Развод по-французски

27

Как ни странно, я снова столкнулась с мужем petite amie Шарля-Анри, на этот раз у Рандольфов. Странная, отвратительная встреча.

Я помогала Пег разносить выпивку и закуску и сразу его узнала. Он не был пьян и не шумел, напротив. На нем был стильный деловой костюм, и выглядел он как юрист-международник. Все остальные гости тоже были американцами, и от всех одинаково несло кремом после бритья. Сначала он не узнал меня, но потом подошел.

— Ну конечно же, младшая сестренка! Я кое-что о тебе слышал, надеюсь, это верно. — Он оглядел меня с ног до головы и добавил, понизив голос: — Давай-ка в кухню на секундочку. Есть разговор.

Я, конечно, пошла, думая, что он просветит меня насчет Шарля-Анри.

— Чем бы подсластить эту бурду, не знаешь? — спросил он, подавая свой бокал.

— В шкафу над холодильником.

— Ты симпатичная девица. Скромная хорошенькая американочка могла бы неплохо подчистить наше заведение. Мы хотим развернуться по полной программе, улавливаешь? Чтобы у нас проводили собрания немцы и вообще деловой народ. Хотим расширить круг наших услуг. Может, как-нибудь заглянешь к нам вечером?

Зациклившись на слове «подчистить», я подумала, что пала достаточно низко, если выгуливаю собак, но становиться еще и горничной не входило в мои планы.

— Мы ожидаем прибытия нескольких немецких и датских бизнесменов. Хотят посмотреть Париж, хорошо поесть. И чтобы кто-нибудь показал им город. Желательно, чтобы это была молоденькая американка — на таких большой спрос.

— Не думаю…

— Им нужна просто приятная компания, готовы очень хорошо заплатить. Плюс хорошие обеды, театр, развлечения. Одним словом, сплошное удовольствие. А от тебя требуется одно — хорошо выглядеть и быть общительной. И ничего больше.

— Я буду занята, — сказала я, шокированная предложением — если правильно его поняла.

— Вот моя визитка. На фирму не смотри. Я не предлагаю работу в «Евро-Диснее». У нас частное предприятие. Подумай, лады?

Частные предприятия существуют не только в Париже. Без нашего ведома в порядке подготовки Уокеров к поездке в Калифорнии тоже закрутились колеса. Из материалов международной секции библиотеки «Барни, Гигена, Брайера и Уокера» Роджер извлек семь способов решения проблемы с картиной. Самый обещающий из них — подать иск в американский суд, а затем и французский на предмет определения ее владельца, приводя в качестве доказательства тот факт, что «Святая Урсула» никогда не была частью dot или biens[114] Роксаны де Персан. Мадам де Персан просто-напросто взяла картину с собой во Францию, как берут пару туфель или чемодан, и никогда не собиралась ни отдавать ее, ни дарить кому бы то ни было. Письменной дарственной не существует в природе. Картина — наследственная ценность и потому не является совместной собственностью супругов, во всяком случае, по калифорнийским законам.

Во французском суде Роджер рассчитывал добиться запрета на продажу и для этой цели связался с отделением американской фирмы «Дункан, Крибб и Кратчер» в Париже, которая представляла интересы ряда нефтяных компаний, «Евро-Диснея», киностудии «Уорнер бразерс», агентства по недвижимости «21-й век» и многих других американских предприятий. В штате у Дункана со товарищи числилось несколько адвокатов-французов. Роджер уже провел серию телефонных консультаций с экспертом Рене Морган, француженкой, получившей образование (и мужа) в Америке, и намерен продолжить их по приезде в Париж. Кроме того, он добился постановления Федерального суда Соединенных Штатов в Четвертом округе о запрете продажи картины на аукционе «Друо» до установления истинного ее владельца.

Примерно в это же время Джулия Манчеверинг пригласила в свой кабинет коллег по музею Гетти, опустила экран, погасила свет и показала им слайд «Святой Урсулы», присланный ей Марджив несколько месяцев назад.

