4

Я говорю о том ужасе, который охватывает ее, когда она видит себя оставленной тем, кто дал клятву беречь ее.

«Адольф»

Насколько мне известно, Шарль-Анри не давал о себе знать всю неделю. Роксана не заговаривала о нем и держалась подчеркнуто спокойно. Она показывала мне Париж и водила к своим друзьям. Семья Шарля-Анри тоже ничего не знала, но Рокси волей-неволей придется сказать им, что стряслось. В воскресенье после моего приезда его родные ждали нас к ленчу, и она приедет без мужа.

Свекровь Роксаны, мадам Персан, живая, энергичная матрона лет под семьдесят, взяла за правило каждое воскресенье собирать у себя своих пятерых детей с их семействами. В этот круг попала и я на время пребывания в Париже. Сама Сюзанна Персан — невысокая, белокурая общительная женщина (француженки за сорок сплошь блондинки), зато потомство у нее рослое и спортивное: Фредерик, Антуан, Шарлотта, Ивонна и Шарль-Анри, самый младший. Все они красивы, отлично одеваются и не расстаются с сигаретами. Месье Персан, как я слышала, управлял заводом, который что-то там производил — не интересовалась, что именно. Сейчас он ушел со службы и проводит все время в Польше или Румынии вместе с другими отошедшими от дел французами, консультируя восстановление заводов и ремонт оборудования. Мне не довелось повидать его. Он не приезжал на свадьбу Шарля-Анри. Видимо, события, касающиеся его младшего сына, не стоили того, чтобы тащиться за океан. Или ему просто не нравятся американцы. Нам это не известно.

В будние дни Сюзанна живет в просторной квартире в доме прошлого века на улице Ваграма. Стены у нее увешаны потемневшей масляной живописью, какую нередко коллекционируют в Санта-Барбаре, наследственными гобеленами, набором фаянсовых блюд. Мебель, сохранившаяся со времен Людовика XV, покрыта выцветшей парчой и потертыми вязаными чехлами. Кривизна линий и осыпающаяся позолота, эти следы былого величия, усиливают впечатление похожести на пришедший в упадок мотель где-нибудь в Нью-Джерси. На взгляд американца, впервые попавшего во Францию, обстановка чересчур вычурна и претенциозна, и лишь потом он смекнет, сколько Людовиков было их королями, — значит, здесь это норма.

У Сюзанны под Шартром есть также уютная вилла с теннисным кортом, где на уик-энд собирается семья. С кем бы из французских пар я до сих пор ни познакомилась, у каждой есть по меньшей мере три недвижимых собственности — две в деревне (по одной с каждой стороны) и парижская квартира. Шато под Шартром не является наследственным владением, передающимся от поколения к поколению от самого Карла Великого. Оно приобретено в 1950 году в результате удачного дельца, которое провернул месье Персан.

Итак, в воскресенье Рокси, Женевьева и я сели в электричку, идущую в Шартр. На Женни было нарядное темно-синее платьице и белые носочки. Рокси отчаянно нарумянилась, а я по ее указанию взяла теннисную сумку. По сей день помню эти яркие румяна, которые понадобились сестренке, чтобы показать, как ей хорошо, и скрыть мрак и тревогу, поселившиеся в ее сердце.

Французские родственники Рокси по-прежнему называли ее l'américaine, подразумевая, видимо, что свойства ее характера типичны для всех остальных ее соотечественников, причем как в положительном, так и в отрицательном смысле: откровенность и бестактность, порывистость и неосторожность, щедрость и мотовство, самобытность и неотесанность. Она заработала хорошие очки в их глазах на своих успехах во французском и покорила их сердца намерением обратиться в католицизм.

— Вы, конечно, протестантка, милочка, — заметила мадам де Персан при первой же встрече. — Хорошо, что не что-нибудь экзотическое, например, квакерша.

Рокси не снесла оскорбительного замечания. Дело касалось веры.

— Президент Герберт Гувер был квакером, — возразила она.

— Да, разумеется, выдающийся президент, — поспешила вежливо согласиться мадам де Персан, словно всегда помнила этот важный факт. Однако вопрос повис в воздухе.

