Развод по-французски

28

— Это я, отступница Шарлотта, — весело сказала по телефону Шарлотта де Персан под вечер в пятницу. Честер и Марджив ушли с Рокси в детский сад, где она представит их как responsables[119], которые могут забирать Женни.

— Рокси нет дома, — сказала я. — Ты в Париже? Как ты?

— Я тебе звоню. Остановилась в Париже по пути в Лион. Вот и подумала, может, у тебя найдется время выпить по чашечке кофе? Кстати расскажешь мне семейные новости.

Звонок удивил меня. Кто-кто, а я хуже всех информирована о семейных делах, потому что органически не способна отличить ссору от горячего спора за столом. За примером далеко ходить не надо. Я до сих пор не понимаю, как обстоят дела у той же Шарлотты и ее мужа Боба. То, что раньше было очевидным сексуальным скандалом — ее «связь», как выражалась Сюзанна, с англичанином, — плавно переросло в легенду о «Шарлоттиной работе в Лондоне». Боб время от времени появлялся на воскресных обедах, а дети были там часто. Я даже перестала сердиться на Шарлотту за котенка (Рокси не простила ей этого) — очевидно, потому, что не разобралась в причинах ее поступка. Вообще я понемногу привыкала находиться в стороне от потока событий, и эта оторванность приносила покой. Так спокоен глухой, у которого мозги работают сами по себе, без внешних раздражителей.

Мы встретились в кафе «Вид на собор Парижской Богоматери».

— В Лондоне трудно жить, — пожаловалась Шарлотта, закуривая вторую сигарету через полминуты после того, как ткнула в пепельницу окурок первой, и одновременно кокетливо дуясь на официанта. Мне показалось, что волосы у нее поблекли, а сама она набрала фунта два. — У англичан слабо развито чувство plaisir[120], и небо там серое. Зато работа интересная. Скучаю по детям, но они приезжают на каникулы. Как твой французский — движется?

Да, она слышала о приезде моих родителей и об интриге вокруг «Святой Урсулы». Она сожалеет, что вмешивается Антуан, и беспокоится за Шарля-Анри. Потом, подавшись вперед и не спуская с меня глаз, она сказала:

— Знаешь, в воскресенье на обед приедет моя тетка. — Я не поняла, о чем она говорит. Она увидела мое недоумение. — Жена дяди Эдгара, тетка Амелия. Все наши как в столбняке.

Неужели ее послали сказать, что знают обо мне и Эдгаре? Что они думают делать? Кровь отлила у меня от головы, и я ляпнула: «Ты думаешь… ты думаешь, они скажут моим родителям?» Слова вырвались у меня чисто механически. Не важно, что они скажут родителям, — те все равно будут страшно огорчены. Я и сама была огорошена.

Раньше я думала о Рокси, о Шарле-Анри, о ней самой. Теперь у меня было такое ощущение, как во время серфинга. Тебя несет к берегу, набегающая волна то вскидывает тебя вверх, то бросает вниз, потом вдруг берег опрокидывается, доска уходит из-под ног, волна откатывается и тащит тебя назад, по песку, по острым ракушкам, обдирая кожу. В этот момент пошла на откат высокая теплая волна моей парижской жизни. Или как на киноленте, запущенной назад, я вдруг увидела вереницу образов и картин: гусиная печенка, парижские автобусы, концерты в средневековых храмах, витрины кондитерских, похожие на музеи, бикини. Все это бежало назад и тянуло меня за собой к солнечным кадрам с девчонкой на пляже — именно такой мне виделась моя жизнь в кино о Санта-Барбаре.

Все это рушилось. Я боялась, что Честер и Марджив узнают про «болезнь» Рокси, тогда как мне надо было бояться совсем другого. Моя собственная жизнь терпела катастрофу.

Эдгар? Да, мне было жаль потерять человека, которого я люблю и который любил меня, пока наш роман не нарушил принятый порядок вещей и не привлек внимание негодующей или забавляющейся сестры, жены, племянниц, племянников… Но и охваченная паникой, и после, когда я снова и снова мысленно перебирала каждое слово, сказанное Шарлоттой, я не строила никаких иллюзий. Эдгар не будет бороться за меня, не будет портить себе жизнь. Я знала свое место. Одноклеточное существо, девушка с почасовой оплатой, младший игрок, не имеющий покровителя. Меня бросят, я знала.

И все-таки надеялась, что этого не случится.

— Знаешь, сначала я подумала: как странно! А потом решила, что ничего странного нет, — продолжала Шарлотта, еще больше понизив голос. — Что касается женщин, у дяди неважная репутация. Конечно, он привлекательный, но уж очень старый, правда?