— Эта работа скоро будет выставлена на продажу в аукционе «Друо», — сказала она. — В связи с делом о разводе. Думаю, нам есть смысл посмотреть ее.

— Лоррен, около 1620 года, — заявил специалист по семнадцатому веку Рэнд Кэррузер.

— Но почему же не Латур? — отозвался другой.

— Почему? Вполне допустимо, что это написано до 1641 года.

— Надо посмотреть холст.

— А как его атрибутировали в «Друо»? И какая стартовая цена?

— Там решили, что это школа Латура. Стартовую цену еще не назначили. Картина попала к ним совсем недавно. Стюарт Барби смотрел ее на предмет страховки. Он оценил в сорок тысяч. По-моему, цена занижена, но в любом случае посмотреть не повредит.

— А с разрешением на вывоз проблем не будет?

— В Лувре сказали, что картина их не интересует и они не будут возражать против вывоза за границу.

Взгляды присутствующих встретились. Из того, что картина не заинтересовала Лувр, можно сделать два полностью противоположных вывода: либо картина действительно не представляет никакой ценности, либо Лувр, заявляя, что картина не представляет ценности, намерен приобрести ее подешевле — для себя или для какого-нибудь другого музея.

Итак, в среду прибудут не только родители и Роджер с женой, но и представитель музея Гетти. Для Честера и Марджив мы зарезервировали номер в «Двух континентах», а Роджер пожелал остановиться у «Георга V». Я была полна нехороших предчувствий, зато внимание Рокси полностью переключилось на то, что происходит внутри ее. Она была рада приезду родителей. Она думала о ребенке, который скоро, при маме, появится на свет, прислушивалась, как он ворочается и не начались ли у нее схватки.

Из-за ожидания день в среду тянулся нескончаемо. Под вечер раздался телефонный звонок. В аэропорту Шарля де Голля забастовка, поэтому самолет приземлился в Лилле, сообщали наши. В Париж их привезут автобусами «Эр Франс». Если будет поздно, нам лучше не ждать. Они сами как-нибудь доберутся до гостиницы и постараются за ночь прийти в себя после перелета, а утром позвонят.

Мы получили отсрочку.

Утром в четверг я отправилась к Эймсу Эверетту пораньше, чтобы вывести Скэмпа. С Рокси мы договорились встретиться в десять. Обычно Эймс не тратил время на разговоры со мной, но на этот раз заинтересовался приездом родителей и самочувствием Рокси. Самочувствие Рокси вообще стало излюбленной темой в американской общине. Чем меньше времени оставалось до родов, тем двусмысленнее становилось ее положение брошенной жены, тем больше говорили о Рокси и о том, как рискованно американцам связываться с французами.

— Наверное, Роксана побаивается аукциона? — спросил Эймс, и я в который раз подумала, что он почему-то заинтересован в продаже картины. — И как она, рада повидать родителей?

— Она их еще не повидала. Они у нас потерялись где-то между Лиллем и отелем «Два континента». А насчет аукциона — да, побаивается. По ее мнению, родители считают, что ей надо немедленно ехать домой, просто взять и смотаться отсюда.

— Вот как, — протянул он. — Но она ведь не сделает этого, правда?

— Но что-то сделать ей все равно придется. Шарль-Анри, видите ли, влюбился. Хочет даже вторично жениться.

— Что за глупая мода — жениться? Грязное дело, да и бесполезное. А уж вторично — полный идиотизм.

Странное совпадение: в четверг, в тот самый день, когда приехали наши родители и который отложился в памяти как начало конца, я вдруг начала понимать, что говорят люди в метро. Это произошло как в сказке, когда герой находит чудо-колечко или выпивает волшебный напиток. Он начинает понимать, о чем поют птицы. Я начала понимать, что говорят французы.

— Интересно, Жерар купит теперь «сааб»?

— Вряд ли, он всегда покупает «пежо».

Волшебство продолжалось целый день. Я забежала в «Надежду» выпить чашечку кофе. За соседним столиком болтали две женщины под пятьдесят, и каждое их слово долетало до меня так отчетливо, словно они говорили по-английски.

