Разведка и другие тайные службы древнего Рима и его противников

Некоторые из читателей могут удивиться тому, что в книге, посвящённой прежде всего римской разведке и контрразведке, столько внимания уделено разбору и анализу самых различных махинаций, применявшихся в то время для незаконного обогащения. Но тот, кто считает, что безопасности государства могут угрожать лишь происки шпионов противника, заблуждается. Безопасность государства, его военный и экономический потенциал и, более того, его жизнеспособность всегда зависят и от уровня преступности, и от того, насколько решительно и продуманно ведётся борьба с преступностью.

Как возникали крупные капиталы? Как происходила минимизация налогов и где исчезала грань между минимизацией налогов и преступным уклонением от их уплаты? Как происходила легализация криминального капитала? Каким образом капитал влиял на политику? Как добивался льгот и преференций? В каких случаях верховная власть закрывала глаза на некоторые уголовные и экономические преступления и когда она всё же вмешивалась, стараясь ограничить аппетиты зарвавшихся толстосумов? Как удавалось соблюдать баланс между законом, справедливостью и личными интересами власть имущих и что происходило, если этот баланс нарушался?

Опыт Древнего Рима в этом плане чрезвычайно интересен.

Заговоры, направленные на свержение существующей власти, во все времена требовали, помимо решительности, немалых средств. Так было и в Древнем Риме, и в подвластных ему царствах, и в государствах, соперничавших с Римом. Наличие у кого бы то ни было слишком уж больших средств не в виде имений, дворцов, кораблей или товаров, а в виде наличных денег всегда настораживало власти. Ещё большие подозрения вызывал тот, кто внезапно, без серьёзной, всем понятной и обоснованной причины начинал превращать своё имущество в деньги — такие действия, как правило, свидетельствовали о намерениях использовать деньги для подкупа. Во времена Республики деньги могли быть использованы как для тайного подкупа должностных лиц, граждан-избирателей или солдат, так и для официально разрешённой агитации граждан за счёт бесплатных раздач и устройства зрелищ, а потому накопление больших сумм наличности хотя и настораживало политических противников данного лица, но не могло быть ими запрещено. А вот во времена Империи накопление чрезмерных наличных денежных средств однозначно воспринималось как сигнал о подготовке заговора. Точно так же воспринимали попытку своих приближённых обзавестись излишними суммами наличных денег и различные цари, в том числе и вассалы Рима. А это, в свою очередь, вынуждало лиц, затевавших подготовку заговоров и переворотов, изыскивать возможности обзавестись неучтёнными, скрытыми от огласки и контроля суммами. Определённой маскировки требовало и получение крупных взяток. Взятки были для Рима делом обычным, однако чем выше было должностное лицо, принимавшее взятку, тем более оно заботилось о том, чтобы получение взятки было недоказуемым. Когда речь шла о многомиллионных суммах, задача эта была отнюдь не простой.

Помимо заговоров с целью захвата высшей власти, нередко случалось и так, что заговоры устраивались для завладения тем или иным имуществом. Для этого шли на любые возможные преступления. Кроме того, огромные капиталы наживались некоторыми из римлян за счёт различных афер. Обычные кражи, грабежи, разбой пресекались римскими властями достаточно эффективно, и выдвинуться на верхние ступени римского общества за счёт примитивной уголовщины было практически невозможно. Но зато крупные хозяйственные и финансовые аферы, связанные с близостью к власти, взяточничество и иное покровительство преступникам лежали в основе благосостояния многих и очень многих влиятельных римских семейств. И римский писатель Луций Апулей имел все основания писать: «Припомни величайших преступников, каких только знает человеческая история, — ты не найдёшь среди них ни одного бедняка!» (Apuleius «Apologia», 18).

Группировки, сплочённые общей ответственностью за совершённые преступления, завладевая всё большим и большим имуществом и совершая всё большее количество преступлений, иногда настолько усиливались, что могли посягать уже и на государственную власть. Именно поэтому крупные хозяйственные и особенно крупные финансовые аферы были практически всегда тесно связаны с политикой. И именно поэтому устойчивость и безопасность Римского государства всегда были неразрывно связаны не только с качеством работы римской контрразведки, но и с качеством работы полицейских структур и судебной системы Рима, а они, в свою очередь, помимо того, что далеко не всегда были неподкупны, нередко вынуждены были действовать не «по букве закона», а исходя из интересов стоявших у власти кланов. Естественно, что те, кто затевал различные аферы, особенно аферы, связанные с незаконным получением сверхприбылей, всеми силами старались это скрыть. Если группировка не обладала высшей государственной властью, то скрывать свои тёмные дела ей приходилось, дабы избежать разоблачения и покарання, а если группировка уже была у власти или ухитрялась добыть высшую власть своими интригами, то скрывала прошлые преступные деяния уже ради того, чтобы выглядеть более благопристойно в глазах сограждан и потомков.

Можно ли сейчас, по прошествии стольких лет, столетий и тысячелетий, выяснить, какие варианты криминального получения доходов были известны римлянам, какие суммы прибыли удавалось при этом получить, по каким каналам направлялись и куда текли эти финансовые потоки? Можно ли разобраться, как взятки и подкуп влияли на безопасность Рима и римскую политику?

Во всех деталях в этом мало кому удавалось разобраться и в те времена, но кое-какие интереснейшие и достаточно достоверные сведения всё же сохранились.

1. Способы незаконного завладения чужим имуществом, а также хозяйственные аферы и иные криминальные способы получения сверхприбылей, известные в Древнем Риме

Не только в наши, но и в древние времена не все богачи получали состояние по наследству от родителей. Бывало, что некоторые люди богатели за счёт технических открытий или благодаря своим талантам в музыке, пении, танцах. Случалось, что люди наживали состояние за счёт умения вести торговые дела. Весьма достойно оплачивался труд античных врачей, архитекторов, художников, скульпторов, поэтов, писателей. И тем не менее, большая часть огромных и поистине сказочных внезапно обретаемых состояний была связана не столько с напряжённым трудом и умениями тем или иным образом сделать что-то полезное людям, сколько с обладанием властью или близостью к власти, а также с умением всеми способами использовать эту власть для личного обогащения. Отдельным лицам удавалось разбогатеть и за счёт различных чисто криминальных афер, причём наиболее успешные аферисты, начав порою с самых низов, становились иногда одними из самых влиятельных людей страны.

Простейшим способом сверхобогащения были конфискации и присвоение чужого имущества. Но открытый грабёж всегда негативно воспринимался населением и мог быть использован политическими противниками для принятия ответных мер. Поэтому грабёж, если дело касалось не имущества побеждённого внешнего врага, а государственного имущества или имущества отдельных сограждан и союзников, обычно пытались скрыть под самыми разными благовидными предлогами. Ещё более важным источником незаконных сверхприбылей были для римских должностных лиц злоупотребления служебным положением и получение взяток. Помимо этого, сверхприбыли получали путём всевозможных видов мошенничества. В целом, из множества известных на то время способов получения сверхприбылей чаще всего применялись следующие.

1) Объявление неугодных государственными преступниками с последующей конфискацией их имущества в пользу государства, а затем с продажей этого имущества «своим людям» с аукционов по умышленно заниженным ценам и без допуска к торгам посторонних.

Чаще всего к такой форме наживы прибегали во время гражданских войн. Но порою на это шли и в мирное время. Одной из самых известных попыток завладеть таким способом чужим имуществом, притом одной из немногих, когда потерпевшему удалось отстоять свои права, стало дело Секста Росция.

Дело Секста Росция — одно из дошедших до нас свидетельств о том, как присваивал себе чужое имущество приближённый диктатора Суллы, Хрисогон.

Изучая вопрос о применявшихся в Древнем Риме способах извлечения сверхприбылей, чрезвычайно интересно ознакомиться с некоторыми речами Марка Туллия Цицерона, который, помимо того что был одним из наиболее видных государственных деятелей Римской республики, часто выступал в различных судебных процессах — то в роли защитника, то в роли обвинителя.

Любителей античной литературы сохранившиеся речи римских судебных ораторов привлекают гораздо меньше, чем творчество Овидия или Вергилия, Горация или Ювенала. Но строки речей защитников и обвинителей дают порою гораздо более точное представление о событиях тех лет, чем ласкающие слух рифмы поэтов и даже некоторые обобщённые суждения римских историков. Поэты и писатели были более свободны в своём повествовании и главное внимание уделяли прежде всего стилю, судебные же ораторы вынуждены были заботиться не только о яркости речей, но и о точности и убедительности изложения сути дела, причём убеждать надо было не потомков, а своих современников, которые легко улавливали любую фальшь. Цицерон остался в памяти человечества прежде всего как оратор и философ, однако начинал он свою карьеру не с написания философских трактатов, а со своих речей в судах, и именно они принесли ему известность и славу Не будем сейчас разбирать тонкости его ораторского мастерства, но обратим внимание на суть дела.

Вот некоторые выдержки из его речи «В защиту Секста Росция из Америи[153]», произнесённой им в 80 г. до н. э. Уже в начале своей речи, объясняя то, почему он взялся защищать дело Секста Росция, Цицерон не без основания и вполне аргументированно связал это дело, хотя и касавшееся лишь имущества потерпевшего, с положением дел в государстве, намекнув, что более известные люди не пожелали выступить на этом процессе в защиту обвиняемого сами лишь потому, что их выступления могли бы показаться выпадом не против Хрисогона, затеявшего процесс против Секста Росция, а против диктатора Суллы, власть которого они не собирались оспаривать. «Какая же причина, — говорил Цицерон, — побудила меня более чем кого-либо другого взять на себя защиту Секста Росция? Дело в том, что если бы кто-нибудь из присутствующих здесь людей, влиятельных и занимающих высокое положение, высказался и произнёс хотя бы одно слово о положении государства (а это в настоящем деле неизбежно), то было бы сочтено, что он высказал даже гораздо больше, чем действительно сказал. Если же я выскажу без стеснения всё, что следует сказать, то всё же речь моя никак не сможет выйти отсюда и широко распространиться среди черни» [Cicero «Sextus Roscius», I, 2–3].

Дело действительно было непростым, и в нём столкнулись интересы могущественнейших кланов. Осенью 81 г. до н. э. при запутанных обстоятельствах средь бела дня на улицах Рима был убит богач Секст Росций, чьи основные имения находились в Америи. Это был не просто богач и не просто римский гражданин. Секст Росций был в дружбе со многими видными семьями Рима и даже с тогдашним римским диктатором Луцием Корнелием Суллой. Но всесильный диктатор был к тому времени тяжело болен (через два года, в 79 г. до н. э., он, в связи с болезнью, сложит с себя диктаторские полномочия, а ещё через год умрёт), и многими делами заправляли люди из его окружения, не все из которых были чисты на руку. Пользуясь этим, алчные родственники Секста Росция, жившие в Америи, Тит Росций Капитон и Тит Росций Магн, вступили в сговор с могущественным любимцем Суллы, вольноотпущенником Хрисогоном, и тот задним числом внёс имя Секста Росция в проскрипционные списки. В эти списки вносились имена тех, кто в предыдущей гражданской войне поддерживал противников Суллы и не смог затем оправдаться. Проскрибируемые подлежали казни или изгнанию, а их имущество поступало в немедленную продажу.

Хрисогона нимало не смутило ни то, что Секст Росций был не противником, а сторонником Суллы, ни то, что погиб он осенью, а проскрипционные списки были закрыты ещё летом — 1 июля того года. Имущество убитого сразу же поделили между собой заинтересованные лица, выкупив его с немедленно организованного «аукциона» по смехотворно низким ценам, причём 10 имений достались Хрисогону и лишь три имения Титу Росцию Капитону Единственным препятствием к окончательному завладению имуществом оставался сын убитого, Секст Росций Младший, который взывал к справедливости и требовал пересмотра дела.

Расставаться с такой добычей никто не собирался. Секста Росция выгнали вон, не оставив ему ничего, кроме одежды. Возможно, чуть позже с молодым Секстом Росцием разделались бы точно так же, как и с его отцом, но ему удалось добраться до Рима и укрыться в доме Цецилии, женщины знатной, да к тому же ещё и состоящей в родстве с самим Суллой. Врываться в дом родственницы Суллы было не под силу даже людям Хрисогона, но любители чужого имущества придумали другой выход — Секста Росция Младшего обвинили в отцеубийстве.

Если бы у обвиняемого не нашлось не менее могущественных покровителей, чем те, кто желал с ним разделаться, то вряд ли бы ему удалось оправдаться: какое-то время никто не хотел выступать его защитником. Однако такие покровители у Секста Росция Младшего нашлись, хотя вступиться за него открыто они не пожелали, предпочтя поручить это дело Цицерону, оратору начинающему, но умелому. То, что он взялся за защиту обвиняемого не по своей инициативе или, во всяком случае, не только по своей инициативе, Цицерон и не скрывал, заявив на процессе: «может быть, с просьбой защищать Секста Росция к другим людям обращались в такой форме, что они имели возможность согласиться или отказаться, не нарушая своего долга; ко мне же с настоятельной просьбой обратились такие лица, чья дружба, милости и высокое положение для меня слишком много значат, и я не имел права ни забывать об их расположении ко мне, ни презреть их авторитет, ни отнестись к их желанию небрежно» [Cicero «Sextus Roscius», I, 4].

Традиционно у каждого обвиняемого находилось немало защитников, теперь же зал суда был полон, но выступить в защиту обвиняемого решился лишь Цицерон. ЕІеизвестно, взялся бы он за это дело, не имея за собой мощной поддержки, но благодаря такой поддержке он смело использовал свой ораторский талант, раскрывая суть дела и приводя факты вопиющего произвола. «Быть может, — обращался он к судьям, — вы спросите меня, какая же страшная, какая чудовищная опасность препятствует столь многим и столь достойным мужам выступить с речью в защиту гражданских прав и состояния другого человека, как они это обычно делали. Неудивительно, если вы до сего времени не знаете этого, так как обвинители преднамеренно не упомянули о том, из-за чего возникло судебное дело. В чём же оно заключается? Имущество отца присутствующего здесь Секста Росция, оценивающееся в 6 миллионов сестерциев, купил у знаменитейшего и храбрейшего мужа Луция Суллы[154], — чьё имя я произношу с уважением, — человек молодой, но в настоящее время, пожалуй, самый могущественный в нашем государстве — Луций Корнелий Хрисогон[155], заплатив за него, как он сам говорит, 2 тысячи сестерциев. И вот он требует от вас, судьи, чтобы вы — так как он совершенно беззаконно завладел огромным и великолепным чужим имуществом и так как, по его мнению, само существование Секста Росция мешает и препятствует пользоваться этим имуществом — рассеяли все его опасения и избавили от страха. Хрисогон думает, что пока Секст Росций жив и невредим, ему не удастся навсегда присвоить себе обширное и богатое отцовское наследие ни в чём не повинного человека, но если Секст Росций будет осуждён и изгнан, то он сможет прокутить и промотать всё, что приобрёл путём злодеяния» [Cicero «Sextus Roscius», II, 5–6].

Цицерон использовал всю силу своего красноречия, сыпал аргументами и в конце концов сумел добиться того, что суд признал Секста Росция невиновным. Но было бы слишком наивно полагать, что судей убедили лишь аргументы. Дело было не в том, что Хрисогон приобрёл имущество, конфискованное государством, незаконно, и даже не в том, что приобрёл он его по цене в 3 тысячи раз дешевле его реальной стоимости. Умело приведённые аргументы тоже, конечно, повлияли на решение суда, но главным аргументом, видимо, было то, что Хрисогон слишком уж зарвался и пытался «проглотить» слишком уж большой кусок, вызвав недовольство и опасения могущественных кланов родовитой римской знати — Секст Росций был знаком с Метеллами, Сервилиями, Сципионами. При такой алчности состояние Хрисогона становилось не просто деньгами, а деньгами, способными влиять на государственные дела. Допускать этого римская знать не желала и добилась своего.

Однако если в случае с Секстом Росцием присвоить за бесценок чужое имущество лицам, затеявшим аферу, не удалось, то во многих других случаях такие аферы проходили весьма успешно. Особенно много таких случаев было в I в. до н. э., изобиловавшем гражданскими войнами, а соответственно проскрипциями и конфискациями. Имущество проскрибируемых превращалось в государственное и тут же продавалось за бесценок с аукциона, но продавалось не всем, а лишь лицам, допущенным к этому аукциону Нередко само обладание имуществом вело к тому, что владелец имений, домов или вещей попадал в проскрипционные списки и лишался жизни именно из-за этих самых имений, домов или вещей. После окончания гражданских войн и установления имперского строя массовые проскрипции уже не проводились, но отдельные лица периодически попадали в опалу с конфискацией имущества, чем нередко пользовались для личного обогащения не только императоры, но и их приближённые.

2) Установление опекунства над немощными или несовершеннолетними обладателями крупных состояний с последующим постепенным разграблением вверенного имущества.

Было бы совершенно неправильно думать, что во времена Древнего Рима все опекуны только и думали, как бы присвоить вверенное им имущество. Нет, очень многие из них относились к своим обязанностям вполне добросовестно. Но нечестные опекуны тоже встречались. Более того, иногда отдельные лица специально добивались опекунства с целью завладеть имуществом своих подопечных. Легче всего было сделать это во времена, когда государство сотрясали мятежи, беспорядки или гражданские войны.