— Мои родители конгрегационалисты, — объяснила Рокси, но свекровь все равно казалась озадаченной. Потом, очевидно, решила, что не стоит вдаваться в особенности вероисповедания, о котором она впервые слышит, и переменила тему. Персаны вообразили, что обращение Рокси в католицизм проистекает из чувства долга перед супругом. Поскольку ей предстояло убить в себе зачатки суровой протестантской природы, это рисовалось им определенной духовной жертвой. В сущности же католицизм вполне устраивал Рокси, особенно нравилась ей музыка и пышные одежды священников. Честер и Марджив были в ужасе.

Мы, молодежь, были удивлены, что принадлежность Шарля-Анри к католицизму тяжким грузом легла на совесть наших родителей, отнюдь не религиозных фанатиков и вообще людей широких взглядов. Неслыханная, уходящая в глубины сердца и истории неприязнь к римскому престолу вдруг выплеснулась наружу, предрекая Рокси ежегодную беременность и ежедневное посещение мессы. Их воображение ярко рисовало бедную девочку в черном, судорожно перебирающую четки, ползущую на коленях к месту чудесного явления Богородицы в Лурде.

— Я вовсе не собираюсь становиться ревностной католичкой, — отбивалась Рокси. — Вам, наверное, приходит на ум Ирландия. Это в Ирландии всем заправляют пасторы, а не во Франции. Французы — те избрали таблетки от похмелья.

— Я хорошо помню, как росли дети католиков, — вторила Марджив. — Они дождаться не могли, когда кончится пятница. Уже в пять минут после полуночи они набрасывались на гамбургеры.

Мы были озадачены нелогичностью их рассуждений — при чем тут гамбургеры?

Марджив объясняла:

— Католикам запрещено есть мясо по пятницам. Поэтому они с нетерпением ждали субботы. Боже, это же лицемерие! Как можно принадлежать церкви, которой ты не отдаешься душой и телом?

— Шарль-Анри — человек вообще не религиозный, — упорствовала Рокси. Это подтвердилось. Шарлю-Анри было безразлично, где пройдет обряд бракосочетания.

Их венчали в конгрегационалистской церкви. Потом был прием в саду у наших родителей, потом еще один — изысканный, как сообщила Рокси, — прием в загородном доме у Персанов, которые отметили торжественное событие. Мать Шарля-Анри и одна из его сестер приезжали на свадьбу в Калифорнию, но никто из нас не поехал во Францию. В конце концов Роксана все-таки перешла в римско-католическую веру, но произошло это не под давлением мужа. Она обожала литургию и связанные с ней обряды.


В то утро, когда мы собирались в Шартр, Рокси безумно нервничала. Ее пугал визит и еще больше — перспектива открыться свекрови, необходимость рассказать, что муж оставил ее. Она знала, что сам Шарль-Анри и не подумает распространяться об этом, не захочет огорчать мать и расстраивать воскресный обед неприятными разговорами. Увидев, что Шарля-Анри с нами нет, и уловив тревогу в лице невестки, она спросила как бы между прочим, между приветственными поцелуями: «Alors, где же mon enfant?»[3], — на что маленькая Женевьева откликнулась: «Я здесь, grand-mère!» Бабушка, конечно, имела в виду своего младшенького.

— Еще никого нет? Мне хотелось бы поговорить с вами, — сказала Роксана.

— Вы не первые. Антуан с детьми уже здесь. Труди пока еще не приехала. — Труди — это жена Антуана, немка. Сам Антуан — интересный высокий мужчина, правда, начинающий лысеть. — А это, конечно, твоя младшая сестра Изабелла? — сказала мадам де Персон, оборачиваясь, чтобы обнять незнакомую родственницу. Рокси забыла представить меня.

