Ячейкой общества в Утопии является патриархальная семья. "Жены должны быть служанками своих мужей, дети - своих родителей". 36 Моногамия - единственная разрешенная форма сексуального союза. Перед свадьбой обрученным советуют посмотреть друг на друга в обнаженном виде, чтобы вовремя выявить физические недостатки; если они окажутся серьезными, договор может быть аннулирован. Жена после брака переходит жить к мужу в дом его отца. Развод допускается в случае прелюбодеяния и по свободному взаимному согласию, при условии согласия общинного совета. Ежегодно каждые тридцать семей выбирают филарха для управления ими; каждые десять филархов выбирают главного филарха для управления округом в 300 семей. 200 филархов выполняют функции национального совета, который пожизненно избирает принца или короля.
Основная обязанность филархов - сохранять здоровье общества, обеспечивая чистую воду, общественную санитарию, медицинскую и больничную помощь, ведь здоровье - главное из всех земных благ. Правители организуют образование для детей и взрослых, уделяют особое внимание профессиональному обучению, поддерживают науку, не допускают астрологии, гаданий и суеверий. Они могут вести войну с другими народами, если сочтут, что этого требует благо общества. "Они считают это самым справедливым поводом для войны, когда какой-либо народ держит участок земли пустым и незанятым, не приносящим ни пользы, ни выгоды, не позволяя другим пользоваться или владеть им, которые... по закону природы должны получать таким образом питание и облегчение". 37 (Это была защита колонизации Америки?) Но утопийцы не прославляют войну; "они ненавидят ее как явную жестокость.... и, вопреки настроениям почти всех других народов, не считают ничего более бесславным, чем слава, полученная от войны".38
Религия в Утопии почти, но не совсем, свободна. Терпимость проявляется к любому вероисповеданию, кроме атеизма и отрицания человеческого бессмертия. Утопиец может, если пожелает, поклоняться солнцу или луне. Но те, кто применяет насилие в действиях или словах против любой признанной религии, арестовываются и наказываются, поскольку законы направлены на предотвращение религиозных распрей.39 Отрицателей бессмертия не наказывают, но они лишены права занимать должности, и им запрещено высказывать свои взгляды кому-либо, кроме священников и "людей серьезных". В противном случае "каждому человеку должно быть законно отдавать предпочтение и следовать той религии, которой он хочет... и он мог бы делать все возможное, чтобы привести других к своему мнению, чтобы он делал это мирно... и трезво, без поспешности и спорных обличений и инвектив против других". 40 Итак, в Утопии существуют различные религии, но "самые мудрые из них верят, что есть некая божественная сила, неведомая, вечная, непостижимая, необъяснимая, намного превышающая возможности человеческого ума, рассеянная по всему миру".41 Монашество разрешено при условии, что монахи будут заняты делами милосердия и общественной пользы, такими как ремонт дорог и мостов, очистка канав, рубка леса, работа в качестве слуг, даже кабатчиков; и они могут жениться, если пожелают. Есть и священники, но они тоже женятся. Государство соблюдает религиозные праздники первого и последнего числа каждого месяца и года, но во время религиозных упражнений в эти святые дни "в церкви не должно быть изображения никакого бога", и "не должно произноситься никаких молитв, кроме тех, которые каждый человек может смело произносить, не оскорбляя ни одну секту". 42 В каждый из этих праздников жены и дети преклоняют колена перед своими мужьями или родителями и просят прощения за любой совершенный проступок или невыполненный долг; и никто не должен приходить в церковь, пока не помирится со своим врагом.42 Это христианский штрих, но юношеский гуманизм Мора проявляется в том, что он частично принимает греческий взгляд на самоубийство: если человек страдает от мучительной и неизлечимой болезни, ему разрешается и поощряется покончить с жизнью. В остальных случаях, по мнению Мора, самоубийство - это трусость, и труп должен быть "брошен непогребенным в какое-нибудь зловонное болото".43
Мы не знаем, сколько в этом было обдуманных выводов Мора, сколько - Эразма, сколько - полуигривого воображения. Однако молодой государственный деятель старательно отмежевывался от социализма своих утопистов: "Я считаю, - говорит он Хитлодею, - что люди никогда не будут жить в достатке там, где все вещи общие. Ибо как может быть изобилие товаров .... там, где забота о собственной выгоде побуждает не работать, а надежда, которую он питает к труду других людей, делает его ленивым..... Невозможно, чтобы все вещи были хорошо, если только все люди были бы хорошими, чего, я думаю, не будет еще в эти добрые годы". 44 И все же некая симпатия к радикальным тоскам должна была вдохновить столь широкое представление о коммунистическом идеале. На других страницах "Утопии" с гневной суровостью критикуется эксплуатация бедных богатыми. Захваты некогда общих земель английскими лордами осуждаются с такими подробностями и духом, которые кажутся неправдоподобными для иностранца. Говорит Хитлодей Мору:
Неразумная жадность немногих обернулась полной гибелью вашего острова..... Не позволяйте этим богачам скупать все подряд, сдерживать и пресекать, и, пользуясь своей монополией, держать рынок так, как им заблагорассудится.45 .. . Когда я рассматриваю и взвешиваю в уме все эти содружества, которые сейчас везде процветают, я не вижу ничего - да поможет мне Бог - кроме некоего заговора богачей, продвигающих свои собственные товары под именем и названием содружества. Они изобретают и придумывают все средства и ремесла... как нанимать и злоупотреблять... трудом бедняков за минимальные деньги, какие только могут быть. Затем эти средства становятся законами.46
Это почти голос Карла Маркса, обращающегося к миру с метра пространства в Британском музее. Безусловно, "Утопия" - одно из самых сильных и одно из первых обвинений в адрес экономической системы, которая продолжала существовать в современной Европе вплоть до двадцатого века; и она остается такой же современной, как плановая экономика и государство всеобщего благосостояния.
III. МАРТИР
Как получилось, что человек, в голове которого кипели подобные идеи, был назначен членом совета Генриха VIII в год после публикации "Утопии"? Вероятно, король, несмотря на свою репутацию образованного человека, не смог вынести чтения книги на латыни и умер до того, как она была опубликована на английском языке. Свои радикальные причуды Мор хранил для друзей. Генрих знал его как редкий синтез способностей и честности, ценил как связующее звено с Палатой общин, посвятил в рыцари, сделал заместителем казначея (1521) и поручил ему деликатные дипломатические задачи. Мор выступал против внешней политики, с помощью которой Вулси втянул Англию в войну с Карлом V; император, по мнению Мора, был не только опасно изобретателен, но и героически защищал христианство от турок. Когда Уолси пал, Мор настолько забыл о своих манерах, что стал перечислять в парламенте недостатки и ошибки, которые привели к падению. Как лидер оппозиции он был логическим преемником кардинала и в течение тридцати одного месяца занимал пост канцлера Англии.
Но настоящим преемником Вулси был король. Генрих обнаружил свою собственную силу и возможности и, по его словам, был намерен освободиться от недружелюбного и препятствующего папства и узаконить свой союз с женщиной, которую он любил и которая могла подарить ему наследника престола. Мор оказался не проводником политики, а слугой целей, которые противоречили его глубочайшим убеждениям. Он утешал себя тем, что писал книги против протестантской теологии и преследовал протестантских лидеров. В "Диалоге о Хересте" (1528) и в более поздних работах он соглашался с Фердинандом II, Кальвином и лютеранскими князьями в том, что религиозное единство необходимо для национальной силы и мира. Он опасался разделения англичан на дюжину или сотню религиозных сект. Тот, кто защищал латинский перевод Нового Завета, сделанный Эразмом, протестовал против английской версии Тиндейла как искажающей текст для доказательства лютеранских взглядов; переводы Библии, по его мнению, не должны превращаться в оружие кабацких философов. В любом случае, считал он, Церковь - слишком ценный инструмент дисциплины, утешения и вдохновения, чтобы ее можно было разорвать на части поспешными рассуждениями тщеславных спорщиков.
От этих настроений он перешел к сожжению протестантов на костре. Обвинение в том, что в его собственном доме выпороли человека за ересь 47 оспаривается; рассказ Мора о преступнике кажется далеким от теологии: "Если он видел какую-нибудь женщину, стоящую на коленях" во время молитвы, и "если ее голова в размышлениях висела низко, он крался за ней и .... трудом поднимал все ее одежды и сбрасывал их ей на голову". 48 Возможно, в трех смертных приговорах, вынесенных в его епархии во время его канцлерства, он подчинялся закону, который требовал, чтобы государство выступало в качестве светской руки церковных судов;49 Но нет никаких сомнений в том, что он одобрял сожжения.50 Он не признавал несоответствия между своим поведением и широкой терпимостью к религиозным различиям в своей "Утопии"; ведь даже там он отказывал в терпимости атеистам, отрицателям бессмертия и тем еретикам, которые прибегали к насилию или язвительным нападкам. Однако он и сам был виновен в вину, когда спорил с английскими протестантами.*
Наступило время, когда Мор считал Генриха самым опасным еретиком из всех. Он отказался одобрить брак с Анной Болейн, а в антиклерикальном законодательстве 1529-32 годов увидел разрушительное нападение на церковь, которая, по его мнению, была необходимой основой общественного порядка. Когда он отошел от дел и уединился в своем доме в Челси (1532), он был еще в расцвете сил, в пятьдесят четыре года, но подозревал, что жить ему осталось недолго. Он пытался подготовить свою семью к трагедии, говоря (так сообщает его зять Уильям Ропер)
о жизни святых мучеников и... об их удивительном терпении, об их страстях [страданиях] и смерти, о том, что они страдали скорее, чем хотели оскорбить Бога, и о том, какое это счастливое и блаженное дело - ради любви к Богу терпеть потерю имущества, тюремное заключение, потерю земель, да и жизни тоже. Далее он сказал им, что по его вере, если он увидит, что его дети побуждают его умереть за доброе дело, это должно так утешить его, что ради самой радости от этого он с радостью побежит на смерть.52
Его ожидания оправдались. В начале 1534 года ему было предъявлено обвинение в причастности к заговору, связанному с монахиней Кентской. Он признал, что встречался с ней и поверил в ее вдохновение, но отрицал свою причастность к заговору. Кромвель рекомендовал, Генрих даровал прощение. Но 17 апреля Мор был заключен в Тауэр за отказ присягнуть Акту о престолонаследии, который, как ему было представлено, предполагал отречение от папского верховенства над церковью в Англии. Его любимая дочь Маргарет написала ему письмо, умоляя принять присягу; он ответил, что ее просьба причиняет ему больше боли, чем его заключение. Его (вторая) жена навещала его в Тауэре и (по словам Ропера) ругала его за упрямство:
Что за добрый год, мистер Мор, я дивлюсь, что вы, которого до сих пор всегда принимали за мудреца, теперь так прикидываетесь дураком, чтобы лежать здесь, в этой тесной, грязной тюрьме, и довольствоваться тем, что вас заперли среди мышей и крыс, когда вы могли бы быть за границей на свободе и с благосклонностью и доброй волей короля и его совета, если бы вы только поступили так, как поступили все епископы и лучшие ученые этого королевства. И поскольку у вас в Челси есть прекрасный дом, библиотека, книги, галерея, сад, фруктовые деревья и все прочие необходимые вещи, где вы могли бы веселиться в обществе меня, вашей жены, детей и домочадцев, я задаюсь вопросом, какого бога ради вы хотите здесь задержаться.53
Были предприняты и другие попытки сдвинуть его с места, но он с улыбкой сопротивлялся всем этим попыткам.
1 июля 1535 года он предстал перед судом. Он хорошо защищался, но был признан виновным в государственной измене. Когда он возвращался из Вестминстера в Тауэр, его дочь Маргарет дважды прорывалась сквозь стражу, обнимала его и получала его последнее благословение. За день до казни он отправил Маргарет свою рубашку с посланием, что "завтра будет очень подходящий день", чтобы "отправиться к Богу..... Прощай, мое дорогое дитя; молись за меня, а я буду молиться за тебя и всех твоих друзей, чтобы мы могли весело встретиться на небесах". 54 Когда он взошел на эшафот (7 июля) и обнаружил, что он настолько слаб , что грозит рухнуть, он сказал одному из служителей: "Молю вас, господин лейтенант, проследите, чтобы я поднялся в безопасности, а чтобы я спустился, позвольте мне сдвинуться самому". 55 Палач попросил у него прощения; Мор обнял его. Генрих распорядился, чтобы заключенному было позволено сказать всего несколько слов. Мор попросил зрителей помолиться за него и "засвидетельствовать, что он... претерпел смерть в вере и за веру Святой Католической Церкви". Затем он попросил их помолиться за короля, чтобы Бог дал ему добрый совет; и он заявил, что умер как добрый слуга короля, но прежде всего Бога.56 Он повторил Пятьдесят первый псалом. Затем он положил голову на колодку, тщательно уложив свою длинную седую бороду, чтобы она не пострадала; "Жаль, что придется отрезать, - сказал он, - того, кто не совершил измены". 57 Его голова была прикреплена к Лондонскому мосту.