— Ни за что не узнаешь, какую штуку выкинет Мишель. И тут уж ничего не поделаешь. А тебе приходится выбирать, на чью сторону встать. Трудно это.

— Не то слово.

— Конечно, можно сказать: с меня достаточно. Но все равно, что делать — не понятно.

— Ее мать… и т. д. Это правда?

— Я им все сказала.

Позже, когда я имела возможность подумать, у меня мелькнула мысль: а стоило ли понимать по-французски? Может быть, лучше было оставаться в звуконепроницаемом одиночестве? Я с разочарованием открыла, что слова, которые выражены такими энергичными, непонятными, непроизносимыми звуками, складываются в пустые банальности, которые можно услышать в автобусе в Санта-Барбаре (если, конечно, дождешься автобуса). И все равно меня охватила радость оттого, что я отныне посвящена в тайны французского. С этого времени я стала подслушивать на улицах, как шпион.

Рокси сходила посмотреть на «Святую Урсулу». В «Друо» ее провели в торговый зал, обитый выцветшим бархатом, и оставили одну перед картиной — символом ее жизни в Париже, символом счастья и неповторимой, никому не ведомой любви. Воображаю, как разрывалось ее сердце от сознания, что все это прошло и не вернешь.

Ее буквально сразило известие, что картина может быть выставлена на продажу через несколько дней, hors catalogue[115], как новое поступление к давно запланированному аукциону. Аукцион должен состояться на следующей неделе, в пятницу. Нет, она не пойдет — что, если там будет Шарль-Анри? Пусть пойдет кто хочет — родители, Роджер, ее знакомый Эймс Эверетт. Эймс сказал, что будет на распродаже непременно: надо проследить, чтобы все прошло как положено. Нет, она не пойдет, но я знала, что мысленно она будет там.

Внешне Рокси сохраняла ту коровью безмятежность, какая бывает у женщин на последнем месяце, но вместе с тем зорко следила за скоплением неприятельских и наших сил. Последние дни, приходя домой, она тащилась вверх по лестнице, сама отпирала дверь — точно так, как она делала это в тот вечер, когда ушел Шарль-Анри, — и отдыхала согласно инструкциям sage-femme[116]: усаживалась в кресло и закрывала глаза. На рекламных страницах «Геральд трибюн» в рубрике «Требуется» она вычитала следующее:

«Священное сердце Иисуса Христа Господа нашего возлюбим, восславим и сохраним здесь и повсюду, ныне и присно и во веки веков. Иисус Христос, молись за нас. Святой апостол чудотворец Иуда, молись за нас. Святой апостол Иуда, помогающий беспомощным и страждущим, молись за нас.

Молитву сию твори по девять раз в день девять дней подряд, да будет она услышана.

Публикация обещана».

Рокси закрывала глаза и начинала читать, вернее — твердить мысленно эту молитву раз за разом. Дойдя до конца, она так и не понимала, чего она просит, и довольствовалась туманной надеждой, что все образуется. Она не хотела искушать судьбу, святого Иуду и вообще кого бы то ни было и не требовала слишком многого, скажем того, чтобы силы небесные просветили неразумного Шарля-Анри. Она, новообращенная католичка, имела слабое представление, кто такой святой Иуда, а фраза «Публикация обещана» и вовсе поставила ее в тупик.

Но все равно, повторить одно и то же девять раз — это успокаивает.

Марджив и Честер, доставленные автобусом из Лилля, проснулись среди ночи в «Двух континентах», тараща глаза из-за смены времени, а потом снова в половине одиннадцатого, перепуганные тем, что заспались, и измучившиеся на неудобной кровати.

— Мы должны найти другую гостиницу. Для этой мы слишком стары, — сказала Марджив.

— Это значит, что я должен найти другую гостиницу, — пробурчал Честер.

Марджив вечно меняла комнаты и столы, но чтобы менять гостиницу — это было первый раз. Тем не менее ему пришлось согласиться: номер тесный, душный, в радиаторах всю ночь что-то фыркало и посвистывало, повсюду запах бензойного ароматизатора.