Об одном из таких случаев, когда некие алчные лица пытались путём установления опекунства завладеть имуществом его супруги, рассказывает в её посмертной эпитафии неизвестный автор «Похвалы Турин». Произошло это в разгар гражданской войны. В то время, как решивший сражаться на стороне республиканцев муж Турин убыл в Македонию, её родители были убиты в своём загородном имении бандитами. Турия вместе со своей сестрой сумела добиться розыска и казни виновных. Но очень скоро нашлись люди, которые решили отобрать у оставшихся без мужской поддержки сестёр не какие-то вещи или деньги, как это пытались сделать бандиты, а всё имение, которое, безусловно, было весьма лакомым кусочком. «После этого вам пришлось столкнуться, — пишет о Турин и её сестре супруг Турин, — с попыткой [объявить] завещание твоего [отца], в котором он назначил своими наследниками нас обоих, утратившим силу, так как он вступил в брак со своей женой посредством коэмпции[156]. Таким образом ты, вместе со всем отцовским [имуществом], должна была поступить под опеку лиц, затеявших эти происки. Твоя сестра должна была бы потерять [всё], так как она сочеталась с Клувием и перешла под его власть. С какой твёрдостью ты приняла всё это, с каким присутствием духа ты дала отпор этим людям, я, хотя и отсутствовал, знаю во всех подробностях.

Опираясь на свою правоту, ты отстояла наше общее дело. Завещание — говорила ты — силы своей не утратило, и ты предпочитаешь, чтобы [мы оба] сохраняли наследственное имущество, а не чтобы ты владела им одна — таково твоё твёрдое намерение отстаивать распоряжение отца; если ты не достигнешь этой цели, утверждала ты, то разделишь имущество с [сестрой]; и ты пойдёшь под законную опеку, потому что отдать тебя под неё [закон не даёт права] и потому что невозможно доказать наличие родовых и семейных связей, которые могли бы [заставить] тебя так поступить; ибо даже если бы завещание твоего отца утратило силу, то у тех, у кого было упомянутое намерение, права [такого нет], ибо они не принадлежат к одному и тому же роду с тобой.

Они отступили перед твоею стойкостью и дела этого больше не возбуждали» [ «Laudatio Тигіае», I, 13–25].

Видимо, Турин хорошо разбиралась в римской юриспруденции и знала, что в случае, если она будет объявлена единственной наследницей, то на время длительного отсутствия мужа ей полагалось назначить опекуна. Объявив своего мужа совладельцем наследства, да к тому же заявив, что если надо объявит совладелицей и сестру, муж которой был на месте, Турин лишила посягавших на её имение мошенников всех аргументов. Завладеть её имуществом оказалось им не по зубам. Но далеко не все женщины обладали характером и решительностью Турин. Не все столь же хорошо знали римское право, и не все могли рассчитывать на помощь хотя бы некоторых родственников. Поэтому далеко не всем, кому навязывали подобную опеку (а помимо женщин жертвами тут могли быть и несовершеннолетние юноши), удавалось этой опеки избежать.

Особенно трудно было избежать малолетним наследникам злоупотреблений со стороны опекунов. В дальнейшем римское имперское законодательство предусматривало, что «если обнаружено мошенничество опекуна или куратора, то они должны были быть присуждены к уплате суммы вдвое большей, чем та, на которую хотели обмануть малолетнего» [Iulii Paulli «Sentenarium Libri V», L, II, XXX, 1]. Однако доказать злоупотребления можно было отнюдь не всегда, да и то лишь в том случае, если за потерпевшего малолетнего наследника вступался кто-нибудь из достаточно влиятельных взрослых.

3) Подделка завещаний и иных документов, обеспечивавших право владения собственностью.

Завладеть чужим имуществом в Древнем Риме можно было не только путём конфискаций или насильственным установлением опеки, но и сни-екав расположение бездетных богачей (что было вполне законно), а также путём мошенничества. Обычно желающие получить чужое наследство обхаживали богачей, не имевших прямых наследников, надеясь, что те впишут их в завещание. Однако если это не удавалось, в ход очень часто шла подделка завещаний. Громкие процессы по этому поводу случались и во времена Республики, и во времена Империи. Иногда аферы не удавались и аферистов карали весьма сурово. Вот как, например, поступил как-то раз с такими мошенниками император Клавдий: «Однажды шла речь о подделке завещания, кто-то крикнул, что за это надо отрубать руки, а он тотчас и велел позвать палача с ножом и плахой» (Suetonius «Claudius», 15, 2). Но и это не останавливало некоторых подонков, желавших быстро разбогатеть и не гнушавшихся в выборе средств. Поэтому римские власти не ограничивались наказанием пойманных мошенников, но, помимо этого, искали способы затруднить саму возможность фальсификации. Уже при императоре Нероне (54–68 гг. н. э.) был найден практически безукоризненный на то время способ оформления документов: «Против подделок завещаний тогда впервые было придумано проделывать в табличках отверстия, трижды пропускать через них нитку и только потом запечатывать. Предусмотрено было, чтобы первые две таблички завещания предлагались свидетелям чистыми, с одним лишь именем завещателя, и чтобы пишущий чужое завещание не мог приписывать себе подарков. Защитникам от тяжущихся была установлена твёрдая и постоянная плата, а места в суде сделаны бесплатными и даром предоставлялись казначейством. Судебные дела казначейства были переданы на форум рекуператорам[157], а все обжалованья из судов пересылались в сенат» [Suetonius «Nero», 17].

В дальнейшем меры по предотвращению любых махинаций с завещаниями были продуманы римскими законодателями ещё более комплексно и тщательно. Вот что сообщает о некоторых из этих мер знаменитый римский юрист Юлий Павел, наставляя своего сына в тонкостях римской юриспруденции:

«Дощечки с завещаниями вскрываются таким образом, чтобы присутствовали все или большая часть свидетелей, которые подписали завещание, с тем чтобы, опознав подписи и сорвав шнурки, вскрыли и зачитали завещание; затем даётся возможность списать с оригинала копию, приложить государственную печать и поместить в архив, чтобы, если когда-нибудь оригинал пропадёт, было на основании чего предъявлять требования.

Завещания, сделанные в муниципиях, колониях, городах, префектурах, селах, кастеллах[158], местечках, должны вскрываться и зачитываться на форуме или в базилике в присутствии свидетелей или почётных мужей между вторым и десятым часом дня. После того как сделана копия, она заверяется в присутствии магистратов теми, при которых было вскрыто завещание.

Тот, кто по иному или в ином месте, чем предписано законом, вскроет и зачитает завещание, карается штрафом в 5 000 сестерциев.

Закон требует, чтобы завещание было вскрыто сразу же после смерти завещателя. И потому, хотя в рескриптах[159] имеются различия, всё же завещание находящимися на месте должно быть вскрыто в течение трёх или пяти дней, отсутствующими — в тот же день, как возвратятся: ибо подобает как наследнику, так и легатарию[160] или получившему свободу сверх необходимости [не] отсрочивать уплату налога»[161] [Iulii Paulli «Sentenarium Libri V», L, IV, VI, 1–3].

Многие изобретения римских юристов, в том числе придуманный ими способ прошивки и опечатывания документов, а также обычай делать нотариально заверенные копии важных документов и помещать в архив, успешно применяются и в наши дни. Так что подделать завещание в Риме было отнюдь не просто. К тому же римское законодательство предусматривало суровую ответственность и за подделку завещаний, и за их похищение, уничтожение или утаивание от законных наследников. За такие преступления предусматривалась ссылка на удалённые острова. И всё же попытки подделки завещаний в Риме периодически случались. Известны были и случаи, когда умирающего старого и больного человека, пользуясь тем, что он не совсем адекватно воспринимал действительность, настраивали против родственников и убеждали изменить завещание в пользу преданных «друзей». Были и случаи, когда при составлении завещания под диктовку некоторых наследников «забывали» вписать, умышленно увеличивая долю других. Бывало и так, что человек, составлявший завещание под диктовку владельца или получивший его для хранения, дописывал в число наследников себя самого.

Далеко не всегда для овладения чужим наследством, а тем более для присвоения имущества умершего одинокого человека необходимо было задействовать рычаги власти. Нередко сделать это удавалось и путём обычного мошенничества. Что же касается сумм, которые попадали в руки преступников от махинаций с завещаниями, то всё зависело лишь от размера наследства. Жертвами мошенничества могли быть и богачи, и люди с умеренным достатком.

4) Предоставление кредитов под немыслимо высокий процент.

Давать деньги в рост было для римлян делом обычным с незапамятных времён. Сначала процентная ставка оговаривалась лишь соглашением между кредитором и должником. Это приводило к тому, что должники, для того чтобы рассчитаться с кредиторами, вынуждены были порою не только лишаться всего имущества, но и продавать в рабство своих близких, а иногда и сами попадали в долговое рабство. Чтобы ограничить произвол, римские законодатели в 495 г. до н. э. частично, а с 326 г. до н. э. полностью отменили долговое рабство, но отменили его лишь для римских граждан, а не для провинциалов. С этой же целью римские законодатели постепенно установили, что кредитная ставка не должна превышать 12 % в год или 1 % в месяц. При практически нулевой инфляции это позволяло ростовщикам получать весьма неплохие доходы и в то же время позволяло должникам, не разоряясь, возвращать долги. Однако, несмотря на законодательное ограничение ссудного процента, в Риме всегда находились люди, готовые ради получения прибыли пойти на нарушение закона и завысить кредитную ставку для тех, кому срочно требовались деньги. По словам Тита Ливия: «Граждане изнемогали от ростовщичества. Хотя один за другим принимались законы, ограничивавшие ссудный процент и тем обуздывавшие алчность, беззаконие нашло себе лазейку: долговые обязательства переписывались так, чтобы кредиторами значились в них союзники, на которых эти законы не распространялись. Таким образом, свободно устанавливаемый процент разорял должников» [Т. Liv., XXXV, 7, 2].

Наибольшее же беззаконие творилось в римских провинциях.

Вот, например, как обстояли дела в первой половине I в. до н. э. в азиатских владениях Рима. После победы Суллы над понтийским царём Митридатом VI «Евпатором» в первой Митридатовой войне (89–84 гг. до н. э.) Сулла обложил малоазийскую провинцию Азия, часть жителей которой посмели поддержать Митридата, огромной данью — 20 тысяч талантов (524 тонны серебра!). Таких денег в провинции не было, и провинциалы вынуждены были занять их у римских ростовщиков, попав в полную зависимость теперь уже не только от центральных римских властей, но и от непомерно алчных ростовщиков и откупщиков.

Когда в 74 г. до н. э. в Азию для ведения новой войны против Митридата прибыл консул Луций Лициний Лукулл, то вскоре после первых побед ему пришлось срочно заняться наведением порядка. «Когда он освободился от военных забот, он хотел сделать так, чтобы и сюда пришли правосудие и законность — провинция была давно уже их лишена и терпела невероятные, несказанные бедствия. Откупщики налогов и ростовщики грабили и закабаляли страну: частных лиц они принуждали продавать своих красивых сыновей и девушек-дочерей, а города — храмовые приношения, картины и статуи. Всех должников ожидал один конец — рабство, но то, что им приходилось вытерпеть перед этим, было ещё тяжелее: их держали в оковах, гноили в тюрьмах, пытали на «кобыле» и заставляли стоять под открытым небом в жару на солнцепёке, а в мороз в грязи или на льду, так что после этого даже рабство казалось им облегчением.

Застав провинцию в столь бедственном положении, Лукулл сумел в короткий срок избавить этих несчастных от их притеснителей. Он начал с того, что запретил брать за ссуду более одного процента (в месяц — В. Д.); далее, он ограничил общую сумму процентов размером самой ссуды; наконец, третье и самое важное его постановление предоставляло заимодавцу право лишь на четвёртую часть доходов должника. Ростовщик, включавший проценты в сумму первоначального долга, терял всё. Не прошло и четырёх лет, как благодаря этим мерам все долги были выплачены и имения вернулись к своим владельцам незаложенными. Эта всеобщая задолженность была последствием того штрафа в двадцать тысяч талантов, который наложил на провинцию Сулла» [Plutarh «Lucullus», 20].

Предпринятые Лукуллом меры по наведению порядка в сфере кредитования изменили настроения местного населения к римлянам во всей Малой Азии: «Лукулла теперь любили не только облагодетельствованные им общины, но и другие провинции считали за счастье получить такого правителя» [Plutarh «Lucullus», 20]. Митридат теперь уже не пользовался, как ранее, всенародной поддержкой, и Лукулл смог нанести ему целый ряд сокрушительных поражений. К тому же, благодаря нормализации хозяйственной деятельности, в Рим поступало гораздо больше налогов из азиатских владений, чем ранее.

Римское государство явно выиграло. Выиграли и жители провинций, налоги на которых ограничили разумным пределом. Не пострадали и ростовщики — в кратчайший срок они получили вдвое больше, чем заняли жителям провинции. Однако Лукулл стал ненавистен ростовщикам за то, что не дал им вчистую разграбить провинцию и захватить себе всё. «Ростовщикам уже было выплачено вдвое больше, чем они ссудили, но при помощи процентов они довели долг до ста двадцати тысяч талантов. Теперь эти ростовщики кричали в Риме, что Лукулл-де чинит им страшную несправедливость, и подкупами натравливали на него кое-кого из народных вожаков; эти дельцы пользовались большим влиянием и держали в руках многих государственных деятелей, которые были их должниками» [Plutarh «Lucullus», 20].

Осудить Лукулла в сенате или отменить его решения эта клика не смогла: Лукулл и сам был сказочно богат и влиятелен. Но всё же им удалось отозвать Лукулла из Азии до того, как он полностью завершил победоносную войну против Митридата, а по возвращению в Рим Лукулла никогда уж не выбирали на высшие государственные посты.

Так сталкивались и переплетались в римской политике интересы государства и интересы крупных финансовых группировок, и в этом столкновении интересов далеко не всегда побеждали интересы Римского государства.

5) Злостное невозвращение полученных кредитов.

В Риме можно было получать огромные прибыли, не только ссужая деньги под обычный или завышенный процент. Важнейшим источником получения незаконных сверхприбылей для римских аферистов было также злостное невозвращение полученных кредитов. Римское законодательство довольно подробно и тщательно проработало порядок оформления кредитов. В договорах обычно строго оговаривались права как кредитора, так и того, кто получал кредит. Нарушителя можно было привлечь к судебной ответственности. Однако всегда находилось немало лиц, умудрявшихся уклоняться от возврата кредита. Это удавалось сделать, и заведомо неверно составив договор, и имитацией банкротства[162], и подкупом судей. Были даже аферисты, которые специализировались на невозвращении взятых кредитов, тем более что их аферы упрощались неблагожелательным отношением римского общества к большей части кредиторов. Вот как писал об этом в одной из своих сатир известный римский поэт Гораций:

«Если б тебе я сказал: «Вот возьми: всё равно не вернёшь ведь!» —

Взявши, был бы ты глуп? Нет, ты был бы гораздо глупее, если не взял бы, что даром Меркурий[163] тебе посылает!

Пишешь хоть десять раз на иного у Нерия[164] вексель,

Хоть сто раз у Цикуты[164]; опутай его хоть цепями:

Всё ни во что, из любой западни ускользнёт он Протеем[165].

А как потащишь к суду — он осклабится только и мигом

Птицей прикинется, вепрем, и камнем, и деревом даже».

[Horatius «Sermones», II, 3, 66–74].

Из слов Горация хорошо видно, что римское общество мало сочувствовало кредиторам, что и неудивительно, так как кредиторы нередко разоряли заёмщиков грабительскими процентами, доходившими до 5 % в месяц при твёрдом курсе римской валюты, и всячески препятствовали принятию законов, ограничивающих ссудный процент. Таким отношением общества к кредиторам и алчностью некоторых кредиторов, лишавшей их осторожности, конечно же, спешили воспользоваться проходимцы. Поэтому, хотя кредитование было в Риме делом очень прибыльным, наживаться на кредитах удавалось обычно лишь тем кредиторам, кто был тесно связан с властями. В противном случае кредитор мог не только не получить прибыли, но и вообще не суметь вернуть свои деньги.

6) Различные виды вымогательства с использованием своего служебного положения.

Коррупция всегда была одним из основных источников сверхприбыли. Так было и во времена Древнего Рима. Мелкие чиновники не могли слишком уж зарваться — их было кому одёрнуть. Но аппетиты крупных римских чиновников, особенно наместников провинций, были порою просто безмерны.

Как наживали себе состояние некоторые римские наместники — на примере дела Гая Берреса.

Любой наместник, отправившись в провинцию, не только выполнял поручения сената или императора, но, как правило, не забывал извлекать выгоду и для себя. В принципе это даже не осуждалось, если при этом сохранялось чувство меры и соблюдались приличия. Однако случалось и так, что наместники начинали творить откровенный произвол. В таких случаях во времена Республики в дело вмешивался римский сенат, а во времена Империи — император. Особенно печально знаменитым в этом плане стало дело Гая Верреса, бывшего в 73–71 гг. до н. э. наместником в Сицилии и привлечённого в 70 г. до н. э. к суду за вымогательства по просьбе ряда городских общин Сицилии. Такие дела обычно рассматривались неохотно — немало римских вельмож грешили тем же, что и Веррес. Но случай был уж из ряда вон выходящий: сумма иска определялась в 100 миллионов сестерциев[166]. За защиту сицилийских общин взялся Марк Туллий Цицерон, и ему удалось, проведя расследование, представить суду неопровержимые доказательства злоупотреблений.

