадных машин были внесены и самими римлянами или, во всяком случае, в римское время, но римская техника создавалась прежде всего за счёт тщательнейшего изучения всего того, что было создано до этого другими народами.

5. Изучение римлянами образцов захваченного вооружения и снаряжения менее развитых народов и использование этих знаний в ходе боевых действий

Римлянам приходилось вести войны не только с такими развитыми в техническом отношении государствами, как Карфаген. Большинство войн Рим вёл как раз против племён и государств, вооружение войск которых значительно уступало римскому. Уделялось ли римскими полководцами какое-либо внимание изучению этого, явно более слабого вооружения?

Да, уделялось. Наряду с изучением попадавших к ним образцов техники и вооружения, превосходивших римские образцы, римляне тщательно изучали и образцы, имевшиеся у менее развитых в то время народов, успешно используя эти знания во время войн.

Об одном из таких случаев упоминает в своих записках «О Гражданской войне» один из самых знаменитых римских полководцев — Гай Юлий Цезарь. В 50 г. до н. э. между ним и другим, не менее знаменитым тогда римским полководцем, Гнеем Помпеем «Великим», началась гражданская война. Часть из римлян примкнула к Цезарю, часть к Помпею. Цезарю удалось быстро выбить помпеянцев из Италии. Помпей переправился на Балканы и стал отовсюду стягивать туда войска, а Цезарь тем временем решил разгромить сторонников Помпея в Испании.

Командовавшие войсками помпеянцев в Испании Марк Петрей и Луций Афраний сосредоточили все свои силы у города Илерда. Путь к их лагерю армии Цезаря преграждала река, а ближайшие мосты смыло во время весеннего разлива. Построить же новые мосты не давал укрепившийся на другом берегу противник. Время работало на Петрея и Афрания: стоило им затянуть боевые действия и Помпей мог бы вернуть себе Италию и вновь овладеть Римом, что стало бы катастрофой для цезарианцев. «При таком бедственном положении, когда все дороги были отрезаны пехотой и конницей Афрания и нельзя было докончить постройку мостов, Цезарь приказал своим солдатам строить корабли такого типа, какому его научил опыт, приобретённый в прежние годы в Британии. Киль и рёбра делались из лёгкого дерева, а остальной корпус корабля плели из прутьев и покрывали кожей» [Caes. «В.С.», I, 54]. Эти корабли по своим боевым и мореходным качествам значительно уступали римским, но на постройку обычных римских кораблей требовались месяцы, а эти были построены за несколько дней, обеспечив Цезарю возможность форсировать преграду. «Когда они были готовы, он привёз их ночью на повозках, связанных парами, на двадцать миль от лагеря, переправил на них через реку солдат, внезапно захватил холм, лежавший у самой реки, и быстро укрепил его, прежде чем противники могли это заметить. Потом он переправил на другой берег легион и начал с двух сторон наводить мост, который через два дня был готов» [Caes. «В.С.», I, 54]. После этого положение в корне изменилось. Помпеянцы попытались отступить, но Цезарь, умело организовав преследование, очень скоро заставил их капитулировать, а затем, пополнив перешедшими на его сторону пленными солдатами свои собственные войска, отправился на борьбу с самим Помпеем.

В качестве другого примера использования римлянами сведений о вооружении менее развитого в техническом отношении противника можно привести описываемые римским историком Корнелием Тацитом рекомендации, данные своим солдатам перед одной из битв римским полководцем Германиком во время его похода в 16 г. н. э. в земли германского племени херусков.

Поход начался неудачно для римлян. Когда римские войска начали переправу через реку Везер, херуски сумели заманить в засаду ополчение римских союзников — батавов, убив их вождя Хариовальда и многих других знатных батавов. От перебежчиков Германик узнал, что к херускам присоединилось ещё несколько германских племён. Вдохновлённая первыми победами, коалиция германских племён готовилась к решающему сражению. Вождь херусков, Арминий, был опасным противником. Семью годами ранее, в 9 г. н. э., Арминию удалось заманить в засаду, разгромить и почти полностью уничтожить три легиона, возглавляемые римским наместником Квинтилием Варом. Римляне тогда понесли самые тяжёлые потери за всё время своих войн в Германии и потеряли все свои владения по правому берегу Рейна. Квинтилий Вар и его легионы погибли прежде всего из-за беспечности самого Квинтилия Вара. Но Германик, в отличие от Квинтилия Вара, наоборот, старался предусмотреть всё. Перебежчики донесли ему, где Арминий выбрал место для сражения и когда готовиться напасть. Не полагаясь лишь на их слова, Германик отправил на разведку и своих собственных солдат. Сведения подтвердились: «разведчики, пробравшиеся поближе к врагам, донесли, что слышно конское ржание и смутный шум, поднимаемый огромным и беспорядочным людским скопищем» [Tacit «Annales», II, 12].