— Ты поспал? — спросила Марджив.

— Проснулся в четыре. Принял успокоительное.

— Надо было разбудить меня. У меня есть «восстановитель ритмов».

— Пора звонить Рокси, она, наверное, волнуется.

— У меня у самой рука тянется к телефону, но страшновато. Один Бог ведает, какая каша тут заварилась.

— Не каша, а суровая реальность, — засмеялся Честер. — Рокси, не умеющая вести домашнее хозяйство. Изабелла со своей настырностью и самосовершенствованием. Строгости на французской таможне. Ты никогда не любила реальности.

— А что она для меня сделала, твоя реальность? А впрочем… все, все сделала. Но вот для девочек…

— С девочками все в порядке. Ты это сама знаешь. Иначе они бы сообщили. Мы бы почувствовали, если что не так. Ты бы на первом же самолете улетела.

— Не терпится повидать Женни. Конечно, она нас не узнает, но все равно…

Минуло полгода с тех пор, как я видела родителей, и почему-то думала, что они изменились. В определенном смысле они действительно изменились, но в общем и целом остались решительно теми же самыми, только предстали теперь в новом, отраженном от собора Парижской Богоматери и волнующейся Сены, свете. Мачеха надела костюм нормального калифорнийского синего цвета, может быть, слегка отдающего в голубизну, а на отце был свободный темный пиджак, который он надевал, когда ездил читать лекции на Восточном побережье, и не носил в Санта-Барбаре. Дома он ходил то с бородой, то без бороды. Мы переставали замечать перемены, чем он бывал очень огорчен, когда появлялся вдруг утром, желая удивить нас, с бритым подбородком. Сегодня он был с бородкой и смотрелся иностранцем, причем восточноевропейского типа, потому что во Франции борода — явление редкое. Впрочем, их обоих никто не принял бы за французов — только за американцев. Едва они вышли из метро, мы с Рокси кинулись обнимать их.

— Вот и мы! — объявили они, сияя. Мы с Рокси тоже сияли.

— Рокс, ты как слониха! Не иначе как тройня, правда?

На Рокси была голубая блузка с длинными рукавами и гофрированными кружевными манжетами, прикрывающими запястья.

— Из, дорогуша, ты замечательно выглядишь. Настоящая француженка!

Я не стала спрашивать, что она хотела этим сказать.

Мы отправились к Рокси. Я недооценила Марджив. Она не пришла в ужас от облупленных стен на лестнице, напротив, начала восторгаться ее живописной стариной.

— Это salon, — сказала Рокси, когда мы вошли в квартиру. — Здесь стояло бюро, как сказали бы в Америке, то есть комод. Но сейчас его увезли на продажу.

— Мы и сами знаем, что в Америке называют бюро.

Голая стена над камином издавала, как мне казалось, душераздирающий крик, но Марджив и Честер словно бы и не заметили ее. Им нравилось решительно все, и особенно сама Рокси в роли этакой матроны, maîtresse de maison. Когда они были в Париже прошлый — и единственный — раз, Рокси и Шарль-Анри жили еще в студенческой квартире.

— А Женни где, в подготовительной школе? Надеюсь, ее отпустят на денек? Мы хотим свозить ее в «Диснейленд».

— Сколько тебе еще ходить? — озабоченно спросил Честер, глядя на располневшую Рокси. — Что говорят доктора?

— Мы переехали в гостиницу «Сен-Луи», это на острове Сен-Луи, знаете? Очень уютное местечко, — говорила Марджив. — Поэтому нас уже не было в «Двух континентах», когда вы звонили.

— Пойду сделаю кофе. — Было видно, что Рокси счастлива, чувствуя себя в роли хозяйки, счастлива, что встретила родителей и они видят дочь в ее собственной квартире, даже такой неприглядной.

— Ну а теперь рассказывайте с самого начала, — сказал Честер. — Какие новости на юридическом фронте? Роджер с Джейн приедут днем.

— При чем тут Роджер? — неожиданно взорвалась Рокси. — Роджер тут совсем не нужен. Перестаньте вмешиваться в эти дела, пожалуйста!