Что же позволял себе Гай Веррес?

Перечень его преступлений был огромен, и трудно перечислить все те способы присвоения денег и ценностей, какие он использовал. По словам Цицерона, дела на Сицилии в период наместничества Верреса обстояли следующим образом: «В бытность Верреса претором для сицилийцев не существовало ни их собственных законов, ни постановлений сената, ни общечеловеческих прав. В Сицилии каждому принадлежит лишь то, что ускользнуло от безмерной алчности и произвола этого человека — потому ли, что он упустил это из вида, или же потому, что уже пресыщен» [Cicero «Verres. 1», IV, 13]. Веррес самым бессовестным образом наживался на всём, но особенно на судебном произволе. По словам Цицерона, «в течение трёх лет ни одно судебное дело не решалось иначе, как по мановению его бровей; не было имущества, унаследованного от отца или деда, которое не было бы отчуждено судебным приговором по повелению Верреса» [Cicero «Verres. 1», V, 13].

Огромные деньги были взысканы с земледельцев на основании различных введённых им поборов. Людей произвольно подвергали арестам, пыткам и казням, причём по приказу Верреса казнили не только жителей провинции, но и римских граждан, что было вопиющим нарушением тогдашних законов. Судебные решения продавались. Любой невиновный мог быть сделан виновным, зато «преступнейшие люди были за деньги освобождены от ответственности» [Cicero «Verres. 1», V, 13]. Время наместничества Верреса пришлось на тот период, когда в Италии происходило восстание рабов под предводительством Спартака (73–71 гг. до н. э.), а в Испании действовал давно не признававший власть римского сената полководец Серторий (80–72 гг. до н. э.). Веррес и это сумел использовать в своих целях. Купцов, прибывавших в Сицилию, подручные Верреса обвиняли в том, что те являются агентами то Сертория, то Спартака. При этом самих купцов казнили или отправляли в каменоломни, а их товары конфисковывали, причём всё самое лучшее из того, что они имели, попадало к Верресу. Даже на казнях подручные Верреса умудрялись неплохо зарабатывать: Секстий, палач Верреса, брал с родственников осуждённых деньги и за то, что отрубит им голову одним ударом, не заставляя тех мучиться, и за разрешение выдать для погребения тела казнённых, вместо того чтобы бросить эти тела на растерзание собакам. Родственники были вынуждены платить.

Судебный произвол был одним из основных, но далеко не единственным источником обогащения Верреса: «делами флота он занимался, имея в виду не оборону провинции, а стяжание денег под предлогом постройки кораблей» [Cicero «Verres. З», XVII, 43]. Корабли, матросов и гребцов обязаны были предоставлять все городские общины, однако Веррес за взятку освободил от этой повинности один из самых богатых городов Сицилии — Мессану. Флот провинции от этого, конечно же, не выиграл, зато у Верреса появился свой личный корабль, подаренный ему благодарными мессанцами: постройка одного корабля для Верреса обошлась им значительно дешевле, чем обошлись бы постройка и комплектация кораблей для флота провинции. Но и этого Верресу было мало! Как сумел установить в ходе следствия Цицерон, Веррес догадался «назначить городским общинам денежные взносы в соответствии с числом солдат» и при этом «установить определённую плату за увольнение матросов в отпуск — по шестисот сестерциев с каждого! Всякий, кто давал их ему, незаконно получал отпуск на всё лето, а Веррес брал себе все деньги, полученные и для уплаты жалованья этому матросу, и на содержание его. Так он получал двойную выгоду от предоставления отпуска одному человеку» [Cicero «Verres. З», XXX, 62]. В итоге флот провинции пришёл в упадок, а на море во всю хозяйничали пираты. В гавань Сиракуз, в которую во время прежних войн не удавалось ворваться ни одному флоту, в том числе даже и римскому, безнаказанно заплывали и уходили оттуда с добычей пиратские корабли, но Верреса это нисколько не смущало — пираты не забывали тайком делиться своей добычей с Берресом.

Веррес наживался на всём, но особой его страстью, приносящей ему к тому же огромные средства, было присвоение чужих произведений искусства. Эта страсть настолько владела Берресом и была настолько пагубна для окружающих, что Цицерон посвятил ей отдельную речь.

Веррес накладывал свою лапу буквально на любое произведение искусства, имевшее сколько-нибудь серьёзную ценность. «Я утверждаю, — говорил в суде Цицерон, — что во всей Сицилии, столь богатой, столь древней провинции, в которой так много городов, так много таких домов, не было ни одной серебряной, ни одной коринфской или делосской вазы, ни одного драгоценного камня или жемчужины, ни одного предмета из золота или из слоновой кости, не было ни одной писанной красками или тканой картины, которых бы он не разыскал, не рассмотрел и, если они ему понравились, не забрал себе» [Cicero «Verres. 2.», I, 1].

Чем объяснялась такая страсть Гая Верреса к предметам искусства? Только ли его гипертрофированной любовью к прекрасному? Скорее всего, что не только этим. Предметами искусства можно было не только любоваться самому. Их можно было подарить нужным людям. При этом дарителя нельзя было упрекнуть во взятке. О дарении драгоценностей — предметов чрезвычайно дорогих, но очень компактных по размерам — мог вообще никогда не узнать никто из посторонних. Наконец, предметы высокого искусства можно было, в случае надобности, превратить в деньги. Продав несколько скульптур или ваз, можно было получить не меньшую сумму, чем при продаже нескольких имений с сотнями рабов, при этом продажу предметов искусства можно было провести совершенно незаметно. Так что желание Верреса завладеть как можно большим количеством картин, ваз, статуй и прочих произведений известных мастеров было желанием весьма прагматичным.

Очень часто предметы конфисковывались под видом покупки, причём об этом делались записи в соответствующих приходно-расходных книгах специально для того, чтобы удостоверить факт вполне легального их приобретения.

Доказать то, что предмет искусства куплен по явно заниженной цене, всегда крайне сложно, но Цицерону это удалось. Дело в том, что Веррес дошел до такой наглости, что «купил» у одного из граждан статуи работы известнейших мастеров — Праксителя, Мирона и Поликлета — всего за 6 500 сестерциев, в то время как любая работа этих мастеров ценилась в сотни тысяч сестерциев.

Таких «покупок» Гай Веррес сделал множество. Можно ли было надеяться, что огромное количество столь явных преступлений останется незамеченным? Нет! На то, что его действия никто не попытается обжаловать Веррес, конечно же, не надеялся, но награбленные богатства давали возможность подкупать, добиваться нужных решений должностных лиц, а самое главное, добиваться избрания на новые должности, обеспечивавшие неприкосновенность. От глаз Цицерона не ускользнуло и это. «Не потому ли, что ты дал 300 000 сестерциев раздатчикам денег при скупке голосов, чтобы тебя объявили избранным в преторы, 300 000 — обвинителю, чтобы не тревожил тебя…[167]» [Cicero «Verres. 2.», XX, 45], — обличал он Верреса.

Гай Веррес слишком уж зарвался, и улики против него были слишком уж неоспоримы, поэтому, видя, что будет осуждён, Веррес предпочёл удалиться в добровольное изгнание, а суд, утвердив факт его изгнания, взыскал с него в пользу жителей Сицилии 40 000 000 сестерциев.

Формально правосудие восторжествовало. Тем не менее, было бы наивно считать, что осуждение Гая Верреса произошло благодаря лишь большому числу доказанных обвинений и ораторскому мастерству Цицерона. Конечно, и ораторское мастерство обвинителя, и неопровержимость улик сыграли здесь свою роль, но главным, скорее всего, было то, что у Гая Верреса, помимо влиятельных друзей, были и очень влиятельные противники, не позволившие суду игнорировать аргументы обвинителя.

7) Махинации с поставками для армии и флота.

Любые поставки вооружения, продовольствия и снаряжения для армии и флота были делом весьма прибыльным. Однако обычные нормы прибыли удовлетворяли не всех. Поставщики нередко завышали стоимость товара и имели прибыль гораздо выше, чем в случае обычных торговых операций. Но и этого им было мало. Люди, не обременённые совестью, не довольствовались сверхприбылями, полученными от завышения цен, и умудрялись выдумывать ещё более гнусные способы обогащения. Даже во время второй Пунической войны, когда само существование Римского государства находилось под угрозой, а поля Италии топтали войска Ганнибала, в Риме находились те, кто наживался на бедах собственной страны. Сохранились и имена некоторых из них. Такими людьми были, например, по словам Тита Ливия, Марк Постумий, уроженец Пирг, и Тит Помпоний из города Вейи. Как пишет Тит Ливий, «Постумий был откупщиком, и уже много лет не было в государстве человека, равного ему по лукавству и алчности, кроме Тита Помпония из города Вейи» [Т. Liv., XXV, 3, 9].

Тит Ливий отзывался о них столь нелестно отнюдь не потому, что они были откупщиками, а из-за их исключительных по своей наглости и подлости афер. «Эти люди, поскольку гибель груза отправленного войску и затонувшего в бурю, ложилась долгом на государство, выдумывали кораблекрушения, которых не было; даже действительные, о которых они докладывали, были подстроенными, а не случайными. Старые разбитые суда нагружали малым количеством дешёвого товара, выводили суда в открытое море, моряков пересаживали в приготовленные заранее лодки, топили суда и лживо заявляли о множестве погибших товаров» [Т. Liv., XXV, 3, 10–11]. Их преступления отнюдь не остались тайной для римских властей. В 213 г. до н. э. претору Марку Эмилию донесли об обмане, а он, в свою очередь, доложил обо всём сенату, но покарать преступников оказалось не так-то просто: «сенат никакого решения не вынес, так как сенаторы не хотели в такое время задевать сословие откупщиков» [Т. Liv., XXV, 3, 12]. Поскольку дело получило громкую огласку, замять его не удалось — вопрос был вынесен на рассмотрение народного собрания. В отличие от сената, «народ строже осудил обман; Спурий и Луций Карвилии, народные трибуны, были возмущены таким отвратительным бесстыдством и присудили Марка По-стумия к штрафу в двести тысяч ассов» [Т. Liv., XXV, 3, 13]. Но и этим дело не кончилось. Остальные откупщики восприняли такое решение как посягательство на свои интересы и устроили беспорядки. Сначала они потребовали от ещё одного народного трибуна, Гнея Сервилия Каски, приходившегося родственником Постумию, чтобы тот, воспользовавшись своим правом трибуна, запретил голосование, а когда Каска ввиду очевидности преступления побоялся это сделать, откупщики просто устроили беспорядки, сорвав голосование и не дав гражданам утвердить постановление народных трибунов. Можно себе представить, насколько мало заботила откупщиков справедливость, если они так яростно защищали явного проходимца, и можно представить себе, насколько велики были их возможности, если они смогли сорвать проведение народного собрания всех граждан города! Однако это уже не на шутку озаботило римскую элиту — консулов и сенаторов — и было расценено как посягательство на их собственную власть, делиться которой они ни с кем не собирались — «сенат решил, что была применена сила против государства и подан опасный пример» [Т. Liv., XXV, 4, 7].

Теперь уже Марком Постумием и его сообщниками занялись всерьёз. Постумий, используя все юридические уловки, пытался оттянуть суд, но с ним уже не церемонились, постановив имущество его распродать, а самого «лишить воды и огня», т. е. изгнать из города. Досталось и другим не в меру обнаглевшим откупщикам — часть из них попала в тюрьму, а многие из оставшихся на свободе предпочли на всякий случай добровольно отправиться в изгнание.

Надо сказать, что, при всём при том, преступников всё же покарали, но случилось это прежде всего из-за того, что откупщики зарвались. В целом же мощь римской государственной машины была использована для наказания виновных далеко не полностью — несмотря на огромные хищения и вредительство, совершённые в период войны, никто из виновных даже не был казнён, хотя римские полководцы запросто казнили солдат и простолюдинов, виновных в краже имущества на жалкие несколько медных ассов. Римская элита в вопросах о хищениях всегда придерживалась двойных стандартов. Во многом это объяснялось тем, что откупщики, как правило, были вольноотпущенниками или клиентами римской знати и делились с нею своими доходами.

8) Организация продажи выгодных государственных подрядов и откупов с допущением к торгам только ограниченного круга заранее определённых лиц, а также умышленное завышение стоимости выполняемых по государственному подряду работ.

Махинации на военных поставках были отнюдь не единственными возможностями быстро обогатиться. Немалые прибыли давали и обычные государственные подряды. Поэтому сам допуск к государственным подрядам уже был лакомым кусочком для многих. Взятки за получение государственных подрядов были для Рима делом обычным. Обычным делом были и попытки подрядчиков завысить стоимость работ.

9) Выполнение подрядов, в особенности государственных подрядов, из недоброкачественных или менее доброкачественных, чем оговаривалось в контракте, материалов.

Стандартная норма прибыли при выполнении подрядов устраивала не всех. Даже если поставщикам удавалось завысить реальную стоимость работ, некоторые из них, не ограничиваясь этим, пытались увеличить свои прибыли ещё и за счёт занижения качества поставок. Это происходило и при поставках продовольствия, и при строительных работах, и при поставках снаряжения для армии и флота.

10) Махинации со строительными подрядами.

Строительство всегда было в Риме делом непростым. Одних оно приводило к разорению, зато других сказочно обогащало и даже приводило к вершинам власти. Так, именно благодаря сомнительным операциям с земельными участками и недвижимостью, а также благодаря умело организованному строительству новых кварталов города, нажил большую часть своего состояния ставший впоследствии триумвиром сенатор Марк Лициний Красс. По словам Плутарха, «когда Сулла, овладев Римом, стал распродавать имущество казнённых, считая и называя его своей добычей, и стремился сделать соучастниками своего преступления возможно большее число лиц, и притом самых влиятельных, Красс не отказывался ни брать от него, ни покупать. Кроме того, имея перед глазами постоянный бич Рима — пожары и осадку зданий, вызываемую их громоздкостью и скученностью, — он стал приобретать рабов-архитекторов и строителей, а затем, когда их набралось у него более пятисот, начал скупать горевшие и смежные с ними постройки, которые задёшево продавались хозяевами, побуждаемыми к тому страхом и неуверенностью. Таким образом большая часть Рима стала его собственностью» [Plutarh «Crassus», 2].

Из слов Плутарха хорошо видно, что Красс обязан был своему успеху не только умело организованным строительным работам. Да, он строил. Но земля под строительство доставалась ему по явно заниженным ценам — ведь он скупал имущество проскрибируемых. К тому же конкурировать с ним многие из римлян, скорее всего, боялись, опасаясь того, что сами попадут в списки проскрибируемых. Этим же, а не только пожарами, объяснялось и то, что сгоревшие и смежные постройки продавались хозяевами Сулле «задёшево», ведь их хозяева вынуждены были поступать так, «побуждаемые страхом и неуверенностью». Не будем исключать и возможности того, что некоторые из пожаров возникли отнюдь не случайно. Конечно же, Сулла не ходил сам с факелом, но вполне мог поручить поджечь дом кого-то из упрямцев, не желавших расставаться со своей понравившейся Сулле собственностью. Жаловаться же в этом случае погорелец мог разве что богам.

Но этот пример — всего лишь вершина пирамиды. Далеко не всегда для получения сверхприбылей надо было иметь столь высокое положение в обществе, какое имел Марк Лициний Красс, да и начинать собственное строительство было для этого вовсе не обязательно. Одной из самых распространённых форм получения сверхприбылей в Древнем Риме, как до Красса, так и после него, были махинации со строительными подрядами. Укрепление мощи Рима сопровождалось и ростом самого города. Активное строительство велось и в образуемых Римом колониях. Рим украшался новыми храмами, всё величественнее становился римский форум. И в самом Риме, и в других римских городах появлялись библиотеки, театры, цирки (ипподромы), частные и общественные бани, строились водопроводы и фонтаны, устанавливались триумфальные арки и статуи. Увеличение численности горожан требовало возведения всё новых и новых домов, ну и конечно же, всё новые и новые дворцы возводила для себя римская знать. А кроме того, и в период Республики, и в период Империи во всех подвластных Риму землях чрезвычайно активно велось дорожное строительство. Многие римские сооружения, добротные и построенные на века, пережили своих строителей, восхищая не только прежних жителей Римской державы, но и их потомков, живущих в XXI в. До сих пор служат людям некоторые из построенных римлянами мостов, действуют некоторые, построенные за тысячелетия до нас, водопроводы, стоят, напоминая о былом величии Римского государства, уцелевшие вопреки всем катаклизмам храмы, арки и памятные колонны. Всё это свидетельствует о высочайшем уровне развития строительства и архитектуры Древнего Рима. Однако далеко не все архитекторы и подрядчики знали своё дело, и далеко не все из них были людьми честными. Аферы в ходе строительства случались в Риме весьма часто. Столь масштабное строительство требовало огромных средств. А там, где крутятся большие деньги, всегда были проходимцы, желавшие нажиться. Причём многие из этих афер интересны и поучительны даже сегодня.