Германик не сразу решил, принять ли бой или отступить. Как пишет Тацит, «сочтя, что перед решающей битвой следует ознакомиться с настроением воинов, Германик принялся размышлять, каким образом получить об этом неискажённые сведения. Трибуны и центурионы чаще всего сообщают скорее приятные, чем достоверные вести, вольноотпущенники по своей природе угодливы, приближённым свойственно льстить; если он созовёт легионы на сходку, то что на ней скажут немногие первые, то и будет подхвачено остальными. Глубже можно познать душу воинов лишь тогда, когда оставшись в своей среде и выйдя из-под надзора, они делятся за солдатской едой своими надеждами и опасениями» [Tacit «Annales», II, 12]. Придя к такому выводу, Германик с наступлением ночи в сопровождении одного лишь солдата прошёлся по лагерю, останавливаясь у палаток и прислушиваясь к разговорам, и, лишь убедившись в том, что боевой дух легионеров высок и они рвутся в бой, решил дать сражение.

На следующий день утром, созвав солдатскую сходку, Германик, как это всегда делалось перед боем, «воспламенил» солдат на победу, что всегда делали полководцы перед боем, но особенно интересно то, что Германик в своей речи тщательно проанализировал слабые стороны германцев и германского вооружения, дав, исходя из этого, конкретные указания, «как следует действовать в предстоящей битве». Вот слова из той речи Гер-маника, приводимые Тацитом: «Римский воин может успешно сражаться не только в открытом поле, но, если разумно использует обстановку, то и в лесах, и в поросших лесом горах; ведь огромные щиты варваров и их непомерно длинные копья менее пригодны для боя среди древесных стволов и низкой поросли, чем римские дротики и мечи и покрывающие тело доспехи. Нужно учащать удары, направляя острие оружия в лицо: у германцев нет панцирей, нет шлемов, да и щиты у них не обиты ни железом, ни кожею — они сплетены из прутьев или сделаны из тонких выкрашенных дощечек. Только сражающиеся в первом ряду кое-как снабжены у них копьями, а у всех остальных — обожжённые на огне колья или короткие дротики» [Tacit «Annales», II, 14].

В начавшейся битве херуски потерпели полное поражение и лишь немногим из них удалось спастись бегством. Конечно, это произошло прежде всего ввиду лучшего вооружения и лучшей обученности римских войск, но какую-то роль в этой победе сыграло и знание слабых сторон германского вооружения.

Для нас же в данном случае главным является то, что текст Тацита прямо свидетельствует о тщательнейшем изучении римлянами вооружения даже значительно более слабого противника и о разработке ими особых приёмов боя против солдат, вооружённых таким оружием.

6. Как римляне научились использовать в военном деле слонов и почему через некоторое время они отказались от этого

В III в. до н. э. римлянам пришлось столкнуться с экзотическим и совершенно новым для них оружием — с боевыми слонами. Первым применил их против римлян Пирр, царь Эпира, пришедший на помощь воевавшему с римлянами греческому городу Таренту.

Поначалу эти невиданные ранее римлянами могучие животные, которых справедливо можно было бы назвать танками древности, приводили солдат в ужас и заставляли бежать. Так, по словам Плутарха, когда римляне в 280 г. до н. э. впервые встретились с Пирром в битве при Гераклее, «в конце битвы римлян сильно потеснили слоны, так как римские кони не выносили вида этих чудовищ и мчались вместе с всадниками вспять, не успев приблизиться к врагам» [Plutarh «Pyrrhus», 17]. Через год, в битве при Аускуле, Пирру вновь «принёс успех главным образом мощный натиск слонов, ибо против них воинская доблесть была бессильна и римляне считали, что перед этой силой, словно перед прибывающей водой или разрушительным землетрясением, следует отступить, а не упорствовать и гибнуть понапрасну самой страшной смертью там, где нельзя помочь делу» [Plutarh «Pyrrhus», 21].

Дважды применение слонов приносило Пирру успех. Но очень скоро римляне нашли способ бороться против слонов. В 275 г. до н. э., в сражении с войсками Пирра при Беневенте, римские воины «забросали слонов копьями и повернули их вспять, а бегство слонов вызвало беспорядок и замешательство среди наступавших под их прикрытием воинов, и это не только принесло римлянам победу, но и решило спор о том, кому будет принадлежать владычество над Италией» [Plutarh «Pyrrhus», 25].