Волна ужаса прошла по Англии, осознавшей решительную беспощадность короля, и дрожь ужаса пронеслась по Европе. Эразму казалось, что он сам погиб, ибо "между нами была только одна душа";58 Он сказал, что больше не желает жить, и через год тоже умер. Карл V, узнав об этом событии, сказал английскому послу: "Если бы я был хозяином такого слуги, в делах которого я сам имел за эти годы немалый опыт, я бы предпочел потерять лучший город в моих владениях, чем лишиться столь достойного советника". 59 Папа Павел III сформулировал буллу отлучения, изгоняющую Генриха из общения с христианством, запрещающую все религиозные службы в Англии, запрещающую всю торговлю с ней, освобождающую всех английских подданных от клятвы верности королю и повелевающую им и всем христианским принцам немедленно низложить его. Поскольку ни Карл, ни Франциск не согласились бы на такие меры, папа отложил издание буллы до 1538 года. Когда же он все-таки обнародовал ее, Карл и Франциск запретили ее публикацию в своих королевствах, не желая санкционировать папские притязания на власть над королями. Провал буллы еще раз просигнализировал об упадке папской власти и возвышении суверенного национального государства.
Дин Свифт считал Мора человеком "величайшей добродетели" - возможно, используя это слово в его старом значении мужества - "которую когда-либо производило это королевство". 60 В четырехсотую годовщину их казни Римская церковь причислила Томаса Мора и Джона Фишера к лику святых.
IV. СКАЗКА О ТРЕХ КОРОЛЕВАХ
За каких-то тридцать месяцев после смерти Мора Генрих потерял трех из шести своих королев. Екатерина Арагонская скончалась в своем северном убежище, продолжая утверждать, что является единственной законной женой Генриха и законной королевой Англии. Ее верные служанки продолжали присваивать ей этот титул. В 1535 году ее перевезли в замок Кимбалтон, недалеко от Хантингдона, и там она ограничилась одной комнатой, покидая ее только для того, чтобы послушать мессу. Она принимала посетителей и "очень любезно с ними общалась". 61 Мэри, которой уже исполнилось девятнадцать, содержалась в Хэтфилде, всего в двадцати милях от дома; но матери и дочери не разрешалось видеться друг с другом, и им было запрещено общаться. Тем не менее они общались, и письма Екатерины - одни из самых трогательных во всей литературе. Генрих предложил им лучшие покои, если они признают его новую королеву; они не согласились, и Анна Болейн назначила свою тетку гувернанткой Марии и велела ей держать "бастарда" на месте, "время от времени прикладывая коробку к ушам". 62 В декабре 1535 года Екатерина заболела, составила завещание, написала императору письмо с просьбой защитить ее дочь и трогательно попрощалась со своим "самым дорогим господином и мужем" королем:
Приближается час моей смерти, и я не могу не посоветовать вам из любви к вам о здоровье вашей души, которое вы должны предпочесть всем соображениям мира и плоти; за это вы подвергли меня многим бедствиям, а себя - многим несчастьям. Но я прощаю вам все и молю Бога сделать то же самое. В остальном же я вручаю тебе Марию, нашу дочь, умоляя тебя быть ей хорошим отцом Наконец, я даю обет, что мои глаза желают тебя превыше всего. Прощайте.63
Получив письмо, Генрих прослезился, а когда Екатерина умерла (7 января 1536 года) в возрасте пятидесяти лет, он приказал двору впасть в траур. Анна отказалась.64
Анна не могла знать, что через пять месяцев она тоже умрет; но она знала, что уже потеряла короля. Ее вспыльчивый характер, ее властные истерики, ее назойливые требования утомляли Генриха, который противопоставлял ее яростный язык мягкости Екатерины.65 В день погребения Екатерины Анна родила мертвого ребенка, и Генрих, который все еще жаждал сына, начал подумывать об очередном разводе - или, как он выразился, аннулировании брака; второй брак, как он утверждал, был заключен по колдовскому наущению и поэтому недействителен.66 С октября 1535 года он начал уделять особое внимание одной из служанок Анны, Джейн Сеймур. Когда Анна упрекала его, он велел ей терпеливо сносить его, как это делали ее старейшины.67 Возможно, следуя древней тактике, он обвинил ее в неверности. Кажется невероятным, что даже взбалмошная женщина могла рискнуть троном ради минутного увлечения, но король, похоже, искренне верил в ее вину. Он передал слухи о ее похождениях на рассмотрение Совета, который провел расследование и доложил королю, что она прелюбодействовала с пятью членами двора - сэром Уильямом Бреретоном, сэром Генри Норрисом, сэром Фрэнсисом Уэстоном, Марком Сметоном и своим братом лордом Рочфордом. Пятеро мужчин были отправлены в Тауэр, и 2 мая 1536 года Анна последовала за ними.
Генри написал ей, надеясь на прощение или снисхождение, если она будет с ним откровенна. Она ответила, что ей не в чем признаваться. Ее сопровождающие в тюрьме утверждали, что она призналась в получении предложений любви от Норриса и Уэстона, но утверждала, что отвергла их. 11 мая большое жюри Мидлсекса, которому было поручено провести местное расследование преступлений, предположительно совершенных королевой в этом графстве, сообщило, что признало ее виновной в прелюбодеянии со всеми пятью обвиняемыми мужчинами, и назвало конкретные имена и даты.68 12 мая четверо из них предстали перед Вестминстерским судом присяжных, в состав которого входил отец Анны, граф Уилтшир. Сметон признал себя виновным по предъявленному обвинению; остальные не признали себя виновными; все четверо были осуждены. 15 мая Анну и ее брата судила коллегия из двадцати шести пэров под председательством герцога Норфолка, ее дяди, но политического врага. Сестра и брат подтвердили свою невиновность, но каждый член коллегии заявил, что убежден в их виновности, и они были приговорены к "сожжению или обезглавливанию, как будет угодно королю". 17 мая Сметон был повешен; остальным четырем мужчинам отрубили головы, как подобает их рангу. В тот же день королевские комиссары потребовали от архиепископа Кранмера объявить брак с Анной недействительным, а Елизавету - бастардом; он подчинился. Основания для такого решения неизвестны, но, предположительно, предполагаемый предыдущий брак Анны с лордом Нортумберлендом теперь был признан реальным.
Накануне смерти Анна встала на колени перед леди Кингстон, женой начальника тюрьмы, и попросила о последнем одолжении: пусть та пойдет и встанет на колени перед Марией и умолит ее от имени Анны простить обиды, причиненные ей по гордости и легкомыслию несчастной женщины.69 19 мая она умоляла, чтобы ее казнь состоялась поскорее. Похоже, ее утешала мысль о том, что "палач, как я слышала, очень хорош, а у меня маленькая шея", после чего она рассмеялась. В полдень ее повели на эшафот. Она попросила зрителей молиться за короля, "ибо более мягкого и милосердного принца никогда не было; а для меня он всегда был добрым, мягким и суверенным лордом". 70 Никто не мог быть уверен в ее виновности, но мало кто сожалел о ее падении.
В день ее смерти Кранмер дал королю разрешение на новый брак в поисках сына; на следующий день Генрих и Джейн Сеймур были тайно обручены; 30 мая 1536 года они поженились, а 4 июня она была провозглашена королевой. Она происходила из королевского рода, будучи потомком Эдуарда III; с Генрихом она состояла в третьей или четвертой степени кровного родства, что требовало от послушного Кранмера еще одного разрешения. Она не отличалась особой красотой, но поражала всех своим умом, добротой и даже скромностью; кардинал Поул, самый ярый враг Генриха, описывал ее как "полную доброты". При жизни Анны она препятствовала ухаживаниям короля, отказывалась от его подарков, возвращала его письма нераспечатанными и просила его никогда не разговаривать с ней, кроме как в присутствии других.71
Одним из первых ее действий после замужества было примирение Генриха и Марии. Он сделал это по-своему. Он попросил Кромвеля прислать ей документ под названием "Исповедь леди Марии": в нем король признавался верховным главой церкви в Англии, отвергался "притворный авторитет епископа Римского" и брак Генриха с Екатериной признавался "кровосмесительным и незаконным". От Марии требовалось подписать свое имя под каждым пунктом. Она подписала, но так и не простила себя. Через три недели король и королева приехали к ней, подарили ей подарки и 1000 крон. Ее снова стали называть принцессой, и на Рождество 1536 года она была принята при дворе. Должно быть, в Генрихе и в "Кровавой Мэри" было что-то хорошее, потому что в последние годы жизни она почти научилась его любить.
Когда парламент собрался вновь (8 июня 1536 года), он по просьбе короля разработал новый Акт о престолонаследии, по которому Елизавета и Мария объявлялись незаконнорожденными, а корона переходила к будущей Джейн Сеймур. В июле умер внебрачный сын Генриха, герцог Ричмонд, и теперь все надежды короля были связаны с беременностью Джейн. Англия ликовала вместе с ним, когда (12 октября 1537 года) она родила мальчика, будущего Эдуарда VI. Но бедная Джейн, к которой король был теперь привязан настолько глубоко, насколько позволял его эгоцентричный дух, умерла через двенадцать дней после рождения сына. Некоторое время Генрих оставался сломленным человеком. Хотя он женился еще трижды, но после смерти попросил похоронить его рядом с женщиной, которая отдала свою жизнь, родив ему сына.
Какова была реакция английского народа на события этого потрясшего мир царствования? Трудно сказать; свидетельства предвзяты, неоднозначны и скудны. Чапуис сообщал в 1533 году, что, по мнению многих англичан, "последний король Ричард никогда не был так ненавистен своему народу, как этот король "72. 72 В целом народ сочувствовал желанию Генриха иметь сына, осуждал его суровость к Екатерине и Марии, не проливал слез по Анне, но был глубоко потрясен казнью Фишера и Мора. Нация по-прежнему была в подавляющем большинстве католической,73 И духовенство - теперь, когда правительство присвоило аннаты, - надеялось на примирение с Римом. Но почти никто не осмеливался возвысить голос в критике короля. Критику он получил, и от англичанина, но такого, у которого между ним и практичной рукой короля был Ла-Манш.
Реджинальд Поул был сыном Маргарет Плантагенет, графини Солсбери, племянницы Эдуарда IV и Ричарда III. Он получил образование за счет Генриха, получал королевскую пенсию в размере 500 крон в год и, очевидно, был предназначен для самых высоких должностей в английской церкви. Он учился в Париже и Падуе и вернулся в Англию, пользуясь большим расположением короля. Но когда Генрих настоял на том, чтобы узнать его мнение о разводе, Реджинальд откровенно ответил, что не может одобрить его, если он не будет санкционирован Папой. Генрих продолжил выплачивать юноше пенсию и разрешил ему вернуться на континент. Там Поул пробыл двадцать два года, возвысился в папском почтении как ученый и богослов и в возрасте тридцати шести лет (15 3 6) был произведен в кардиналы. В том же году он написал на латыни страстную атаку на Генриха "В защиту единства церкви" (Pro ecclesiasticae unitatis defensione). Он утверждал, что взятие Генрихом на себя церковного верховенства в Англии привело к разделению христианской религии на национальные разновидности и что в результате столкновения вероучений в Европе наступит социальный и политический хаос. Он обвинил Генриха в эгомании и самовластии. Он порицал английских епископов за то, что они уступили порабощению церкви государством. Он осуждал брак с Анной как прелюбодеяние и предсказывал (не слишком мудро), что английское дворянство будет вечно считать Елизавету "бастардом блудницы".74 Он призвал Карла V не тратить боеприпасы на турок, а направить имперские войска против нечестивого короля Англии. Это была мощная инвектива, испорченная юношеской гордыней красноречия. Кардинал Контарини посоветовал автору не публиковать ее, но Поул настоял на своем и отправил копию в Англию. Когда Павел III возвел Поула в кардиналы, Генрих воспринял это как акт войны. Король оставил всякую мысль о компромиссе и согласился с Кромвелем, что монастыри Англии должны быть распущены, а их имущество присоединено к короне.
ГЛАВА XXV. Генрих VIII и монастыри 1535-47 гг.
I. ТЕХНИКА РАСТВОРЕНИЯ
В 1535 году Генрих, слишком занятый любовью и войной, чтобы играть в Папу в розницу и оптом, назначил агностика1 Кромвеля "наместником короля во всей его церковной юрисдикции". Теперь Кромвель руководил внешней политикой, внутренним законодательством, высшей судебной системой, Тайным советом, разведывательной службой, Звездной палатой и Англиканской церковью; никогда еще Уолси не имел столько длинных и цепких пальцев в стольких сочных пирогах. Он также следил за всеми печатными и издательскими делами; он убедил короля запретить печатание, продажу и ввоз книг только после одобрения агентами короны; за государственный счет он издавал антипапскую литературу. Бесчисленные шпионы Кромвеля держали его в курсе всех движений или проявлений оппозиции Генриху или ему самому. Выражение жалости к Фишеру или Мору, шутка в адрес короля могли привести к тайному суду и длительному заключению;2 а предсказать дату смерти короля означало навлечь на себя беду.3 В особых случаях, чтобы сделать выводы, Кромвель выступал в роли обвинителя, присяжного и судьи. Почти все в Англии боялись и ненавидели его.