Перед моим мысленным взором снова замелькали кадры кинохроники. Пожилой господин и молоденькая женщина в ресторане. Он — красивый, может быть, слегка полноватый, хорошо одет, хотя немного броско, благородная седина, чуть-чуть морщинистые руки. У него знакомое лицо. Люди оглядываются, стараясь вспомнить, где его видели. Она в строгом черном костюме, улыбающаяся, волосы собраны на длинной шее в пучок, как у балерины. Хороший профиль, точеный нос, видна порода. Дорогая сумочка. Люди, сидящие поближе, слышат, что они говорят о Прокофьеве. Они только что из балета. Никто не подозревает, что вместо колготок на ней чулки, пристегнутые к черным резиновым подвязкам, и голубые кружевные трусики, что всю эту artillerie de nuit[121] она с его помощью скоро стащит с себя, и он будет ласкать и лобзать la foufoune, ее норку, она будет ласкать и лобзать la bite, его поршень, и они, изнемогая, проведут целый час на седьмом небе, но это будет после, а пока они за десертом, он взял salade d'agrumes[122], тогда как она предпочла clafoutis[123].

Любят ли они друг друга? Никому, кто слышит их веселый, беззаботный смех, такое и в голову не придет. Здесь уместны другие слова. Молодая женщина считает его мудрым, остроумным, светским человеком и замечательным любовником, тем, на кого можно положиться. Она верит, что в нем ключ к ее будущему, хотя не представляет, как будет действовать этот механизм судьбы. Она влюбилась в него не потому, что он имеет власть над ней. Она не терпит тех, кто пытается взять над ней верх, даже в сексе. Она хочет, чтобы сила и власть были в ее руках. Но и в нем есть сила, мужская сила. Она отнюдь не пассивна, нет, но именно он задает в постели тон и ритм. Он ценит ощущения и умеет научить этому партнершу. Раньше она всегда была девчонкой типа «взяла — иди». Он же методичен и сосредоточен. Когда, например, он смотрит на внутреннюю сторону бедра, на то место между краем чулка и самой норкой, то можно подумать, что он впервые видит эту заповедную манящую расселину, что никогда не касался и не целовал ее.

Любит ли он ее? Она не знает. Он говорит, что самое большое удовольствие в его возрасте — быть внимательнее к вещам, которые он всегда ценил, но не имел досуга смаковать. Моменты неземного наслаждения следовали за quenelles de brochet, sauce Nantua и nougatine glacée, coulis de framboise[124], за музыкой Прокофьева и зрелищем гнущихся, сплетающихся тел танцовщиков и танцовщиц, когда сам танец — как взрыв, как оргазм, за вкусным обедом с предвкушением удовольствия. И все это, вместе взятое, — словно наркотик, пагубная страсть, которой предаешься снова и снова. Ты хорошо провела время в Париже, Изабелла? Да, очень хорошо, просто замечательно.

Мне казалось, что я не до конца поняла смысл сказанного Шарлоттой: «В воскресенье на обед приедет моя тетка». Могла уйти в глухую оборону. Но мне хотелось крикнуть ей: «Я люблю его!» Я чувствовала, что эти слова вот-вот сорвутся с моих губ, что, наверное, первый раз говорю их самой себе. От духов Шарлотты и табачного дыма кружится голова. Я могла в ту секунду броситься ей на грудь с мольбой: «Скажи, что мне делать?» Тогда у меня был бы союзник, пусть слабый, Шарлотта и сама отщепенка в семье. Но у меня не хватило духа, глаза застлал страх перед воскресным обедом и неизбежной потерей. Ты словно видишь, как катится по раковине кольцо с бриллиантом и падает в слив, но не можешь ничего сделать.

Когда позже я думала, что мы делали с Эдгаром и как смеялись, вспоминала наши ужины и разговоры о Жубере, я поняла, что у нашего романа есть ясный и захватывающий сюжет, своя история, и она тоже часть его жизни, как фамильное серебро является частью чьей-то жизни. И тогда ко мне возвратилась надежда.

Но тогда, с Шарлоттой, я чувствовала, как во мне поднимается негодование. Неужели я не могу постоять за себя? Разве американцы разучились бороться? Нет, Сюзанна и его жена не запугают меня, я не сдамся. И в то же время я думала: ты с Ума сошла, еще ничего не случилось, успокойся.

Я переменила тактику.

— Месье Коссет — выдающаяся личность, — говорила я. — Знаешь, я часто хожу на собрания, где он выступает. Надеюсь, никто не найдет в этом ничего предосудительного. Я считаю, что он — единственный человек, которого заботит судьба Боснии. По его мнению, Франция должна немедленно вмешаться и США тоже…

Шарлотта удивленно смотрела на меня, подыскивая английские слова. Что она несет? Молчание затягивалось.

— Мы еще не знакомы с мадам Коссет, может, только Рокси с ней встречалась, — продолжала я. — Я восхищаюсь твоим дядей месье Коссетом.

— Она будет там в воскресенье, — повторила Шарлотта. — Moi[125], я еду в Лион. Жаль, что не успею познакомиться с твоими родителями.

Я мысленно кричала: «Я люблю его! И никому его не отдам!» — но вслух сказала:

— Мне будет приятно познакомиться с твоей тетей.