В дальнейшем, во время первой, второй и третьей Пунических войн, слонов против римлян неоднократно использовали карфагеняне, однако достичь успеха за счёт этого становилось всё сложнее и сложнее. К концу второй Пунической войны римские полководцы выработали эффективную тактику боя против слонов. Воинам предписывалось поражать стрелами наиболее уязвимые части тела слонов — хобот и ноги, прижигать их факелами. Некоторым воинам удавалось подрубать своими мечами хоботы вражеских слонов или подсекать им сухожилия. Чрезвычайно эффективно задерживали слонов и разбрасываемые перед ними колючки, которыми они поражали свои нежные ступни. После изучения этих способов борьбы со слонами появилась возможность почти всегда останавливать их натиск, а иногда и направлять их против войск противника. Даже знаменитый карфагенский полководец Ганнибал, неоднократно побеждавший римлян во многих сражениях и сумевший в начале второй Пунической войны успешно применить слонов при вторжении в Италию, в своей последней битве при Заме в 202 г. до н. э. не смог ими воспользоваться. Как пишет Тит Ливий, командовавший римскими войсками Публий Корнелий Сципион знал, как действовать против слонов: «когорты он выстроил не в одну сплошную линию, но так, чтобы между манипулами оставались широкие промежутки, по которым неприятельские слоны могли бы пройти, не расстраивая боевого порядка: Лелия, своего бывшего легата, а в этом году квестора (по сенатскому постановлению даже без жеребьёвки), он поместил с италийской конницей на левом фланге; на правом — врагу противостояли Масинисса и нумидийцы[200]. В проходах между манипулами он поставил копейщиков (тогдашних легковооружённых), приказав им при нападении слонов либо укрыться за выстроенными рядами солдат, либо разбежаться направо-налево, оставив слонам дорогу, где они попадут под дротики с двух сторон» [Т. Liv., XXX, 33, 1–3].

У Ганнибала было восемьдесят слонов — «раньше он столько никогда не выводил в бой» [Т. Liv., XXX, 33, 4], однако остальное его войско сильно уступало римскому и состояло из наёмников самых разных племён, ко многим из которых ему приходилось обращаться через переводчиков.

Слонов Ганнибал поставил впереди, но в самом начале боя «вдруг от римлян раздались звуки труб и рогов. Тут поднялся такой крик, что слоны повернули на своих — на мавров и нумидийцев, стоявших на левом фланге. Они не устояли, и Масинисса, добавив им страху, лишил этот вражеский фланг поддержки конников. Несколько слонов удалось погнать на врага. Идя сквозь ряды копейщиков, израненные, они крушили всё вокруг. Копейщики отскочили к манипулам, чтобы не быть растоптанными, дали дорогу слонам и с обеих сторон кидали в них свои копья с передовой. Солдаты, не переставая, метали в слонов дротики, пока животные наконец не были прогнаны римлянами, повернули на своих и не обратили в бегство карфагенских всадников, стоявших на правом фланге» [Т. Liv., XXX, 33, 12–16]. Таким образом, слоны вместо того, чтобы растоптать ряды римлян, нанесли гораздо больший ущерб карфагенским войскам. Карфагеняне проиграли сражение, а вместе с ним окончательно проиграли и вторую Пуническую войну.

Пытались использовать против римской армии слонов и некоторые другие их противники — селевкидский царь Антиох III, нумидийский царь Югурта, однако все эти попытки теперь уже не приносили ни малейшего успеха. Во времена Республики последний раз слонов против римской армии применил в 46 г. до н. э. в битве при Тапсе нумидийский царь Юба Первый, вставший на сторону сражавшихся против Юлия Цезаря помпеянцев. Как пишет неизвестный автор «Африканской войны», пращники и стрелки Юлия Цезаря засыпали слонов камнями и стрелами, после чего «животные, устрашённые свистом пращей и камней, повернули, перетоптали сзади себя много столпившегося народа и бурно устремились в недоделанные ворота вала. Точно так же и мавританские всадники, стоявшие на том же фланге для охраны слонов, теперь, когда остались одни, первыми бросились бежать. Таким образом, легионы, быстро окружив животных, овладели неприятельским валом и перебили тех немногих храбрецов, которые пытались защищаться» [ «В. Afric»., 83]. Битва при Тапсе закончилась полным поражением Юбы Первого и его союзников, после чего он покончил с собой, а его царство было преобразовано Гаем Юлием Цезарем в римскую провинцию.

Отработав тактику боя против слонов и убедившись, что те непригодны для боя против хорошо обученных войск, римляне не пытались развернуть собственные крупные подразделения «слоновьей кавалерии». Тем не менее, уже во время второй Пунической войны римляне несколько раз успешно использовали захваченных у карфагенян слонов во время боевых действий в Испании и Сицилии. Позднее, во II в. до н. э., римская армия несколько раз использовала небольшое количество слонов в войнах против мятежных племён Испании, против Македонии и в войне против селевкидского царя Антиоха III. При этом надо сказать, что если в войне против Антиоха III, у которого прекрасно обученных слонов было гораздо больше, римские слоны не смогли сыграть сколько-нибудь существенной роли, то в войнах против Македонии слоны были использованы римлянами чрезвычайно успешно. В 197 г. до н. э., во время битвы при Киноскефалах с войсками македонского царя Филиппа V, римский проконсул Тит Квинкций Фламинин, заметив, что подошедшая македонская фаланга не успела перестроиться из походного в боевой порядок, «пустил вперёд слонов, рассчитывая, что если побежит часть врагов, она увлечёт и остальных. Расчёт оказался верен: напуганные животными македоняне сразу же повернули назад. Остальные устремились за ними…» [Т. Liv., XXXIII, 9, 7–8]. Использовав возникшую панику, римляне сумели зайти в тыл и нанесли македонцам тяжёлое поражение, вынудив Филиппа V просить о мире на любых условиях. Могущественная некогда Македония была низведена из положения великой державы до положения царства, обязанного во всём прислушиваться к воле Рима. А через двадцать девять лет, в 168 г. до н. э., римский полководец Эмилий Павел не менее успешно использовал слонов в битве при Пидне против македонского царя Персея, битве, после которой Македония вообще утратила независимость, став одной из римских провинций.