Потом прибыла Шарлотта с семейством, шумная красавица лет тридцати с большим конским хвостом белокурых волос — она постоянно то дергала его, то встряхивала головой, как резвая кобылка. Верхняя губа у нее чуть-чуть выступала вперед, что немного портило ее (видно, здесь меньше уделяли внимания зубоврачебному искусству, не то что у нас, в Санта-Барбаре). Дети у Шарлотты, напротив, бледненькие и тихие, и все с двойными, нанизанными друг на друга именами: Поль-Луи, Жан-Фернан, Мари-Одиль. Кажется, я правильно их нанизала.

Поодаль, у края сада, в парусиновом шезлонге сидел пожилой господин в соломенной шляпе с широкими, как у доярок, полями. Он, не вставая, помахал нам рукой. Мне объяснили, что это l'oncle[4] Эдгар, брат Сюзанны. Из других родственников никого не было.

Все отнеслись ко мне с большой доброжелательностью, старались объясняться на английском, тщательно выговаривая звучные согласные на манер лондонских телекомментаторов. Показывая мне дом, Шарлотта остановила мое внимание на книге, относящейся к эпохе «Льюиса Четырнадцатого», как она произнесла для меня имя короля. «Точ-на-а», — подтвердил ее муж Боб, используя английский сленг. Несмотря на имя, он — чистокровный француз. Обращаясь к Рокси, они переходили на французский, и мне, признаться, было странно слышать ее чужую, непонятную и немного искусственную речь.

Был июнь, стояла жара, но тем не менее было решено размяться на корте. Сначала Антуан играл с Бобом, потом я с Бобом в паре играла против Шарлотты и Антуана. Они очень прилично играли, и это удивило меня. Не знаю почему. Они тоже были удивлены моей хорошей игрой. (В числе планов насчет моей будущности был и такой: сделать меня чемпионом по теннису. Но и эта надежда родителей не сбылась: я терпеть не могла тренировки.) Сидя на своем наблюдательном пункте под деревьями, дядя Эдгар громко хлопал в ладоши. Рокси тоже радовалась моей победе. Сама она не играет, никогда не играла и до беременности. Она сидела за столиком, поставленным на площадке из плитняка перед стеклянной дверью, ведущей в столовую. Она разговаривала с Сюзанной, и на лице у нее застыла любезнейшая улыбка, которой она пыталась скрыть от других растерянность и отчаяние.

Какие бы чувства ни обуревали бедную Роксану, она должна была притворяться безмятежной и общительной и перед обедом, когда подали вермут, и во время самого обеда, состоящего из soupe aux moules[5], телячьей ножки с белой фасолью, салата, сыра, tarte aux fraises[6]. Сюзанна кивнула служанке, та убрала прибор, предназначенный для Шарля-Анри, и никто даже не поинтересовался, где он. Да и какой им резон интересоваться? Он мог уехать по делу или просто где-то задержался.

Вблизи l'oncle Эдгар не показался мне безумно старым. Ему было под семьдесят, может быть, уже семьдесят. Высокий, плотный, импозантный, благородная седина, глубоко посаженные глаза и нос с горбинкой — он был по-своему очень красив. Когда все пошли к столу, я заметила, что он прихрамывает. Потом разглядела гипсовую повязку у него на голени. Никто не сказал, что с ним.

За столом я чувствовала себя крайне неловко: все присутствующие из вежливости старались говорить по-английски. Были вынуждены говорить на чужом языке только потому, что некая особа не потрудилась выучить их собственный. Меня посадили рядом с дядюшкой Эдгаром, и когда он спрашивал, не подложить ли мне еще сыру или мяса, я мычала через нос «oui» или «non», притворяясь, будто я понимаю по-французски и им нет необходимости насиловать себя.

— Забавная история с вашим сенатором, — сказал дядюшка Эдгар. Я не сразу поняла, о чем он.

— Ну, с тем, который вел дневник, — пояснил Антуан.

— В подробностях описывал, как он гладил коленки у молодых женщин, — продолжал дядюшка Эдгар. — Эротические фантазии — это такая интимная вещь… А теперь ему придется это сугубо личное тащить на публику, в суд.

Все засмеялись.

— Нет-нет, — вставила Шарлотта. — Перед этим он потащит свои записки другим сенаторам.

От нас с Рокси, наверное, ждали комментариев, но мы молчали.