Главная трудность заключалась в том, что Генрих, хотя и был всемогущ, но разорился. Король хотел расширить флот, увеличить или улучшить гавани и порты; его придворные и личные расходы были непомерно велики, а система управления Кромвеля требовала широкого потока средств. Как собрать деньги? Налоги уже были высоки настолько, что сопротивление делало их дальнейший сбор скорее дорогостоящим, чем выгодным; епископы опустошили свои приходы, чтобы умиротворить короля; из Америки не поступало золото, которое ежедневно выручало врага Англии, императора. И все же один институт в Англии был богат, подозрителен, ветх и беззащитен: монастыри. Они были под подозрением, потому что их конечной верностью был папа, а их подписка под Актом о верховенстве считалась неискренней и неполной; в глазах правительства они были чужеродным телом в государстве, обязанным поддерживать любое католическое движение против короля. Они дряхлели, потому что во многих случаях перестали выполнять свои традиционные функции образования, гостеприимства и благотворительности. Они были беззащитны, потому что епископы возмущались их освобождением от епископального контроля; потому что дворяне, обедневшие в результате гражданской войны, жаждали их богатств; потому что деловые круги смотрели на монахов и монахов как на бездельников, растрачивающих природные ресурсы; и потому что большая часть населения, включая многих добрых католиков, больше не верила в действенность реликвий, которые выставляли монахи, или в мессы, которые монахи, если они платили, совершали за умерших. И были прекрасные прецеденты для закрытия монастырей: Цвингли сделал это в Цюрихе, лютеранские князья в Германии, Вулси в Англии. Парламент уже проголосовал (1533 г.) за то, чтобы правительство посещало монастыри и принуждало их к реформам.
Летом 1535 года Кромвель отправил трио "визитеров", каждый из которых имел многочисленный штат сотрудников, для проверки и составления отчета о физическом, моральном и финансовом состоянии монастырей и женских обителей Англии, а также университетов и епископальных церквей. Эти "посетители" были "молодыми, порывистыми людьми, способными выполнять свою работу скорее тщательно, чем деликатно"; 4 Они не были застрахованы от "подарков";5 "целью их миссии было завести дело на корону, и они, вероятно, использовали все возможные средства, чтобы склонить монахов и монахинь к самооговору". 6 Среди 600 монастырей Англии нетрудно было обнаружить внушительное число тех, которые демонстрировали сексуальные, а иногда и гомосексуальные отклонения,7 расшатанная дисциплина, корыстная эксплуатация фальшивых реликвий, продажа священных сосудов и драгоценностей для пополнения монастырских богатств и удобств,8 пренебрежение ритуалами, гостеприимством и благотворительностью.9 Но в отчетах обычно не указывалось соотношение провинившихся и достойных монахов, а также не проводилось четкого различия между сплетнями и свидетельствами.10
Парламенту, собравшемуся 4 февраля 1536 года, Кромвель представил "Черную книгу", ныне утраченную, в которой раскрывал недостатки монастырей и рекомендовал со стратегической умеренностью закрыть монастыри и монастыри с доходом 200 фунтов стерлингов (20 000 долларов?) в год или меньше. Парламент, члены которого были в основном выбраны помощниками Кромвеля,11 согласился. Король назначил Суд дополнений, чтобы получить в королевскую казну имущество и доходы этих 376 "меньших монастырей". Две тысячи монахов были отпущены в другие дома или в мир - в последнем случае с небольшой суммой или пенсией, чтобы продержаться, пока они не найдут работу. Из 130 женских монастырей только восемнадцать имели доход более 200 фунтов стерлингов, но только половина из них теперь была закрыта.
Драма распада была прервана тройным восстанием на севере. Как христианство зародилось в городах и дошло до сельских жителей. -пагани, так и в Швейцарии, Германии и Англии Реформация зародилась в городах и долго сопротивлялась в сельской местности. Протестантизм в Англии и Шотландии уменьшался по мере удаления от Лондона или Эдинбурга; он с опозданием достиг Уэльса и северной Англии и нашел скудный прием в Ирландии. В северных графствах Англии разорение младших монастырей разожгло огонь недовольства, который давно готовился растущими налогами, королевской диктатурой над духовенством и подпольными увещеваниями священников. Лишенные собственности монахи, которым было трудно получить пенсию или найти работу, присоединились к уже многочисленным и жалобным безработным; лишенные собственности монахини, скитаясь от приюта к приюту, возбуждали гнев населения против правительства; а помощники визитеров Кромвеля подпитывали ярость, украшая себя добычей из монастырских часовен, превращая копны в дублеты, священнические туники в седельные сумки, а реликвии - в ножны для кинжалов.12
2 октября 1536 года на посетителя, только что закрывшего монастырь в Легборне, напала толпа в соседнем Луте; его записи и документы были изъяты и сожжены, и с мечом у груди его заставили присягнуть на верность общинам. Все собравшиеся дали клятву быть верными королю и Римско-католической церкви. На следующий день армия повстанцев собралась в Кейсторе, в нескольких милях от города; священники и бездомные монахи увещевали их; местное дворянство принуждали - некоторые охотно - присоединиться к ним. В тот же день в Хорнкасле, другом городе в Линкольншире, собралось еще больше жителей. Канцлера епископа Линкольна обвинили в том, что он является агентом Кромвеля; его подняли с постели и забили до смерти шестами. Восставшие создали знамя с изображением плуга, потира, рога и пяти "последних слов" Христа и составили требования, которые направили королю: монастыри должны быть восстановлены, налоги отменены или смягчены, духовенство больше не должно платить десятину или аннаты короне, "кровь холопов" (а именно Кромвеля) должна быть удалена из Тайного совета, а епископы-еретики, в основном Кранмер и Латимер, должны быть низложены и наказаны. Рекруты для восстания прибывали из северных и восточных графств. Около 60 000 человек собрались в Линкольне и ждали ответа короля.
Его ответ был яростным и бескомпромиссным. Он обвинил мятежников в неблагодарности милостивому правителю, настаивал на том, что закрытие малых монастырей - это воля нации, выраженная через парламент, и потребовал от мятежников выдать своих лидеров и разойтись по домам под страхом смерти и конфискации имущества. В то же время Генрих приказал своим военным помощникам собрать силы и отправиться под командованием графа Саффолка на помощь лорду Шрусбери, который уже организовал своих сторонников, чтобы противостоять нападению; он также обратился с частным письмом к тем немногим дворянам, которые присоединились к восстанию. Теперь они, понимая, что короля не остановить и что плохо вооруженные повстанцы скоро будут разбиты, убедили столь многих из них вернуться в свои деревни, что армия повстанцев, несмотря на протесты священников, быстро растаяла. Лут выдал пятнадцать вождей; еще сто человек были взяты в плен, а для остальных было объявлено королевское помилование. Пленников доставили в Лондон и Тауэр; тридцать три человека, в том числе семь священников и четырнадцать монахов, были повешены; остальных не спеша освободили.13
Тем временем в Йоркшире назревало еще более серьезное восстание. Молодой барристер Ричард Аск оказался втянут в движение физически и эмоционально; другой юрист, Уильям Стэплтон, был напуган и получил должность капитана дивизии повстанцев в Беверли; лорд Дарси из Темплхерста, ярый католик, оказал восстанию тайную поддержку; два Перси присоединились, и большинство северных дворян последовали их примеру. 15 октября 1536 года основная армия численностью около 9000 человек под командованием Аска осадила Йорк. Жители города заставили мэра открыть ворота. Аск удержал своих людей от грабежей и вообще поддерживал замечательный порядок в своем необученном войске. Он объявил об открытии монастырей; монахи с радостью вернулись в них и радовали сердца благочестивых людей новым пылом своих песнопений. Аск продвинулся вперед и захватил Помфрет, а Стэплтон взял Халл, не пролив при этом крови. К требованиям, выдвинутым линкольнширцами, были добавлены и отправлены королю другие: подавить всех еретиков и их литературу, возобновить церковные связи с Римом, узаконить Марию, уволить и наказать визитеров Кромвеля и аннулировать все огораживания общих земель с 1489 года.
Это был самый критический момент в правлении Генриха. Половина страны была вооружена против его политики; Ирландия охвачена восстанием; Павел III и кардинал Поул призывали Франциска I и Карла V вторгнуться в Англию и свергнуть короля. В последнем порыве своей угасающей энергии он разослал во все стороны приказы о сборе верных войск, а тем временем поручил герцогу Норфолку увлечь мятежных лидеров переговорами. Герцог устроил конференцию с Аском и несколькими дворянами и склонил их на свою сторону, пообещав всем помилование. Генрих пригласил Аска на личную конференцию и обеспечил ему безопасную конвоировку. Он явился к королю, был очарован ореолом королевской власти и вернулся кротким и невредимым в Йоркшир (январь 1537 года); там, однако, он был арестован и отправлен в Лондон в качестве пленника. Лишенное своих капитанов, повстанческое войско впало в гневные разногласия и дикий беспорядок; дезертирство умножилось; и когда подошли объединенные войска короля, повстанческая армия исчезла, как исчезающий мираж (февраль 1537 г.).
Когда Генрих убедился, что и восстание, и вторжение потерпели крах, он отказался от обещания Норфолка о всеобщем помиловании, приказал арестовать всех недовольных лидеров, которых удалось найти, и предал нескольких из них, включая Аска, смерти. Герцогу он написал:
Мы желаем, чтобы прежде, чем вы снова закроете наше знамя, вы устроили такую страшную казнь над большим числом жителей каждого города, деревни и селения, которые совершили преступление, чтобы они были страшным зрелищем для всех других, кто в будущем будет заниматься подобным делом..... . Так как все эти беды произошли из-за подстрекательства и предательских заговоров монахов и каноников этих мест, мы желаем, чтобы в тех местах, где они сговорились и удерживают свои дома силой... вы, без жалости или обстоятельств, заставили всех монахов и каноников, которые в чем-либо провинились, быть связанными без дальнейшей задержки или церемонии.14
Напугав оппозицию, Кромвель приступил к закрытию оставшихся религиозных домов в Англии. Все монастыри и женские обители, присоединившиеся к восстанию, были немедленно распущены, а их имущество конфисковано в пользу государства. В монастыри стали наведываться с проверками и докладывать о недисциплинированности, безнравственности, изменах и упадке. Многие монахи, предвидя закрытие монастыря, продавали реликвии и ценности из своих домов тому, кто больше заплатит; за перст святого Андрея заплатили 40 фунтов стерлингов.15 Монахи из Уолсингема были осуждены за подделку чудес, а их прибыльный образ Богородицы был брошен в огонь. Историческая гробница святого Томаса Бекета в Кентербери была разрушена; Генрих VIII объявил победителя Генриха II не настоящим святым; реликвии, оскорбившие Колета и позабавившие Эразма, были сожжены; драгоценные предметы, пожертвованные благочестием паломников в течение 250 лет, были увезены в королевскую казну (1538); после этого Генрих носил на большом пальце большой рубин, взятый из святилища. Некоторые монастыри пытались обмануть судьбу, посылая Кромвелю деньги или подарки; Кромвель принимал все и закрывал все. К 1540 году все монастыри и все монастырское имущество, кроме соборных аббатских церквей, перешли к королю.
Всего было закрыто 578 монастырей, около 130 монастырей; разошлось 6521 монахов или монашек, 1560 монахинь. Из них около пятидесяти монахов и двух монахинь добровольно отказались от религиозной привычки, но многие другие умоляли разрешить им продолжить где-то свою монастырскую жизнь.16 Около 12 000 человек, ранее работавших в религиозных домах или находившихся на их иждивении, лишились своих мест или милостыни. Конфискованные земли и здания приносили ежегодный доход в размере около 200 000 фунтов стерлингов (20 000 000 долларов?), но быстрая продажа привела к тому, что после национализации ежегодный доход от этих объектов составил около 37 000 фунтов стерлингов. К этому следует добавить 85 000 фунтов стерлингов в конфискованных драгоценных металлах, так что общая сумма трофеев в виде товаров и доходов, полученных Генрихом при жизни, могла составить около 1 423 500 фунтов стерлингов.17
Король был щедр с этими трофеями. Часть имущества он раздал, а большую часть продал по бросовым ценам мелким дворянам или крупным бюргерам, купцам или юристам, которые поддерживали или проводили его политику. Кромвель получил или купил шесть аббатств с годовым доходом в 2 293 фунта стерлингов; его племянник сэр Ричард Кромвель получил семь аббатств с доходом в 2 552 фунта стерлингов;18 Так образовалось состояние, благодаря которому правнук Ричарда Оливер стал влиятельным человеком в следующем веке. Часть трофеев пошла на строительство кораблей, фортов и портов; часть - на финансирование войны; часть - на королевские дворцы в Вестминстере, Челси и Хэмптон-Корте; часть король проиграл в кости.19 Шесть монастырей были возвращены англиканской церкви в качестве епископских кафедр, а небольшая сумма была выделена на продолжение самых необходимых благотворительных мероприятий, ранее проводившихся монахами и монахинями. Новая аристократия, созданная благодаря дарам и продажам Генриха, стала мощной опорой тюдоровского трона и оплотом экономических интересов против любой католической реставрации. Старая феодальная аристократия пришла в упадок; новая, основанная на торговле и промышленности, изменила характер английского дворянства, превратив его из статичного консерватизма в динамичную предприимчивость, и влила свежую кровь и энергию в высшие классы Англии. Возможно, именно это - а также трофеи - стало одним из источников елизаветинского изобилия.