После покорения Македонии слоны использовались римлянами в основном лишь для цирковых представлений и гладиаторских боёв. В боевых же действиях они с тех пор задействовались крайне редко и в сравнительно небольших количествах. Исключением было, если верить римскому историку Диону Кассию, пожалуй, лишь использование нескольких слонов во время вторжения римлян в Британию, начатого в 43 г. н. э. по приказу императора Клавдия[201]. Скорее всего, прибывший на короткое время в Британию император Клавдий велел доставить туда слонов, дабы подчеркнуть мощь Рима и устрашить варваров. Однако применение слонов не дало ощутимого эффекта. Во всяком случае, другие античные историки о применении римлянами в Британии слонов даже не упоминают. После этого римляне окончательно отказались от боевого использования слонов. Содержать слонов было трудно. Для действий на севере римских владений, в Британии, а также вдоль границ по Рейну и Дунаю слоны не годились, а свои африканские и азиатские владения римляне прочно контролировали и без дополнительных затрат на создание ударных отрядов слонов. Потребность иметь боевых слонов просто исчезла.

С I в. до н. э. римская армия в течение нескольких столетий практически не сталкивалась с боевыми слонами, но в римских книгах и наставлениях по военному делу на всякий случай описывались способы борьбы с ними: римские полководцы понимали, что любые военные знания могут оказаться полезными. Эти знания действительно пригодились лишь с началом римско-персидских войн, в частности, когда в 359 г. в азиатские владения Рима вторгся персидский царь Шапур, имевший в своей армии несколько десятков слонов. Слоны не дали тогда персидской армии сколько-нибудь ощутимых преимуществ, а после заключения в 363 г. мира армии Римской империи никогда уже не приходилось воевать против слонов. Но утрачивать полученные знания римляне по-прежнему не собирались: в своем «Кратком изложении военного дела», написанном в V в. н. э., его автор, Флавий Вегеций Ренат, тщательно описав все известные варианты борьбы с боевыми слонами, объяснял, что «привёл много примеров разных приспособлений для борьбы против слонов с тою целью, чтобы, если представится необходимость, мы знали, что нужно противопоставить столь огромным чудовищам» [Vegetius, III, 24].

7. Как римляне научились использовать в военном деле верблюдов и почему использовали их очень ограниченно. Почему римляне отказались от применения боевых колесниц

С боевыми верблюдами римляне столкнулись несколько позже, чем со слонами. Всадников на верблюдах использовали некоторые африканские племена, но действительно крупными верблюжьими кавалерийскими подразделениями действовали против римлян в основном парфяне, с I в. до н. э. и вплоть до начала III в. н. э. являвшиеся главными соперниками римлян на Востоке. Завоевав в I в. до н. э. Сирию и ознакомившись, как применяют верблюдов в бою арабы и парфяне, римляне иногда так же использовали этих животных и даже помещали их изображения на своих монетах.

В условиях засушливого климата и особенно в пустынной местности выносливые и мало уступающие лошадям в скорости верблюды были неплохим средством передвижения. Поэтому римляне успешно использовали верблюдов для перевозки грузов во время своих походов на Востоке. Но у верблюдов, помимо достоинств, был весьма существенный недостаток — чрезвычайно уязвимые копыта, гораздо более уязвимые, чем копыта лошадей. Римляне быстро обнаружили этот недостаток, наиболее успешно применив эти знания в 217 г., когда в азиатские владения Рима вторгся парфянский царь Арта-бан Пятый, «ведя многочисленную конницу и множество лучников, а также латников на верблюдах» [Herodian, IV, 14, 3]. Возглавлявший римскую армию император Марк Опелий Макрин располагал численно меньшими силами, но правильно организовал оборону: «благодаря множеству лучников и длинным копьям латников варвары сначала действовали успешно, поражая римлян с коней и верблюдов. Зато римляне легко одолевали в рукопашном бою. А когда кони и верблюды, которые были у варваров в огромном количестве, стали давить их, римляне, сделав вид, что отступают, начали бросать на землю трезубцы и другие железные предметы с острыми концами, которые не видны были в песке. С коней и верблюдов всадники не замечали их, себе на погибель: у коней, и особенно у верблюдов, копыто мягкое: острия, на которые они ступали, ранили их, они начинали хромать и сбрасывали с себя седоков» [Herodian, IV, 15, 2–3]. В итоге парфяне вынуждены были прекратить сражение и пойти на заключение мира. Так знание римлянами уязвимых мест основного транспортного средства противника обеспечило им успех в отражении всех атак численно превосходящей парфянской армии.

