Развод. После…

глава 32

Макс.

Сердце вырывается из груди. Никак не успокоить эту бешеную мышцу. Как услышал, что Ольга в больнице, так словно тесаком по затылку рубанули с размаху. Еще в сознании, но мутит и болит.

Не помню, как добрался до клиники. Казалось, такси едет катастрофически медленно. Будто специально.

А я сидел, обездвиженный информацией, и тупо пялился в разрезанный чехол пассажирского кресла.

Альберт Лужин одно время работал в моем центре. Несколько месяцев назад он ушел в частную больницу. И я никак не ожидал услышать его звонок. А теперь думаю, как хорошо, что решил не сбрасывать.

Ольгу привезли к ним и определили в гинекологию. Альберт увидел списки поступивших, ему нужно было посмотреть сведения об одном его пациенте, и Лужин зацепился за знакомую фамилию – Кречетова.

– Добрый вечер, Кречетова Ольга к вам поступала? – быстро спрашиваю медсестру на посту.

Возможно, стоило убрать грубость в голосе, но, честное слово, если я не получу ответ здесь и сейчас, готов разнести эту клинику к чертям собачьим.

Страх за близкого мне человека так сдавил, что от тяжести выть готов.

– Не имею права разглашать информацию, если вы не являетесь родственником, – шустро отвечает и утыкается в свой монитор.

Теперь понимаю героев фильмов, которые от ядерного гнева выходят из себя. На своей шкуре сейчас это испытываю.

Как в закрытую дверь стучусь, и никто, сука, не думает ее открывать. А тебе нужно, смертельно нужно, туда попасть. От этого жизнь зависит.

– Я ее муж, – отрывисто произношу.

Цепкий взгляд проходится по мне. А я, черт возьми, только что из бара. Волосы взъерошены, глаза не отличаются спокойствием и безмятежностью, да и пивом, скорее всего, разит. Псих, одним словом.

– Я Кречетов Максим, а Кречетова Ольга – моя жена, – сделав выдох, говорю, – готов показать документы.

Несколько секунд мы смотрим друг на друга. Никогда не думал, что какая-то девушка с ресепшен будет решать, могу ли я узнать хоть что-то о здоровье Оли. Да и вообще, смогу ли я ее увидеть.

Абсурд.

– Мужчина, который привез ее сюда, тоже представился мужем, – без доли сочувствия отвечает.

Проклятье.

Главное, не впадать в панику и не послать эту мымру туда, откуда не очень приятно ей будет возвращаться. При таком подходе мне светит только ожидание на лестнице с обратной стороны двери.

Я выдавливаю из себя улыбку. Настолько, насколько вообще она возможна в моей ситуации. Передо мной образ Ляльки маячит. Ей, наверняка, больно, одиноко и страшно. Твою ж мать, она беременная, и последнее, что я должен делать, это выносить мозг девчонки напротив.

– Я ее муж, – еще раз чеканю свою правду.

И, между прочим, практически во всех религиях у женщины может быть только один муж – первый. Неважно, сколько разводов она потом прошла. В глазах церкви эта женщина принадлежит только одному мужчине. В данном случае – мне. И, видит бог, убью каждого, кто к ней прикоснется.

Наверное, было что-то в моем голосе или взгляде, что медсестра сжалилась и коротко кивнула.

Я тут же почувствовал, каким мое тело было напряженным. Каменным. А сейчас, с выдохом, чуть расслабился.

– Она на втором этаже. В патологии.

– Что с ней?

– На этот вопрос Вам ответит врач. Ее привез мужчина, я Вам говорила. Вроде бы, она упала…

– Понял.

Не дослушав, устремился к лестнице, перепрыгивая через ступеньку.

Живот и желудок скручивают от беспокойства, разогнуться сложно, потому что резь пронзает все тело, стоит выпрямиться.

Нам всегда кажется, что случиться может с кем угодно, но не с нами. Такой вот защитный механизм. А если что-то случается, вгоняем себя в ступор и не хотим верить.

Добежав до нужного отделения, смаргиваю мигающее название над дверью и, стараясь усмирить бьющееся сердце, иду по коридору. В ушах треск ламп, в носу блевотный вкус лекарств и спирта. Убойная смесь, от которой хочется убежать.

Оскар сидит у палаты. Его ноги широко расставлены, а локтями он упирается на колени, голова повисла. В таком состоянии человека лучше не трогать.

И я чувствую его состояние. Это что-то похожее на беспомощность и злость в одном флаконе.

– Что произошло? – без приветствий задаю свой вопрос, который мучает меня и терзает.

Брандт поднимает голову, и я вижу, как его глаза наполняются виной. Как вода в графине.

Он не говорит ни слова, только смотрит. Между нами немой диалог. Все вокруг перестает существовать, темнеет, становится тише, исчезает. Лишь Брандт и я.

Мороз по коже проходится от его взгляда, и я понимаю, что в его силах уничтожить меня после одного телефонного звонка.

– Оля призналась, что беременна. Мы… ругались.

Сука.

Сухожилия выкручивает своими словами. И вырывает. Я цепями себя привязываю к металлическим сиденьям, чтобы не ринуться к нему и не набить морду. И плевать, что за это мне будет. Иррациональное желание для взрослого человека, но эмоции просто на горле стягиваются и не дают дышать и мыслить здраво.

– Что ты с ней сделал? – цежу гневно. Чуть пена изо рта не вытекает.

– … Она стояла так близко к краю. И оступилась.

Руки трясутся, ноги не держат. Я поверить не могу в случившееся.

А если бы я не дал ей уйти? Запер бы на хрен дверь? Не позволил бы снова оставить меня?

В какой-то момент мы начинаем винить себя, когда вины, в общем-то, и нет.

– Это твой ребенок, – отчего-то считаю важным сказать.

Меня знобит от этой фразы, и я перестаю контролировать не то злость, не то зависть. Ведь я мечтал, что у нас с Олей будет ребенок. Сын. Маленький мальчишка с глазами как у Ляльки.

И после ухода Ольги я запрещал себе испытывать эти чувства. Снова запер нереализованные мечты под замок, потому что думать о них, чувствовать, представлять очень сложно и больно.

Все вырывается на поверхность как гнилая труха.

– Врач сказал, что срок семь недель. Это мой ребенок… был.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Что?

– Из-за механической травмы живота произошло кровотечение и отслойка плаценты. У Оли выкидыш.

Говорит сухо, безэмоционально, а я орать готов, просто вцепиться ему в глотку и не отпускать, пока его кровь не вытечет вся.

Перед глазами блеклая картинка, которая постепенно окрашивается в бордовый цвет венозной крови.

Не уверен, кто в меня вселяется, но явно тот, кто мало думает о последствиях. Только о несправедливости и боли, что душит и убивает.

Я делаю шаг, приближаясь к Брандту. Не колеблясь больше ни секунды, бью в челюсть и слышу характерный хруст кости.