Последствия роспуска были сложными и длительными. Освобожденные монахи могли скромно или не очень участвовать в увеличении населения Англии с примерно 2 500 000 человек в 1485 году до 4 000 000 в 1547 году.20 Временное увеличение числа безработных привело к снижению доходов низших классов на целое поколение, а новые лендлорды оказались более хваткими, чем старые.21 В политическом плане это привело к еще большему усилению власти монархии; церковь потеряла последний оплот сопротивления. В моральном плане результатом стал рост преступности, нищенства и попрошайничества, а также сокращение благотворительности.22 Более сотни монастырских больниц были закрыты; несколько были восстановлены муниципальными властями. Суммы, которые боязливые или благоговейные души завещали священникам в качестве страховки от инфернального или чистилищного огня, были конфискованы в расчете на то, что мертвым не будет причинен вред; 2 374 канцелярии с их пожертвованиями на проведение месс были конфискованы королем.23 Самые тяжелые последствия были в сфере образования. Монастыри содержали школы для девочек, монастыри и священники-кантри содержали школы и девяносто колледжей для мальчиков; все эти учреждения были ликвидированы.
Изложив факты настолько беспристрастно, насколько позволяли неосознанные предрассудки, историк может позволить себе добавить к ним, безусловно, гипотетический комментарий. Жадность Генриха и безжалостность Кромвеля лишь отодвинули на поколение неизбежное сокращение числа и влияния английских монастырей. Когда-то они выполняли достойную восхищения работу по образованию, благотворительности и уходу за больными, но секуляризация этих функций происходила по всей Западной Европе, даже там, где преобладал католицизм. Снижение религиозного рвения и потустороннего настроения быстро сокращало приток послушников в монастырские заведения, и многие из них сократились до такого малого количества, что казались несоразмерными великолепию их зданий и доходам от их земель. Жаль, что ситуация была решена грубой поспешностью Кромвеля, а не гуманным и более разумным планом Вулси по преобразованию все большего числа монастырей в колледжи. Процедура Генриха здесь, как и в его поисках сына, была хуже, чем его цель. Хорошо, что в какой-то мере был положен конец эксплуатации простого благочестия благочестивыми мошенниками. Больше всего мы сожалеем о монахинях, которые в большинстве своем добросовестно трудились в молитве, обучении и благотворительности; и даже тот, кто не может разделить их доверчивую веру, должен быть благодарен, что подобные им снова с пожизненной преданностью служат нуждам больных и бедных.
II. УПРЯМЫЕ ИРЛАНДЦЫ: 1300-1558 ГГ.
Английские короли оправдывали свое господство над Ирландией тем, что враждебная континентальная держава в любой момент может использовать этот зеленеющий остров для фланговой атаки на Англию; и это соображение, дополнявшее любовь к власти, стало еще более активным, когда протестантской Англии не удалось отвоевать Ирландию у Римской церкви. Ирландский народ, героический и анархический, мужественный и жестокий, поэтически одаренный и политически незрелый, каждый день сопротивлялся подчинению чужой крови и речи.
Зло английской оккупации нарастало. При Эдуарде III многие англо-ирландские землевладельцы вернулись в Англию, чтобы спокойно жить там на ирландскую ренту; и хотя английский парламент неоднократно осуждал эту практику, "заочный лендлордизм" на протяжении трех веков становился одним из главных толчков к ирландским восстаниям. Англичане, оставшиеся в Ирландии, как правило, женились на ирландских девушках и постепенно впитывали в себя ирландскую кровь и уклад. Стремясь остановить этот расовый отток, ирландский парламент, в котором преобладали английские жители и влияние, принял знаменитый Статут Килкенни (1366), который, наряду с некоторыми мудрыми и щедрыми положениями, запрещал межнациональные браки, воспитание детей и другие близкие отношения между англичанами и ирландцами в Ирландии, а также любое использование англичанами ирландской речи, обычаев или одежды под страхом тюремного заключения и конфискации имущества. Отныне ни один ирландец не должен был быть принят ни в одну английскую религиозную организацию, а ирландские барды или сказители не должны были появляться в английских домах.24 Эти запреты не сработали; розы на ирландских щеках затмили величие закона, и расовое слияние продолжилось в том узком марше, границе или пале, где осмеливались жить только англичане в Ирландии.*
Во время Войны Роз Ирландия могла бы изгнать англичан, если бы ирландские вожди объединились, но они предпочли братскую вражду, иногда поощряемую английским золотом. Генрих VII восстановил английскую власть в Пале, а его лорд-наместник, сэр Эдвард Пойнингс, провел через ирландский парламент унизительный "закон Пойнингса" (1494), согласно которому в будущем ни один ирландский парламент не должен созываться до тех пор, пока все законопроекты, которые будут ему представлены, не будут одобрены королем и тайным советом Англии. Ослабленное таким образом, английское правительство в Ирландии стало самым некомпетентным, безжалостным и коррумпированным в христианстве. Его излюбленным приемом было назначить одного из шестидесяти ирландских вождей заместителем вице-короля и поручить ему купить или покорить остальных. Джеральд, восьмой граф Килдэр, назначенный таким образом, добился определенного прогресса в этом направлении и смягчил межплеменное беззаконие, которое помогало английским поборам держать Ирландию слабой и бедной. После его смерти (1513) его сын Джеральд Фицджеральд был назначен его преемником в качестве заместителя. Карьера этого девятого графа Килдэра была типичной для ирландских лордов. Обвиненный в сговоре с графом Десмондом с целью позволить французским войскам высадиться в Ирландии, он был вызван в Англию и заключен в Тауэр. Пообещав верно помогать английскому делу, Генрих VIII освободил его и вновь назначил заместителем. Вскоре он был обвинен в недобросовестном управлении. Его снова привезли в Англию и снова отправили в Тауэр, где он умер в течение года (1534). Его преданный сын, "Шелковый Томас" Фицджеральд, сразу же объявил войну англичанам; он храбро и безрассудно сражался в течение четырнадцати месяцев, был побежден и повешен (1537).
К этому времени Генрих VIII завершил свой развод с Римской церковью. С характерной для него дерзостью он потребовал от ирландского парламента признать его главой церкви в Ирландии, а также в Англии. Так и произошло. От всех государственных чиновников в Ирландии требовалась клятва, признающая его церковное верховенство, а вся церковная десятина отныне должна была выплачиваться королю. Реформаторы вошли в церкви в Пале и снесли религиозные реликвии и изображения. Все монастыри, кроме нескольких отдаленных, были закрыты, их имущество забрало правительство, а монахов уволили с пенсиями, если они не будут суетиться. Часть добычи была распределена между ирландскими вождями; намазанные таким образом, большинство из них приняли дворянские титулы от английского короля, признали его религиозное верховенство и отреклись от папы (1539).25 Клановая система была упразднена, Ирландия была объявлена королевством, а Генрих - королем (1541).
Генрих был победителем, но смертным; он умер в течение пяти лет после своего триумфа. Католицизм в Ирландии выжил. Вожди восприняли свое отступничество как мимолетный инцидент в политике; они продолжали оставаться католиками (как и Генрих), за исключением игнорирования папы; а священники, чье служение они поддерживали и принимали, оставались спокойными ортодоксами. Вера народа не претерпела никаких изменений; скорее, она обрела новую силу, поскольку сохраняла национальную гордость в борьбе с королем-раскольником и, позднее, королевой-протестанткой. Борьба за свободу стала еще более острой, чем прежде, поскольку теперь она велась душой и телом.
III. КАЖДАЯ УНЦИЯ - КОРОЛЬ
Генрих в 1540 году был самым абсолютным монархом, которого когда-либо знала Англия. Старое нормандское дворянство, чьи предки покорили даже Вильгельма Завоевателя, теперь робко повиновалось и почти забыло Magna Charta о своих прерогативах. Новое дворянство, обогатившееся за счет торговли и одаренное королем, служило барьером на пути аристократических или религиозных восстаний. Палата общин, некогда ревностная защитница английских свобод, а теперь выбираемая агентами короля, уступила ему почти беспрецедентные полномочия: право конфисковывать имущество, называть любого своего преемника, определять ортодоксальность и ересь, отправлять людей на смерть после лишь шуточного суда и издавать прокламации, которые должны были иметь силу актов парламента. "В правление Генриха английский дух независимости сгорел в своем гнезде, а любовь к свободе остыла". 26 Английский народ принял этот абсолютизм отчасти из-за страха, отчасти потому, что он казался альтернативой еще одной Войне Роз. Порядок был важнее свободы.
Те же альтернативы убеждали англичан терпеть церковное верховенство Генриха. В условиях, когда католики и протестанты готовы были вцепиться друг другу в глотку, когда католические граждане, послы и правители замышляли против него заговоры, вплоть до вторжения, Генрих считал, что порядок в религиозной жизни Англии можно обеспечить только королевским определением веры и ритуала; косвенно он признавал право церкви на власть в религии. Он пытался диктовать, кому читать Библию. Когда епископы подавили перевод Тиндейла, он велел им подготовить лучший; когда они слишком долго мешкали, он позволил Кромвелю заказать новый перевод Майлзу Ковердейлу. Эта первая полная британская версия появилась в Цюрихе в 1535 году. В 1539 году было напечатано пересмотренное издание, и Кромвель приказал поместить эту "Большую Библию" в каждой английской церкви. Генрих, "по королевской либеральности и доброте", предоставил гражданам привилегию читать Библию у себя дома, и вскоре она стала ежедневным источником влияния почти в каждой английской семье. Но она была источником не только вдохновения, но и раздора; в каждой деревне появлялись любители-экзегеты, доказывавшие Писанием что-либо или его противоположность; фанатики спорили о ней в церквях и ссорились в тавернах.27 Некоторые честолюбцы выдавали своим женам свидетельства о разводе или содержали сразу двух жен, ссылаясь на то, что это разумная библейская практика.28 Король пожалел о допущенной им свободе чтения и вернулся к католической позиции. В 1543 году он побудил парламент принять решение о том, что только дворяне и владельцы недвижимости могут законно владеть Библией, и только священники могут проповедовать или публично обсуждать ее.29
Людям - и даже королю - было трудно понять, что думает король. Католиков продолжали сажать на кол или на плаху за отрицание его церковного верховенства, протестантов - за сомнение в католическом богословии. Приор Форест из обсерватории францисканцев в Гринвиче, отказавшийся отречься от папы, был подвешен в цепях над костром и медленно зажарен до смерти (31 мая 1537 года).30 Джон Ламберт, протестант, был арестован за отрицание реального присутствия Христа в Евхаристии; его судил сам Генрих, он был приговорен Генрихом к смерти и сожжен в Смитфилде (16 ноября 1538 года). Под растущим влиянием Стивена Гардинера, епископа Винчестерского, Генрих все больше и больше склонялся к ортодоксальности. В 1539 году король, парламент и собор "Актом шести статей" провозгласили позицию римских католиков в отношении реального присутствия, безбрачия священников, монашеских обетов, месс за умерших, необходимости ушной исповеди священнику и достаточности причастия в одном виде. Тот, кто устным или письменным словом отрицал Реальное Присутствие, должен был подвергнуться смерти через сожжение, без возможности отречься, исповедаться и получить отпущение грехов; тот, кто отрицал любой из других пунктов, должен был за первое преступление лишиться своего имущества, за второе - жизни. Все браки, заключенные до сих пор священниками, объявлялись недействительными, а сохранение священником своей жены впредь должно было считаться преступлением.31 Народ, по-прежнему ортодоксальный, в целом одобрил эти статьи, но Кромвель сделал все возможное, чтобы умерить их на практике; и в 1540 году король, снова взяв себя в руки, приказал прекратить преследование по этому закону. Тем не менее епископы Латимер и Шакстон, не одобрявшие Статьи, были низложены и заключены в тюрьму. 30 июля 1540 года три протестанта и три католических священника в невольном единении приняли смерть в Смитфилде: протестанты - за то, что подвергали сомнению некоторые католические доктрины, католики - за то, что отвергали церковный суверенитет короля.32
Генрих был столь же силен в управлении, как и в богословии. Хотя он содержал экстравагантный двор и проводил много времени в трапезах, он много трудился над государственными задачами. Он выбрал компетентных помощников, таких же безжалостных, как и он сам. Он реорганизовал армию, оснастил ее новым оружием, изучил последние тенденции в тактике и стратегии. Он построил первый постоянный королевский флот, который очистил побережья и Ла-Манш от пиратов и подготовил к морским победам Елизаветы. Но он обложил свой народ налогами до предела терпимости, неоднократно обесценивал валюту, конфисковывал частную собственность под ничтожными предлогами, требовал "контрибуции", отказывался от своих долгов, брал в долг у фуггеров и способствовал развитию английской экономики в надежде, что она принесет ему дополнительные доходы.
Сельское хозяйство находилось в депрессии. Крепостное право все еще было широко распространено. Продолжались огораживания для выпаса овец; новые помещики, не сдерживаемые феодальными традициями, удваивали или увеличивали в четыре раза арендную плату своих арендаторов, ссылаясь на рост цен, и отказывались продлевать истекающие сроки аренды. "Тысячи лишенных собственности арендаторов добирались до Лондона и хлопотали у дверей судебных инстанций, требуя возмещения, которого не могли добиться". 33 Католик Мор нарисовал жалкую картину нищего крестьянства,34 а протестант Латимер осуждал "мачех-арендодателей" и, подобно Лютеру, идеализировал католическое прошлое, когда "люди были полны жалости и сострадания "35. 35 Парламент установил жестокие наказания за бродяжничество и нищенство. По закону 1530-31 годов любой трудоспособный нищий, будь то мужчина или женщина, должен был быть "привязан голым к концу телеги и избит кнутом по всему городу до крови"; за второе преступление полагалось отрезать ухо, за третье - еще одно; в 1536 году, однако, третье преступление влекло за собой смерть.36 Постепенно вытесненные крестьяне находили работу в городах, а пособие для бедных смягчало нищенство. В конце концов, продуктивность земли была повышена за счет крупного земледелия, но неспособность правительства облегчить этот переход была преступным и бессердечным провалом государственного управления.