При работе с частными заказчиками недобросовестные подрядчики порою старались непомерно завысить цену строительства, а иногда объявляли сначала вполне умеренную цену работ, но потом требовали денег на доделку и переделку, вымогая от заказчика, вынужденного завершать начатое строительство, всё новых и новых расходов, иногда доводя его до разорения. Практиковалось также использование для работ менее качественных, чем договорено, материалов, завышение сортности используемого камня, цемента, извести, кирпича, штукатурки, краски и т. д. Из-за этого в дальнейшем случались обрушения зданий, но уличить виновных и наказать их удавалось не всегда. Подрядчики приписывали себе большие, чем было сделано, объёмы выполненных работ, завышали расход строительных материалов. В итоге дело дошло до того, что некоторое превышение строителями представленной первоначально сметы стало восприниматься как явление вполне нормальное, а судебные разбирательства возникали лишь тогда, когда подрядчики зарывались и превышали смету в полтора раза и более. Мошенники обычно опасались раздувать смету при строительстве дворцов римской знати, которая имела возможности покарать виновных, но простые заказчики испытывали от строительных афер немалые неудобства. Положение усугублялось тем, что за строительство, учитывая его прибыльность, брались порою люди не только алчные, но и не имевшие достаточных знаний и навыков, хотя и объявлявшие себя опытнейшими зодчими. Особенно же прибыльными оказывались для аферистов государственные заказы: во-первых, потому, что это могли быть чрезвычайно крупные заказы, а во-вторых, потому, что у подрядчика имелась возможность договориться, дав тем взятку, с государственными чиновниками, контролирующими принятие работ.

Констатируя такое положение дел, римский архитектор Витрувий писал, обращаясь к императору Октавиану Августу: «В славном и великом греческом городе Эфесе издавна установлен, как говорят, строгий, но вполне справедливый закон. Именно архитектор, берущийся за выполнение государственной работы, должен объявить, во что она обойдётся. По утверждении сметы должностными лицами в обеспечение издержек берётся в залог его имущество до тех пор, пока работа не будет выполнена. Если по окончании её окажется, что расходы соответствуют объявленным, то его награждают похвальным отзывом и другими знаками почёта. Также если перерасход превысит смету не более чем на четверть её, то они выплачиваются из государственной казны, и никакого наказания за это он не несёт. Но если потребуется издержать свыше этой четверти на работу, то средства на её окончание берутся из его собственного имущества.

Да соизволили бы бессмертные боги, чтобы такой закон был установлен и римским народом не только для государственных, но и для частных построек. Ибо это прекратило бы безнаказанную наглость невежд, а заниматься архитектурой, без сомнения, стали бы люди предусмотрительные, постигшие всю глубину знаний; домохозяева не вводились бы в безграничные и безумные расходы, доводящие их до полной потери состояния, а сами архитекторы, в страхе перед наказанием, принуждены бы были действовать осмотрительнее в составлении подсчётов издержек, благодаря чему домохозяева строили бы здания за положенную или только слегка превышающую её цену. Ибо тот, кто может отпустить на работу четыреста тысяч и доплатить ещё лишнюю сотню тысяч, утешается надеждой видеть работу доведённой до совершенства; кто же отягощается увеличением расходов за неё наполовину или даже больше, тот, потеряв надежду и напрасно потратившись, бывает принуждён бросить её, впадая в разорение и отчаянье* [Vitruv., X, introduction, 1–2].

Предложение Витрувия не было принято, да и вряд ли оно могло решить все проблемы, связанные с римским строительством, ведь такое предложение было применимо лишь к богатым архитекторам, могущим гарантировать выполнение работ своим имуществом. А как бы тогда могли проявить свои знания молодые, начинающие архитекторы и подрядчики? Как могли бы получить заказы бедные, но талантливые строители? Как бы можно было тогда использовать архитекторов-рабов? А ведь в Риме их было много, и часто они были далеко не худшими архитекторами.

Нет, простым и коротким указом навести полный порядок в подрядных работах было невозможно. Но не следует думать, что римские власти вовсе уж пускали здесь всё на самотёк. Римское законодательство совершенствовалось, и даже самые наглые из подрядчиков всё же были вынуждены действовать лишь в определённых рамках, особенно в период правления тех императоров, которые прочно держали власть в своих руках.

11) Аферы римских чиновников, связанные с подлогом документов и искажением отчётности для присвоения собираемых государством налогов.

Наживой на государственных подрядах, а также на предоставлении различных льгот, разрешений и лицензий возможности римских чиновников не ограничивались. Жадность толкала некоторых из них на прямое хищение государственных средств. Об одном из таких случаев рассказал ведавший в начале II в. н. э. государственным казначейством Плиний Младший в письме своему другу Калестрию Тирону. По словам Плиния Младшего, некий Лу-стриций Бруттиан, наместник одной из провинций, уличив своего бывшего друга и помощника Монтания Аттицина во многих преступлениях, доложил об этом императору. Стараясь уйти от наказания, Аттицин послал встречный донос, обвинив перед императором того, кого обманывал, т. е. самого Лу-стриция Бруттиана. Однако проведённое в Риме судебное разбирательство уличило Аттицина и установило, что «подкупив раба, принадлежавшего писцу, он перехватывал счётную книгу, вырезал из неё листы и — верх гнусности — обвинил в своём преступлении друга» [Plini. Junior «Epist.», VI, 22, 4]. Честность Бруттиана была доказана, а Аттицин был «осуждён и сослан на остров» [Plini. Junior «Epist.», VI, 22, 5].

Однако не следует думать, что каждого римского казнокрада всегда ожидало наказание, а честность торжествовала. Очень может быть, что особый гнев сената и императора вызвал не столько сам факт хищения, совершенный Аттицином, — за это чиновников его ранга обычно карали менее строго, — а то, что он вдобавок совершил «верх гнусности» — пытался клеветать на своего начальника. Не следует думать также, что казнокрадство было редчайшим преступлением. Во всяком случае, Плиний Младший предупреждал своего друга, как раз назначенного тогда наместником Бетики: «Я написал об этом тебе, получившему провинцию, чтобы предупредить: целиком полагайся только на себя и никому не доверяй» [Plini. Junior «Epist.», VI, 22, 7].

12) Тайное присвоение и использование государственных средств за счёт контроля над ними.

Мелкие мошенники — различные нечистые на руку чиновники и недобросовестные поставщики — могли урвать сравнительно немного, так как римский бюджет, хотя и оставлял им некоторые лазейки, всё же достаточно тщательно контролировался. Но если аферы совершались по приказу человека влиятельного и могущественного, то масштабы этих афер могли быть просто грандиозными. Например, как пишет Светоний Транквилл о Гае Юлии Цезаре, «в первое своё консульство он похитил из капитолийского храма три тысячи фунтов золота, положив вместо него столько же позолоченной меди» [Suetonius «Julius», 54, 3]. Уже само сообщение об афере ясно говорит о том, что эта афера не прошла тогда незамеченной, но в 59 г. до н. э. — в первое своё консульство — Гай Юлий Цезарь вместе с Гнеем Помпеем «Великим» и Марком Лицинием Крассом уже был, хотя ещё и не диктатором, но триум-виром негласного первого триумвирата, а потому никто не посмел уличить его в хищении государственных средств.

13) Продажа должностей или получение подарков и взяток за содействие в избрании на выгодные и почётные должности.

Получение взяток за содействие в избрании на выгодные и почётные должности было делом обычным как в период Римской республики, так и в период Империи. Однако безусловный рекорд наглости и жадности был установлен в 193 г. н. э. взбунтовавшимися воинами преторианской гвардии, которые, убив императора Пертинакса, устроили аукцион между желающими стать новым императором. Как пишет Геродиан, они, «выведя самых громкоголосых из своей среды, объявляли о продаже императорской власти, обещая вручить власть тому, кто даст больше денег, и с помощью оружия беспрепятственно привести его в императорский дворец» [Herodian, II, 6, 4]. Победителем этого позорного аукциона стал Дидий Юлиан, который пообещал каждому из преторианцев по 25 тысяч сестерциев.

Однако очень скоро Дидию Юлиану пришлось горько сожалеть о своей покупке. Римский сенат в страхе перед преторианцами признал Дидия Юлиана императором. Но такой его приход к власти вызвал возмущение по всей Империи. Уже через два месяца Дидий Юлиан был свергнут полководцем Септимием Севером. Ещё недавно лебезивший перед Дидием Юлианом римский сенат при приближении войск Септимия Севера объявил Дидия Юлиана узурпатором, после чего, покинутый всеми прежними друзьями и сторонниками, Дидий Юлиан был схвачен и казнён.

14) Оказание за взятки протекции в получении латинского или римского гражданства.

(О том, как это происходило, подробно рассказано в главе I).

15) Оказание за взятки протекции в обретении статуса «всадника» или «сенатора», а также иных почётных статусов и званий.

16) Оказание за вознаграждение протекции различным зависимым от Рима царям и государствам в решении их споров, а также в благоприятном для них рассмотрении их просьб римским сенатом.

Этим занимались многие влиятельные римские семейства, причём на протяжении всей истории Римской республики. Но рекордсменом в этом деле, как и в скрытых хищениях государственных средств, был, пожалуй, Гай Юлий Цезарь. По словам Светония Транквилла, «он торговал союзами и царствами: с одного Птолемея он получил около шести тысяч талантов[168], за себя и за Помпея. А впоследствии лишь неприкрытые грабежи и святотатства[169] позволили ему вынести издержки гражданских войн, триумфов и зрелищ» [Suetonius «Julius», 54, 3]. Взятки от различных царей и вассальных государств текли в Рим и после установления имперского строя, ведь помимо самого императора всегда необходимо было задобрить и настроить в свою пользу и всё его ближайшее окружение.

17) Использование личных связей и знакомств при решении судебных споров, покупка и продажа различных льгот и привилегий.

О льготах и протекции умоляли своих патронов не только цари. Гораздо чаще римские вельможи занимались делами обычных смертных и при этом никогда не забывали учесть прежде всего собственную выгоду. Чрезвычайно интересна в этом плане переписка Марка Туллия Цицерона. Значительная часть его писем к друзьям и немало писем его друзей, адресованных ему, представляют собой просьбы посодействовать тому или иному человеку: тут и просьбы посодействовать в получении должности, и просьбы оказать личное покровительство или посодействовать в чьём-либо покровительстве, и даже просьбы вынести нужное судебное решение. Все письма друг другу римские вельможи писали высоким слогом и в своих просьбах никогда не предлагали денег за выполнение этих просьб. Нет! Открыто предлагать деньги было бы оскорблением и признаком дурного тона! Да и открыто брать деньги у просителя позволяли себе лишь чиновники низкого ранга. Представители же высшей римской знати обычно поступали по-другому. Ходатайствуя за своих протеже, они говорили лишь об их верности, скромности, образованности, но никогда не забывали ясно намекнуть тому, к кому обращались, что в ответ и они сами, и их клиенты постараются оказать благодетелю любые услуги, о которых тот попросит. Естественно, что такие просьбы чаще всего удовлетворялись. И естественно, что вслед за этим следовало щедрое вознаграждение благодетеля, если не деньгами, то подарками или взаимными услугами.

18) Продажа помилований и прощений за различные преступления.

19) Получение мзды от подконтрольных бандитов и пиратов в обмен на снисходительное к ним отношение и непринятие мер по их поимке и уничтожению.

Примером этому может служить дело привлечённого в 70 г. до н. э. к суду наместника Сицилии Гая Верреса, о котором уже рассказывалось выше и которого Цицерон прямо обвинял, помимо многих прочих грехов, и в корыстном пособничестве пиратам и разбойникам.

Подозрительно мягки к бандитам и пиратам нередко были и наместники многих других римских провинций. Например, Плутарх пишет о Гае Юлии Цезаре, что в молодости тот, спасаясь от проскрипций Суллы, бежал из Рима на Восток, в Вифинию. Опала его была недолгой, и очень скоро Сулла вернул ему своё расположение. Возвращаясь обратно в Рим, Цезарь «у острова Фармакуссы (неподалёку от Милета) был захвачен в плен пиратами, которые уже тогда имели большой флот и с помощью своих бесчисленных кораблей властвовали над морем. Когда пираты потребовали у него выкупа в двадцать талантов, Цезарь рассмеялся, заявив, что они не знают, кого захватили в плен, и сам предложил им пятьдесят талантов. Затем, разослав своих людей в различные города за деньгами, он остался среди этих свирепых киликийцев с одним только другом и двумя слугами; несмотря на это, он повёл себя так высокомерно, что всякий раз, собираясь отдохнуть, посылал приказать пиратам, чтобы те не шумели. Тридцать восемь дней пробыл он у пиратов, ведя себя так, как если бы они были его телохранителями, а не он их пленником, и без малейшего страха забавлялся и шутил с ними. Он писал поэмы и речи, декламировал их пиратам и тех, кто не выражал своего восхищения, называл в лицо неучами и варварами, часто со смехом угрожая повесить их. Те же охотно выслушивали эти вольные речи, видя в них проявление благодушия и шутливости. Однако как только прибыли выкупные деньги из Милета и Цезарь, выплатив их, был освобождён, он тотчас снарядил корабли и вышел из милетской гавани против пиратов. Он застал их стоящими на якоре у острова и захватил в плен большую часть из них. Захваченные богатства он взял себе в качестве добычи, а людей заключил в тюрьму в Пергаме. Сам он отправился к Юнку, наместнику Азии, находя, что тому, как претору, надлежит наказать взятых в плен пиратов. Однако Юнк, смотревший с завистью на захваченные деньги (ибо их было немало), заявил, что займётся рассмотрением дела пленников, кода у него будет время» [Plutarh «Caesar», 1–2].

Очень может быть, что пираты постоянно делились с наместником и именно поэтому ему было невыгодно расправляться с ними. Наместнику было гораздо выгоднее подождать, когда Цезарь уедет, и затем выпустить бандитов. Так бы, наверное, и случилось, если бы на месте Цезаря оказался человек менее влиятельный и менее решительный. Поняв намерения Юнка, «Цезарь, распрощавшись с ним, направился в Пергам, приказал вывести пиратов и всех до единого распять, как он часто предсказывал им на острове, когда они считали его слова шуткой» [Plutarh «Caesar», 2].

Снисходительность властей к разбойникам могла иногда быть вызвана не только получением от них взяток, но и желанием некоторых «сильных мира сего» дестабилизировать общую ситуацию в стране и, пользуясь этим, добиться себе особых полномочий для наведения порядка. Так, разгул пиратства в Средиземном море позволил в 67 г. до н. э. Гнею Помпею «Великому» добиться для себя от римского сената особых полномочий сроком на три года для борьбы с пиратами. До этого пираты свирепствовали на море и захватывали корабли один за другим, вымогая выкуп. Но как только Помпей получил особые полномочия, в течение двух-трёх месяцев с пиратством было покончено. Помпей, таким образом, упрочил славу народного героя и, в добавок к этому, целых три года пользовался особыми, почти диктаторскими полномочиями.

Обострившаяся к середине I в. до н. э. борьба за власть ещё много раз толкала отдельные группировки римской знати на то, чтобы потворствовать разгулу преступности. Например, Гней Помпей «Великий», уже использовав однажды (в 67 г. до н. э.) этот приём, чтобы добиться триумфа и славы, а главное, особых полномочий, вновь прибег к таким же действиям в 53 г. до н. э., когда после гибели Красса распался первый триумвират и обострилась борьба между оставшимися триумвирами — Помпеем и Цезарем. Пользуясь тем, что Цезарь в то время был занят завоеванием Галлии, группировка Помпея всячески способствовала росту преступности — теперь уже не только на море, но и на суше. Италия стонала от разбоев на дорогах, а купцы вновь стали бояться выходить в море. Естественно, что соответствующие чиновники не забывали получать свою мзду от разбойников и делиться этой мздою с вышестоящими. Но главной целью римской верхушки было не получение доли от пиратов и разбойников, а обретение ещё большей власти. Как пишет об этом Аппиан, «Помпей сознательно допускал такой беспорядок, чтобы ощущалась необходимость назначения диктатора. Среди многих шла болтовня о том, что единственным спасением от теперешних зол была бы монархическая власть; что нужно выбрать человека сильного и вместе с тем милостивого; указывали на Помпея, который имел в своём распоряжении достаточно войска, как кажется, любил народ и уважал сенат, был воздержан в жизни и благоразумен, легко доступен для просьб — было неважно, таков ли он или только таким казался. Помпей на словах сердился по поводу всех этих предположений, на деле же тайно всё делал для их осуществления и нарочно допускал беспорядок и анархию в государственном управлении» [Appian «В. С.», II, 20].

Особых полномочий от римского сената Помпей добился и на этот раз: в конце 50 г. до н. э. сенат вновь предоставил ему особые полномочия, сравнимые с диктаторскими, но победителем в начавшейся гражданской войне оказался не он, а Гай Юлий Цезарь.

Стабилизация положения, связанная с окончанием той войны, обусловила наведение порядка в стране и принесла римскому народу значительное облегчение. Интересно, что именно в то время появились первые стихи ставшего гордостью римской и мировой литературы поэта Вергилия и посвящены они были именно теме борьбы с преступностью. «Первый написанный им дистих, — сообщает о Вергилии в предисловии к своему комментарию «Энеиды» римский грамматик Сервий, — был направлен против разбойника Баллисты:

«Под сей каменной горой погребён Баллиста.