Приведённое выше описание битвы римлян с парфянами достаточно ясно объясняет, почему римляне не пытались создать собственных крупных подразделений верблюжьей кавалерии, а использовали верблюдов редко и лишь в небольших подразделениях, в основном для перевозки грузов в пустынной местности. В европейских владениях Рима кони были гораздо лучше верблюдов и для оснащения кавалерии, и в качестве тягловой силы. А в пустыни Азии и Африки, где верблюды могли бы оказаться просто незаменимы, римляне предпочитали не забираться. В силу этого верблюды рассматривались римлянами всего лишь как забавная экзотика, но не более. Как заметил, обобщив мнение римлян, Флавий Вегеций Ренат, «если не считать необычности их вида для тех, кому не случалось с ними встречаться, для войны они не имеют большого значения» [Vegetius, III, 23].

С боевыми колесницами римлянам пришлось столкнуться сначала во II в. до н. э., воюя против селевкидского царя Антиоха III «Великого». Как пишет Тит Ливий, устроены эти колесницы были следующим образом: «у каждой по ту и другую стороны дышла от ваги торчали выдвинутые на десять локтей острия наподобие рогов. Они пронзали всё, что попадалось на пути. На концах ваги закреплены были по два серпа, один наравне с нею, а другой, нижний, — с наклоном к земле: первый предназначен был резать всё, что сбоку, а второй — доставать до упавших и подбиравшихся снизу. И на осях колёс с обеих сторон было по два серпа разнонаправленных, таким же способом укреплённых. Вот так были снаряжены эти колесницы, запрягаемые четвернёй» [Т. Liv., XXXVII, 41, 6–8]. В случае возникновении паники такие колесницы становились страшным оружием. Но римляне заранее были осведомлены о боевых свойствах колесниц от уже сталкивавшегося ранее с ними своего союзника, пергамского царя Евмена. От него же они узнали и о том, как наиболее легко остановить натиск колесниц. Нёсшиеся на римское войско грохочущие колесницы были осыпаны тучей стрел и камней. Израненные лошади, обезумев, повернули и понеслись куда попало. В результате те самые «серпоносные колесницы, которыми Антиох рассчитывал опрокинуть неприятельский строй, навели страх на собственное его войско» [Т. Liv., XXXVII, 41, 5].

Попытку Антиоха III «Великого» применить против римских войск этот вид оружия повторил в I в. до н. э. понтийский царь Митридат VI «Евпатор», несколько раз бросавший в бой против римлян свои боевые серпоносные колесницы. Пришлось римлянам столкнуться с боевыми колесницами и в ходе завоевания Британии, где колесницы были основной ударной силой бриттов. Но точно так же, как селевкидскому царю, ни Митридату VI «Евпатору», ни вождям бриттов их колесницы не принесли сколько-нибудь существенных успехов в борьбе с Римом. Наводившие страх на привыкшие сражаться без всякого строя племена, колесницы оказались совершенно непригодными для борьбы с римскими легионами и очень скоро стали вызывать у римских полководцев лишь смех. Колесницы не могли прорваться сквозь ощетинившихся копьями легионеров, маневрировать колесницы могли лишь на ровной местности и любые рытвины и холмы были для них практически непреодолимым препятствием, а попадание стрелы или дротика хотя бы в одну из лошадей делало неуправляемой всю упряжку. Неудивительно, что колесницы не были приняты на вооружение римской армии, хотя они широко применялись римлянами для скачек и гладиаторских представлений.

Единственным же видом колесниц, нашедшим применение в римских войсках, была триумфальная колесница, на которой, согласно римским традициям, ехал по улицам Рима полководец-триумфатор[202].

8. Отношение древних римлян и их противников к изучению воинской тактики сопредельных государств и к чужеземной военной мысли. Как римляне блокировали доступ к своим военным технологиям другим народам. Были ли попытки копировать римское вооружение, организацию и тактику действий римлян?

Стараясь разузнать технические секреты противника, узнать как можно больше о его вооружении, древние воители немало внимания уделяли и изучению тактики как своих противников, так и более преуспевших в этом деле союзников. Некоторые из читателей могут подумать, что в те далёкие времена тактика играла второстепенную роль в обеспечении успеха сражений. Однако это было не так. От того, как полководец располагал свою пехоту и конницу, с какой последовательностью вводил войска в бой, зависело очень многое.