То же правительство защищало промышленность с помощью тарифов, а промышленники извлекали выгоду из дешевой рабочей силы, ставшей доступной благодаря миграции крестьян в города. Капиталистические методы реорганизовали текстильную промышленность и воспитали новый класс богачей, которые встали рядом с купцами в поддержку короля; теперь сукно заменило шерсть в качестве главного экспорта Англии. В основном на экспорт шли предметы первой необходимости, производимые низшими классами, а на импорт - предметы роскоши, доступные только богатым.37 Торговля и промышленность получили выгоду от закона 1536 года, узаконившего процентную ставку в 10 %; быстрый рост цен благоприятствовал предпринимательству, в то время как наказывал рабочих, крестьян и феодалов старого образца. С 1500 по 1576 год арендная плата выросла на 1000 процентов; 38 цены на продукты питания выросли на 250-300 процентов, а заработная плата - на 150 процентов.39 "Сейчас царит такая бедность, - писал Томас Старки в 1537 году, - которая ни в коем случае не может противостоять истинному и процветающему общему благу". 40 Члены гильдий находили некоторое облегчение в страховании и взаимопомощи от бедности и пожаров; но в 1545 году Генрих конфисковал имущество гильдий.41
IV. ДРАКОН УХОДИТ НА ПОКОЙ
Что за человек был этот король-людоед? Гольбейн Младший, приехав в Англию около 1536 года, написал портреты Генриха и Джейн Сеймур. Великолепный костюм почти скрывает королевское телосложение; драгоценные камни и горностай, рука на украшенном мече - все это выдает гордость власти, тщеславие неоспоримого самца; широкое жирное лицо говорит о сердечной чувственности; нос - опора силы; сжатые губы и суровые глаза предупреждают о деспоте, быстром в гневе и холодном в жестокости. Генриху было уже сорок шесть, он находился на вершине своей политической карьеры, но входил в физический упадок. Ему суждено было жениться еще трижды и не иметь потомства. От всех его шести жен у него было только трое детей, переживших младенчество. Один из этих троих - Эдуард VI - был болезненным и умер в пятнадцать лет; Мария оставалась удручающе бесплодной в браке; Елизавета так и не решилась выйти замуж, вероятно, из-за осознания какого-то физического препятствия. Проклятие полустертости или телесных недостатков легло на самую гордую династию в истории Англии.
Ум Генриха был острым, суждения о людях - проницательными, мужество и сила воли - огромными. Его манеры были грубыми, а угрызения совести исчезли вместе с молодостью. Однако для своих друзей он оставался добрым и щедрым, веселым, приветливым и способным завоевать любовь и преданность. Рожденный в королевской семье, он с самого рождения был окружен покорностью и лестью; лишь несколько человек осмелились противостоять ему, и их похоронили без головы. "Конечно, - писал Мор из Тауэра, - очень жаль, что любой христианский принц должен благодаря гибкому [коленопреклоненному] совету, готовому следовать его привязанностям [желаниям], и слабому духовенству... подвергаться столь постыдному злоупотреблению лестью".42 Таков был внешний источник регрессии характера Генриха - отсутствие сопротивления его воле после смерти Мора сделало его таким же дряблым в моральном плане, как и в физическом. Он не был более распущенным в сексе, чем Франциск I, а после смерти Анны Болейн, похоже, был более моногамным, чем Карл V; сексуальная распущенность не была его худшим недостатком. Он был жаден до денег, как и до власти, и редко позволял соображениям гуманности останавливать свое присвоение. Его неблагодарная готовность убивать женщин, которых он любил, или мужчин, которые, подобно Мору и Кромвелю, верно служили ему в течение многих лет, достойна презрения; но в итоге он не был и на десятую долю таким же убийцей, как благонамеренный Карл IX, санкционировавший резню святого Варфоломея, или Карл V, потворствовавший разграблению Рима, или немецкие князья, тридцать лет сражавшиеся за свое право определять религиозные убеждения своих подданных.
Внутренним источником его деградации было неоднократное разочарование его воли в любви и воспитании детей. Долго разочаровывался в своих надеждах на сына, был бесчестно остановлен в своей разумной просьбе об аннулировании первого брака, обманут (как он считал) женой, ради которой он рисковал своим троном, так скоро лишился единственной жены, подарившей ему наследника, обманом втянутый в брак с женщиной, совершенно чуждой ему по языку и темпераменту, рогоносец (как он думал) со стороны жены, которая, казалось, обещала ему наконец счастье домашнего очага - вот король, владеющий всей Англией, но лишенный домашних радостей самого простого мужа в своем королевстве. Страдающий от периодических мучений из-за язвы на ноге, терзаемый бунтами и кризисами на протяжении всего своего правления, вынужденный почти каждый момент вооружаться против вторжений, предательств и убийств - как мог такой человек нормально развиваться или избежать вырождения в подозрительность, коварство и жестокость? И как нам, которые с тревогой воспринимают уколы частных несчастий, понять человека, который перенес в своем сознании и личности бурю и стресс английской Реформации, отучил свой народ опасными шагами от глубоко укоренившейся лояльности и при этом, должно быть, чувствовал в своей разделенной душе разъедающее удивление - освободил ли он нацию или сокрушил христианство?
Опасность, как и власть, была средой, в которой он жил. Он никогда не мог сказать, как далеко зайдут его враги и когда они добьются успеха. В 1538 году он приказал арестовать сэра Джеффри Поула, брата Реджинальда. Опасаясь пыток, Джеффри признался, что он, другой брат, лорд Монтегю, сэр Эдвард Невилл, а также маркиз и маркиза Эксетер вели изменническую переписку с кардиналом. Джеффри был помилован; Эксетер, Монтегю и некоторые другие были повешены и четвертованы (1538-39); леди Эксетер была заключена в тюрьму, а графиня Солсбери, мать поляков, была взята под охрану. Когда кардинал посетил Карла V в Толедо (1539), он передал тщетную просьбу Павла III о том, чтобы император вместе с Франциском объявил вне закона всю торговлю с Англией,43 Генрих в ответ арестовал графиню, которой было уже семьдесят лет; возможно, он надеялся, что, удерживая ее в Тауэре, он сможет сдержать энтузиазм кардинала в отношении вторжения. Все было честно в игре жизни и смерти.
Пробыв два года неженатым, Генрих велел Кромвелю подыскать для него брачный союз, который укрепил бы его руки против Карла. Кромвель рекомендовал Анну, невестку курфюрста Саксонии и сестру герцога Клевского, который в то время враждовал с императором. Кромвель очень рассчитывал на этот брак, с помощью которого он надеялся в конечном итоге создать лигу протестантских государств и тем самым заставить Генриха отменить антилютеранские "Шесть статей". Генрих отправил Гольбейна написать сходство с дамой; возможно, Кромвель добавил художнику несколько указаний; картина появилась, и Генрих счел принцессу сносной. На портрете Гольбейна, висящем в Лувре, она выглядит удручающе печальной, но не менее простой, чем та Джейн Сеймур, которая на мгновение смягчила сердце короля. Когда Анна появилась в теле, и Генрих взглянул на нее (1 января 1540 года), любовь умерла с первого взгляда. Он закрыл глаза, женился на ней и снова молился о сыне, чтобы укрепить престол Тюдоров теперь, когда принц Эдуард обнаружил свою физическую немощь. Но он так и не простил Кромвеля.
Четыре месяца спустя, обвинив его в злоупотреблениях и коррупции, он приказал арестовать своего самого выгодного министра. Почти никто не возражал: Кромвель был самым непопулярным человеком в Англии - из-за своего происхождения, методов, продажности и богатства. В Тауэре от него потребовали подписать заявления, ставящие под сомнение действительность нового брака. Генрих заявил, что не давал своего "внутреннего согласия" на этот союз и никогда его не заключал. Анна, признавшись, что она все еще служанка, согласилась на аннулирование брака в обмен на безбедную пенсию. Не желая встречаться с братом, она предпочла одинокую жизнь в Англии, и ее мало утешило то, что после смерти (1557) она была похоронена в Вестминстерском аббатстве. Кромвель был обезглавлен 28 июля 1540 года.
В тот же день Генрих женился на двадцатилетней Екатерине Говард из строго католического дома; католическая партия набирала силу. Король перестал заигрывать с континентальными протестантами и заключил мир с императором. Почувствовав себя наконец в безопасности, он устремил свой взор на север в надежде присоединить Шотландию и тем самым расширить географические границы и обеспечить безопасность Британии. Его отвлекло очередное восстание на севере Англии. Перед отъездом для его подавления и чтобы предотвратить заговор в своей тылу, он приказал предать смерти всех политических заключенных в Тауэре, включая графиню Солсбери (1541). Восстание потерпело крах, и Генрих, смятенный заботами, вернулся в Хэмптон-Корт, чтобы найти утешение у своей новой королевы.
Вторая Екатерина была самой прекрасной из его супруг. Более зависимый, чем прежде, от женских забот, король научился почти любить ее, и он благодарил Бога за "хорошую жизнь, которую он вел и надеялся вести" под ее присмотром. Но на следующий день после этого Te Deum (2 ноября 1541 года) архиепископ Кранмер вручил ему документы, свидетельствующие о том, что Екатерина имела добрачные отношения с тремя последовательными женихами. Двое из них признались, королева тоже. Генрих "так горевал, - докладывал французский посол, - что думали, он сошел с ума"; 44 Его преследовал страх, что Бог проклял все его браки. Он был склонен помиловать Екатерину, но ему представили доказательства того, что после королевского брака она прелюбодействовала со своим кузеном. Она признала, что принимала кузена в своих личных апартаментах поздно ночью, но только в присутствии леди Рочфорд; она отрицала, что совершала какие-либо проступки тогда или когда-либо после своего замужества; леди Рочфорд подтвердила истинность этих заявлений, насколько ей было известно.45 Однако королевский суд признал королеву виновной, и 13 февраля 1542 года она была обезглавлена на том же месте, где шесть лет назад упала голова Анны Болейн. Ее любовники были приговорены к пожизненному заключению.
Король был уже сломлен. Его язва поставила в тупик медицинскую науку того времени, а сифилис, так и не излеченный до конца, распространял свои разрушительные силы по его телу.46 Потеряв жизненную изюминку, он позволил себе превратиться в неподъемную массу плоти, щеки перекрывали челюсти, сузившиеся глаза наполовину потерялись в изгибах лица. Он не мог ходить из одной комнаты в другую без поддержки. Понимая, что жить ему осталось недолго, он издал (1543) новый указ, закрепляющий престолонаследие: сначала Эдуард, потом Мария, потом Елизавета; дальше он не пошел, так как следующей в очереди была Мария Стюарт из Шотландии. В последней попытке родить здорового сына и после неоднократных уговоров своего совета он женился на шестой жене (12 июля 1543 года). Екатерина Парр пережила двух предыдущих мужей, но король больше не настаивал на девственницах. Она была женщиной культурной и тактичной; она терпеливо выхаживала королевского инвалида, примирила его с давно забытой дочерью Елизаветой и постаралась смягчить его богословие и гонительский пыл.
Богословские костры продолжались до конца правления: за последние восемь лет за ересь было сожжено двадцать шесть человек. В 1543 году шпионы донесли епископу Гардинеру, что Генри Филмер сказал: "Если Бог действительно присутствует [в освященной Святыне], то за свою жизнь я съел двадцать богов"; что Роберт Тествуд во время поднятия Святыни в шутку предупредил священника, чтобы Бог не упал; и что Энтони Пирсон назвал вором любого священника, который проповедует что-либо, кроме "Слова Божьего", то есть Писания. Все эти люди, по приказу англиканского епископа, были сожжены на лугу перед королевским дворцом в Виндзоре. Король был встревожен, узнав, что показания свидетеля в этих случаях были лжесвидетельством; виновный был отправлен в Тауэр.47 В 1546 году Гардинер приговорил к костру еще четверых за отрицание Реального Присутствия. Одной из них была молодая женщина Энн Эскью, которая продолжала придерживаться своей ереси на протяжении пяти часов допроса. "То, что вы называете своим Богом, - сказала она на суде, - это кусок хлеба; в доказательство этого дайте ему полежать в ящике три месяца, и он заплесневеет". Ее пытали почти до смерти, чтобы выпытать у нее имена других еретиков; она молчала в агонии и пошла на смерть, по ее словам, "веселая, как человек, устремленный к небесам". 48 Король не принимал активного участия в этих преследованиях, но жертвы безрезультатно обращались к нему.
В 1543 году он вступил в войну с Шотландией и своим "любимым братом" Франциском I, а вскоре оказался в союзе со своим старым врагом Карлом V. Для финансирования своих кампаний он потребовал от своих подданных новых "займов", отказался от выплаты по займам 1542 года и конфисковал средства, выделенные университетам.49 Он лично участвовал в войне, руководил осадой и взятием Булони. Его войска вторглись в Шотландию, разрушили аббатства Мелроуз и Драйбург, а также пять других монастырей, но были разбиты при Анкрам-Муре (1545). С Францией было подписано выгодное соглашение (1546), и король смог умереть в мире.