Теперь, путник, спокойно проходи и днём и ночью!»

Если поэт, написавший затем «Буколики» и «Георгики», создавший бессмертную «Энеиду», впервые взялся за стихосложение, вдохновлённый именно наказанием бандита и обретённой возможностью спокойно проходить по местным дорогам, то можно себе представить, насколько досаждали тогда разбойники римскому плебсу! Однако не успели римляне насладиться спокойствием, как убийство Цезаря ввергло Римскую державу в пучину новой гражданской войны и по дорогам Италии опять лет десять нельзя было спокойно пройти ни днём ни ночью, пока у власти не утвердился преемник Цезаря, Октавиан.

Не только в I в. до н. э., но и всякий раз, когда в Риме начиналась борьба за власть, преступность возрастала. Даже солдаты в такие времена нередко превращались в мародёров, а жертвами преступников порою становились и высокопоставленные лица[170]. Но римская знать в случае чего могла сама отомстить за себя и покарать преступников, подобно тому, как поступил с пиратами Юлий Цезарь, а простолюдинам оставалось только надеяться на то, что междоусобицы прекратятся и в стране будет наведён порядок.

20) Тайный захват в рабство свободных римских граждан и провинциалов, а также незаконное порабощение чужих рабов.

Даже в те времена, когда в Риме ещё существовало долговое рабство, объявление свободного человека рабом случалось не часто. В дальнейшем же свободного римлянина объявляли рабом лишь в исключительных случаях, когда его деяния влекли позор для государства. Что касается покорённых Римом народов, то обратить в рабство пленных было для римлян делом обычным, но продать в рабство свободного жителя провинции имели право лишь лица, облечённые высшей властью, и делали они это лишь в случае, если тот допускал очень серьёзную провинность. Однако в период обострения борьбы за власть и гражданской нестабильности поддержание порядка в провинциях, да и в самой Италии, отходило для римской знати на второй план. И это приводило к тому, что некоторые обнаглевшие рабовладельцы могли схватить и сделать рабом практически любого, кто имел неосторожность появиться в их владениях без надлежащей охраны. Попав в эргастул — тюремного типа казарму для сельских рабов или рабов, трудившихся на рудниках, человек практически лишался возможности не только самостоятельно выбраться оттуда, но даже и подать о себе весточку домой. Особенно часто такое случалось в период гражданских войн, бушевавших в Риме в I в. до н. э. почти непрерывно в течение нескольких десятилетий. Навести порядок в этом вопросе удалось лишь после их окончательного завершения и установления в Риме имперского правления. Причём император Октавиан Август поручил не кому-нибудь, а своему пасынку и будущему преемнику, Тиберию, миссию «ио обследованию эргастулов во всей Италии, хозяева которых снискали всеобщую ненависть тем, что хватали и скрывали в заточении не только свободных путников, но и тех, кто искал таких убежищ из страха перед военной службой» [Suetonius «Tiberius», 8].

В дальнейшем незаконный захват в рабство чужих рабов и провинциалов, а тем более захват в рабство римских граждан, стал гораздо более редким преступлением, но каждый раз, когда в Империи начинались новые гражданские войны и междоусобицы, а также в годы, когда Империя подвергалась крупным нашествиям варваров, на дорогах опять появлялись разбойники, промышлявшие как обычным разбоем, так и захватом в рабство свободных людей.

21) Установление тайного контроля над проституцией, сочетание легальной и нелегальной проституции. Организация притонов. Использование факта оказания сексуальных услуг для последующего шантажа клиентов.

Проституция в Риме, как правило, всегда существовала вполне легально. Расценки на услуги объявлялись открыто. Совершенно официально устанавливались и налоги, которые должны были платить проститутки и содержатели публичных домов. После уплаты налога сборщик налога выдавал соответствующую квитанцию. Причём некоторые из таких квитанций сохранились до наших дней, что говорит о том, что квитанции такие тщательно сберегались, для того чтобы их можно было предъявить властям, так как правонарушением считалось не занятие проституцией, а неуплата налогов с этой деятельности.

В период Римской республики единственным наказанием проститутке было то, что она обязана была публично заявить о своей «профессии». Вполне терпимо относились к существованию проституции и римские императоры, полагая, что запрет на занятие проституцией не искоренит её, а, наоборот, сделает её сверхприбыльной для тех, кто будет содержать тайные притоны. Лишь изредка власти вводили ограничения на те или иные формы проституции, например на мужскую проституцию.

Хотя проституция во все времена считалась делом недостойным и непрестижным, это занятие приносило громадные доходы и его нередко контролировали представители весьма влиятельных и знатных римских семейств, действуя при этом тайно и, как правило, через подставных лиц. Так, в Риме были известны случаи, когда солидные и уважаемые римские матроны заставляли заниматься проституцией своих рабынь или вольноотпущенниц. Более того, несмотря на то, что во времена Империи, ещё при императоре Октавиане Августе, был принят закон, по которому прелюбодеяние как жены, так и мужа считалось преступлением и предусматривало серьёзные меры ответственности, Рим знавал случаи, когда дома некоторых очень небедных семейств превращались в тайные притоны, а мужья становились практически сутенёрами своих жён. Вот как описывает один из таких домов Луций Апулей: «Днём и ночью беспрерывно на потеху молодёжи наружная дверь дома распахивается настежь ударами ноги, под окнами орут песни, столовая не отдыхает от шумных пирушек, спальня открыта для прелюбодеев: всякий смело может войти туда, если только заранее уплатит мужу. Так позор брачного ложа служит для него источником дохода. Некогда он ловко торговал самим собою, теперь же зарабатывает, торгуя телом жены. Очень многие с ним самим — я не лгу! — с ним самим договариваются о ночах его жены. При этом между мужем и женой существует определённый сговор: кто принесёт жене богатый подарок, тех не замечает, и они уходят, когда захотят. А кто придёт с пустыми руками, тех по данному сигналу захватывают как прелюбодеев, и они, как если бы пришли учиться, уходят не раньше, чем распишутся[171]» [Apuleius «Apologia», 75].

Услуги обычных проституток, промышлявших на улицах и в публичных домах, стоили недорого, — как показывают сохранившиеся надписи, — от 6 ассов (1,5 сестерция) до 1 денария (4 сестерция) за соитие, т. е. в пределах дневного заработка римского простолюдина. Но услуги элитных гетер могли оцениваться уже десятками и сотнями денариев. А единовременные доходы промышлявшей проституцией вышеупомянутой молодой матроны, безусловно, исчисляясь ещё большими суммами. О том, каковы были эти суммы, можно судить по тому, что семейство это обладало состоянием в несколько миллионов сестерциев, будучи в числе двух-трёх сотен самых богатых людей провинции.

Важно отметить, что, создав из своего дома именно тайный, а не явный и внешне всё же достаточно благопристойный и сохраняющий название благородного дома притон, парочка не только смогла привлечь туда гораздо более денежную, чем в обычном публичном доме, клиентуру и уклониться от всякой уплаты налогов. Сохранение видимости благопристойности позволило, помимо получения неплохих и совершенно необлагаемых никакими налогами доходов за оказание элитных секс-услуг, получать ещё и немалые доходы от шантажа части своих клиентов. Причём доходы от шантажа могли значительно превышать доходы от всего остального. Ведь на крючок к шантажистам попадали отнюдь не простолюдины, а платой за молчание могли быть не только деньги и подарки, но порою и соответствующие административные или судебные решения.

Превратившая свой дом в тайный притон, супружеская чета, описанная Луцием Апулеем, обосновалась в одном из городов провинции Африка. Но подобные притоны имелись и в других городах и провинциях, да и в самом Риме. И везде те, кто контролировал элитные притоны и мог подсунуть своих «девочек» в объятия лиц, от которых зависело принятие важных решений, могли лаской или шантажом в той или иной степени влиять на принятие этих решений, будь то дела города, дела провинции или даже дела, определявшие жизнь всей Империи.

22) Использование тоталитарных религиозных сект для получения сверхприбылей и в борьбе за власть, а также создание новых религиозных сект с целью получения пожертвований и услуг от оболваненных умелыми проповедями людей.

В течение многих столетий своей истории, практически вплоть до начала религиозных распрей между христианами и язычниками, римляне традиционно отличались большой веротерпимостью и, продолжая почитание своих собственных богов, обычно не препятствовали покорённым народам исповедовать их собственные религии. Более того, римляне нередко включали в свой пантеон новых богов, а иногда и вовсе становились адептами какой-либо новоизобретённой или заимствованной где-либо веры. Таким положением порою весьма умело пользовались отдельные проходимцы, авантюристы и мошенники. Иногда эти авантюристы ставили перед собою далеко идущие цели. Ярчайшим примером того, как, начав с обычного мошенничества, основатели нетрадиционного культа, втягивая различными уловками в исповедование своего культа всё больше и больше людей, попытались в конце концов захватить власть, был раскрытый в 186 г. до н. э. заговор адептов извращённого тайного культа Вакха. Поскольку разоблачение заговора было осуществлено благодаря внедрённой в ряды сектантов агентуре, подробнее об этом рассказано в главе «Агентурная разведка древних римлян и их противников».

Конечно же, отнюдь не все создатели новых религий действовали не из религиозных, а из корыстных побуждений, и тем более не все из их жрецов мечтали о верховной власти над Римом. Обычно их цели ограничивались стремлением резко повысить личное благополучие и добиться для себя неких особых услуг. К этому же были направлены и усилия некоторых вороватых жрецов традиционных конфессий, но новые конфессии предоставляли гораздо более широкие возможности для любителей лёгкой наживы. Поэтому, помимо обычных культов, основанных на той или иной вере, в Риме периодически возникали культы, основатели которых ставили перед собою целью лишь самое элементарное обогащение. Некоторые мошенники просто собирали пожертвования под видом служителей вполне традиционных конфессий, но это было, хотя и проще, но гораздо опаснее — в случае разоблачения за святотатство можно было жестоко поплатиться, создание же новой конфессии позволяло вполне легально присваивать себе деньги верующих. Новые конфессии далеко не всегда завоёвывали достаточно большое число адептов, дабы утвердиться и стать некоей стабильной религией, но всегда в той или иной мере обогащали своих создателей. Ничуть не менее эффективно использовали мошенники новомодные конфессии и для удовлетворения своей похоти. Об одном, хорошо известном со слов римского историка Иосифа Флавия и потрясшем весь Рим случае, когда безуспешно добивавшийся любви замужней женщины римлянин подкупил жрецов храма Исиды и те помогли ему, выдав себя за божество, вступить с ней в интимную связь, я подробно рассказал в главе «Тиберий» своей книги «Властители Рима. Время правления Октавиана Августа и династии Юлиев — Клавдиев».

23) Гадания и пророчества как средства одурачивания.

Не у всех аферистов хватало наглости создать с целью обогащения собственную новую конфессию, зато аферистов, успешно паразитирующих на различных человеческих предрассудках, всегда было предостаточно.

Значительная часть римлян была суеверной. Даже каноны традиционной римской религии предполагали начинать любое важное дело лишь после проведения соответствующих процедур, связанных с вопрошанием воли богов, а проведением этих церемоний занимались особые жрецы — авгуры, выяснявшие волю богов по полёту птиц, жадному или слабому клёву священных кур, по внутренностям приносимых в жертву богам животных и другим особо перечисленным в священных книгах признакам. Нередко, объявляя «волю богов», авгуры руководствовались не столько религиозными канонами, сколько личными интересами. О том, как такие «священные предсказания» использовались в политической борьбе, я рассказываю в главе «Тайны римской спецпропаганды и «пиара»», но помимо жрецов-авгуров в Риме было и великое множество различных других предсказателей: как тех, которые пытались предсказывать будущее, исходя из неких правил и канонов, так и тех, которые просто морочили голову тем, кто им верил.

Мало кто из них стремился к достижению неких политических целей, обычно ограничиваясь стремлением попросту нажиться, но иногда гадания и предсказания успешно использовались и в политических целях. Какие капиталы удавалось сколачивать некоторым древнеримским гадателям-обманщикам и каким образом это делалось, мы можем судить хотя бы по книге Лукиана Самосатского «Александр, или Лжепророк», посвящённой одному из таких мошенников, некоему Александру, весьма успешно промышлявшему во второй половине II в. н. э. лжепророчествами сначала в восточных провинциях Рима, а затем и в самом Риме.

В юности Александр помогал одному шарлатану, выдававшему себя за врача. Но за неправильное лечение можно было понести наказание, и со временем Александр нашёл себе более безопасное занятие — он стал морочить людям головы гаданиями. Сначала этого едва хватало на пропитание, но всё изменилось, когда он познакомился с другим таким же прохвостом, по имени Коккон. «Оба наших дерзких негодяя, способные на всякое злодеяние, сойдясь вместе, без труда поняли, что человеческая жизнь находится во власти двух величайших владык — надежды и страха — и что тот, кто сумеет по мере надобности использовать и то и другое, скоро разбогатеет» [Lucianos «Alexand.», 8]. Подумав и обсудив всё между собой, мошенники решили устроить прорицалище, а для того чтобы люди им поверили, была придумана весьма хитроумная комбинация.

В городе Халкедоне мошенники «закопали в храме Аполлона, самом древнем у халкедонян, медные дощечки, гласившие, что вскоре прибудет в Понт (ту провинцию, где они собирались действовать — В. Д.) Асклепий вместе со своим отцом Аполлоном и будет иметь местопребыванием Абонитих. Эти дощечки, кстати найденные, заставили предсказание очень легко распространиться по всей Вифинии и Понту, в особенности же в Абонитихе. Жители тотчас постановили построить храм и стали рыть землю для закладки основания» [Lucianos «Alexand.», 10].

Когда жители Абонитиха полностью уверовали, что вот-вот явится мессия, Александр торжественно явился туда, «одетый в пурпурный хитон с белыми полосами. С накинутым поверх него белым плащом, держа в руках кривой нож, как Персей, от которого он будто бы вёл свой род с материнской стороны» [Lucianos «Alexand.», 11]. Несмотря на то, что некоторые из жителей Абонитиха знали подлинных родителей Александра, большинству горожан так хотелось поверить в красивую легенду, что они поверили. «Александр приобрёл известность, прославился и стал предметом всеобщего удивления. Иногда он изображал из себя одержимого, и из его рта выступала пена, чего он легко достигал, пожевав корень красильного растения струтия. А присутствующим эта пена казалась чем-то божественным и страшным» [Lucianos «Alexand.», 12].

Но чтобы убедить публику в своих чудодейственных способностях, Александр подготовил для простаков и некоторые трюки посложнее, чем фокусы с пеной. «Кроме того, для них уже давно была изготовлена из тонкого полотна голова змеи, имевшая некоторое сходство с человеческой. Она была пёстро раскрашена, изготовлена очень правдоподобно, и посредством сплетённых конских волос можно было открывать её пасть и снова закрывать её; а из пасти высовывалось чёрное, также приводимое в движение с помощью волос раздвоенное жало, вполне напоминающее змеиное» [Lucianos «Alexand.», 12]. Помимо макета змеи с человеческим лицом, Александр тайно запасся огромной безобидной змеёй, купленной для этого заранее в другой провинции, а вдобавок ещё и небольшой только что родившейся змейкой. Змеи — животные бога мудрости и врачевания Асклепия, по замыслу мошенников, должны были окончательно убедить всех в божественном даре Александра. «Когда наступило время действовать, вот что они придумали. Ночью Александр пошёл к недавно вырытым ямам для закладки основания будущего храма. В них стояла вода. Набравшаяся из почвы или от выпавшего дождя. Он положил туда скорлупу гусиного яйца, в которую спрятал только что родившуюся змею, и, зарыв яйцо глубоко в грязь, удалился.

На рассвете Александр выбежал на площадь обнажённым, прикрыв наготу лишь золотым поясом, держа в руках кривой нож и потрясая волосами, как нищие одержимые жрецы Великой Матери. Он взобрался на какой-то высокий алтарь и стал произносить речь, поздравляя город со скорым приходом нового бога.

Присутствующие — а сбежался почти весь город с женщинами, стариками и детьми — были поражены, молились и падали ниц. Александр произносил какие-то непонятные слова, вроде еврейских и финикийских, причём привёл всех в изумление, так как они ничего не понимали в его речи, кроме имён Аполлона и Асклепия, которых он упоминал.

Затем обманщик бросился бежать к строящемуся храму; приблизившись к вырытым углублениям и к приготовленному им заранее источнику, из которого должны были политься предсказания, он вошёл в воду и громким голосом стал петь гимны Аполлону и Асклепию, приглашая бога явиться, принося счастье, в город. Затем Александр попросил чашу, и, когда кто-то из присутствующих подал ему сосуд, он погрузил его в воду и без затруднения вытащил вместе с водой и илом яйцо, в котором он заранее спрятал «бога», залепив отверстие в скорлупе воском и белилами.

Взяв яйцо в руки, он говорил, что держит самого Асклепия. А собравшиеся внимательно смотрели, ожидая, что произойдёт дальше, очень удивлённые уже тем, что в воде нашлось яйцо. Разбив его, Александр взял в руки змейку. Присутствующие, увидев как она движется и извивается вокруг его пальцев, тотчас закричали и стали приветствовать бога, поздравляя город с новым счастьем. Каждый жарко молился, прося у бога достатка, изобилия, здоровья и прочих благ» [Lucianos «Alexand.», 13–14].