Во время первой Пунической войны карфагеняне поначалу всегда терпели поражения от римлян на суше. Когда римские войска, успешно потеснив карфагенян в Сицилии, в 256 г. до н. э. высадились в Африке и, опять разбив выставленные против них карфагенские войска, подошли чуть ли не вплотную к Карфагену, карфагеняне поняли, что необходимо что-то менять. В это время, как пишет Полибий, в Карфаген вместе с большим числом наёмников прибыл спартанец Ксантипп, человек «превосходно испытанный в военном деле. Выслушав рассказы о понесённом поражении и о том, как и при каких обстоятельствах это произошло, рассчитав остающиеся военные силы карфагенян, количество конницы и слонов, Ксантипп тотчас сообразил все обстоятельства и объяснил друзьям, что карфагеняне понесли поражение не от римлян, но от себя самих благодаря неопытности своих вождей. Речи Ксантиппа, как и следовало ожидать при тогдашних обстоятельствах, быстро распространились в народе, дошли до военачальников, а потому правители государства решили призвать иноземца к себе и испытать его искусство. Тот явился на собеседование, представил начальникам свои доводы и объяснил, почему до сих пор они терпели поражения, а также сказал, что если они последуют его совету и будут выбирать для стоянок и сражений ровные местности, то не только завоюют себе безопасное положение, но и одолеют противника» [Polib., I, 32, 2–5]. Карфагеняне издавна использовали в своей армии наёмников, но прежде никогда не поручали им командование войсками. Теперь же, когда речь шла о самом существовании государства и когда надеяться больше было не на что, они смирили свою гордыню — «начальники согласились с мнением Ксантиппа и тут же передали ему войска» [Polib., I, 32, 5–6]. Это соответствовало и настроению остальных карфагенян: «уже одна весть о таких речах Ксантиппа вызвала возбуждение в народе и говор, преисполненный надежд; но когда он вывел войско из города и выстроил его в порядке, когда начал передвигать с места на место отдельные части и командовать по правилам военного искусства, карфагеняне поняли огромную разницу между опытностью его и неумелостью прежних вождей, в громких криках выражали свою радость и жаждали поскорее сразиться с неприятелем: с Ксантиппом во главе, они были убеждены, им нечего бояться» [Polib., I, 32, 6–8]. Ксантиппу было предоставлено «право действовать по своему разумению» [Polib., I, 33, 6], и он это доверие оправдал — очень скоро римская армия была не просто разбита, а полностью разгромлена, причём в плен попал даже римский главнокомандующий — консул Марк Атилий Регул.

Дальнейшая судьба Ксантиппа доподлинно неизвестна. Согласно рассказам одних людей, он, понимая, что карфагеняне не дадут долго командовать чужеземцу, получив после победы свою плату, отбыл на родину. Другие же источники утверждали, что карфагеняне, не желая расстаться с огромной наградой, выплаченной Ксантиппу, коварно убили его на корабле. Возможно, что рассказ о гибели Ксантиппа был элементом римской пропаганды, а возможно, правдой. Но если карфагеняне действительно расправились с Ксантиппом, то это было их крупной ошибкой. Равного ему полководца в той войне у них уже не было, и войну они в конце концов проиграли. Однако какова бы ни была судьба этого полководца, случай с Ксантиппом очень хорошо и наглядно иллюстрирует не только то, насколько большое значение для успеха в бою имело в те годы военное искусство, но и то, что полководцы одной страны готовы были учиться военному делу у полководцев другой страны.

В отличие от карфагенян, римляне никогда не поручали командование своими войсками иностранцам. Но учиться военному делу у других они не считали зазорным. Одной из первых книг по военному искусству, получившей признание в Риме и широко растиражированной, была написанная на греческом языке книга Энея Тактика. Большую популярность имели в Риме труды по военному делу греческого историка и полководца Ксенофонта. Римляне очень старательно изучали войны своих соседей, успехи и неудачи как современных им полководцев, так и полководцев древности. Начиная со II в. до н. э. Рим явно превосходил по своей мощи всех своих соседей, но это не привело к полному пренебрежению греческим военным искусством. Уже во времена Империи в Риме появляются и получают признание военные труды таких авторов, как Онасандр, Элиан, Полиен, а также таких специалистов по осадным машинам, как Афиней Механик и Аполлодор.

Римская военная наука, конечно же, не полагалась лишь на греческих специалистов. Практически все сочинения римских историков старательно описывают применявшиеся в тогдашних войнах построения войск, манёвры и военные хитрости[203]. Римские авторы всячески старались облагородить и возвысить действия римлян, но не забывали при этом и об изучении опыта тех, кто успешно сражался против Рима. В частности, случай с Ксантиппом и то, почему ему удалось одержать победу над римлянами, рассматривался римлянами и приводился в качестве примера во многих тогдашних римских военных наставлениях. Очень высоко отзывались римские авторы и о некоторых талантливых карфагенских полководцах, таких, как герой первой Пунической войны Гамилькар Барка (Гамилькар «Молния») и его сын, герой второй Пунической войны Ганнибал. Таким образом, даже читая обычные исторические сочинения, римские военные не только получали собственно исторические знания, но одновременно знакомились со стратегией и тактикой лучших полководев мира, как римских, так и зарубежных.