Он был уже настолько слаб, что знатные семьи открыто спорили, кому из них достанется регентство для юного Эдуарда. Один поэт, граф Суррей, был настолько уверен, что регентом станет его отец, герцог Йоркский, что принял герб, подобающий только наследнику престола. Генрих арестовал обоих; они признали свою вину; поэт был обезглавлен 9 января 1547 года, а герцога планировали казнить вскоре после двадцать седьмого. Но двадцать восьмого числа король умер. Ему было пятьдесят пять лет, но он прожил дюжину жизней за одну. Он оставил большую сумму, чтобы оплатить мессы за упокой своей души.
Тридцать семь лет его правления преобразили Англию сильнее, чем он мог себе представить или желать. Он думал заменить папу, оставив неизменной старую веру, которая приучила народ к моральным ограничениям и повиновению закону; но его успешное неповиновение папству, быстрая ликвидация монахов и реликвий, неоднократное унижение духовенства, присвоение церковной собственности и секуляризация правительства настолько ослабили церковный престиж и авторитет, что вызвали теологические изменения, которые последовали в царствование Эдуарда и Елизаветы. Английская Реформация была менее доктринальной, чем немецкая, но один выдающийся результат был тем же - победа государства над церковью. Народ сбежал от непогрешимого папы в объятия абсолютного короля.
В материальном смысле они ничего не выиграли. Они платили церковную десятину, как и раньше , но чистый излишек шел государству. Многие крестьяне теперь обрабатывали свои земельные наделы в пользу "мачех", более безжалостных, чем аббаты, которых Карлайл идеализировал в "Прошлом и настоящем". Уильям Коббетт считал, что "если рассматривать английскую Реформацию только в ее социальном аспекте, то на самом деле она была восстанием богатых против бедных". 50 Записи о ценах и зарплатах показывают, что сельскохозяйственные и городские рабочие были лучше обеспечены при воцарении Генриха, чем после его смерти.51
Моральные аспекты правления были плохими. Король подавал нации деморализующий пример своей сексуальной невоздержанности, бессердечного перехода за несколько дней от казни одной жены к постели другой, спокойной жестокости, фискальной нечестности и материальной жадности. Высшие классы разлагали двор и правительство коррупционными интригами; дворяне, подражая Генриху, прибирали к рукам богатства церкви; промышленники наживались на своих рабочих и наживались на короле. Упадок благотворительности не завершал картину, оставалось лишь унизительное рабство запуганного народа перед эгоистичным самодержцем. Лишь мужество протестантских и католических мучеников искупало эту картину, а Фишер и Мор, самые благородные из них, в свою очередь, подверглись гонениям.
В большой перспективе даже те горькие годы принесли хорошие плоды. Реформация должна была состояться, и мы должны постоянно напоминать себе об этом, пока записываем разрушения века, давшего ей начало. Разрыв с прошлым был жестоким и болезненным, но только жестокий удар мог ослабить его хватку на умах людей. Когда этот инкуб был снят, дух национализма, который поначалу допускал деспотизм, стал народным энтузиазмом и созидательной силой. Устранение папства из английских дел на какое-то время оставило народ на милость государства; но в долгосрочной перспективе оно заставило его полагаться на себя, чтобы проверять своих правителей и требовать, десятилетие за десятилетием, меру свободы, соразмерную его интеллекту. Правительство не всегда было таким могущественным, как при Генрихе Грозном; оно было слабым при больном сыне и озлобленной дочери; затем, при колеблющейся, но торжествующей королеве, нация поднималась в порыве освобожденной энергии и возносилась в лидеры европейского разума. Возможно, Елизаветы и Шекспира не было бы, если бы Англию не освободил ее худший и сильнейший король.
ГЛАВА XXVI. Эдуард VI и Мария Тюдор 1547-58
I. ПРОТЕКТОРАТ СОМЕРСЕТ: 1547-49 ГГ.
Десятилетний мальчик, вступивший на престол Англии под именем Эдуарда VI, был нарисован Гольбейном за четыре года до этого на одном из самых привлекательных портретов: берет из перьев, рыжие волосы, горностаевая мантия, лицо такой нежности и тоскливой деликатности, что мы должны были бы представить его Джейн Сеймур, ничего от Генриха VIII. Возможно, он унаследовал физическую слабость, которая сделала ее жизнь его выкупом; он так и не обрел силу, чтобы править. Тем не менее он с благородной серьезностью относился к обязанностям, выпадавшим на его долю как принца или короля: ревностно изучал языки, географию, управление и войну; внимательно следил за всеми государственными делами, которые были допущены в его поле зрения; и проявлял ко всем, за исключением католиков-неофитов, столько доброты и благожелательности, что Англия решила, что похоронила людоеда, чтобы короновать его как святого. Воспитанный Кранмером, он стал ярым протестантом. Он не одобрял никаких суровых наказаний за ересь, но не желал позволять своей сводной сестре-католичке Марии слушать мессу, поскольку искренне считал мессу самым кощунственным идолопоклонством. Он с радостью принял решение Королевского совета, выбравшего регентом при нем своего дядю Эдуарда Сеймура, ставшего впоследствии герцогом Сомерсетом, который выступал за протестантскую политику.
Сомерсет был человеком умным, смелым и честным, но в свое время выдающимся. Красивый, обходительный, щедрый, он своей жизнью посрамил трусливую и корыстную аристократию, которая могла простить ему все, кроме сочувствия к бедным. Обладая почти абсолютной властью, он покончил с абсолютизмом, установленным Генрихом VII и VIII, предоставил гораздо большую свободу слова, сократил число деяний, ранее причислявшихся к измене или преступлению, требовал более веских доказательств для осуждения, возвращал вдовам осужденных их приданое и отменил более деспотичные законы предыдущего царствования, касающиеся религии. Король оставался главой английской церкви, и непочтительное отношение к Евхаристии по-прежнему считалось наказуемым преступлением; но тот же самый статут предписывал совершать таинство в обоих видах, предписывал английский язык в качестве языка богослужения и отрицал чистилище и мессы за умерших. Английские протестанты , бежавшие из Англии, вернулись с пыльцой Лютера, Цвингли и Кальвина; а иностранные реформаторы, почуяв запах новой свободы, принесли на беспокойный остров свои разнообразные евангелия. Петр Мученик Вермигли и Мартин Буцер прибыли из Страсбурга, Бернардино Очино - из Аугсбурга, Ян Ласки - из Эмдена. Анабаптисты и унитарии пересекли Ла-Манш, чтобы проповедовать в Англии ересь, которая шокировала протестантов не меньше, чем католиков. Толпы иконоборцев в Лондоне удаляли из церквей распятия, картины и статуи; Николас Ридли, директор Пембрук-колледжа в Кембридже, мощно проповедовал против религиозных изображений и святой воды; и, в довершение всего, архиепископ Кранмер "открыто ел мясо в Великий пост, чего никогда не было с тех пор, как Англия стала христианской страной".1 Королевский совет посчитал, что это заходит слишком далеко, но Сомерсет отменил его решение и дал реформе ход. Под его руководством парламент (1547 г.) постановил, что каждое изображение на церковной стене или окне, посвященное пророку, апостолу или святому, должно быть уничтожено, "чтобы не осталось никакой памяти о нем". Большая часть витражей в церквях была уничтожена, большинство статуй разбито, распятия заменены королевскими гербами, побеленные стены и нержавеющие окна убрали цвет из религии Англии. В каждом населенном пункте началась всеобщая скупка церковного серебра и золота, а в 1551 году правительство присвоило все, что осталось. Великолепных средневековых соборов почти не осталось.
Главным духом этих изменений был архиепископ Кранмер; их главными противниками были Эдмунд Боннер, епископ Лондона, и Стивен Гардинер, епископ Винчестера; Кранмер отправил их на флот.* Тем временем архиепископ уже много лет работал над попыткой создать в одной книге замену миссалу и бревиарию побежденной церкви. Питер Мученик и другие ученые помогали ему; но эта Первая книга общей молитвы (1548) была, по сути, личным продуктом Кранмера, в котором рвение к новой вере слилось с тонким чувством торжественной красоты в чувствах и фразах; даже его переводы с латыни носили на себе чары гения. Книга не была революционной; она следовала некоторым лютеранским тенденциям, например, отвергала жертвенный характер мессы, но не отрицала и не утверждала транссубстанцию; в ней сохранилось много католического ритуала, и ее могли принять не слишком щепетильные романисты. Кранмер передал ее не в Конвокацию, а в Парламент, и этот светский орган не испытывал никаких сомнений в своей юрисдикции при предписании религиозных ритуалов и верований. Книга стала законом королевства, и каждой церкви в Англии было предписано принять ее. Боннер и Гардинер, освобожденные из тюрьмы по всеобщей амнистии (1549), были вновь заключены в тюрьму, когда отвергли право парламента принимать законы о религии. Принцессе Марии было разрешено слушать мессу в уединении своих покоев.
Опасная международная ситуация на время утихомирила ожесточенные споры между католиками и протестантами. Генрих II Французский потребовал эвакуации Булони; получив отказ, он приготовился осадить ее; в любой момент Мария Стюарт, королева Шотландии, находившаяся во Франции пятилетней девочкой, могла втянуть в войну Шотландию. Узнав, что шотландцы вооружаются и поднимают восстание в Ирландии, Сомерсет перевел войска через границу и разбил их при Пинки-Клюге (10 сентября 1547 года). Условия, которые он предложил шотландцам, были удивительно щедрыми и дальновидными: шотландцы не должны были лишаться ни свободы, ни собственности; Шотландия и Англия должны были объединиться в одну "Империю Великобритании"; каждый народ должен был иметь самоуправление по своим законам, но оба должны были управляться, после нынешнего правления, потомством шотландской королевы. Именно такой союз был заключен в 1603 году, за исключением того, что он способствовал бы восстановлению католицизма в Англии и его сохранению в Шотландии. Католики Шотландии отвергли этот план, опасаясь, что английский протестантизм заразит их собственную землю; кроме того, шотландские дворяне получали пенсии от французского правительства и считали, что ливр в руке стоит двух фунтов в кустах.
Разочаровавшись в поисках мира, столкнувшись с войной с Францией, пытаясь найти компромисс между бескомпромиссными конфессиями внутри страны и услышав новые звуки аграрного бунта в Англии, Сомерсет испил чашу власти до дна, когда его собственный брат замышлял свергнуть его. Томаса Сеймура не устраивало быть лордом верховным адмиралом и членом Тайного совета; он хотел стать королем. Он сватался к принцессе Марии, затем к принцессе Елизавете, но тщетно. Он получал деньги, украденные с монетного двора, и трофеи от пиратов, которых он пускал в Ла-Манш; и таким образом он собирал тайные склады оружия и боеприпасов. Его заговор был раскрыт; его обвинили графы Уорик и Саутгемптон; он был почти единогласно осужден обеими палатами парламента; и 20 марта 1549 года его предали смерти. Сомерсет попытался защитить его, но потерпел неудачу, и престиж протектора пал вместе с головой его брата.
Разорение Сомерсета завершилось восстанием Кета. Это восстание проиллюстрировало очевидную аномалию: если в Германии крестьянский бунт был протестантским, то в Англии - католическим; в каждом случае религия была прикрытием для экономического недовольства, а в Англии прикрытие было католическим, потому что правительство теперь было протестантским. "В опыте сельскохозяйственной бедноты, - писал протестант Фрауд, - увеличение личных страданий было главным результатом Реформации". 2 Надо отдать должное протестантским богословам этого царствования - Кранмеру, Латимеру, Леверу, Кроули - они осуждали усилившуюся эксплуатацию крестьянства; а Сомерсет с горячим негодованием осуждал безжалостные поборы новых землевладельцев, "возникших на свалке" городского богатства.3 Парламент не мог придумать более мудрого средства, чем принять свирепые законы против нищенства и предписать церквям еженедельно собирать деньги для бедных. Сомерсет отправил комиссию для выяснения фактов, касающихся огораживаний и высокой арендной платы; она встретила тонкое или открытое сопротивление со стороны лендлордов; арендаторов запугали, заставив скрывать свои обиды; скромные рекомендации комиссии были отвергнуты парламентом, в котором сельскохозяйственные районы были представлены дворянами-землевладельцами. Сомерсет открыл в собственном доме частный суд для рассмотрения жалоб бедняков. Все больше и больше дворян во главе с Джоном Дадли, графом Уориком, присоединялись к движению за его низложение.
Но теперь крестьяне, разъяренные накопленными обидами и безрезультатными исками о возмещении ущерба, взбунтовались от одного конца Англии до другого. Первым поднялся Сомерсетшир, затем Уилтс и Глостершир, Дорсет и Хэмпшир, Беркс, Оксфорд и Букингем, на западе - Корнуолл и Девон, на востоке - Норфолк и Кент. В Норвиче мелкий землевладелец Роберт Кет организовал повстанцев, захватил муниципальное управление и создал крестьянскую коммуну, которая в течение месяца управляла городом и его внутренними районами. На холме Маусхолд, к северу от города, Кет расположил лагерь из 16 000 человек, и там, под дубом, он ежедневно вершил суд над помещиками, арестованными крестьянами. Он не был кровожадным: тех, кого он осуждал, сажали в тюрьму и кормили. Но о правах собственности и документах на право владения он не задумывался. Он велел своим людям прочесывать окрестности, силой врываться в поместья, конфисковывать все оружие и загонять для коммуны весь скот и провиант, где бы он ни был найден. Овец - главных соперников крестьян за право пользования землей - набралось до 20 000, и они были неудержимо поглощены, вместе с "бесконечными буренками", лебедями, оленями, утками, олениной и свиньями. На фоне этого пиршества Кет, тем не менее, поддерживал замечательный порядок, даже разрешил проповедникам увещевать людей отказаться от восстания. Сомерсет сочувствовал мятежникам, но соглашался с Уориком, что их нужно разогнать, чтобы не перевернуть всю экономическую структуру английской жизни. Уорик был послан против них с армией, недавно собранной для войны во Франции. Он предложил повстанцам всеобщее помилование, если они вернутся в свои дома. Кет склонялся к тому, чтобы принять предложение, но более горячие головы были за то, чтобы судить их в бою, и Кет уступил им. 17 августа 1549 года вопрос был решен; превосходная тактика Уорика победила, 3500 мятежников были перебиты, но когда остатки сдались, Уорик довольствовался девятью повешенными, а Кета с братом отправил в тюрьму в Лондоне. Весть о поражении выбила дух из других повстанческих групп; одна за другой они складывали оружие под обещание амнистии. Сомерсет использовал свое влияние, чтобы большинство лидеров были освобождены, а братья Кет на некоторое время выжили.
