Развод по-французски

3

Еще несколько слов о характере Рокси и моем собственном. Про нее всегда говорили и говорят, что она чересчур романтична и легко ранима. Что до меня, то я, мол, практична, склонна рассчитывать наперед — значит, «сильная». Людей сбивало с толку то, что я обещала стать «хорошенькой», следовательно, должна быть глупенькой. Хотя Рокси сейчас очень красивая женщина, в затянувшейся юности она выглядела простецки, не обращала внимания на свою внешность, много читала и писала, вместо того чтобы почаще мыть голову, и таким образом завоевала репутацию «сообразительной». Думаю, что мы обе умницы, только Рокси ставят это в заслугу, а мне нет.

Сначала я опасалась, что в тяжелые для Рокси дни ее сентиментальность, податливость и склонность обольщаться только усугубят ее положение. Другие на ее месте (то есть я) сразу попрыгали бы с лодки жизни и поплыли что есть сил к безопасному берегу, тогда как ее, растерянную, потерявшую способность к борьбе, уносит в открытое море. Она доверяла мужу, а он жестоко обманул ее доверие. Нет, не этого ожидала бедная Роксана в такой критический момент, когда ей предстоит скоро родить второго ребенка и когда уже приготовлена комната малышу, и одеяльце, и яркие игрушки, которые подвесят над кроваткой, и странные предметы туалета для нее самой, предписанные медиками (пояса? бандажи?).

Роксана всю жизнь мечтала жить во Франции, не знаю почему. Наверное, еще в детстве она испытала безотчетное чувство неприкаянности и невзлюбила город и страну, где родилась. Как малые дети верят, что их приносят аисты, так Рокси уверовала, что она чужая, что принадлежит другим местам, другой расе. Помимо «Святой Урсулы», у нее в спальне висел большой постер, рекламирующий какой-то исторический фильм под названием «Jules le Grand» — «Жюль Великий». На нем была изображена вечерняя площадь Согласия, цепочки фонарей, запряженные лошадьми экипажи, катящиеся по мокрой листве. Довольно банальный сюжет, снятый, вероятно, с верхних этажей отеля «Мёрис». Кроме того, подружка по школе подарила ей маленькую Эйфелеву башню, привезенную из летней поездки во Францию, — своего рода символ удовлетворения культурных потребностей, чего я, младшая сестренка, совсем не понимала.

Надо ли говорить, что на предпоследнем курсе Роксана отправилась за границу, правда, не в Париж, а в Экс-ан-Прованс. Она была в восторге от города, хотя там толклось такое множество соотечественников, что ей не удалось попрактиковаться с французским. Все равно, когда она вернулась домой, у нее был довольный, слегка таинственный вид, словно она не осмеливалась делиться с нами опытом по части гусиной печенки, улиток и любовных приключений. Я воображала, что именно любовные приключения придали ей самоуверенность и светскость, но я ошиблась. Она была счастлива, что научилась различать романский стиль и готику и читать «Пари-матч». Теперь жизнь в Санта-Барбаре казалась ей пресной.

Рокси познакомилась с Шарлем-Анри, когда с друзьями совершала пешие переходы в Пиренеях. Он был идеальным французом: худощавый блондин с вьющимися волосами, свитер, живописно завязанный на груди, и… кажущееся полное безразличие к женскому полу. Они переписывались два года после ее возвращения в Калифорнию. Потом, когда Рокси решила остаться в университете на дополнительный год, Шарль-Анри приезжал к нам в гости и покорил всех. Еще бы! Так ловко гоняет мяч на корте, такой высокий (повыше наших-то, заметила Марджив) и вдобавок в совершенстве владеет английским. В то время никто из нас не видел живого француза. Надежды относительно Рокси соединились с нашим невежеством, и мы безоговорочно одобрили ее выбор. И не ошиблись: он в самом деле очень, очень мил и неплохой художник. Шарль-Анри всегда держал себя хорошо, во всяком случае, учтиво и независимо. Эта учтивость и независимость как раз и раздражали Рокси. Он и теперь повел себя хорошо, если учесть, что именно он сбежал из дома с замужней чешкой-социологом — так мы теперь называем разлучницу, хотя это и не совсем справедливо.

Предательство по отношению к родным обычаям и культуре — откуда это у Рокси? Разве ей плохо жилось в Америке? Почему она предпочитает Toussaint Дню Всех Святых? Разве это не одно и то же? Я не могу разделить ее преклонение перед всем европейским. Я вижу в Европе много плохого. Это моя беда, мое проклятие. Даже когда я была маленькой девчонкой, мне недоставало одной привлекательной женской черточки — легковерия.