Особенно же полезными для изучения военного дела считались сугубо военные трактаты. Наиболее известными сохранившимися до наших дней военными трактатами римских авторов являются «Стратагемы» Секста Юлия Фронтина и «Заметки о военном деле» («Epitoma rei militaris»)[204] Вегеция Рената. Обе эти книги приводят много примеров и способов борьбы с вероятным противником.

Приведённые выше примеры достаточно убедительно показывают, что римляне прилагали значительные усилия для изучения не только вооружения, но и военного искусства своих противников. Так же, хотя и менее целенаправленно, поступали порой и карфагеняне.

А как вели себя в этом отношении другие противники Рима?

Пытались ли государства, воевавшие с Римом, выведывать секреты римской техники и вооружения, а также перенимать римскую организационную структуру и римскую тактику ведения боя?

Да, пытались. Галлы, германцы, британцы, племена Иллирии и Испании, некоторые африканские и азиатские цари, предводители крупных восстаний, захватывая римское оружие, нередко пытались вооружить им свои войска. Немало противников Рима пытались перенять и организационное устройство римской армии, а также римскую тактику ведения боя.

Одним из главных противников Рима на Востоке в первой половине I в. до н. э. был понтийский царь Митридат VI Евпатор. Ему удалось вначале подчинить себе почти всю Малую Азию, а также значительную часть Греции и Фракии, но затем его огромная армия была разбита римлянами, которые были не столь многочисленны, но лучше вооружены и гораздо лучше обучены. Готовясь к новой войне и понимая, что она неизбежна, Митридат постарался реформировать свою армию, взяв за образец армию Рима. Как пишет Плутарх, «задумав начать войну во второй раз, он ограничил свои силы и их вооружение тем, что было действительно нужно для дела. Он отказался от пёстрых полчищ, от устрашающих разноязыких варварских воплей, не приказывал больше готовить изукрашенного золотом и драгоценными камнями оружия, которое прибавляло не мощи своему обладателю, а только жадности врагу. Мечи он велел ковать по римскому образцу, приказал готовить длинные щиты и коней подбирал таких, что хоть и не нарядно разубраны, зато хорошо выучены. Пехоты он набрал сто двадцать тысяч и снарядил её наподобие римской» [Plutarh «Lucull»., 7]. Эта была, пожалуй, одна из наиболее крупных попыток создать армию, подобную римской. Видя, что римские полководцы гораздо лучше владеют военной наукой, Митридат сумел связаться с воевавшим тогда против римлян в Испании римским изгнанником Серторием и убедить того направить в Понт несколько римских изгнанников, поручив им ряд важных военных постов.

Можно только представить себе, насколько сложно было тайно проплыть от берегов Малой Азии через контролируемое Римом Средиземное море в Испанию, проскочить через территории, контролировавшиеся римской армией, и добраться до мятежного Квинта Сертория, а затем вместе с выделенными им военными специалистами вернуться в Понт. Неизвестно, добирались ли эти люди под видом римских купцов, выдавая себя за совершенно иных людей, или каким-то иным способом, но эта задача была выполнена!

Митридату удалось значительно улучшить боеспособность своей армии и даже нанести римлянам ряд поражений. Перевес в силах был всё-таки на стороне римлян, и в итоге они вновь добились победы, но победа им досталась нелегко.

Попытки сформировать отдельные свои части по римскому образцу предпринимали и другие цари. Но возможностей у них было гораздо меньше, чем у Митридата. Формирование союзными царями одного-двух легионов по римскому образцу римлянами даже поощрялось, так как эти части использовались Римом в различных войнах как вспомогательные. В случае же войны со своим бывшим союзником, даже если у того и было некоторое количество войск, вооружённых и обученных по римскому образцу, римляне легко могли одолеть противника за счёт численного превосходства.

В войнах того времени использовалось не только лёгкое, но и тяжёлое вооружение. Неудивительно, что во время войн противники Рима, которым удавалось захватить римские осадные и метательные орудия, старались их использовать. Так, Иосиф Флавий, описывая перипетии Иудейской войны, рассказывает о том, что иудеи, захватив римские баллисты и катапульты, использовали их для обороны, причём сначала стреляли из них плохо, но затем, освоившись, начали стрелять всё более и более точно. Использование этих метательных машин, хотя и не позволило восставшим иудеям отстоять город, всё же помогло оборонявшимся.

Надо сказать, что уже с середины I в. до н. э. попытки противников Рима освоить какой-либо из применяемых римлянами видов оружия или перенять римскую тактику ведения боя не могли иметь успеха.