Александр унёс «чудесную» маленькую змею к себе и несколько дней оставался дома, «рассчитывая, что в город сбежится множество пафлагонцев, привлечённых распространившейся молвой. Так и случилось. Город переполнился людьми, лишёнными мозгов и рассудка, совершенно непохожими на смертных, питающихся хлебом, и только по виду отличающихся от баранов» [Lucianos «Alexand.», 15]. Дождавшись этого, мошенник уселся в одной из небольших комнат своего дома, «одетый подобно божеству», и положил себе за пазуху змею, но уже не ту маленькую, которую вынул на глазах простаков из яйца, припрятанного в фундаменте строившегося храма, а огромную ручную змею, которую заранее привёз из другой провинции и никому ранее не показывал, да в добавок к этому приготовился использовать и приобретённый специально для этого макет человекообразной змеиной головы, изготовленной из полотна. «Он обвил змею вокруг своей шеи, выпустив хвост наружу. Змея была так велика, что не помещалась за пазухой, часть её тела волочилась по земле. Александр скрывал под мышкой только голову гада, который спокойно это переносил; а из-под своей бороды с другой стороны он выставил змеиную головку из полотна, как будто она действительно принадлежала змее, которую все видели» [Lucianos «Alexand.», 15]. Теперь, подготовив всё необходимое для обмана, он велел впускать изнывавших от нетерпения болванов, жаждущих увидеть «чудо».

Где-нибудь на площади или в большом зале подобный трюк был бы, несомненно, обречён на провал, но мошенник заранее всё продумал и отнюдь не случайно выбрал маленькую и плохо освещённую комнату. «Представь себе теперь, — пишет Лукиан, — небольшое помещение, довольно тёмное, так как света попадало в него недостаточно, и густую толпу напуганных, заранее объятых трепетом и возбуждённых надеждой людей. Входящим, несомненно, казалось чудесным, что совсем недавно родившаяся змея за несколько дней так выросла и что к тому же у неё человеческое лицо. Посетители толкали друг друга к выходу и, не успев ничего хорошо разглядеть, уходили, теснимые бесконечной толпой входящих» [Lucianos «Alexand.», 16].

Некоторым мошенник разрешал даже дотронуться до хвоста змеи и после этого ни у кого уже не оставалось никаких сомнений в том, что к Александру явился в образе змеи посланник бога Асклепия. К Александру стали стекаться паломники не только из Пафлагонии, но и из соседних земель — Галатии, Вифинии, Фракии. Мошенник понял, что «пришло время исполнить то, ради чего все эти ухищрения были выдуманы, т. е. изрекать желающим оракулы и предсказывать будущее» [Lucianos «Alexand.», 19].

Приступая к предсказаниям, прохвост решил опять-таки использовать не только наглость, но и хитрость. «Александр советовал каждому написать на табличке, чего тот желает или что особенно хочет знать, затем завязать и запечатать табличку воском или глиной или чем-нибудь вроде этого. Обманщик сам брал табличку и, войдя в святилище (храм был уже воздвигнут и приготовлены подмостки), объявлял, что будет через глашатая и священнослужителя по очереди вызывать подающих таблички. Он обещал, выслушав слова бога, возвратить таблички запечатанными, как раньше, с приписанным ответом божества, отвечающего на всё, о чём бы его ни спросили» [Lucianos «Alexand.», 19].

Паломников восторгала способность Александра видеть их просьбы сквозь воск и глину, а когда они, придя домой, обнаруживали ответы на свои вопросы, начертанные внутри лично запечатанных ими самими табличек, то и вовсе благоговели перед Александром. Однако его ясновидение было фокусом. «Подобная проделка совершенно ясна и сразу понятна для такого человека, как ты или, если не будет нескромностью сказать, как я, — писал Лукиан, — для людей же недалёких и глупых это казалось необъяснимым чудом. Придумав разнообразные способы снимать печати, Александр прочитывал каждый вопрос и отвечал на него, как находил подходящим в данном случае; затем снова запечатывал и отдавал их» [Lucianos «Alexand.». 20].

Плутоватый прорицатель процветал. «За каждое прорицание была назначена плата — драхма и два обола. Но не подумай, мой друг, что этот доход был мал и приносил немного. Александр собирал от семидесяти до восьмидесяти тысяч ежегодно, так как люди в своей ненасытности обращались к нему до десяти и пятнадцати раз.

Однако, получая эти доходы, он пользовался ими не один и не откладывал сокровищ, но держал около себя много сотрудников и помощников: соглядатаев, составителей и хранителей изречений, секретарей, лиц, накладывающих печати, и толкователей; каждому из них он уделял по заслугам» [Lucianos «Alexand.». 23]. Вместе обманывать дуралеев было проще, и вокруг основного мошенника кормилась целая свора мошенников поменьше, неустанно заботившихся о том, чтобы никто не усомнился в божественном даре их главаря.

Слава Александра росла, и постепенно он перебрался из Абонитиха в Италию, притащив с собою и всю свою команду, а заодно найдя себе и местных помощников. «В самом Риме Александр содержал, конечно, много соглядатаев, своих сообщников, которые доносили ему о настроении каждого, предупреждали о возможных вопросах и наиболее сильных желаниях. Таким образом Александр был всегда подготовлен к ответу прежде, чем приходили посланные» [Lucianos «Alexand.», 37].

Естественно, что в столице Империи доходы Александра значительно возросли, по сравнению с теми, что он имел у себя на родине, в Абонитихе, тем более что тут к нему стали обращаться уже не только простолюдины, а всё больше и больше людей знатных и влиятельных, в том числе и близких к императорскому двору. Это дало возможность лжепророку обогащаться не только на плате за пророчества, но и заняться шантажом. «Проклятый обманщик выдумал очень умный, достойный незаурядного разбойника приём. Распечатывая и прочитывая присылаемые таблички и находя что-нибудь опасное и рискованное в вопросах, он не торопился отсылать их обратно, чтобы при помощи страха держать в своей власти отправителей, делая их чуть ли не своими рабами, так как они помнили, о чём спрашивали. Ты понимаешь, какие вопросы, вероятно, задавали ему эти богачи и вельможи. Таким образом он получал от них много подарков, ибо они знали, что находятся в его сетях» [Lucianos «Alexand.», 37].

Так лжепророк, начав с элементарного надувательства на фокусах при гадании, превратился в важную политическую фигуру, перед которой трепетали многие сенаторы. В конце концов, Александр так обнаглел, что стал давать пророческие советы не кому-нибудь, а самому императору Марку Аврелию. И самое удивительное было в том, что прекрасно образованный и увлекавшийся философией император слушал советы безграмотного наглеца и следовал этим советам! «Когда разгорелась война в Германии и божественный Марк Аврелий уже готов был схватиться с квадами и маркоманнами, Александр послал ему свой оракул. Изречение приказывало бросить в Истр[172]двух живых львов с большим количеством благовоний и принести богатые жертвы богам, после чего победа будет обеспечена. Лучше всего привести самое изречение:

«В воды быстрые Истра[172], реки, ниспадающей с неба,

бросить велю я скорей двух слуг Кибелы[173],

с гор приведённых зверей и цветы, благовонные травы,

Индии воздух живительный кои вдыхали.

Победа тотчас приидет со славой великой и миром»

Всё произошло согласно его предписанию. Но когда львы переплыли на неприятельский берег, варвары прикончили их дубинами, думая, что это собаки или чужеземная порода волков. Непосредственно после этого наши потерпели ужасный урон, потеряв двадцать тысяч человек» [Lucianos «Alexand.», 48]. Тем не менее Александр сумел выкрутиться, объяснив всё тем, что, дескать, «бог предсказал победу, но не указал чью: римлян или врагов» [Lucianos «Alexand.», 48].

Даже после такого громкого провала лжепророк ничуть не утратил популярности и преспокойно дожил до глубокой старости, сохранив за собой славу великого прорицателя. Здравомыслящие люди неоднократно уличали его во лжи, разоблачали его уловки и трюки, но тысячи и тысячи поклонников продолжали слепо верить своему кумиру.

Подобные Александру «пророки» и «ясновидцы» наживались на доверчивости сограждан и во времена римских царей, и в республиканском Риме, и во времена Римской империи. От Александра они отличались разве что степенью своей наглости и удачливости, а также тем, что не стали столь известны, как Александр из Абонитиха, о чьих трюках мы знаем благодаря Лукиану

Все эти способы получения сверхприбылей и все эти виды афер рассматривались народным сознанием как предосудительные. Тем не менее отношение к ним у римлян было всё же различное. Так, оказание протекции «своим людям» из числа своих клиентов не встречало официального осуждения, да и в сознании народа тоже было делом обычным. Нормой были и подарки клиентов своему патрону, если всё не выходило за общепринятые рамки. Вполне обычным было и оказание протекции различным зависимым от Рима царям и вождям. Более того, это считалось даже важным и достойным занятием, если не противоречило интересам самого Рима, и делалось из чувства справедливости или по иным благородным мотивам. Только вот грань между справедливостью и несправедливостью здесь порою была слишком тонка. Если кто-то настаивал на принятии решений, не слишком полезных для Рима, но очень полезных для некоего царя, то никто, конечно же, не признавался, что настаивал на этом за деньги и подарки. Все доказывали, что это выгодно именно Риму.

На то, чтобы проталкивать невыгодные для Рима решения, шли далеко не все. Точно так же далеко не все из лиц, облечённых властью, занимались махинациями с чужими наследствами или тайным получением мзды от бандитов и пиратов. Однако, хотя различные властители Рима устанавливали для себя различные моральные планки, все, кто внезапно и быстро поднимался над другими, в той или иной форме использовал какие-либо из вышеперечисленных методов обогащения.

2. Как в древности осуществлялось скрытое финансирование тайных операций

Любые взятки всегда передавали в тайне от чужих глаз. Само собой разумеется, что при передаче денег для подкупа войск, организации заговоров и переворотов предпринимались гораздо большие усилия для сохранения тайны, чем при передаче обычных взяток. Но крупные денежные потоки, даже тайные, всегда оставляют следы. И кое-что о том, как осуществлялось скрытое финансирование тайных операций во времена Древнего Рима, всё же известно.

Скрытое финансирование тайных операций в период Римской республики. Октавиан переманивает к себе легионы Марка Антония.

Во времена Республики все высшие должности в Риме были выборными. Получить выгодную должность мечтали и те, кто собирался обогатиться, разграбив вражескую страну, и те, кто собирался высасывать соки из отданной ему в управление провинции, и те, кто собирался править на благо Родины и принимать полезные для Рима законы. Но получали должность лишь те, кто побеждал на выборах. Выборы в Риме не всегда бывали честными, но всегда лучшим способом победить на выборах являлась поддержка граждан. Конечно, иногда победу добывали и при помощи махинаций с подсчётом голосов, однако это было сложно, так как за подсчётом голосов внимательно наблюдали не только сторонники, но и соперники. Далеко не всем и не всегда удавалось привлечь симпатии граждан одними лишь предвыборными обещаниями. Ораторское мастерство и умело предложенная программа значили многое, но не всё. Когда же претенденты на должность вообще не могли предложить какой-либо особой программы, то в ход пускались другие аргументы. Весьма эффективным и законным методом приобретения доверия считались бесплатные раздачи денег и продуктов, а также устройство бесплатных театральных зрелищ и гладиаторских боёв. Привлечение симпатий за счёт устройства бесплатных зрелищ римские законы не возбраняли. Открытые раздачи, где с тех, кто получал деньги или подарки, не требовали ничего взамен, римские законы тоже не запрещали. Но помимо обычных раздач, ещё более эффективным способом добиться победы была тайная покупка голосов, когда избирателям платили за их голоса. Продавать свои голоса граждане не имели права, но в реальной жизни это происходило часто, и именно в этом, как уже говорилось выше, упрекал Гая Верреса Цицерон, говоря, что тот «дал 300 000 сестерциев раздатчикам денег при скупке голосов».

Система скупки голосов была всем известна и отработана: доверенные люди претендента раздавали деньги от его имени тем, кто соглашался проголосовать за этого человека. Договаривались же эти раздатчики прежде всего с главами родов и семейств, а те уже давали совет своим родственникам, как и за кого следует голосовать. Поскольку деньги обычно отдавал не сам кандидат, а его доверенные лица, уличить кого-то в подкупе было крайне сложно, даже если все знали, что такой подкуп осуществляется. В то же время претендент на должность, подкупивший избирателей, мог легко проконтролировать их, дабы те, взяв его деньги, не проголосовали за соперника. Очень часто голосование было открытым, и это облегчало контроль за теми, кто продал свои голоса. Однако и при тайном голосовании обманы случались не часто. Во-первых, нередко сумма вознаграждения делилась на две части, и сначала вручался лишь задаток, а основная часть обещанного вручалась уже после победы претендента; а во-вторых, обман мог повлечь за собой и месть, и то, что на следующих выборах обманщик точно уж остался бы без подарков.

Такая система развилась не сразу и вплоть до начала II в. до н. э. мало кому удавалось добиться победы элементарным подкупом избирателей, однако со второй половины этого века подкуп избирателей стал нормой и появились люди, которые вполне профессионально занимались этим видом деятельности, помогая денежным кандидатам приобрести на выборах нужное количество голосов.

Элементарным подкупом через слуг и клиентов обычно покупались лишь голоса простых граждан. Сенаторов обычно склоняли на свою сторону сами претенденты, ведя с ними переговоры и оговаривая различные условия. Здесь главными аргументами могли быть не только деньги. Сохранившаяся обширная переписка Цицерона и некоторых других видных римлян показывает, что с просьбами друг к другу, в том числе и с просьбами весьма сомнительного свойства, они обращались довольно часто, но всегда старались соблюсти изысканные выражения, хотя и в этом кругу склонить человека на свою сторону могли как взаимными услугами, так и просто деньгами.

Если на уровне обычного человека деньги были всего лишь деньгами, то на уровне римских магистратов миллионы сестерциев, сотни произведений искусства, тонны серебра и золота становились уже не просто деньгами или ценностями, но превращались в рычаги власти. При помощи этих денег можно было обеспечивать себе новые победы на новых выборах и новые назначения, а получив новые назначения, вновь умножать своё достояние и обеспечивать себе все мыслимые блага.

Претенденты на власть нередко влезали в огромные долги, лишь бы добиться победы на выборах[174]. Утвердившись на должности, они с лихвой возвращали себе все потери. Именно так действовал ставший диктатором Гай Юлий Цезарь. Именно так стал действовать после его смерти и усыновлённый им Октавиан. В своей книге «Властители Рима. Время правления Октавиана Августа и династии Юлиев — Клавдиев» я подробно рассказал об обстоятельствах прихода его к власти. Здесь же хочется остановиться лишь на одном, но весьма знаменитом случае тайного подкупа им римских солдат.

Сразу же после убийства заговорщиками Гая Юлия Цезаря в Риме развернулась яростная борьба за власть. За власть боролись и те, кто устроил заговор, и бывшие сторонники диктатора. Вплоть до конца 44 г. до н. э. эта борьба, хотя и была чрезвычайно острой, протекала мирно, но все понимали, что кровь прольётся, и готовились к будущей схватке. Очень важным и для республиканцев, и для цезарианцев было получить контроль над Цизальпийской Галлией — ближайшей к Риму провинцией. Путём ряда интриг возглавившему цезарианцев тогдашнему консулу Марку Антонию удалось добиться решения народного собрания о предоставлении ему наместничества над Цизальпийской Галлией сроком на пять лет. Затем при помощи сложных политических интриг Марк Антоний сумел добиться и предоставления ему верховного командования над всеми пятью римскими легионами, располагавшимися в Македонии. В конце года он начал переброску этих легионов в Италию, чтобы войти со своими войсками в определённую ему народным собранием провинцию, управление которой осуществлял тогда республиканец Децим Брут. Большинство сенаторов было противниками Марка Антония, но официально отменить решение народного собрания они не могли. Очень опасались прореспубликански настроенные сенаторы и того, что Марк Антоний просто захватит власть. В Риме у сената войск не было, а в Цизальпийской Галлии у Децима Брута было всего три легиона, причём значительная часть его солдат состояла из новобранцев, в то время как у Марка Антония оказалось более пяти легионов, причём состоявших в основном из опытных ветеранов. Отдать же Марку Антонию Цизальпийскую Галлию сенаторы тоже боялись, так как боялись, что, укрепившись там, Марк Антоний сможет в любой момент, выдвинувшись оттуда, быстро и легко захватить Рим.

Проявляя внешнее дружелюбие по отношению к Марку Антонию, сенаторы стали тайно убеждать Децима Брута не уступать Марку Антонию вверенной провинции, обещая поддержку. Они рассчитывали, что когда в конце года Марк Антоний и его товарищ, консул Долабелла, сложат полномочия, новыми консулами удастся избрать противников Марка Антония, и тогда удастся пересмотреть решение народного собрания.

