Развод по-французски

5

Если отвлечься от незавидного положения, в котором очутилась Рокси, мое пребывание в Париже поначалу обещало быть интересным. У меня не было дурных предчувствий, я вообще не заглядывала в будущее. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, что примерно в то же самое время, когда у Роксаны начались неурядицы и когда я приехала в Париж, чтобы поддержать ее, наша матушка Марджив Уокер получила в Санта-Барбаре письмо от некой Джулии Манчеверинг, искусствоведа в музее Гетти.

По парижскому телевидению в ту пору крутили дублированный сериал «Санта-Барбара», благодаря которому в представлении рядовых французов наш городок вырос до мифологических масштабов. В этой мыльной опере на фоне залитого солнцем прибоя, пышных пальм-вашингтоний и роскошных патио, обсаженных яркими бугенвиллеями, белокурые богатые, как на подбор, калифорнийцы разыгрывают стереотипные душераздирающие страсти.

На самом же деле Санта-Барбара — это не Лос-Анджелес и не северная Калифорния, а старое псевдоиспанское, мало чем примечательное поселение. Большую часть детства я провела на Среднем Западе, где отец преподавал политологию в небольшом колледже. Когда он женился на Марджив, мы и переехали в Калифорнию. Мне тогда было двенадцать, и мне очень понравился новый дом, больше, чем старый.

Мой отец, преподаватель местного отделения Калифорнийского университета, и моя мачеха, носящая чудное имя Марджив, живут сейчас в типично калифорнийском, то есть скромном, постройки сороковых годов бунгало с видом на океан и выходом на пляж, в престижном районе на авеню Мирамар, среди богатых особняков. Вернее сказать так: благодаря своему местоположению наш дом стоит гораздо больше, чем он того стоит. У отца и мачехи достало удачливости или дальновидности приобрести его после сильного, разрушительного шторма, когда цены на прибрежную недвижимость резко упали. Вдобавок им одолжил энную сумму отцов дядюшка. Уильям Эшрик торговал старой европейской живописью. Картины потемнели, были достаточно неотчетливы и отлично сходили за наследственную собственность в дворцах-асиендах в Монтесито — той части города, где селится киношная публика, считающая себя слишком изысканной, чтобы жить в Голливуде. Особым спросом пользовались изображения мучеников за веру, тот же святой Себастьян, утыканный стрелами, а также тяжелые, мрачные пейзажные виды. Сам дядя Уильям, ныне уже покойный, закупил оптом целый склад этих средненьких итальянских и испанских творений в тридцатые годы, когда знатоки покупали импрессионистов и экспрессионистов. Но он тоже знал свой рынок и свой товар. Полотна, которые он сбывал, не слишком религиозные и не слишком сентиментальные, достаточно облупились и потрескались, чтобы выглядеть ценными. На одной из этих картин и была святая Урсула, дева-великомученица.

В своем письме Джулия Манчеверинг спрашивала об одной картине из коллекции дядюшки Уильяма (большая часть ее была распродана после его смерти). Работая над книгой об иконографии святой Урсулы, она проследила происхождение некоего полотна, изображающего предположительно великомученицу. Это полотно в тридцатых годах было продано антикваром с улицы Бак, причем продано, по имеющимся данным, нашему родственнику Уильяму Эшрику и, очевидно, фигурировало в перечне его имущества, составленном по его кончине.

«Полотно размером приблизительно 100 см на 140 см, с изображением молодой женщины с поднятой рукой, сидящей за столом (святая Урсула?). Лицо святой (?) обращено направо, к зажженной свече. Позади нее драгоценности, едва видимые в свете свечи, в том числе знак королевской власти неизвестного назначения».

По случайному стечению обстоятельств как раз в это время у Марджив на курсах по истории искусств начали изучать французскую живопись семнадцатого века, хотя и бегло, так как считалось, что она малозначительна. Вместе с тем музей Гетти недавно стал приобретать французов, чего раньше в Штатах не делалось. По-видимому, мрачная религиозность итальянской живописи как нельзя лучше подходила к убранству неоготических особняков, в которых обитали американские миллионеры прошлого века, или же пристрастие французов к обнаженным нимфам и к веселящимся парочкам на качелях оскорбляло в ту пору наше нравственное чувство. Так или иначе французская живопись сейчас в моде.

Воодушевленная этим поворотом во вкусах, Марджив сообщила в музей Гетти, что их описание действительно напоминает картину, которую их дочь Роксана взяла с собой в Париж. (В скобках было отмечено, что дочь похожа на женщину на картине.) Картину она отдала своему мужу-французу в качестве свадебного подарка. Завязалась переписка, о которой Рокси понятия не имела. Музейная дама выражала надежду позаимствовать «Святую Урсулу» на время или по крайней мере посмотреть ее. Не исключено, писала она, что картина принадлежит кисти одного из учеников французского художника Жоржа де Латура, чью выставку планирует устроить музей.

До последнего времени картина висела над камином в квартире у Рокси на улице Мэтра Альбера, а много лет до того — в ее комнате дома, в Санта-Барбаре. Теперь ее упаковали и отправили в аукционный дом «Друо» на продажу. У Рокси сердце разрывалось от огорчения, потому что она любила святую и всегда поверяла ей свои секреты. Заключенная в пышную золоченую раму, дева-воительница прозревает мрачную будущность предлагаемого ей супружества. Нет, лучше смерть!

В каталоге картина значится так: «Святая Урсула (?)», кисти «un élève de La Tour»[7].

Из занятий физикой (до чего противна эта физика!) я узнала: перемещение атомов означает, что все в природе взаимосвязано, что каждое отдельное существование влияет на все сущее. Поэтому картина с Урсулой представляется мне вытесненной материей, вызывающей волновое движение с того мгновения, когда неизвестный художник семнадцатого века прикоснулся кистью к холсту.