— Да, чрезвычайно забавно, — согласилась Сюзанна. — Боюсь, бедняге придется порассказать кое-что о своих друзьях.

Снова раздался смех, причину которого я не сразу уловила. Лишь потом сообразила: дело касалось того, что мы, американцы, слывем порядочными ханжами, тогда как французы славятся на весь мир терпимостью ко многим вещам, например, к забавам старых сенаторов с молоденькими женщинами.

— Черт возьми! Мне не хотелось бы, чтобы мои коллеги прочитали, что я о них думаю, — добавил дядя Эдгар.

Персаны были само радушие. Они заразительно смеялись и одинаково хорошо смотрелись в этой изысканно убранной, обшитой деревом комнате, и все-таки я чувствовала себя не в своей тарелке. Казалось, что я маленькая, беззащитная девочка. Казалось, вот-вот придет няня и уведет меня, потому что взрослым надоело мое щебетание. Понятно, с каким облегчением я увидела, что решимость моих родственников тает по мере того, как таяла вторая бутылка красного вина. «Элеонора Ангулемская вовсе не была племянницей…» — сказал дядя Эдгар, и это было последнее, что я поняла. За столом разгорелась оживленная дискуссия на родном языке о каком-то событии французской истории, сопровождаемая отчаянной жестикуляцией.

Потом пили кофе на террасе. Шарлотта не выпускала сигарету изо рта. Это странно, она неплохо передвигается по корту. Она поведала, что недолго жила в Англии, когда ей было четырнадцать лет, и что англичане жульничают в теннис. Я усомнилась. «При спорном мяче обязательно как бы передвинут линию в свою пользу», — настаивала она. Теперь-то мне понятно: то, что французы говорят про англичан, похоже на то, что они говорят про американцев, когда нас нет. То, что мы называем «уйти по-французски», они называют «filer a l'anglaise» — «уйти по-английски». Кухню в жилой комнате почему-то называют «cuisine américaine». И конечно, если вероломство, то непременно английское — vice anglaise.

Антуан в саду перекидывался мячом со своим сынишкой и тоже курил сигарету за сигаретой. Роксана, видно, намеревалась остаться до конца дня, чтобы поговорить с Сюзанной с глазу на глаз. Кто-то предложил пойти на ярмарку антиквариата, открывшуюся в Шартре.

Я взяла Женевьеву и отправилась со всеми. Рокси пожелала остаться, чтобы помочь с посудой и вообще привести дом в порядок. Не в правилах Персанов отказываться от таких услуг. День, похоже, прояснился, ничто не предвещало бури. Ярмарка тоже благоприятствовала настроению, потому что Антуан наткнулся на один шкафчик, он давно за таким охотился.

Когда мы вернулись и подошли к калитке, перед нами вырос не кто иной, как сам Шарль-Анри. Он был бледен и мрачен, мрачнее тучи, не такой рассеянный и радостный, каким я его помнила. Встретив нас, он вроде бы удивился.

Может быть, рассчитывал повидать мать одну, но ведь он должен был знать, что мы будем здесь. Я подумала было, что он приехал объясниться с Роксаной, сказать, что произошла ошибка. Напрасные надежды! Шарль-Анри наспех поцеловал мать, небрежно кивнул остальным и укатил на своем «рейнджровере». Прошло немало дней, прежде чем Роксана получила весточку от него, законного супруга и самого любимого человека на свете.

В поезде на обратном пути в Париж Рокси разрыдалась, как это делают актрисы в кино, и долго плакала, пряча лицо в платок. В вагоне было много семейных групп. Дети бродили между сиденьями, таращась на странную тетю.

— Я знаю, это глупо, прости, — наконец сказала она. — Я не могла себе представить, что он явится. Это было так неожиданно, я не сумела найти верный тон.

— Что он сказал?

— Ничего. Совсем ничего! — Но я чувствовала, что она что-то скрывает. Потом Рокси выпрямилась и выпалила зло: — Да, сказал. Никогда не прощу ему этого.

Большего я не могла от нее добиться.

Загрузка...