Для того чтобы оттянуть время, сенату нужен был хоть какой-нибудь дополнительный военный противовес войскам Марка Антония — и они начали поддерживать Октавиана, помогая тому формировать собственные военные отряды. Сначала Октавиан вербовал сторонников за собственные деньги, продав всё своё имущество и заняв деньги у родственников и друзей. Он устраивал бесплатные раздачи и бесплатные представления, выступал с речами перед народом и сумел привлечь симпатии многих римлян, но в свои военные отряды сумел набрать лишь несколько тысяч человек, в то время как деньги стали иссякать. Однако тут на помощь ему пришли лидеры республиканцев, и прежде всего Цицерон, решив, что смогут, усилив Октавиана, ослабить Марка Антония, а потом легко оттереть девятнадцатилетнего юношу (а именно столько лет тогда было Октавиану) от власти. К тому же Октавиану, несмотря на то, что он был ближайшим родственником Юлия Цезаря, удалось убедить республиканских лидеров в том, что он является противником Марка Антония и сторонником республики. Как пишет о тех событиях Аппиан: «5 Риме боялись Антония, надвигавшегося с войском; когда же стало известно, что и Цезарь {Октавиан — В. Д.) подходит с другим войском, страх удвоился. Иные были рады, что им удастся воспользоваться Цезарем против Антония» [Appian «В.С.», III, 40].

Октавиана начали щедро финансировать, естественно, делая всё для того, чтобы о такой поддержке не узнал Марк Антоний. Дело облегчалось тем, что и Марк Антоний точно так же, как и лидеры республиканцев, не видел в Октавиане серьёзного противника. Между тем Октавиан, несмотря на свой юный возраст, действовал весьма умело. Ещё ранее он «узнал, через посредство тайно отправленных уполномоченных, что войско в Брундизии (порт на юге Италии, куда прибывали перебрасываемые Марком Антонием из Македонии легионы — В. Д.) и колонисты досадовали на Антония» и что «они придут к нему на помощь, если это будет возможно» [Appian «В. С.», III, 40].

Для перевербовки солдат ловко использовалось ораторское мастерство и напоминания о том, что Октавиан является приёмным сыном и наследником любимого солдатами Гая Юлия Цезаря, но главным аргументом «тайно отправленных уполномоченных» были деньги.

Сразу переманить тогда войска Марка Антония Октавиан не смог, так как поначалу не имел для этого достаточно средств. Узнав о брожениях в своих легионах, Антоний успел срочно прибыть в Брундизий и подавить волнения, казнив наиболее неблагонадёжных воинов, но никто из агентов Октавиана не был выдан солдатами.

Несмотря на провал первой попытки переманить к себе часть войск Антония, Октавиан не оставил этого намерения и получил дополнительную поддержку, позволившую теперь выделить на это ещё большие финансовые ресурсы.

Жестокое обращение Марка Антония с солдатами «вызвало у них не страх, а скорее ненависть» [Appian «В. С.», III, 43]. Как пишет Аппиан, «это заметили те, кого Цезарь послал, чтобы подкупить солдат Антония. Тогда они разбрасывали особенно много прокламаций по лагерю, указывая, чтобы солдаты, вместо скаредных обещаний Антония и его жестокости, вспомнили о первом Цезаре, о помощи теперешнего (Октавиана[175] — В. Д.) и о богатых его раздачах[176]. Антоний разыскивал этих людей, обещая большие деньги за их выдачу, и угрожал тем, кто их укрывал. Когда же он никого не изловил, он рассердился, что всё войско их покрывает» [Appian «В. С.», III, 43]. Как видно из вышесказанного, контрразведка Антония была не на высоте, а агенты Октавиана, наоборот, действовали очень профессионально.

Посчитав, что уже полностью усмирил недовольство, Антоний убыл в Рим, чтобы организовать официальные проводы своим войскам, убывающим в Галлию, но уже по прибытию в столицу узнал, что сначала один из отборнейших его легионов — Марсов легион, а вслед за ним и ещё один из легионов перешли к Октавиану. Опираясь на свои резко возросшие финансовые возможности, Октавиан выдал дополнительно каждому из перешедших к нему солдат «по 500 драхм[177] и обещал, если война окажется необходимой, в случае победы выдать им по 5 000. Так Цезарь (Октавиан — В. Д.) обеспечил за собою своих наёмников при помощи щедрых подарков». [Appian «В. С.», III, 48]. Таким образом, учитывая то, что Марк Антоний выдал своим солдатам лишь по 100 драхм, нетрудно подсчитать, что агентам Октавиана удалось склонить на свою сторону эти легионы, выплатив в пять раз больше и пообещав выплатить в будущем в 50 раз больше, чем выплатил Марк Антоний.

Римский легион в то время имел в своём составе более 6 000 человек. В двух легионах было, соответственно, не менее 12 тысяч человек. Таким образом, единовременная выдача, произведённая Октавианом, составила 6 миллионов драхм, а после победы он готов был выдать ещё 60 миллионов. Но легионы надо было ещё и кормить, и снабжать всем необходимым. Для этого тоже требовалось располагать немалыми деньгами. Добавим, что и своим агентам, сумевшим переманить к нему легионы Марка Антония, Октавиан тоже должен был изрядно заплатить. Лишь подсчитав и сложив все эти суммы, можно сделать вывод о том, какие громадные средства были тайно предоставлены в распоряжение Октавиана.

Потрясённый случившимся, Антоний бросился уговаривать отступников, но те встретили его обстрелом со стен. Единственное, что сумел сделать Марк Антоний, — это удержать остальные три легиона, прибывшие из Македонии, и легион ветеранов, набранный в Италии. Сделать это удалось, лишь изыскав и выдав каждому из сохранивших верность воинов по 500 драхм, т. е. столько, сколько выдал своим воинам Октавиан. После этого Марк Антоний поспешил как можно скорее убыть в Цизальпийскую Галлию, но потеря двух легионов крепко подорвала его возможности: в начавшейся из-за отказа Децима Брута уступить провинцию Мутинской войне Марк Антоний потерпел поражение. Октавиан же, наоборот, начал тогда свой стремительный путь наверх. Свои первые легионы он, будущий император, набрал за деньги республиканцев, и тогда же, при поддержке республиканцев — своих будущих противников — был утверждён сенатом в командовании этими легионами, хотя переманил он эти легионы к себе вопреки всем тогдашним римским законам.

Как пытался обеспечить скрытое финансирование заговора с целью устранения своего отца, царя Ирода «Великого», его сын, царевич Антипатр.

Если римские наместники в период Республики почти открыто наживались, управляя подвластными провинциями, то в период Империи делать это было более затруднительно, так как контроль за их деятельностью был усилен — каждый император рассматривал провинции как часть своей собственности, а за своей собственностью почти все всегда следят гораздо более зорко, чем за общественной. Кроме того, императоры всегда опасались, что, обретя слишком уж большие деньги, наместник провинции мог пустить их не на кутежи, строительство дворцов, ублажение женщин и пиры, а на подкуп солдат с целью захвата власти. Однако борьба за власть шла не только в Риме, но и в других государствах, в том числе и зависимых от Рима, и для этих целей тоже нужны были деньги. И местные властители тщательно следили за тем, чтобы никто не обзавёлся слишком уж крупными суммами денег, что позволяло подкупить войска или дать взятку императорским вельможам, чтобы те посоветовали императору сменить местного правителя.

В конце I в. до н. э. скрытая, но отчаянная борьба за власть развернулась в подвластной Риму Иудее. Иудеей правил тогда царь Ирод. Царём он стал при помощи Марка Антония и всячески старался быть у него в фаворе, но когда Марк Антоний потерпел поражение в гражданской войне, Ирод сумел вовремя переметнуться на сторону победившего Октавиана, который оставил его царём. Умелый и изворотливый политик, Ирод угождал императору Октавиану Августу, угождал его соправителю Марку Випсанию Агриппе, угождал жене Октавиана Августа, тратил огромные деньги, чтобы быть в хороших отношениях с их приближёнными и наместниками, и сумел значительно укрепить страну и расширить её границы, за что соотечественники стали величать его Иродом «Великим». Сделать это было трудно, но главные трудности доставляли царю Ироду не римляне, с которыми он весьма неплохо сумел поладить, и не иные внешние враги, а свои же родственники, мечтавшие о царской власти. Именно они постоянно посягали на власть Ирода. Особенно ожесточилась борьба за власть в Иудее, когда Ирод состарился и актуальным стал вопрос о его преемнике.

Один из сыновей Ирода, Антипатр, сумел убедить отца, что два других его сына, рассматривавшиеся ранее как наследники — Александр и Аристо-вул — затевают измену. Под пытками несколько человек дали против них показания. Трудно сказать, насколько правдивы были показания подвергнутых пытке людей, однако царь устроил суд над своими сыновьями и, признав их виновными, заключил поначалу в крепость. Но затем, как пишет поведавший об этом историк Иосиф Флавий, к царю пришёл брадобрей, утверждая, что доверенные лица Александра побуждали его зарезать Ирода, и «если Ирод раньше хоть несколько задумывался и в тайниках души своей стыдился казнить сыновей своих, то теперь он устранил всё, что могло подвигнуть его на более гуманное решение» [Ios. Flav. «Iudaea», XVI, 7]. Тех, кто якобы подстрекал брадобрея к убийству, и с ними ещё 300 обвинённых в причастности к заговору начальников царь приказал закидать камнями, а сыновья царя, Александр и Аристовул, были казнены через повешение.

Антипатр был объявлен наследником царя и соправителем, однако народ считал его виновником гибели братьев и ненавидел. «Ещё больше огорчало его нерасположение к нему войска; а между тем на войске всегда зиждилось внутреннее благополучие, если чернь проявляла склонность к мятежам» [Ios. Flav. «Iudaea», XVII, 1, 1]. Положение усложнялось тем, что у Ирода «Великого» тогда было девять жён и ещё несколько сыновей, и он мог, передумав, сделать наследником кого-то из них. Единственную возможность надёжно удержать власть Антипатр видел в устранении отца, но понимал, что открыто это сделать нельзя, так как в случае открытого конфликта и народ, и солдаты встанут на сторону Ирода. Можно было, конечно же, просто подождать, но ждать Антипатр не хотел — «он рассчитывал, что если Ирод умрёт, то он тем самым прочно утвердит за собой власть, если же дольше останется в живых, то это лишь усугубит его опасность, потому что раскрытие всех планов, которые он затеял по необходимости, заставит смотреть на него как на заклятого врага. Поэтому он не щадил средств, чтобы снискать себе расположение приближённых отца, стараясь крупными денежными подарками подавить ненависть многих к себе и особенно, добиваясь путём блестящих и щедрых даров, снискать благоволение друзей своих в Риме, на первом же плане — расположение сирийского наместника, Сатурнина. Щедростью даров он надеялся склонить на свою сторону также и брата Сатурнина, равно как и сестру царя, которая была замужем за одним из виднейших приближённых Ирода. В искусстве притворяться другом людей, с которыми он общался, он достиг величайших результатов и снискал доверие; вместе с тем он сумел отлично заглушить во многих ненависть к себе» [Ios. Flav. «Iudaea», XVII, 1, 1].

Для осуществления своего замысла Антипатр старался подружиться с родным братом Ирода, тетрархом Феророй, а также с женой, тёщей и свояченицей Фероры, у которых «Ферора находился в полном подчинении» [Ios. Flav. «Iudaea», XVII, 2, 4]. Дружба эта имела весьма прагматичную цель — дело в том, что, хотя тетрархия Фероры была меньше, чем царство Ирода, в союзе с Феророй Антипатру было бы гораздо легче свергнуть отца. Сдружиться с Феророй и его семейством Антипатру удалось, но такая дружба вызвала подозрения сестры царя Ирода, Саломеи: «видя, что солидарность всех их направлена во вред Ироду, она не задумалась сообщить последнему обо всём» [Ios. Flav. «Iudaea», XVII, 2, 4].

Царь поначалу не предпринял каких-либо решительных мер, всё ещё продолжая верить сыну, а Антипатр и Ферора призадумались и сменили тактику действия: «понимая, что их дружба неприятна царю, они решили с виду более не сходиться друг с другом, но выказывать взаимную ненависть и хулить друг друга, особенно в присутствии самого Ирода или кого-либо из лиц, могущих донести ему об этом, втайне же ещё теснее сплотиться между собой» [Ios. Flav. «Iudaea», XVII, 2, 4]. Возможно, им и удалось бы усыпить бдительность Ирода, но развеять подозрения Саломеи они не смогли: «от Саломеи не остались скрытыми с самого начала ни их солидарность, ни значение их дальнейшего поведения. Она не дала ввести себя в заблуждение, но выведывала всё и сообщала об этом с крупными преувеличениями брату, рассказывая ему об их тайных собраниях и пиршествах, а также об их сокровенных планах. Если бы последние не преследовали гибели царя, то ничто, по её мнению, не препятствовало бы действовать им открыто. Теперь же они, будучи на глазах у всех, враждуют между собой и всячески стараются якобы повредить друг другу, когда же они вдали от народа, они, как лучшие друзья, стараются во всём быть солидарными между собой и соглашаются относительно борьбы с теми, от которых столь старательно скрывают свою дружбу. Всё это она разузнавала и при случае в точности доносила брату, который и сам уже понимал положение, но не решался принять крутые меры на основании почти голословных обвинений сестры» [Ios. Flav. «Iudaea», XVII, 2, 4].

Новые сообщения становились всё тревожнее, и Ирод начал действовать. Сначала он казнил нескольких видных представителей секты фарисеев, сторонников семейства Фероры, а затем собрал синедрион и обрушился с обвинениями на жену Фероры, предложив Фероре развестись с нею. Когда же Ферора отказался от развода с любимой женой, Ирод запретил Анти-патру и его матери встречаться с Феророй. «Те обещали это, но при случае Ферора и Антипатр продолжали видеться и даже пировать вместе» [Ios. Flav. «Iudaea», XVII, 3, 1]. Положение Антипатра, хотя и пошатнулось, всё ещё оставалось достаточно прочным, иначе он вряд ли бы мог себе позволить так нагло нарушать запрет отца.

Антипатр уже видел себя царём. Но пока решение Ирода о назначении наследника не было утверждено императором, Ирод вполне мог и передумать. Поэтому, побаиваясь отца «и опасаясь, как бы далее не навлечь на себя ещё больше неудовольствия с его стороны, Антипатр написал своим римским друзьям, чтобы они посоветовали Ироду отправить его как можно скорее к императору. На основании этого Ирод послал Антипатра (в Рим — В. Д.), дав ему с собой ценнейшие подарки и завещание, в котором назначал после своей смерти Антипатра своим преемником…» [Ios. Flav. «Iudaea», XVII, 3, 2].

Казалось бы, вот-вот мечта Антипатра осуществится. Но, возможно, уже тогда царь Ирод начал подумывать о том, чтобы сменить преемника: в завещании царя было написано, что он назначает своим преемником Антипатра, но на всякий случай было также указано, что если Антипатр умрёт раньше царя Ирода, то преемником станет Ирод Антиппа, сын царя Ирода от дочери первосвященника.

Прибыв в Рим, Антипатр сумел добиться благоволения императора — Октавиан Август утвердил завещание Ирода. Однако Антипатр попытался добиться большего — оклеветать сестру царя Ирода «Великого», Саломею, и устранить её, ведь Саломея, как никто другой, препятствовала его планам. Для устранения Саломеи был разработан весьма хитроумный план. Антипатру удалось договориться с некоей Акмеей, придворной дамой жены Октавиана Августа, и Акмея отправила царю Ироду письмо, где сообщала о якобы отправленном тайном письме от Саломеи к жене Октавиана Августа, в котором Саломея настраивала императрицу против царя Ирода. К своему посланию Акмея приложила копию этого якобы отправленного Саломеей письма. Как пишет Иосиф Флавий, «Акмея была еврейка, находившаяся в услужении у императрицы Юлии[178]. Всё это она сделала в угоду Антипатру, потому что была подкуплена им ценой крупной суммы денег для того, чтобы способствовать ему в его начинаниях, направленных против отца и тётки» [Ios. Flav. «Iudaea», XVII, 5, 7].

Насколько крупной была сумма, которую заплатил Антипатр за написание этого ложного письма, неизвестно, но со слов Иосифа Флавия мы знаем, что, отправляя Антипатра в Рим, Ирод выделил ему 300 талантов, а по возвращению в Иудею у Антипатра осталось лишь 100 талантов. Талант был в то время мерой веса, составлявшей 26,196 кг. В талантах золота или серебра измерялись и крупные денежные суммы. Обычно счёт шёл не на золотые, а на серебряные таланты, но и это было весьма немало. Для того чтобы добиться положительного решения всех вопросов, связанных с утверждением завещания царя Ирода, Антипатр потратил в Риме 200 талантов — более 5 тонн серебра. Конечно, значительную часть этих денег составили подарки императору и императрице — эти расходы были вполне официальными. Однако немало денег ушло и на подарки различным придворным — и это была, так сказать, неофициальная часть «айсберга». Причём трудно сказать, какая из этих частей была большей. В открытую чиновники получали лишь те подарки, которые соответствовали их рангу и были допустимы, согласно придворному этикету, но очень часто решение императора зависело от советов ближайшего окружения, и все, кто искал благосклонности императора, добивались этого не только напрямую, но и ублажая всех его приближённых. Обычные подарки вручались на торжественных церемониях открыто, но главными были порою те подарки, которые вручались потом, тайно, в обмен на содействие, которое могло быть направлено и не на пользу Риму.