— Рокси! — воскликнула Марджив. — Ты забыла, что это не только твоя картина. Она принадлежит Честеру, Роджеру и Изабелле. Так что помолчала бы! Роджер сделает все, что сможет.

— Я не хочу, чтобы вы вмешивались! — кричала Рокси. — Не суйтесь не в свое дело!

Поднялся страшный шум. Всего через двадцать минут, как мы пришли сюда. Может быть, даже к лучшему, что гроза разразилась у Рокси и именно сейчас. Она, бедная, в конце концов расплакалась, но ничто не могло помешать приезду Роджера, консультациям с адвокатами, столкновению с Персанами и всем прочим несчастьям, о которых мы не подозревали. Перед нами разверзлась бездна, но кто-то из милосердия перебросил через нее мостик.

Родители, видимо, быстро пережили случившееся. Им было приятно побывать в Париже, они пришли в восторг от Женни, прелестного ребенка, такого прелестного, что никакая фотография не передаст. «Кстати, Рокси, у тебя есть карточка Женни»? Мы сели на 24-й автобус. «На обратном пути мы пройдем перед собором Парижской Богоматери», — говорила Рокси, радуясь роли гида по Парижу. Самообладание и спокойствие давно вернулись к ней.

В отличие от общего приподнятого настроения мне было почему-то не по себе. Я больше молчала или отделывалась малоприятными замечаниями вроде «Осторожнее, тут голубиный помет».

— Мне нравится Париж, — тараторила Рокси. — Такой цивилизованный город. И дети у меня — французы. Я останусь здесь, хотя иногда скучаю по Калифорнии. Но тогда я сажусь на автобус и еду посмотреть старинный дом, где жил д'Артаньян. Знаете, ведь д'Артаньян — историческое лицо, даже дом его сохранился! Это так волнующе, ни о чем не хочется думать. Я влюбилась в д'Артаньяна, когда мне было всего одиннадцать лет.

— Вы только посмотрите на эти смешные шапки, — сказала Марджив, показывая на солдат в круглых шляпах, стоявших на углу.

— Ну кого из наших можно сравнить с д'Артаньяном? Никого, — не унималась Рокси.

Когда родители пошли в свою гостиницу переодеться к ужину, Честер сказал Марджив:

— Знаешь, я вовсе не считаю картину моей. Тут ты дала маху. Мне безразлично, что с ней будет. Я бы даже не узнал ее, будь она неладна.

Мы составили для родителей такую насыщенную программу пребывания, что они взбунтовались, стали уверять, что у них есть все, что нужно туристам, что хотят походить по Парижу и вспомнить прошлое и мы им не очень-то нужны. Тем не менее в программе остались ужин у миссис Пейс, воскресный обед у Персанов, литературный вечер в «Городском глашатае» и концерт в Американской церкви. Сегодня мы ужинали с Роджером и Джейн у них в отеле.

На Роджере и его жене тоже лежал налет чего-то незнакомого, даже больше, чем у родителей. Наверное, потому, что они жили в моей памяти как брат и сестра. Теперь это были импозантные состоятельные люди, чувствующие себя свободно в незнакомом месте, остановившиеся в «Георге V», изысканном отеле, какие бывают и в Калифорнии, на авеню Георга V, — я говорю «какие бывают и в Калифорнии», потому что снова и снова должна напоминать себе, что наши отели скопированы с французских, а не наоборот.

На ужин я надела шпильки и взяла «келли». Стены в их номере были обшиты панелями из бирюзовой ткани, вставленной в орнаментальные рамы, а телевизор стоял в антикварном шкафчике. В такой шикарной обстановке Роджер и Джейн гляделись вполне по-светски. Я вдруг поняла, что брат у меня — ловкий адвокат в темном дорогом костюме и, должно быть, загребает кучу денег.

Мы немного выпили, как и полагается при встрече. Рокси заявила, что она тоже будет пить, приведя всех в замешательство. Ей хотелось показать себя française, и как таковой ей не возбраняется алкоголь во время беременности. Она заказала портвейн, опять-таки это по-французски — выпить перед едой.