Протектора обвинили в том, что он поощрял восстание, открыто сочувствуя беднякам. Его также клеймили за провал во внешних делах, ведь Франция сейчас осаждала Булонь. Его справедливо обвиняли в том, что он допустил коррупцию среди правительственного персонала, обесценил валюту, приумножил собственное состояние, построил свой роскошный Сомерсет-Хаус на фоне почти полного банкротства страны. Уорик и Саутгемптон возглавили движение за его отстранение от власти. Большинство дворян, которые могли простить его богатство, но не его нежность к своим крестьянам, воспользовались возможностью отомстить. 12 октября 1549 года герцога Сомерсета провели в качестве пленника по улицам Лондона и заключили в Тауэр.
II. ПРОТЕКТОРАТ УОРВИКА: 1549-53 ГГ.
По меркам того времени враги Сомерсета были снисходительны. Его лишили имущества, которое он приобрел за время своего регентства; 6 февраля 1550 года он был освобожден; в мае его восстановили в членстве в Королевском совете. Но Уорик теперь был протектором королевства.
Он был откровенным макиавеллистом. Сам склонный к католицизму, он принял протестантскую линию, потому что его соперник Саутгемптон был признанным лидером католиков, а большинство дворян финансово были привержены новому вероисповеданию. Он хорошо изучил военное искусство, но понимал, что с обанкротившимся правительством и обнищавшим народом ему не удержать Булонь против Франции, обладающей вдвое большими ресурсами, чем Англия. Он сдал город Генриху II и подписал позорный, неизбежный мир (1550)
В условиях господства знатных и простых лендлордов парламент (1549) принял закон, грозящий страшными карами за восстание крестьян. Захваты освящались прямым законом; налоги, которыми Сомерсет обложил овец и шерсть, чтобы воспрепятствовать захватам, были отменены. Для рабочих, объединившихся для повышения заработной платы, были предусмотрены суровые наказания.4 Собрания, собирающиеся для обсуждения снижения арендной платы или цен, были объявлены незаконными; присутствующие на них должны были лишиться своего имущества. Роберт Кет и его брат были повешены. Нищета росла, но богадельни, сметенные религиозной революцией, не были заменены. Болезни стали эндемичными, но больницы были заброшены. Люди голодали, но валюта снова обесценилась, и цены взлетели. Некогда крепкие йомены Англии вымирали, а беднейшие из бедных погружались в дикость.5
Религиозный хаос соперничал с экономической анархией. Большинство населения оставалось католиками,6 Но победа Уорика над Саутгемптоном оставила их без лидера, и они почувствовали слабость тех, кто отстаивает прошлое. Падение духовного и морального авторитета священства, а также нестабильность и коррумпированность правительства привели не только к росту безнравственности, но и к появлению ересей, которые пугали как католиков, так и протестантов. Джон Климент (1556 г.) описывал "удивительные секты, кишащие повсюду, не только папистов... но и ариан, анабаптистов и всех прочих еретиков... некоторые отрицают, что Святой Дух - это Бог, некоторые отрицают первородный грех, некоторые отрицают предопределение... бесчисленное множество подобных, слишком длинных, чтобы их перечислять".7 Роджер Хатчинсон (ок. 1550 г.) писал о "саддукеях и либертинах" (вольнодумцах), которые утверждают, "что дьявол... не что иное, как... мерзкая привязанность плоти ...., что после этой жизни нет ни покоя, ни боли, что ад - не что иное, как мучительная и отчаянная совесть, и что радостная, спокойная и веселая совесть - это рай".8 А Джон Хупер, протестантский епископ Глостера, сообщал, что "есть некоторые, кто говорит, что душа человека ничем не лучше души зверя, она смертна и тленна. Есть жалкие люди, которые осмеливаются в своих конвентах не только отрицать, что Христос - наш Спаситель, но и называть это благословенное Дитя злоумышленником и обманщиком".9
Воспользовавшись свободой, дарованной Сомерсетом, безрассудная часть протестантов бессердечно сатириковала старую религию. Оксфордские студенты пародировали мессу в своих фарсах, кромсали миссалы на куски, выхватывали освященный хлеб из алтаря и топтали его ногами. Лондонские проповедники называли священников "блудницами Вавилонской блудницы", то есть папы римского.10 Бизнесмены собирались на конференции в соборе Святого Павла; юные галанты собирались там же, дрались и убивали. Новый протекторат теперь был определенно протестантским. Реформаторов назначали на епископские должности, обычно при условии, что они передадут часть епископского поместья придворным, ответственным за их назначение.11 Парламент (1550) постановил, что все картины и статуи должны быть удалены из любой церкви Англии, за исключением "монументальных фигур королей или дворян, которые никогда не принимались за святых"; все молитвенники, кроме молитвенника Кранмера, должны быть уничтожены.12 Облачения, копты и алтарный текстиль были конфискованы, проданы или подарены и вскоре украсили дома знати.13 Постановлением Совета в казну были конфискованы все пластины, оставшиеся в церквях после 1550 года; позднее парламент передал в казну монеты, хранившиеся в ящиках для бедных при церквях.14 Дополнительные средства для правительства и его персонала были найдены за счет отмены стипендий для бедных студентов и прекращения существования профессорских кафедр (regius), учрежденных Генрихом VIII в университетах при поддержке государства.15 Парламент 1552 года рекомендовал духовенству безбрачие, но разрешил им жениться, если целомудрие окажется невыносимым.
Религиозные преследования, так долго преследовавшие еретиков со стороны католиков, теперь в Англии, как в Швейцарии и лютеранской Германии, стали преследовать еретиков и католиков со стороны протестантов. Кранмер составил список ересей, которые, если от них не отречься , должны были караться смертью; они включали утверждение реального присутствия в Евхаристии или церковного верховенства папы, отрицание богодухновенности Ветхого Завета, двух природ во Христе или оправдания по вере.16 Джоан Бошер из Кента была посажена на кол за сомнение в Воплощении (1550). Ридли, протестантскому епископу Лондона, который умолял ее отречься, она сказала: "Не так давно вы сожгли Анну Эскью за кусок хлеба [за отрицание транссубстанциации], но сами уверовали в учение, за которое сожгли ее; а теперь вы сожжете меня за кусок плоти [имея в виду фразу из Четвертого Евангелия - "Слово стало плотью"], и в конце концов вы поверите и в это". 17 В правление Эдуарда было сожжено всего два еретика, однако многие католики были заключены в тюрьму за то, что слушали мессу или открыто критиковали существующее ортодоксальное вероучение.18 Упрямые католические священники были смещены со своих постов, а некоторые отправлены в Тауэр.19 Гардинеру, все еще находившемуся там, предложили свободу, если он согласится проповедовать реформатскую веру; отказавшись, он был удален "в более убогое жилище" в Тауэре и лишен бумаги, пера и книг. В 1552 году Кранмер издал Вторую книгу общих молитв, в которой отрицалось реальное присутствие, отвергалось таинство крайнего возлияния, а Первая книга была пересмотрена в протестантском направлении. Парламент принял Второй акт о единообразии, который требовал от всех людей регулярно посещать религиозные службы, проводимые только по этой Книге общих молитв; три нарушения этого акта должны были караться смертью. В 1553 году Королевский совет обнародовал сорок два "Статей религии", составленных Кранмером, и сделал их обязательными для всех англичан.
В то время как добродетель и ортодоксальность становились законом, протекторат Уорика отличался в развращенный век своей испорченностью. Это не помешало податливому молодому Эдуарду сделать Уорика герцогом Нортумберлендским (4 октября 1551 года). Через несколько дней герцог искупил вину за акт политического приличия - освобождение Сомерсета - обвинив своего предшественника в попытке восстановить свою власть. Сомерсет был арестован, предан суду и осужден, в основном на основании показаний сэра Томаса Палмера; был подделан приказ короля о казни Сомерсета, и 22 января 1552 года он мужественно и достойно встретил свою смерть. Нортумберленд, когда ему в свою очередь грозила казнь, признался, что с его помощью Сомерсет был ложно обвинен; а Палмер перед смертью признался, что доказательства, в которых он поклялся, были выдуманы Нортумберлендом.20
Редко в истории Англии правление было столь непопулярным. Протестантские священнослужители, которые восхваляли нового протектора в благодарность за его поддержку, ополчились против него по мере роста его преступлений. Король Эдуард приближался к смерти; Мария Тюдор, согласно парламентскому акту, была названа наследницей престола, если Эдуард останется бездетным; и Мария, став королевой, вскоре должна была отомстить тем, кто увел Англию от старой веры. Нортумберленд чувствовал, что его жизнь находится под угрозой. Единственным утешением для него было то, что его агенты склонили Эдуарда к повиновению. Он убедил умирающего короля передать корону леди Джейн Грей, дочери герцога Саффолка и внучке сестры Генриха VIII; кроме того, Джейн недавно вышла замуж за сына Нортумберленда. Эдуард, как и его отец, не получил парламентского права назвать своего преемника; почти вся Англия воспринимала воцарение принцессы Марии как неизбежное и справедливое, а Джейн протестовала против того, чтобы быть королевой. Она была женщиной необычайно образованной: писала по-гречески, изучала иврит и переписывалась с Буллингером на латыни, не уступающей его собственной. Она не была святой; она могла резко критиковать католиков и смеяться над транссубстанцией; но она гораздо больше грешила против, чем грешила. Поначалу она восприняла затею свекра как шутку. Когда свекровь стала настаивать, Джейн воспротивилась. Наконец муж приказал ей принять трон, и она - "не желая, - по ее словам, - быть непокорной своему мужу" - повиновалась. Теперь Нортумберленд готовился арестовать главных сторонников Марии, а саму принцессу поместить в Тауэр, где ее могли бы научить покорности.
В начале июля король приблизился к своему концу. Он кашлял и отхаркивал кровь, его ноги болезненно опухали, на теле появились высыпания, выпали волосы, затем ногти. Никто не мог сказать, что это за странная болезнь; многие подозревали, что Нортумберленд отравил его. Наконец, после долгих страданий, Эдуард умер (6 июля 1553 года), будучи еще пятнадцатилетним, слишком юным, чтобы разделить вину за свое правление.
На следующее утро Нортумберленд поскакал к Хансдону, чтобы схватить принцессу. Но Мария, предупрежденная, сбежала к друзьям-католикам в Саффолке, и Нортумберленд вернулся в Лондон без своей добычи. Обещаниями, угрозами и подкупом он убедил Тайный совет присоединиться к нему и провозгласить Джейн Грей королевой. Она упала в обморок. Придя в себя, она все же заявила, что не способна на такую опасную честь. Родственники умоляли ее, утверждая, что от ее согласия зависят их жизни. 9 июля она неохотно признала себя королевой Англии.
Но 10 июля до Лондона дошли новости о том, что Мария провозгласила себя королевой, что северные дворяне стекаются на ее поддержку и что их войска идут на столицу. Нортумберленд спешно собрал все возможные войска и повел их на битву. В Бэри солдаты заявили ему, что больше не сделают ни шагу против своего законного государя. В довершение своих преступлений Нортумберленд послал своего брата с золотом и драгоценностями, а также с обещанием отдать Кале и Гиень, чтобы подкупить Генриха II Французского для вторжения в Англию. Тайный совет узнал об этой миссии, перехватил ее и объявил о верности Марии. Герцог Саффолк пришел в комнату Джейн и сообщил ей, что ее десятидневное правление окончено. Она обрадовалась этой новости и невинно спросила, может ли она теперь отправиться домой; но Совет , поклявшийся служить ей, приказал заточить ее в Тауэр. Вскоре Нортумберленд тоже стал узником, моля о помиловании, но ожидая смерти. Совет послал глашатаев, чтобы провозгласить Марию Тюдор королевой. Англия встретила эту весть с диким ликованием. Всю ту летнюю ночь звонили колокола и пылали костры. Люди выносили столы и еду, устраивали пикники и танцевали на улицах.
Казалось, нация сожалеет о Реформации и с тоской смотрит на прошлое, которое теперь можно идеализировать, поскольку оно не может вернуться. И действительно, Реформация показала Англии лишь свою самую горькую сторону: не освобождение от догм, инквизиции и тирании, а их усиление; не распространение просвещения, а разорение университетов и закрытие сотен школ; не увеличение доброты, а почти конец благотворительности и карт-бланш для жадности; не уменьшение бедности, а такое безжалостное измельчение бедных, какого Англия не знала уже много веков - возможно, никогда не знала.21 Почти любая перемена была бы желанной, лишь бы устранить Нортумберленда и его команду. А бедная принцесса Мария, завоевавшая тайную любовь Англии своим терпением в течение двадцати двух лет унижений, - несомненно, эта наказанная женщина станет нежной королевой.