К тому времени ни одно из пытавшихся противостоять Риму государств не обладало хотя бы приблизительным паритетом в техническом оснащении. У Рима было гораздо больше шахт и рудников, гораздо больше различных ремесленников и мастерских. Количество перерастало в качество. Даже если кому-то и удавалось сделать некоторое количество единиц оружия, не уступавших римскому, то в целом этого оружия у римлян было гораздо больше, а сложные образцы осадных орудий, производство которых требовало серьёзных знаний механики и наличия многих специальных инструментов, с конца I в. до н. э. и вплоть до падения Рима не делал никто, кроме римлян. Ни одно из античных государств не могло равняться с Римом или тем более превзойти Рим ни в вооружении, ни в знании военного дела. Это превосходство римляне всячески поддерживали, запрещая своим мастерам-оружейникам, а также военным инженерам и строителям выезжать за пределы Римского государства и постоянно ограничивая торговлю с «варварами» стратегическими товарами. Торговлю с «варварами» можно было вести лишь в нескольких специально отведённых для этого местах под зорким контролем таможни, при этом для продажи изделий из железа нужно было особое разрешение императора, а продажа оружия и снаряжения, как правило, вообще не допускалась.

Конечно, несмотря на все ограничения и предпринимаемые римлянами меры предосторожности, соседи Рима всегда стремились разузнать и освоить секреты римских военных технологий и порою не безуспешно. Наиболее крупные утечки информации происходили тогда, когда в Риме разгоралась борьба за власть.

Междоусобицы, охватившие Империю с конца II в. н. э., нередко приводили к тому, что римляне сражались против римлян, зачастую даже на стороне «варваров». Так, в 192–193 гг. все восточные провинции Империи были охвачены войной между императором Септимием Севером и другим претендентом на власть — Песцением Нигером, причём борьба была хотя и недолгой, но яростной и кровавой. Как пишет Геродиан, «Север, уничтожив Нигера, беспощадно покарал его друзей, не только тех, кто добровольно служил ему, но и вынужденных к этому» [Herodian, III, 4, 7]. Узнав о расправах, уцелевшие воины Нигера, поспешили переправиться через Тигр, уйдя к парфянам, арабам и адиабенцам. Часть этих воинов Северу удалось вернуть, объявив амнистию, но поверили ему далеко не все бежавшие. Для Рима, если верить Геродиану, это имело весьма неприятные последствия: «большое число их удалилось в чужие страны. Это и послужило главной причиной того, что варвары этой области впоследствии стали более упорными в рукопашных сражениях с римлянами. Ведь раньше они только стреляли из лука, сидя на конях, но не защищали себя тяжёлым вооружением и не осмеливались в битве использовать мечи и копья; имея на себе лёгкие развевающиеся одежды, они обычно сражались, отступая и пуская назад стрелы. Когда же у варваров появились беглецы-воины, среди которых много было ремесленников, принявших варварский образ жизни, то они научились не только пользоваться оружием, но и изготовлять его» [Herodian, III, 4, 8–9]. Геродиан тут явно преувеличивает значение римских перебежчиков: парфяне и раньше имели панцирное вооружение, а в сражениях нередко осмеливались, причём весьма успешно, применять и мечи, и копья, но переход на их сторону значительного числа опытных римских воинов и ремесленников, конечно же, был для них весьма полезен.

Итак, некоторая утечка информации о римской технике и вооружении периодически происходила. Однако ни это обстоятельство, ни захват противником отдельных образцов вооружения и даже единичные (не массовые) переходы к противнику специалистов-ремесленников не могли до поры до времени поколебать общего технологического превосходства римлян. Гораздо больший вред обороноспособности Рима принесла вызванная падением морали низкая рождаемость римских граждан, ставшая с I в. н. э. бичом Империи и вынуждавшая императоров набирать всё больше солдат не из римлян и италиков, а из жителей самых различных провинций и варваров, а также разрешать стремящимся в Империю варварам поселяться на пустующих землях в качестве федератов. Набирая свои армии из варваров, римские императоры сами готовили себе всё более и более грозных противников, которые в конце концов и стали победителями, опираясь на полученный от римлян опыт и римское оружие. Успехи «варваров», потеснивших, а затем и уничтоживших в V в. н. э. Западную Римскую империю, в немалой степени объяснялись тем, что большинство их вождей со своими дружинами долгое время служили в римской армии, имели такое же вооружение, как римляне, и хорошо знали римскую военную науку. Римская империя пала по воле «варвара» Одоакра, но надо помнить, что Одоакр много лет, вплоть до последнего дня существования Империи, считался «римским» полководцем, как и подчинённые Одоакру дружины много лет считались «римскими» войсками, получая жалованье за счёт Римского государства, и Римское же государство долгое время заботилось об их вооружении и обучении, вместо того чтобы побуждать к службе в армии собственных граждан.

Таким образом, то, что не удалось в своё время ни Ганнибалу, ни Антиоху III «Великому», ни Митридату VI «Евпатору» — подготовить армию, которая бы могла сокрушить Рим, — смогли сделать и сделали сами римляне.