— Ну а теперь я введу вас в курс дела, — сказал Роджер. — Всю вторую половину дня я провел в офисе «Дункан, Крибб и Кратчер». Это компания, которая представляет нас в Париже. Они уже подали ходатайство в здешний суд о том, чтобы отложить продажу картины до тех пор, пока суд в Америке не примет постановления об этом объекте права как супружеской собственности. Французы пока еще не вынесли решения, но им в любом случае придется признать юрисдикцию американского судебного органа. Так или иначе все откладывается… Кстати, любопытная подробность: в «ДКК» знают мужа женщины, с которой завел шашни Шарль-Анри.

— Ее зовут Магда, — сказала Рокси.

— Он служит в «Евро-Диснее». Психует, говорят, ни в какую не хочет давать развод, но это его проблема.

— Значит, в пятницу аукциона не будет?

— Не исключено, что к пятнице они решат вернуться к этому вопросу, учитывая результаты аукциона. Музеи часто приобретают ценности на таких условиях.

— Музеи?! — Мы застыли как громом пораженные. — После отказа Лувра это было первое упоминание о музеях.

— Не исключено, так мне сказали. Вдруг какой-нибудь музей захочет ее купить.

Марджив была взволнована больше всех.

В столовой мы принялись изучать огромные, украшенные виньетками меню.

— Здесь можно пить воду из-под крана? — спросила Джейн.

— Конечно, можно, ты ведь не в Стамбуле, — нахмурившись, сказала Рокси. Она расценила невинный вопрос как личное оскорбление.

— Просто не хочу, чтобы у меня разболелся живот, — огрызнулась Джейн. — Ты-то к ней привыкла.

— Да нет, нормальная вода.

— Почему же тогда все пьют воду из бутылок? — не отступала Джейн.

— Говорят, из бутылки полезнее, хорошо для почек и для желудка. Кроме того, это престижно.

— Да? Тогда давайте из бутылок, — нерешительно сказала Джейн.

Оглядывая членов семьи, моей семьи, — одетых в лучшее выходное платье, и шикарную обстановку в роскошном номере пятизвездочного отеля, я не чувствовала обычной скуки, разве что раздражение из-за Джейн. Немного навязчивая предупредительность официанта, forêt из verres и fourchettes[117], позолоченные деревянные панели на стенах — все это словно придавало им лоск международной элиты. Даже Джейн не казалась такой тетехой, какой бывает в своих платьях, точно снятых с Грир Гарсон в роли мадам Кюри. Сейчас на ней было короткое парижское платье, чулки, завивка, золотое ожерелье на шее — ни дать ни взять француженка. Не такая уж мы деревенщина, если двое из нас живут в Париже, говорили наши взгляды.

И я радовалась за всех нас, хотя остальные уставились на меня, когда я заметила, что tourtière — это торт в формочке, а не turtle, не черепаха. Они явно задавались вопросом: откуда Изабелла это знает? А я, разумеется, не могла сказать, что побывала в изысканных французских ресторанах больше, чем они все, вместе взятые.

В конце ужина Роджер, отсчитывая деньги по счету, объявил:

— Чаевые сюда входят.

— Оставь еще, — сказала я.

— Ни в коем случае. В том и смысл, что чаевые входят. По-моему, это очень рационально.

— Ну хотя бы двадцать франков.

— Катитесь вы, и так пятнадцать процентов добавлено.

— Может быть, в простом заведении и надо добавлять на чай, Изабелла, но когда уже выложена куча денег… — протянула Марджив.

— Почти семь сотен долларов, позвольте доложить. — Голос Роджера чуть заметно дрогнул.

— Погоди, у меня что-то есть. — Рокси пошарила в своей сумочке и дала мне три dix-franc[118] монеты. Я положила их на блюдечко рядом со счетом. Роджер стиснул зубы. Честер смотрел куда-то в сторону. Я знала, что в подобных обстоятельствах Эдгар оставил бы около сотни франков. Но кто меня послушает?