Естественно, что взятка Акмее вручалась тайно — она действовала без ведома императора и императрицы. При этом царь Ирод никак не смог бы уличить сына в интриге, ведь даже если бы кто-нибудь из свиты Антипатра донёс царю о встрече Антипатра с Акмеей и о вручении денег Акмее, Анти-патр мог легко оправдаться тем, что делал это для того, чтобы та оказала ему содействие в его вполне официальной миссии.

Тщательно задуманная афера сорвалась по чистой случайности. В то время как Антипатр был в Риме, в Иудее был задержан посланник, доставивший туда яд, которым в дальнейшем планировалось отравить Ирода. Ирод принял меры к тому, чтобы о задержании гонца никто не узнал, а сам вызвал успешно закончившего дела в Риме и ничего не подозревавшего Антипатра к себе. Когда Антипатр прибыл в Иерусалим, Ирод обвинил его в подготовке отцеубийства. Поскольку Антипатр был официально утверждённым в Риме наследником престола, для разбирательства дела пригласили и римского наместника в Сирии. Им стал к тому времени родственник императора, Публий Квинтилий Вар[179], сменивший прежнего наместника Сатурнина. Антипатр упорно отрицал свою вину, и несмотря на то, что сам Ирод был убеждён в его виновности, казнить сына он не мог. С разрешения Публия Квинтилия Вара он лишь заключил Антипатра в темницу, послав в Рим соответствующее донесение.

Здоровье царя Ирода «Великого» было плачевным, и у Антипатра были шансы отсидеться в тюрьме до его смерти, а затем выйти на свободу и, возможно, даже стать царём. Однако в это время Ироду удалось перехватить гонца, везшего Антипатру два письма. Одно письмо он вёз открыто от одного из друзей Антипатра, другое же письмо — тайно, но в первом письме говорилось, что гонец везёт ещё и тайное послание. Раб-гонец упорно отрицал наличие второго письма. Но «тогда кто-то из приближённых Ирода увидал сшитую на хитоне раба складку (на нём было два платья) и подумал, не спрятано ли письмо внутри этой складки. Так оно и оказалось» [Ios. Flav. «Iudaea», XVII, 5, 7]. В складках хитона нашли письмо Антипатру от Акмеи с копиями подложных писем. Теперь Ирод получил неопровержимые доказательства вины сына. Эти письма были тут же посланы в Рим с новыми послами.

Очень скоро был получен и ответ. Разобравшись в деле, Октавиан Август приказал казнить Акмею за участие в подготовке преступления, а Антипатра отдал в распоряжение отца, разрешив тому наказать его по своему усмотрению. Получив такое разрешение, Ирод тут же казнил Антипатра и приказал похоронить его без почестей. Сам Ирод умер всего через пять дней после казни сына.

Эта история показывает не только то, к чему даже в древние времена приводило пренебрежение мерами обеспечения секретности тайной переписки, но говорит и о том, какие заговоры удавалось раскрывать в древности благодаря перехваченным письмам, а также о том, какие способы тайнописи и тайной доставки писем и донесений были в то время известны (об этом подробнее рассказано в других главах этой книги). Прежде всего, эта история показывает, что за крупные взятки некоторые римские чиновники (а Акмея, как придворная дама, была чиновником отнюдь не мелким) готовы были идти даже на те преступления, которые грозили им смертной казнью.

Благодаря книгам «Иудейская война» и «Иудейские древности» Иосифа Флавия политическая история подвластной Риму Иудеи вплоть до конца I в. н. э. известна нам гораздо лучше, чем история большинства других подвластных Риму государств, где не было своего Иосифа Флавия. Но взятками и ублажением римских чиновников решались вопросы престолонаследия, да и многие другие вопросы, не только в Иудее. Точно так же приезжали в Рим искать благосклонности императора и его придворных цари Фракии и Мавретании, Каппадокии и Каммагены, Понтийского царства и многих других зависимых от Рима земель. Одни цари просили утвердить наследника, другие просили пересмотреть границы с соседями, третьи — разрешения начать поход… Рим поддерживал одних царей и вождей и низвергал других. Все цари и ходатаи старались задобрить не только императора, но и его вельмож, все везли с собою деньги и подарки. Когда не удавалось подкупить чиновника деньгами, его пытались подкупить, подарив великолепные статуи или картины, изысканные ювелирные украшения, прекрасную мебель или невиданные диковинки. Подарками могли быть рабы и рабыни. Подарками могли быть земельные угодья. Подарки чиновникам сыпались не только от иноземных царей и вождей, но и от римлян, добивавшихся выгодных назначений, а также от тех римлян, которые уже получили выгодные должности и хотели оставаться на этих должностях как можно дольше.

Было бы совершенно неверно считать, что в Риме всё можно было купить за деньги. Нет! Надо было не только иметь достаточно денег, но и знать, к кому обратиться, как и что следует вручить, что следует говорить. Подарки влиятельным людям срабатывали лишь тогда, когда их вручали умело и красиво. Но как бы там ни было, к рукам некоторых римских чиновников прилипали громадные деньги, вполне сравнимые с доходами многих царей. Бороться с этим явлением пытались многие императоры, и некоторым удавалось значительно унять аппетиты своих придворных, но полностью побороть это явление не удавалось никому — слишком уж сладок был этот запретный плод.

3. Как при помощи взяток покупались судебные решения в период Империи. Двойные стандарты римского правосудия

Римская богиня Справедливости и Правосудия — Юстиция (Justitia), как и аналогичная греческая богиня Фемида, изображалась в образе прекрасной женщины с завязанными глазами, держащей в руке весы, на которых беспристрастно взвешивала и оценивала дела и поступки людей, воздавая каждому по заслугам. И надо признать, что по сравнению с соседними государствами в Риме всегда поддерживался более высокий уровень порядка, который ослаблялся лишь в периоды гражданских войн и междоусобиц. Однако несмотря на то, что образ греко-римской богини Правосудия и по сей день служит для большинства народов Европы, да и всего мира, символом неподкупности и справедливости, а статуи Юстиции (Фемиды) украшают залы суда многих стран на всех континентах, отношение к выявленным преступникам, что бы они ни совершили, в Риме всегда зависело от их положения в обществе и от того, имеют или не имеют они достаточно влиятельных покровителей.

Обычных преступников римское правосудие карало беспощадно, особенно в тех случаях, когда те не были римскими гражданами. Но проступки людей, близких к власти, завязанные глаза Юстиции замечали отнюдь не всегда, а если и замечали, то на своих весах богиня Правосудия отмеряла им не столь суровые наказания, как простолюдинам. Причём различие в наказаниях, предусмотренных за одни и те же преступления, для знати (лиц из всаднического и особенно из сенаторского сословия) и для простолюдинов существовало и во времена Римской республики, и во времена Римской империи.

В зависимости от тяжести преступления воры, грабители, убийцы из числа простолюдинов продавались в рабство, ссылались гребцами на галеры, отправлялись на рудники. Частыми были и смертные приговоры — преступников могли казнить «по древнему обычаю», т. е. раздев донага, запороть до полусмерти, а затем отрубить голову; могли казнить путём обычного отсечения головы или разбив голову дубиной, могли сбросить со скалы, могли удавить удавкой или распять на кресте. Но самым изощрённым пыткам подвергались те, кого обрекали на развлечение толпы во время гладиаторских представлений. Помимо обычных выступлений гладиаторов, на аренах Рима нередко проводили травлю осуждённых дикими зверями, а порою показывали и более изощрённые виды казней, где осуждённые были вынуждены подобно артистам играть роли в тщательно отрежиссированных кровавых спектаклях. В этих спектаклях были прекрасные костюмы и декорации, но в отличие от обычных артистов, участники таких спектаклей подвергались настоящим мучениям и увечьям и, как правило, гибли в ходе спектакля. Вот, например, как описывает один из таких спектаклей римский поэт Марциал:

Можно себе представить, какими мучениями грозило «актёру» невыполнение роли, если он сумел, пересилив боль, без криков вытерпеть, как обугливалась на жаровне его рука, подобно руке древнего героя Муция Сцеволы, устрашившего своим мужеством и заставившего отойти от стен Рима этрусского царя Порсенну. Человеку, сыгравшему на римской арене роль Муция Сцеволы, была дарована жизнь, и он покинул амфитеатр, отделавшись всего лишь потерей правой руки. Но чаще «актёров», вернее их останки, после спектакля волокли с арены служители при помощи крючьев. Так, судьба другого «актёра», некоего Лавреола, тоже описанная в одном из стихов «Книги зрелищ» Марциала, была более печальна:

Как видно из вышесказанного, простолюдин должен был десять раз подумать, прежде чем совершить преступление, если хоть сколько-нибудь дорожил своей жизнью.

Но это касалось лишь простолюдинов. Что же касается преступлений римской знати, то тут применялись совсем иные стандарты. К ним, если дело не касалось заговоров против императора, власти были куда снисходительнее. Вот как рассказывает в письме своему другу Арриану о суде над бывшим наместником провинции Старая Африка, Марием Приске, Плиний Младший, который вместе с Корнелием Тацитом[180] представлял на этом, состоявшемся в конце I в. н. э. в римском сенате суде интересы жителей провинции:

«Мария Ириска, своего проконсула, обвиняли африканцы. Он отказался от защиты и «попросил судей»[181]. Я и Корнелий Тацит, которым была поручена защита провинциалов, сочли своим долгом уведомить сенат, что преступления Ириска таковы по своему бесчеловечию и жестокости, что и речи не может быть о «назначении судей»; за взятки он осуждал и даже посылал на казнь невинных людей» [lini. Junior. «Epist.», II, 11, 2]. Несмотря на то, что сам факт виновности ни у кого не вызывал ни малейших сомнений, у Мария Приска нашлось немало защитников, просивших о снисхождении. Спорили сенаторы долго. «Наконец, выбранный в консулы Юлий Ферокс, человек прямой и чистый, решил, что Марию можно пока «дать судей», но надо вызвать тех, с кем, говорят, он сторговался насчёт гибели невинных людей. Решение не только возобладало, но оказалось единственным, которое, после стольких разногласий, было принято большинством» [Plini Junior «Epist.», II, 11, 5].

Подробности последующего утомительного разбирательства Плиний Младший опускает, сообщая лишь, что «прибыли те, кому было приказано явиться: Вителлий Гонорат и Флавий Марциан. Гонората уличили в том, что он за триста тысяч купил ссылку римского всадника и смертный приговор семи его друзьям; Марциан дал семьсот тысяч, чтобы умучили какого-то римского всадника: его били палками, приговорили к работе на рудниках и удушили в тюрьме» [Plini Junior «Epist.», II, 11, 8].

Судебное разбирательство, как видно из слов Плиния Младшего, выявило ужасные преступления. Председательствовал на суде сам император Траян. И что же решил суд? Подвергнуть виновных мучительной казни?

Отнюдь нет!

Вителлия Гонората избавила от дальнейшего расследования смерть. Что же касается остальных обвиняемых, то за все их злодеяния «Корнут Тертулл, консул, человек прекрасный и стойкий защитник истины, предложил семьсот тысяч, полученных Марием, внести в казну, Марию запретить въезд в Рим и в Италию, а Марциану ещё и в Африку» [Plini Junior «Epist.», II, 11, 19].

Читатель сам может оценить, достойное ли это было наказание для тех, кто погубил ради наживы восемь человек, и подходят ли эпитеты «человек прямой и чистый», а тем более «человек прекрасный и стойкий защитник истины» для судей, которые посчитали достаточным приговорить заказчиков восьми убийств и злодея, казнившего восемь невиновных граждан, всего лишь к штрафу и ссылке.

Как видно из вышесказанного, счёты в Римском государстве можно было сводить не только при помощи яда или кинжала. Гораздо проще и безопаснее было расправиться с человеком, дав взятку высокопоставленному чиновнику. За разных людей приходилось платить разные суммы: за осуждение одного римского всадника и семи его друзей достаточно оказалось дать 300 тысяч сестерциев, за пытки и убийство другого пришлось заплатить целых 700 тысяч. Но в итоге наместник провинции успешно выполнил то, что, возможно, не сумел бы сделать обычный наёмный убийца — ведь если от убийцы жертва могла защититься, то защититься от государственной машины было невозможно. При этом обычный убийца, будучи пойман, отправился бы на растерзание зверям в амфитеатре, а уличённого наместника провинции даже «прекрасный и стойкий защитник истины» за такое же самое преступление предлагал всего лишь лишить полученных взяток и отправить вместе с сообщниками в пожизненное изгнание. А были и более мягкие предложения. Один из сенаторов, бывший консул, предлагал ограничиться в отношении Мария Приска штрафом, а для Марциана избрать наказанием не пожизненное изгнание, а всего лишь изгнание из Италии сроком на пять лет.

В ходе разбирательства суд выявил и злоупотребления Гостилия Фир-мина, легата Мария Приска. «Он запутан в деле, и улики против него тяжкие, — писал об этом человеке Плиний Младший. — По счетам Мациана и по речи, которую он держал в городском совете лептитанцев[182], видно, что он приспособился служить Приску в делах гнуснейших; выговорил себе у Марциана пятьдесят тысяч денариев и, кроме того, взял десять тысяч сестерциев с позорнейшей припиской — «на благовония»» [Plini Junior «Epist.», II, 11, 23].

Для Гостилия Фирмина участие в «гнуснейших» делах имело ещё менее суровые последствия — «Фирмин явился в сенат и стал оправдываться в преступлении уже известном. Мнения консулов были различны: Корнут Тер-тулл предлагал исключить его из сената; Акутий Нерва — отставить при жеребьёвке провинций[183]. Это предложение, как будто более мягкое, и было принято…» [Plini Junior «Epist.», II, 12, 2].

Как и во времена Республики, в случае с наместником Сицилии Гаем Берресом, которого уличили во множестве преступлений, в том числе и в заказных казнях, но приговорили всего лишь к штрафу и ссылке, мягкость сената по отношению к уличённому чуть не во всех смертных грехах Марию Приску и его легату Гостилию Фирмину объяснялась тем, что каждый из сенаторов, став наместником провинции, в той или иной мере улучшал своё материальное положение за счёт её жителей. Далеко не все наместники готовы были осуждать за мзду невиновных, но брать деньги за решение различных вопросов было делом обыденным, а потому никто из сенаторов не был заинтересован в суровых мерах против лиц своего сословия, понимая, что и сам в дальнейшем может оказаться одним из обвиняемых. Даже за осуждение заведомо невиновных уличённые в этом наместники и легаты отделывались в худшем случае всего лишь ссылкой (более суровые наказания были крайне редки), обычное же вымогательство ими взяток вообще чаще всего не встречало даже морального осуждения со стороны большинства членов сената. Более того, некоторых из таких привлечённых к суду рвачей римские сенаторы готовы были рассматривать чуть ли не как жертв, пострадавших от обнаглевших жалобщиков-провинциалов. Так, тот же Плиний Младший, который с отвращением отзывался о поступках Мария Приска и Гостилия Фирмина, совершенно по-другому отзывается о Юлии Бассе, бывшем наместнике Вифинии, суд над которым состоялся вскоре после суда над Приском и Фирмином. На этом суде Плиний Младший выступал уже не обвинителем, а защитником, и сообщал в письме своему другу Корнелию Урсу, что Юлий Басс страдает практически безвинно: «угнетало его обвинение в том, что он, человек простодушный и неосторожный, принимал кое-что от провинциалов как их друг: он был раньше в этой провинции квестором. Обвинители говорили о воровстве и хищениях, он — о подарках.

Закон, однако, запрещает принимать подарки. Что мне тут делать, по какой дороге повести защиту?» [Plini Junior «Epist.», IV, 9, 6–7].

Поразмыслить Плинию Младшему, взявшемуся защищать Юлия Басса, было над чем: посол жителей провинции, Феофан, «действуя, как и в остальном с полным бесстыдством» [Plini Junior «Epist.», IV, 9, 14], сумел привести настолько убедительные доказательства мздоимства и вымогательства бывшего наместника, что Плиний Младший решил отрицать вину обвиняемого лишь частично. Тем не менее защита прошла вполне успешно. Хотя избранный в консулы сенатор Бебий Макр и предложил считать Юлия Басса виновным в вымогательстве, возобладало мнение другого сенатора, Цепиона Гиспона, предложившего оставить Бассу звание сенатора и «дать ему судей», ограничив наказание внесением штрафа. Самое же интересное было в том, что «было и третье предложение: Валерий Павлин присоединился к Цепиону, но с добавлением: когда Феофан покончит с обязанностями посла, его надо привлечь к суду. Он доказывал, что при обвинении Феофан неоднократно нарушал тот самый закон, по которому обвинял Басса. Этому предложению, хотя было оно принято большинством сенаторов с восторгом, консулы не дали хода. Павлин приобрёл славу человека справедливого и твёрдого. Сенат был распущен, и Басса встретила ликующая, приветствующая его криками толпа» [Plini Junior «Epist.», IV, 9, 6–7]. Таковы были у римской знати понятия о справедливости.

Коррупция разъедала Рим изнутри. Некоторым императорам, в частности тому же Траяну — деятельному администратору и умелому полководцу, удавалось держать её в определённых рамках, но полностью справиться с ней не удавалось никому. Любой император, даже умный, властный и имеющий поддержку в войсках, мог железной рукой навести порядок внизу, но вынужден был делать послабления своим вельможам.