III. НЕЖНАЯ КОРОЛЕВА: 1553-54 ГГ.
Чтобы понять ее, мы должны были прожить вместе с ней трагическую юность, в течение которой она почти никогда не вкушала счастья. Ей не исполнилось и двух лет (1518), когда отец завел любовницу и пренебрег горюющей матерью; восьми - когда он попросил аннулировать его брак; пятнадцати - когда родители расстались, и мать с дочерью отправились в отдельное изгнание. Даже когда мать умирала, дочери было запрещено приходить к ней.22 После рождения Елизаветы (1533) Мария была объявлена бастардом и лишена титула принцессы. Императорский посол опасался, что Анна Болейн будет добиваться смерти соперницы своей дочери за трон. Когда Елизавету перевезли в Хэтфилд, Мария была вынуждена отправиться туда прислуживать ей и жить в "худшей комнате дома".23 Слуг у нее отобрали, заменив их другими, подчиненными мисс Шелтон из Хэтфилда, которая, напомнив ей, что она бастард, сказала: "Будь я на месте короля, я бы выгнала тебя из королевского дома за твое непослушание", и сообщила ей, что Генрих выразил намерение обезглавить ее.24 Всю ту первую зиму в Хэтфилде (1534) Мария была больна, ее нервы были расшатаны оскорблениями и страхом, ее тело и душа невольно были близки к смерти. Затем король смилостивился и пощадил ее случайными ласками, и на всю оставшуюся часть царствования ее положение облегчилось. Но в качестве платы за эту нелегкую милость от нее потребовали подписать признание церковного верховенства Генриха, "кровосмесительного брака" ее матери и ее собственного незаконнорожденного происхождения.25
Эти переживания навсегда затронули ее нервную систему; "она страдала от сердечных жалоб". 26 и оставалась в слабом здоровье до конца жизни. К ней вернулось мужество, когда под протекторатом Сомерсета парламент объявил ее наследницей престола. Поскольку ее католическая вера, воспитанная в детстве с испанским пылом и укрепленная живыми и предсмертными увещеваниями матери, была драгоценной поддержкой в ее горестях, она отказалась от нее, когда оказалась на краю власти; и когда Совет короля приказал ей прекратить слушать мессу в своих покоях (1549), она не послушалась. Сомерсет потворствовал ее сопротивлению; но Сомерсет пал, ее брат-король утвердил приказ, а трое ее слуг за его игнорирование были отправлены в Тауэр (1551). У нее отобрали капеллана, который читал для нее мессу, и она в конце концов согласилась отказаться от любимого ритуала. Сломленная духом, она умоляла императорского посла устроить ей побег на континент. Осторожный император отказался санкционировать этот план, и он провалился.
Наконец наступил момент ее триумфа, когда Нортумберленд не смог найти ни одного человека, который бы сражался против нее, а те, кто пришел с оружием в руках поддержать ее дело, не просили платы, но принесли свои собственные припасы и предложили свои личные состояния для финансирования кампании. Когда она въехала в Лондон в качестве королевы (3 августа 1553 года), даже этот полупротестантский город почти единодушно поднялся, чтобы приветствовать ее. Принцесса Елизавета неуверенно вышла навстречу ей у городских ворот, гадая, не будет ли Мария возлагать на нее обиды, нанесенные именем Елизаветы; но Мария встретила ее теплыми объятиями и расцеловала всех дам в свите своей сводной сестры. Англия была так же счастлива, как и тогда, когда Генрих VIII, молодой, красивый и великодушный, взошел на трон.
Мэри было уже тридцать семь, и бессердечное время уже успело начертать на ее лице предзнаменования упадка сил. Нечасто ей доводилось прожить целый год без серьезных заболеваний. Ее мучили водянка, несварение желудка, изматывающие головные боли; ей делали многократные кровопускания, от которых она становилась нервной и бледной. Рецидивирующая аменорея временами ввергала ее в истерическое горе от страха, что она никогда не сможет выносить ребенка.27 Теперь ее тело было худым и хрупким, лоб изборожден морщинами, в рыжеватых волосах пробивалась седина, глаза были настолько слабыми, что она могла читать, только прижимая страницу к лицу. Черты лица у нее были простые, почти мужские; голос глубокий, как у мужчины; жизнь наделила ее всеми слабостями и ни одной прелестью женственности. У нее были кое-какие женские способности: она терпеливо вязала, искусно вышивала и играла на лютне; к этому добавилось знание испанского, латыни, итальянского и французского языков. Из нее получилась бы хорошая женщина, если бы ее не прокляли теологическая уверенность и королевская власть. Она была честна до простодушия, неспособна к дипломатии и очень хотела любить и быть любимой. Она была вспыльчива и строптива. Она была упряма, но не горда; она признавала ограниченность своих умственных способностей и смиренно слушала советы. Она была непреклонна только там, где дело касалось ее веры; в остальном она была мягкой и сострадательной, либеральной к несчастным и стремящейся исправить ошибки закона. Часто она инкогнито посещала дома бедняков, сидела и беседовала с хозяйками, записывала нужды и обиды и оказывала посильную помощь.28 Она вернула университетам средства, похищенные у них ее предшественниками.
Лучшие стороны ее характера проявились в относительной терпимости в начале ее правления. Она не только освободила Гардинера, Боннера и других, кто был заключен в тюрьму за отказ принять протестантизм, но и помиловала почти всех, кто пытался удержать ее на троне. Однако некоторых из них, например герцога Саффолка, она заставила заплатить в казну большие штрафы; затем, получив такую помощь, она значительно снизила налоги. Питеру Мученику и другим протестантам-иностранцам было разрешено покинуть страну на конспиративных квартирах. Совет королевы устроил поспешный суд над Нортумберлендом и шестью другими людьми, участвовавшими в заговоре с целью ареста Марии и короны Джейн Грей; все семеро были приговорены к смерти. Мария хотела помиловать даже Нортумберленда, но Саймон Ренар, теперь уже императорский посол, отговорил ее. Все трое непрощенных в последнюю минуту приняли римско-католическую веру. Джейн Грей назвала приговор справедливым, а признания - трусливыми.29 Мария предложила освободить ее, но уступила своим советникам настолько, что приказала держать ее в свободном заключении на территории Тауэра.30
13 августа королева опубликовала официальное заявление о том, что она не будет "принуждать или ограничивать совесть" в вопросах религиозных убеждений;31 Это было одно из первых заявлений о религиозной терпимости, сделанных современным правительством. Невинно надеясь обратить протестантов с помощью аргументов, она организовала публичные дебаты между противоборствующими теологами, но они угасли в ожесточенном и безрезультатном споре. Вскоре после этого в капеллана епископа Боннера бросили кинжал из толпы, возмущенной его католической проповедью; от смерти его спасли два протестантских прорицателя.32 Испугавшись своей терпимости, Мария приказала (18 августа 1553 г.), чтобы до тех пор, пока парламент не соберется и не рассмотрит проблемы, возникшие из-за конфликта верований, никаких доктринальных проповедей не произносилось, кроме как в университетах. Кранмеру, все еще архиепископу, было велено оставаться в своем Ламбетском дворце; в ответ он обрушился на Мессу как на "отвратительное богохульство"; он и Латимер были заключены в Тауэр (сентябрь 1553 года). За два месяца до этого в Тауэр отправился епископ Ридли из Лондона, который заклеймил и Марию, и Елизавету как бастардов. В целом поведение Марии в эти первые месяцы ее правления превосходило по снисходительности и терпимости поведение других крупных правителей ее времени.
Проблемы, с которыми она столкнулась, могли бы ошеломить человека, намного превосходящего ее по уму и такту. Она была потрясена неразберихой и коррупцией, царившими в администрации. Она приказала остановить коррупцию, но та спрятала голову и продолжила. Она подала хороший пример, сократив расходы на королевский дом, пообещав стабильную валюту и оставив парламентские выборы свободными от королевского влияния; новые выборы были "самыми справедливыми за многие годы". 33 Но в результате снижения налогов доходы правительства оказались ниже расходов; чтобы компенсировать разницу, она ввела экспортную пошлину на ткани и импортную пошлину на французские вина; эти меры, которые, как ожидалось, должны были помочь бедным, вызвали коммерческий спад. Она пыталась остановить рост капитализма, ограничив количество ткацких станков, которыми мог владеть каждый человек, одним или двумя. Она осуждала "богатых суконщиков" за низкую заработную плату и запретила выплачивать зарплату натурой.34 Но она не смогла найти в своем окружении людей, обладающих силой и честностью, необходимыми для осуществления ее доброй воли, и экономические законы перечеркнули ее цели.
Даже в религии она столкнулась с серьезными экономическими препятствиями. Вряд ли в Англии была влиятельная семья, которая не владела бы имуществом, отобранным у церкви;35 Такие семьи, разумеется, противились любому возвращению к римской вере. Протестанты, составлявшие численное меньшинство, но обладавшие финансовым влиянием, в любой момент могли дать толчок к восстанию, которое возвело бы на трон протестантку Елизавету. Мария очень хотела восстановить право католиков на отправление религиозных обрядов в соответствии с их собственным ритуалом; однако император, который уже тридцать два года боролся с протестантизмом, советовал ей действовать медленно и довольствоваться частными мессами для себя и своего ближайшего окружения. Но она слишком глубоко чувствовала свою религию, чтобы быть с ней политизированной. Скептически настроенное поколение, выросшее в Лондоне, удивлялось частоте и пылкости ее молитв, а испанский посол, вероятно, считал занудством, когда она просила его встать на колени рядом с ней, чтобы попросить божественного руководства. Она чувствовала, что на нее возложена священная миссия - вернуть веру, которая стала ей так дорога, потому что она страдала за нее. Она послала гонца к Папе Римскому, умоляя его снять интердикт на религиозные службы в Англии; но когда кардинал Поул пожелал приехать в Англию в качестве папского легата, она согласилась с Карлом, что время для такого смелого шага еще не пришло.
Парламент, собравшийся 5 октября 1553 года, отнюдь не был покорным. Он согласился отменить все законодательные акты царствования Эдуарда, касающиеся религии; он сократил до прежних размеров суровые наказания, предписанные законами Генриха VIII и Эдуарда VI; и он милостиво сообщил королеве, что "незаконнорожденность вашей благороднейшей особы" теперь аннулирована, и она перестала быть бастардом. Но она отказалась даже рассматривать вопрос о восстановлении церковной собственности, противилась любому намеку на признание папского суверенитета и оставила Марию безвольной главой английской церкви. С помощью этой власти она заменила протестантских епископов на изгнанных католических прелатов; Боннер снова стал епископом Лондона, Гардинер - епископом Винчестера и близким советником короны. Женатые священники были уволены из своих приходов. Месса была снова разрешена, а затем и поощрена; и (как пишет протестантский историк) "та готовность, с которой страна в целом воспользовалась разрешением восстановить католический ритуал, несомненно, доказала, что, за исключением Лондона и нескольких крупных городов, народное чувство было на стороне королевы". 36 Указом от 4 марта 1554 года католическое богослужение было полностью восстановлено, протестантизм и другие "ереси" были объявлены вне закона, а все протестантские проповеди и публикации были запрещены.
Этот возврат теологического маятника взволновал нацию гораздо меньше, чем брачные планы Марии. По своей конституции она боялась брака, но пошла на это испытание в надежде иметь наследника, который предотвратит воцарение протестантской Елизаветы. Мария утверждала, что была девственницей, и, вероятно, так оно и было; возможно, если бы она немного согрешила, то была бы менее мрачной, напряженной и уверенной. Совет рекомендовал ей Эдуарда Куртенэя, правнука Эдуарда IV, но его развратный образ жизни пришелся Марии не по вкусу. Отвергнутый, он задумал жениться на Елизавете, свергнуть Марию, возвести Елизавету на престол и править Англией через нее, даже не мечтая о том, что у него мало шансов доминировать над этой мужественной леди. Карл V предложил Марии своего сына Филиппа, которому он собирался завещать все, кроме императорского титула; он также обещал Нидерланды в качестве подарка любому потомку от этого брака. Мария пришла в восторг от мысли, что ее мужем станет правитель Испании, Фландрии, Голландии, Неаполя и Северной и Южной Америки; ее полуиспанская кровь потеплела от перспективы политического и религиозного союза Англии с Испанией. Она скромно предположила, что ее возраст - на десять лет больше, чем у Филиппа, - является препятствием; она боялась, что ее увядшие прелести не смогут удовлетворить его юношескую энергичность и воображение; она даже не была уверена, что знает, как заниматься любовью.37 Филипп, со своей стороны, был настроен неохотно; его английские агенты сообщали, что Мария была "совершенной святой", которая "плохо одевалась";38 Неужели среди королевских семей Европы нельзя было найти что-то более привлекательное? Карл убедил его, указав, что этот брак даст Испании сильного союзника против Франции и ценную поддержку в Нидерландах, которые были коммерчески связаны с Англией; возможно, протестантизм в Германии можно будет подавить объединенными действиями Испании, Франции и Англии как католических государств; а союз Габсбургов и Тюдоров создаст державу, способную обеспечить Западной Европе принудительный мир на несколько поколений.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги