Рейган

Главный противник в холодной войне

Порой казалось, что первые четыре года пребывания в Белом доме Рейган почти исключительно посвятил внутренней, прежде всего экономической, политике. Но это было далеко не так. Международные дела, в первую очередь связанные с продолжавшейся холодной войной, со взаимоотношениями с СССР, неизбежно оставались в центре внимания Белого дома.

Уже на первой пресс-конференции (29 января 1981 года)[391] после вступления в должность новый президент весьма жестко отозвался о той системе, которая существовала в Советском Союзе — главном геополитическом и социальном противнике США. Журналист агентства Эй-би-си Сэм Дональдсон задал вопрос: «Мистер президент, в чем вы видите долговременные намерения Советского Союза? Не думаете ли вы, в частности, что Кремль стремится к мировому господству, что это приведет к продолжению холодной войны, или вы считаете, что при определенных обстоятельствах возможна разрядка?»

Ответ Рейгана звучал недвусмысленно. Его целесообразно привести полностью, так как он четко определил характер политики Соединенных Штатов в духе холодной войны до тех пор, пока в Советском Союзе не начнутся действительно серьезные внутренние перемены:

«Что ж, до сих пор разрядка была улицей с односторонним движением, которую Советский Союз использовал для того, чтобы проводить свои идеи. Мне не нужно думать, чтобы ответить на вопрос, в чем состоят их намерения; сами они их повторяют. Я не знаю ни одного руководителя Советского Союза со времени революции, включая нынешнее руководство, которое не повторяло бы многократно на различных коммунистических съездах, что они сохраняют решимость добиться своей цели — осуществления коммунистической революции и создания всемирного социалистического или коммунистического государства.

Поскольку они не только говорят, но и делают для этого все возможное и поскольку публично и открыто объявляют, что единственная мораль, которую они признают, — та, что способствует их делу, то есть они сохраняют за собой право совершать любые преступления, лгать, вводить в заблуждение, чтобы этого достигнуть, а мы оперируем иной системой стандартов; я думаю, что, делая с ними любые дела, даже связанные с разрядкой, мы должны иметь сказанное в виду».

В этих словах было немало пропагандистской риторики, и освещали они скорее не ту реальную внешнюю политику, которую проводило брежневское руководство СССР в начале 1980-х годов, а ленинский курс и линию Сталина примерно до середины 1930-х годов. Рейган воспринимал как данность не действительное стремление советского руководства к сохранению полного господства в своей геополитической сфере с перспективой незначительного ее расширения за счет стран третьего мира, а коммунистическую мифологию, которую проповедовали в СССР на протяжении всех лет советского тоталитаризма — от его зарождения до заката.

Он не учитывал, что само руководство СССР, и Л. И. Брежнев прежде всего, сохраняя тоталитарную систему, находившуюся в состоянии кризиса, сознавало опасность превращения холодной войны в ракетно-ядерную катастрофу и действительно стремилось к относительно мирному сосуществованию с Соединенными Штатами. На помощь коммунистическим руководителям приходили высказывания Ленина и других «основоположников», что революции в той или иной стране могут совершиться только тогда, когда для них созреют внутренние условия.

Не слишком разбиравшийся во всех этих тонкостях и в то же время полагавшийся скорее на собственные ощущения, а не на компетентное мнение экспертов, Рейган продолжал проявлять полное незнание советских реалий. Он повторял вымышленные «цитаты» из «Николая Ленина», которые почерпнул, скорее всего, из не очень грамотных антикоммунистических брошюр крайне правого Общества Джона Берча, опасаясь контактов с этим обществом, но отнюдь не брезгуя использовать его продукцию.

В то же время Рейган не отвергал полностью возможность развития отношений с СССР в той или иной форме. На той же пресс-конференции ему был задан вопрос, не собирается ли он отменить введенное в марте 1980 года его предшественником эмбарго на экспорт американского зерна в СССР (в числе других ограничений, последовавших вслед за введением советских войск в Афганистан). Определенного ответа президент не дал, но возможность этого не исключил. Действительно, уже в апреле 1981 года зерновое эмбарго было отменено, советские закупки зерновых продуктов в Соединенных Штатах были возобновлены. Сам факт того, что огромные валютные средства советское руководство вынуждено было теперь затрачивать на покупку заокеанского хлеба, свидетельствовал о тяжелейшем кризисном состоянии советской колхозно-совхозной системы.

До введения эмбарго советские закупки зерна за рубежом составляли 15–16 миллионов тонн в год. После снятия эмбарго зерновой импорт из года в год увеличивался. В 1982 году он составил 29,4 миллиона тонн, в 1983 году — 33,9, в 1965-м — 45,6 миллиона тонн. При этом около половины поставок приходилось на долю США[392]. Для аграрного сектора страны, для американского фермерства огромный советский рынок создавал весьма благоприятные экономические условия.

В определенной степени закупки зерна ставили СССР в зависимость от импорта. Это, однако, никак не меняло общего вектора советско-американских отношений, которые с приходом Рейгана в Белый дом стали резко ухудшаться.

Собственно говоря, процесс разрядки напряженности, происходивший в 1960-е — первой половине 1970-х годов, подошел к концу еще при Картере, который довольно энергично, хотя, естественно, только на словах, выступал за права человека в СССР, против преследования диссидентов, судебных процессов над ними. При этом, однако, в полной мере сохранялись действовавшие договоренности и, что было особенно важно, контакты в Вашингтоне между Государственным департаментом и послом СССР в США Анатолием Федоровичем Добрыниным, опытным дипломатом, стремившимся к сохранению разрядки. Летом 1979 года в Вене состоялась встреча Картера и Брежнева, на которой в дополнение к первому договору об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-1) был подписал новый договор ОСВ-2, расширявший и уточнявший положения первого. Договор устанавливал равное для США и СССР число стратегических ядерных вооружений всех типов (не более 2400 единиц). Договор ОСВ-2 так и не был ратифицирован в связи с тем, что еще при администрации Картера советско-американские отношения вновь резко ухудшились, в основном в связи с вмешательством СССР во внутренние дела Афганистана и введением на территорию этой страны советских войск.

Еще в марте 1979 года, перед началом избирательной кампании, Рейган через посредников передал Добрынину, что намерен посетить СССР и хотел бы встретиться с Брежневым и председателем Совета министров СССР А. Н. Косыгиным или, в крайнем случае, с одним из них. Добрынин воспринимал Рейгана как представителя крайне правого крыла Республиканской партии и ответил на вопрос вопросом: не является ли намерение Рейгана предвыборным ходом, «не станет ли он, возвратившись из Москвы, с удвоенной энергией выступать против СССР, ссылаясь на то, что теперь, мол, он уже побывал там и может говорить “со знанием дела”»[393].

От имени Рейгана послу было передано, что «будущий президент» (в том, что он станет таковым, у него сомнений не было) стремится сам разобраться во взаимоотношениях, что он желает расширить свою избирательную базу и, возможно, поддержит новые соглашения с СССР о контроле над оружием массового уничтожения.

Можно полагать, что только в самом начале избирательной кампании Рональд не исключал возможности разрядки, чтобы противопоставить себя Картеру и в области внешней политики. Холодное отношение советского представителя было, видимо, лишь дополнительным аргументом к тому, что от планов смягчения взаимоотношений он отказался, отменив одновременно и намечавшийся визит.

Непосредственно после выборов и даже в начале пребывания Рейгана в Белом доме сохранялась, однако, некоторая надежда на возможность развития более или менее конструктивных отношений между Рейганом и советскими руководителями, в частности Брежневым. Об этом свидетельствовала беседа Добрынина с бывшим президентом Р. Никсоном, который приехал в Вашингтон из Нью-Йорка на прием по случаю празднования годовщины Октябрьской революции.

Добрынин вспоминал, что Никсон «попросил, чтобы сказанное им в доверительной форме было доведено до сведения Брежнева. По словам Никсона, он очень хорошо и давно знает Рейгана как человека весьма консервативных и антикоммунистических взглядов. Верно, что он сторонник “сильной Америки”. Но он вместе с тем достаточно разумный, а главное — прагматически мыслящий политический деятель. Никсон выразил уверенность, что в конечном счете у советского руководства с Рейганом установятся отношения не хуже тех, которые были при нем. Правда, на это потребуется немалое время, возможно несколько лет, но важно, чтобы советское руководство не теряло из виду указанную выше перспективу и не вступало с ним раньше времени в ненужную полемику вокруг Кубы или какой-то другой проблемы, так как Рейгана может “заносить” в публичных выступлениях»[394].

То ли Рейган еще колебался, то ли Никсон выражал скорее не его мнение, а свое собственное, но в ближайшей перспективе его предположения не подтвердились. Тем не менее в высшем советском руководстве живо обсуждались возможности отношений при новом президенте. 17 ноября Ю. В. Андропов, курировавший в то время в ЦК КПСС внешнюю политику, и министр иностранных дел А. А. Громыко направили в Политбюро записку самого общего характера, предлагая меры, само собой разумеющиеся и без их послания: установить неофициальные связи с окружением Рейгана, изучить взгляды лиц из его администрации на внешние проблемы, особенно отношения с СССР. Добрынин без какой-либо иронии, весьма серьезно изложил этот документ[395], хотя было совершенно ясно, что ни о чем другом, кроме как о полной неосведомленности советской стороны о намерениях нового президента, он не свидетельствовал.

Между тем с приходом Рейгана в Белый дом разрядке напряженности постепенно, но довольно быстро пришел конец. Существовал целый ряд причин этого, которые анализируются специалистами в области международных отношений. По мнению подавляющего большинства авторов, главная причина состояла в том, что разрядка дипломатическая не сопровождалась разрядкой политической, а последняя была невозможна при сохранении в СССР тоталитарной системы, находившейся в состоянии кризиса и разложения, но еще сохранявшейся. Отсюда вытекала установка на идеологическую конфронтацию с Западом, крайне подозрительное отношение к СССР и его действиям на Западе, в частности в США, продолжавшиеся разведывательные и подрывные действия обеих сторон в различных районах земного шара.

К этому, разумеется, добавлялись личные факторы, не игравшие решающей роли в длительной перспективе, но оказывавшие немалое влияние на конкретный ход событий. Установки Рональда Рейгана, несомненно, не способствовали разрядке напряженности в реальных условиях первой половины 1980-х годов.

Новое обострение отношений

С первых дней пребывания Рейгана в Белом доме государственные секретари А. Хейг, а затем несколько более мягко и осторожно его преемник Дж. Шульц убеждали президента, что, несмотря на существование нескольких соглашений и договоров по ограничению ракетно-ядерного оружия, СССР стремится нарушить баланс в области стратегических вооружений и этим поставить под угрозу безопасность США. Президенту предоставлялись данные, свидетельствовавшие о создании в СССР новых систем ракетно-ядерного оружия, в частности межконтинентальной баллистической ракеты, получившей в классификации НАТО название СС-18 Satan («Сатана»). Ее считали носителем самых крупных ядерных боеголовок в мире, превышавших мощность атомных бомб, сброшенных на японские города в 1945 году, в тысячу раз. Рейгана информировали, что ракета «Сатана» (в советской классификации она называлась Р-36-М2 «Воевода») может преодолеть расстояние до 16 тысяч километров, что одна такая ракета может стереть с лица земли почти все восточное побережье США, все мегаполисы от Нью-Йорка до Вашингтона[396].

Хотя не столько руководители Госдепартамента, сколько военные эксперты убеждали президента, что между обеими сверхдержавами сохраняется паритет в области наиболее мощных систем стратегических вооружений, сам он склонялся к мнению, что наиболее вероятный противник все же имеет определенное преимущество[397].

Одновременно Рейган стремился «прощупать» главного противника. С этой целью он лично написал и передал 25 апреля Добрынину в рукописном виде письмо Л. И. Брежневу, начатое еще в госпитале после ранения и завершенное во время выздоровления в президентской резиденции. Сам Рейган чуть позже рассказывал, что он в этом письме напоминал Брежневу о встречах с ним в калифорнийском городке Сан-Клементе во время президентства Никсона, когда состоялись плодотворные для обеих сторон переговоры и был подписан ряд взаимно выгодных документов[398].

По словам же Добрынина, «он [Рейган] ссылался, в частности, на период сразу после Второй мировой войны, когда у СССР не было еще атомной бомбы, а вся страна была разрушена войной. США не воспользовались тогда своим превосходством, когда их никто не мог бы остановить, чтобы захватить чужие территории. На этом фоне последующая советская политика, в изложении президента, выглядела иной. Если бы изменилась политика СССР, то обе страны могли бы вместе взаимодействовать»[399]. Иначе говоря, Рейган требовал от советского руководства в тех условиях совершенно невыполнимого — полного изменения официального коммунистического внешнеполитического курса.

Через месяц поступил ответ Брежнева, одобренный Политбюро. Советский лидер в свойственном в то время официальной советской международной переписке миролюбивом тоне жаловался, что Рейган, как ему кажется, не отказывается от антисоветского курса. В письме, составленном от имени Брежнева, говорилось далее: «Мы хотим иного — хотим мира, сотрудничества, чувства взаимного доверия и благожелательности между СССР и США. Мы предлагаем сейчас США и другим западным странам честные конструктивные переговоры, поиск решений практически по всем существующим между нами вопросам — и о сдерживании гонки вооружений, и о ликвидации опаснейших очагов напряженности в различных районах мира, и о мерах укрепления доверия». Одновременно предлагалось провести «хорошо подготовленную» встречу на высшем уровне[400].

По существу дела, и письмо Рейгана, и ответ Брежнева носили общий характер, не способствовали созданию атмосферы доверия[401]. В Москве даже не обратили внимания, что американский президент попытался вопреки своим политическим установкам вступить в письменный диалог с высшим советским коммунистом. Ответной реакции на это не последовало, в чем, разумеется, была вина не столько самого Брежнева, сколько его советчиков. Диалог не получился.

Постепенно, но неуклонно президент США стал все чаще критиковать политику советского руководства как внутри страны, так и на международной арене, особенно во время приемов в Белом доме послов стран, с которыми у руководства СССР отношения были не из лучших.

Правда, вскоре после появления новой американской администрации А. Ф. Добрынин оказался старейшим иностранным послом в США и по традиции был избран дуайеном дипломатического корпуса, что несколько замедлило внешнее проявление усиления напряженности. Однако таковое становилось все более ясным для всех тех, кто хотя бы в незначительной степени был в состоянии оценивать реалии международной политики.

Явной демонстрацией недоброжелательного отношения к советскому руководству стал следующий факт. В сентябре 1981 года министр иностранных дел СССР А. А. Громыко прибыл на очередную сессию Генеральной Ассамблеи ООН, но вопреки традиции не получил приглашения посетить Белый дом, хотя Брежнев поручил ему лично передать Рейгану мнение руководителей СССР о его политике. Сделать это советский министр оказался не в состоянии[402]. Рейгану были направлены новые письма Брежнева с выражением недовольства антисоветскими акциями американской стороны.

В результате Рейган поставил перед своей администрацией и прежде всего перед блоком высших учреждений, отвечавших за национальную безопасность, а также государственной пропагандистской системой и Государственным департаментом несколько взаимосвязанных задач:

В качестве первых практических мер по укреплению военного могущества США Рейганом была одобрена программа строительства ста мощных бомбардировщиков Б-1 и ста межконтинентальных баллистических ракет класса MX, создания военных самолетов, недоступных для наземного обнаружения (система самолетов-«невидимок» «Стеле»), и мощных атомных подводных лодок класса «Огайо».

В марте 1982 года Рейган одобрил новую стратегическую доктрину США. Хотя она обозначалась как «совершенно секретный» документ, были приложены усилия, чтобы советская разведка, представители которой были известны спецслужбам, как можно скорее получила этот документ во всей его полноте. В нем говорилось: «Если разрядка потерпит провал и произойдет стратегическая ядерная война с СССР, Соединенные Штаты должны добиться решающего преимущества и заставить Советский Союз стремиться к скорейшему прекращению военных действий на условиях, благоприятных Соединенным Штатам»[403]. При этом Рейган не исключал возможности «ограниченной ядерной войны» против СССР, о чем даже упомянул на нескольких пресс-конференциях.

Дело дошло до того, что в «Правде» (и, разумеется, во всех остальных советских газетах) был опубликован ответ Брежнева на «вопрос корреспондента» — по существу дела, заявление советского Политбюро, выдержанное не просто в духе холодной войны, а скорее даже в духе сталинского ее этапа:

«Вопрос. Недавно президент Рейган заявил, что СССР, судя, дескать, по разговорам его руководителей “между собой”, считает возможной победу в ядерной войне. Этим он пытался обосновать свой курс на форсированное наращивание ядерного арсенала США. Что Вы могли бы сказать по поводу упомянутого заявления американского президента?

Ответ. Оставляя на совести г-на Рейгана ссылку на то, будто ему известно, о чем говорят между собой советские руководители, по существу вопроса скажу следующее: начинать ядерную войну в надежде выйти из нее победителем может только тот, кто решил совершить самоубийство. Какой бы мощью ни обладал, какой бы способ развязывания ядерной войны ни избрал, он не добьется своих целей. Возмездие последует неотвратимо»[404] [405].

Против сферы советского влияния

Одновременно командование вооруженных сил США и ЦРУ по распоряжению Рейгана начало серию подрывных операций против советского влияния и агентуры в Африке, Латинской Америке и других районах земного шара, попутно с этим всячески поощряя выступления против советского господства и местных коммунистических властителей в странах Восточной Европы, в частности в Польше. По этому поводу в советской прессе стали публиковаться откровенно антиамериканские и антирейгановские материалы, характер которых четко был представлен в энциклопедическом томе «СССР», где говорилось: «В США была развернута оголтелая антипольская и антисоветская кампания в связи с введением в Польше военного положения. СССР решительно осудил грубое вмешательство США во внутренние дела Польши, заявил, что экономические “санкции” в отношении Польши, а также СССР, объявленные правительством Р. Рейгана (декабрь), ведут к дальнейшему ухудшению советско-американских отношений»[406].

В связи с введением в декабре 1981 года военного положения в Польше, где развернулось массовое рабочее движение против системы тоталитаризма, последовал новый обмен письмами между Рейганом и Брежневым, на этот раз выдержанными в весьма острых тонах.

В конце декабря 1981 года администрация Рейгана ввела санкции против СССР, впрочем, относительно мягкие, оставлявшие приоткрытую дверь для возможных дальнейших переговоров. Были приостановлены рейсы в США самолетов «Аэрофлота», прекращены работа советской закупочной комиссии в Нью-Йорке и выдача лицензий на поставки электронно-вычислительных машин (сферы, тогда находившейся в самом зачаточном состоянии), прерваны переговоры о сотрудничестве в космическом пространстве и др.

В течение первого года пребывания в Белом доме Рейган перестал колебаться, и линия конфронтации возобладала в полной мере, хотя происходило это постепенно, рывками, с незначительными поворотами в обратную сторону, что в какой-то степени было связано с эмоциональным характером самого президента.

Некую смесь эмоций и пропагандистского расчета можно было уловить в выступлении Рейгана 18 ноября, которое вначале было воспринято как сенсация, направленная на действительное ограничение вооружений. Президент выступил в национальном пресс-клубе только перед избранными журналистами, но это выступление транслировалось всеми основными теле- и радиоканалами, а затем широко комментировалось.

Если отбросить обычные словесные украшения, столь характерные для выступлений Рейгана (его спичрайтеры и консультанты за прошедшие десять месяцев хорошо овладели искусством писать тексты в соответствии со стилем Рейгана, но он неизменно продолжал вносить в свои речи немалую долю спонтанности), то дело сводилось к тому, что вскоре получило название «нулевой вариант» вооружений в Европе. Рейган заявлял, что США готовы отказаться от размещения в Европе новых ракетных систем среднего радиуса действия «Першинг-2», а также крылатых ракет наземного базирования (также среднего радиуса), если СССР демонтирует несколько типов ракет различных классов. В основном, правда, имелись в виду ракеты СС-20 (согласно американской классификации), уже размещенные на пусковых установках в странах Восточной Европы и в западных районах СССР. Так как это было одностороннее предложение и речь шла отнюдь не о равных условиях: обмен уже готовых к запуску ракет на те, которые еще только предстояло привезти в Европу, отказ от учета ракетных сил Великобритании и Франции, как будто их не существовало вообще, то уже вскоре стало ясно, что предложение носит откровенно пропагандистский характер и было заранее рассчитано на отказ.

Именно так и произошло. В высшем советском руководстве американское предложение сразу вызвало отрицательную реакцию, его стали трактовать как стремление США добиться односторонних преимуществ для НАТО. Правда, А. Ф. Добрынин рассуждал через много лет о том, что целесообразнее было бы принять американские предложения, что через несколько лет о них действительно вспомнили в окружении М. С. Горбачева[407]. Однако эти соображения представляются висящими в воздухе, так как основаны на оценке возможных перспектив спустя много лет после того, как данные действия могли произойти, а не на реалиях того времени, когда принимались решения. А. Ф. Добрынин признает, что из бесед с ним американских высокопоставленных деятелей вытекало: «Рейган поставил себе целью ускоренными темпами наращивать военную мощь Америки и американское ядерное присутствие в Европе. Сама мысль “договориться с русскими безбожниками — коммунистами” ему претит. Даже если бы советская сторона сейчас и согласилась с пресловутым “нулевым вариантом”… президент все равно нашел бы повод отказаться от собственного предложения только из-за того, чтобы добиться развертывания американских ракет в Западной Европе»[408].

Биограф Рейгана Дж. Вейсберг полагает, что несбыточные предложения о «нулевом варианте» отражали позицию тех советников Рейгана, которые вообще не верили в возможность сокращения вооружений (фамилии таковых автор не называет), тогда как сам президент искренне стремился к решению этой острейшей проблемы[409]. Свою позицию автор не обосновывает. Между тем уже приведенные нами данные показывают, что каких-либо разногласий между сотрудниками Белого дома и президентом не было, что чиновники послушно и компетентно выполняли те задания, которые перед ними ставились высшим должностным лицом.

В поисках решений о взаимоотношениях с СССР, прежде всего в том, что касалось проблемы вооружений, президент, с одной стороны, искренне стремился найти какие-то подходы к их достижению, но, с другой — крайне опасался обманов с советской стороны, сохранения действительного или кажущегося советского превосходства. Одновременно он опасался упреков внутри страны в том, что проводит недостаточно жесткий политический курс, не выполняет своих обещаний твердо противостоять безбожному коммунизму. Отсюда и предложения, подобные «нулевому варианту», которые были скорее рассчитаны на внутреннюю аудиторию, на американского обывателя, нежели на реальное достижение результата.

Рейган сопровождал свои предложения обычной риторикой по поводу мира: «Нет никаких оснований, чтобы люди в любой части света жили в обстановке постоянной боязни войны или в ее сфере. Я верю, что настало время для всех наций действовать в духе ответственности и не ставить под угрозу другие государства. Я верю, что настало время двигаться к контролю за вооружениями и к решению критически важных региональных споров за столом переговоров».

При этом, однако, особое внимание обращалось на так называемую «третью корзину» (третий раздел) заключительного акта совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, подписанного в Хельсинки 30 июля — 1 августа 1975 года. Этот раздел предусматривал налаживание контактов между людьми, правдивой информации, сотрудничества в области культуры. Советская сторона, подписав заключительный акт в целом, по-своему трактовала этот раздел, фактически отказываясь его исполнять и подвергая преследованию участников диссидентского движения, которые настаивали на его последовательном выполнении.

Особенно наглядно новый курс американского руководства был продемонстрирован в том, как Госдепартамент поставил «на должное место» посла СССР в Вашингтоне А. Ф. Добрынина, которому ранее были предоставлены бесспорные привилегии.

Началось с того, что после назначения А. Хейга государственным секретарем Добрынин перед официальным визитом вежливости новому госсекретарю договорился о личной встрече для выяснения взаимных позиций и претензий. Когда автомобиль посла подъехал к секретному гаражу Госдепа, водителю было указано следовать на общую парковку. Добрынина, обычно доброжелательного, но на этот раз рассерженного, окружили заранее оповещенные журналисты, направив на него кинокамеры и задавая на ходу массу каверзных вопросов, на которые посол не отвечал[410].

Раздражение по отношению к Хейгу, действия которого полностью вытекали из позиции президента, Добрынин сохранил на много лет, что отразилось в характеристике этого деятеля в его мемуарах: «Я неплохо знал Хейга еще по его работе в никсоновском Белом доме и не считал, что это был лучший выбор на пост госсекретаря США. Хейг был по характеру задиристый человек, склонный к конфронтационной манере беседы, а не к поиску возможных договоренностей. Для него все было или черное, или белое — полутонов он не признавал. Категоричность его суждений, видимо, объяснялась тем, что он был профессиональным военным. Атмосфера конфронтации была для него более привычным состоянием, чем неопределенность, связанная с ослаблением напряженности или с неясными перспективами затяжных переговоров»[411].

В следующем году, когда Хейг был заменен Шульцем, взаимоотношения Госдепартамента с советским послом несколько лет не улучшались. Более того, по распоряжению Шульца, опять-таки согласованному с Рейганом, была ликвидирована прямая линия связи посольства с госсекретарем («горячая линия»), так как ее сочли бесполезной, а «в худшем случае представлявшей риск с точки зрения шпионажа»[412].

Однако эти и подобные им факты составляли не сущность, а внешнее проявление того, что подчас называли «второй холодной войной» (начавшейся со времени вторжения советских войск в Афганистан в 1979 году, то есть еще до прихода к власти Рейгана), но, по существу дела, это был лишь новый этап не прекращавшегося единого процесса конфронтации между США и СССР как двумя сверхдержавами с противоположными системами, контролировавшими свои сферы господства и влияния на земном шаре и стремившимися по крайней мере их сохранить, а в благоприятном случае — расширить.

При этом в оценке американо-советских отношений Рейган оставался в известной мере человеком наивным. Он представлял советскую систему как нечто единое, монолитное, не понимал, что тоталитаризм находился в состоянии разложения, что в самом окружении Брежнева могут быть люди с различными оценками международной действительности, своего рода «ястребы» и «голуби». Когда же оказывалось, что подобные люди возникали перед ним, он искренне удивлялся. В мемуарах Рейгана появилась, например, благоприятная запись о советском после и его жене: «Все, что мы о них слышали, действительно верно — это во всех отношениях приятная пара. Настолько приятная, что я удивляюсь, как они в состоянии уживаться с советской системой. По правде говоря, он и его жена — очень приятные люди, которые вот уже сорок лет женаты и, кажется, очень любят друг друга»[413].

По мнению Добрынина, Рейган принял близко к сердцу смерть Л. И. Брежнева, направил в Москву на похороны авторитетную делегацию во главе с вице-президентом Бушем, посетил посольство СССР и оставил запись в траурной книге, причем так волновался, что дважды написал какое-то слово[414].

Это, однако, были лишь свойственные Рональду эмоции, а действительность от них принципиально отличалась.

Устойчивое противостояние

Приход к власти в СССР бывшего руководителя КГБ Ю. И. Андропова, который считал Рейгана опасным для интересов советской верхушки деятелем, тогда как Рейган, в свою очередь, относился к Андропову именно как к шефу карательных служб страны с тоталитарной системой, принципиальных изменений в советско-американские отношения не внес. Биограф отмечает, что Андропов «постоянно говорил о возможности внезапного нападения со стороны Соединенных Штатов и НАТО и, похоже, сам в это верил»[415].

Еще в начале июня 1982 года состоялся визит Рейгана в Великобританию и ФРГ (включая Западный Берлин). Британия считалась главным союзником США и выступала в роли почти равного их партнера. Такие отношения закреплялись тем, что правительство этой страны возглавляла лидер Консервативной партии Маргарет Тэтчер, взгляды которой (как и других руководителей этой партии) были очень близки позициям Рейгана и его администрации.

Рейган познакомился с Тэтчер в 1975 году, когда она возглавила свою партию, находившуюся тогда в оппозиции правительству лейбористов. Новые встречи последовали во время двух посещений Тэтчер Вашингтона в 1981 году.

Во время первой поездки Рональда в Лондон предполагавшаяся краткая встреча переросла в долгую и интересную для обоих беседу, выявившую близость взглядов, прежде всего по внутренним проблемам. Тэтчер была первым зарубежным лидером, приехавшим в Вашингтон после того, как Рейган стал президентом. В ее честь был устроен радушный прием.

По словам позднейшего лидера консерваторов и премьера Великобритании Дэвида Кэмерона, тогда «Рейган не только лично присутствовал на всех этих мероприятиях, он обнял ее за плечо, чтобы показать: “Мы делаем одно дело, и мы правы”. Для нее это было началом прекрасной дружбы, как, я думаю, для него тоже»[416].

Теперь, выступая в британском парламенте 8 июня 1982 года, президент призвал страны Запада к «крестовому походу» против коммунизма, подтвердив свои прежние заявления об агрессивности СССР[417]. Вся его речь, в которой говорилось и о Берлинской стене, возведенной по совместному решению советских лидеров и коммунистических боссов ГДР, и о выступлениях польских рабочих за свободу профсоюзов и в конечном итоге за независимость своей страны, и о прозорливости сэра Уинстона Черчилля, в 1946 году пришедшего к выводу, что над Восточной Европой навис «железный занавес», была выдержана в духе конфронтации.

Президент США говорил: «Звучит иронией, но Карл Маркс был прав. Мы ныне являемся свидетелями великого революционного кризиса, кризиса, в котором требования экономического характера вступают в непосредственное противоречие с политическим строем. Но кризис происходит не на свободном немарксистском Западе, а на родине марксизма-ленинизма, в Советском Союзе. Именно Советский Союз движется против волн истории, отрицая человеческие права и человеческое достоинство своих граждан».

Рейган выразил уверенность, что «марш свободы и демократии» под руководством Соединенных Штатов и Британии «оттеснит марксизм-ленинизм на свалку истории». По форме это было заявление об идеологическом противоборстве, но, учитывая политические реалии, означало выражение надежды, что в обозримом будущем рухнет та система, которая существовала в СССР. Это, однако, не была оценка, основанная на каких-либо реальных фактах, а благое пожелание, в которое вряд ли тогда хотя бы в малой степени верил сам Рейган.

В то же время Рейган дал санкцию на возобновление подрывных операций против СССР, которые были прекращены в 1975 году после сенсационных расследований комитета конгрессмена Фрэнка Черча, раскрывших в основном ряд попыток убийства американскими агентами кубинского лидера Фиделя Кастро.

Рейган многократно встречался с Уильямом Кейси, членом Республиканской партии, одним из руководителей избирательной кампании 1980 года, затем участвовавшим в формировании нового кабинета, которого президент сразу же после прихода к власти назначил начальником Центрального разведывательного управления.

По свидетельству ряда источников, Рейган сознательно пошел на предоставление Кейси значительной автономии, которую тот требовал в качестве условия, чтобы занять свой пост. О Кейси говорили, что он возвращает времена «дикого Билла», имея в виду Уильяма Донована, которого в свое время Ф. Рузвельт назначил руководителем спецслужб, являвшихся предшественниками ЦРУ, организованного в 1947 году. Кейси действительно считал Донована образцом для себя. Оказалось, что и сам Рейган восхищался этим деятелем, что еще более сблизило президента и директора ЦРУ[418]. Рейгану рекомендовали посмертно объявить Донована почетным директором ЦРУ, но на это президент все же не пошел[419].

Президент ввел Кейси в состав правительства (ранее директор ЦРУ в кабинет министров не входил)[420]. В этом качестве Кейси с согласия, а в ряде случаев по требованию Рейгана совершал многочисленные зарубежные поездки, устанавливая личные связи с разведывательными органами многих стран, в том числе стран Западной Европы (среди них, между прочим, был и центр католической религии — крохотное государство Ватикан), Пакистана, Саудовской Аравии, Египта и др.[421]

Рейган был недоволен тем, что в соответствии с законом о свободе информации, принятым при президенте Л. Джонсоне в 1966 году, ЦРУ вынуждено было приступить к рассекречиванию и предоставлению общественности значительной части своей документации. Помимо того, что это рассекречивание, несмотря на ряд ограничений, могло привести к попаданию сведений о тайных операциях в нежелательные руки, сам факт публикации многих документов выводил ЦРУ из некоего «сакрального» положения, превращал это внушавшее страх ведомство «плаща и кинжала» в почти обычное государственное учреждение. Исполнительным распоряжением от 1982 года Рейган ограничил действие закона, введя целый ряд дополнительных изъятий из предоставляемой общественности информации[422].

Между прочим, уже знакомый нам крайне правый деятель Республиканской партии Б. Голдуотер, приветствуя ограничения, введенные Рейганом, в специальном письме президенту (1983 год) требовал новых изъятий и фактической отмены закона о свободе информации, «освобождения разведывательного сообщества» от действия этого закона, противоречившего, по его мнению, интересам нации[423]. Пойти на это Рейган отказался.

Имеются непроверенные сведения, что Рейган дал согласие на запрос Кейси осуществить взрыв на советском транссибирском газопроводе в качестве своего рода пробной операции, проверки, насколько подобные акции способны подорвать СССР изнутри. По данным американских авторов, взрыв на газопроводе Уренгой — Сургут — Челябинск произошел летом 1982 года в результате внедрения в управление газопроводом зараженных вирусом элементов, что рассматривается в литературе как первый эпизод тайной войны в виртуальном пространстве при помощи кибернетического вируса[424]. Операция, по сведениям этих же авторов, была проведена при посредстве офицера КГБ В. И. Ветрова, завербованного французскими спецслужбами, а затем переданного ЦРУ под кодовым именем «Фарвелл» (farewell — прощание)[425].

В СССР о взрыве мощной силы никакой информации не было, да и не могло быть, ибо цензура (Главное управление по охране государственной и военной тайны в печати, которое для публики маскировалось под названием Главлит) категорически запрещала любые сообщения такого рода. Однако и в постсоветской литературе факт взрыва на газопроводе отрицается, причем приводятся технические данные в пользу того, что аварий было немало, но не больше, чем в аналогичных широтах США или Канады. Это объяснялось сложными условиями укладки труб в болотистых местностях. Помимо сказанного, специалисты утверждают, и это главное, что в первой половине 1980-х годов управление газопроводами в СССР осуществлялось вручную, а электронная техника управления появилась значительно позже[426].

Можно полагать, что операция на названном газопроводе действительно планировалась, но по ряду причин, прежде всего технического характера, реализовать ее не удалось. В то же время вся эта история была ярким свидетельством того, как неквалифицированно работали американские разведывательные службы, если они не знали даже, насколько продвинута в СССР техническая кибернетика, как управляется система газовых коммуникаций.

Других фактов прямых диверсий против СССР не было (да и названная диверсия, как мы отметили, за пределы подготовки выйти не смогла).

Показателем того, что США энергично поддерживали и проводили тайные операции против СССР, был прием в Белом доме несколько позже, 21 июля 1987 года, бывшего резидента советской разведки в Лондоне О. А. Гордиевского, который был завербован британскими спецслужбами, а затем передан для использования ЦРУ. Гордиевский сообщил британским и американским органам ценные сведения о советской разведке, что привело к высылке из США большой группы московских дипломатов. Он был награжден орденом Великобритании, а в СССР заочно приговорен к смертной казни. Многочисленные сделанные тогда фотографии президента Рейгана с советским двойным агентом было решено не публиковать, но сам факт приема стал широко известен прессе и рассматривался как своего рода символ противостояния[427].

Конфронтация на периферии мира

Главными регионами конфронтации в первое президентство Рейгана были развивавшиеся страны, причем особое опасение в администрации вызывала ситуация в Латинской Америке, прежде всего в странах перешейка, соединяющего Северную Америку с Южной.

Именно этому была посвящена так называемая «доктрина Рейгана». Мы обозначаем ее как так называемую, да еще берем в кавычки по той причине, что никакой четко сформулированной доктрины (последовательного изложения намечаемой программы действий по определенному кругу проблем) не существовало. Сам термин был впервые употреблен в 1985 году, тогда как соответствующий курс проводился с самого начала пребывания Рейгана у власти.

Названный термин придумали журналисты. В качестве первого, кто его употребил в 1985 году, называют Чарлза Краутхэммера, опубликовавшего соответствующую статью в журнале «Тайм»[428]. «Доктрина Рейгана» противопоставлялась тому, что в США обозначалось как «доктрина Брежнева» или «доктрина ограниченного суверенитета». Под ней подразумевалось право СССР вмешиваться в дела стран Восточной Европы, чтобы обеспечить сохранение в них тоталитарных систем и тесное сотрудничество с СССР на базе подчинения курсу его руководства. Аналитики связывали «доктрину Брежнева» с его выступлением на съезде Польской объединенной рабочей партии в 1968 году. Брежнев говорил: «Когда внутренние и внешние силы, враждебные социализму, пытаются повернуть развитие какой-либо социалистической страны в направлении реставрации капиталистических порядков, когда возникает угроза делу социализма в этой стране, угроза безопасности социалистического содружества в целом, — это уже становится не только проблемой народа данной страны, но и общей проблемой, заботой всех социалистических стран»[429]. Именно «доктриной Брежнева» западные политологи объясняли вторжение советских войск вместе с армиями других стран Варшавского договора в Чехословакию в августе 1968 года для подавления утопической попытки создать в этой стране «социализм с человеческим лицом».

В противоположность «доктрине Брежнева» под «доктриной Рейгана», которая фактически действовала с 1981 года, подразумевался отказ от предыдущей политики «сдерживания» СССР и переход к активным действиям по поддержке сил и движений, выступавших за свержение просоветских, коммунистических и прокоммунистических режимов в странах Европы (в частности, в Польше) и в странах третьего мира, в частности в тех государствах, где в данное время шли военные действия. Наиболее опасным с этой точки зрения считалось положение в Никарагуа.

Существовавшее в этой стране левое правительство, которое пыталось проводить социальные реформы, в окружении американского президента называли коммунистической властью, хотя к реальным коммунистическим или социалистическим преобразованиям оно отнюдь не стремилось. Белому дому было важно другое: никарагуанские власти нарушали американскую континентальную солидарность, возлагали надежды на помощь и поддержку СССР. По мнению Хейга, у советских лидеров был в наличии «горячий список» стран Латинской Америки, где намечались государственные перевороты, ориентированные на советскую поддержку. В обоснование своего курса на свержение левого правительства в Никарагуа и недопущение прихода к власти аналогичных сил в других латиноамериканских странах, Рейган несколько раз цитировал слова, якобы принадлежавшие Ленину, но на самом деле являвшиеся фальшивкой: «Как только мы завладеем Латинской Америкой, нам не надо будет овладевать Соединенными Штатами, последним бастионом капитализма, потому что они сами упадут в наши протянутые руки подобно перезревшему фрукту»[430].

В отстаивании необходимости оказывать помощь борцам против левого правительства в Никарагуа Рейган, обычно высоко отзывавшийся о президенте Дж. Кеннеди, критиковал его за то, что тот отказался оказать помощь попытке вторжения на Кубу вооруженных отрядов эмигрантов в 1961 году[431]. При этом Рейган в соответствии с поступавшими ему тенденциозными материалами из центральноамериканской республики явно преувеличивал как ужасы, происходившие там, насилие и злоупотребления властей, так и моральные ценности никарагуанских «контрас» — вооруженных противников режима, которые были наследниками того самого Анастасио Сомосы, который единолично правил страной с 1936 года, был убит, после чего диктатуру до ее свержения в 1979 году осуществлял его сын.

После прихода к власти Сандинистского фронта национального освобождения, названного так по имени убитого в 1936 году национального лидера Аугусто Сандино, и образования правительства во главе с его лидером Даниэлем Ортегой его противники, получившие теперь прозвище «контрас», бежали в соседние страны — Гондурас и Коста-Рику, откуда совершали налеты на Никарагуа. Жертвами становились преимущественно мирные жители, в основном поддерживавшие сандинистов. С 1982 года отряды противников сандинистского режима начали создавать базы внутри страны, опираясь в основном на зажиточных крестьян и другие недовольные слои населения, а также индейские племена. Недовольных было немало: значительная часть крестьянских хозяйств была почти разорена экспроприациями, а индейцы роптали из-за принудительных переселений в новые поселки, нарушавших привычный быт.

Численность «контрас» постепенно достигла 15–20 тысяч человек. Без каких-либо оснований Рейган, ставший по геополитическим причинам на сторону «контрас», чуть позже, 1 марта 1985 года, назвал их «моральным эквивалентом наших отцов-основателей»[432].

С другой стороны, правительство Ортеги в 1979 году установило дипломатические отношения с СССР. Советские лидеры рассматривали Никарагуа как новый оплот их влияния на Американском континенте. Начались поставки советского вооружения, причем в долг, который, как это было ясно, никогда не будет возвращен. После визита Даниэля Ортеги в Москву в 1982 году СССР и Куба осуществили программу перевооружения никарагуанской армии, снабжая ее бронетехникой, артиллерией и военной авиацией. С 1978 по 1990 год в Никарагуа побывали 688 советских военнослужащих, в основном инструкторов. Время от времени они участвовали в боевых действиях[433].

По распоряжению Рейгана ЦРУ предприняло попытки разными способами преградить путь поставкам советского вооружения в Никарагуа (главным образом организуя налеты «контрас» на пункты складирования полученного оружия). Одновременно на военную поддержку отрядов «контрас» Вашингтон ежегодно затрачивал до 100 миллионов долларов[434].

В американском истеблишменте развернулась довольно острая борьба, связанная с отношением к событиям в Никарагуа и в целом к Центральной Америке. Ряд деятелей Демократической партии выступили с критикой действий ЦРУ, приводя данные об участии его сотрудников в карательных экспедициях и о содействии нарушению прав человека в этом регионе. Получив сведения о том, что сотрудники ЦРУ осуществляют разностороннюю подготовку отрядов «контрас», в том числе по захвату заложников, репрессиям против мирного населения, поддерживающего сандинистов, демократы потребовали расследования этих фактов в Конгрессе.

На рассмотрение конгрессменов были внесены три проекта резолюций, инициированных Эдвардом Боулендом, председателем комитета палаты представителей по разведке, демократом от штата Массачусетс. Все три документа были оформлены как поправки или дополнения к другим законопроектам. Юридически дело было разыграно так, что президенту трудно было придраться к ним, и он был вынужден, несмотря на нескрываемое недовольство, их подписать[435].

Нельзя сказать, что эти документы были особенно жесткими по отношению к действиям президента и его спецслужб. Составлены они были хитро, запрещая исполнительной власти оказывать прямую помощь «контрас» в свержении правительства Никарагуа, но допуская ее для других целей. Как будто все цели «контрас» в конечном итоге не сводились к свержению сандинистского правительства!

Правда, последнее «дополнение Боуленда», весьма неохотно подписанное Рейганом 12 октября 1984 года, носило более общий характер. В нем говорилось: «Никакие фонды, предоставляемые Центральному разведывательному управлению, министерству обороны или другому ведомству или структуре Соединенных Штатов, участвующему в разведывательной деятельности, не могут быть предоставлены или израсходованы на цели, которые имели бы результатом прямую или косвенную поддержку или полувоенные операции в Никарагуа, проводимые каким-либо государством, группой, организацией, движением или отдельным лицом»[436].

В какой-то степени и эту резолюцию ЦРУ находило возможность обходить. Но все же в значительной мере открытая поддержка «контрас» путем крупного американского финансирования была лимитирована. Рейгану, Кейси и их помощникам приходилось теперь искать новые обходные пути. К какой запутанной афере это в конце концов привело и как осложнила эта афера положение администрации и лично президента, мы расскажем ниже, рассматривая особенности внешней политики в период второго президентства Рейгана, в частности историю, получившую название дело «Иран-контрас».

Другими регионами, в которых с наибольшей силой развертывался конфликт влияний США и СССР, являлись Афганистан и Ангола.

В официальных советских заявлениях вступившие на территорию Афганистана советские войска именовались «ограниченным контингентом», причем какова была численность «ограниченных войск», нигде не сообщалось. Рейган полагал, что ответ его предшественника на советское вторжение в Афганистан в декабре 1979 года был недостаточным. Тогда Картер ввел сравнительно небольшие санкции, удовлетворившись в основном запретом на экспорт зерна в СССР и бойкотом летних Олимпийских игр 1980 года в Москве.

Рейган, правда, умышленно игнорировал тот факт, что Картер еще за полгода до советского вторжения санкционировал финансирование антиправительственных сил в Афганистане — отрядов моджахедов («борцов за веру»), которые ставили целью свержение просоветского режима. Рейган не мог не знать, что Картера предупреждали о почти неизбежном военном противодействии со стороны СССР. Тогдашний помощник Картера по национальной безопасности Збигнев Бжезинский через много лет вспоминал: «Согласно официальной исторической версии, помощь ЦРУ моджахедам началась в 1980 году, то есть после того, как Советская армия вторглась в Афганистан 24 декабря 1979 года. Но реальность, державшаяся в секрете до сегодняшнего дня, совсем другая: на самом деле президент Картер подписал первую директиву о тайной помощи противникам просоветского режима в Кабуле 3 июля 1979 года. В тот же день я написал докладную записку президенту, в которой объяснил, что эта помощь повлечет за собой советское военное вмешательство». Бжезинский сообщал Картеру: «У нас теперь есть возможность предоставить СССР его собственную вьетнамскую войну»[437].

Рейган, однако, действительно значительно расширил поддержку отрядов моджахедов, в частности отдав распоряжение о поставке им ракет «Стингер» («Жало») — переносных, управляемых вручную зенитно-ракетных комплексов, незадолго перед этим созданных компанией «Дженерал Дайнемикс» и принятых на вооружение в США в 1981 году. Правда, первое боевое применение этих ракет произошло только в 1986 году, но решения о поставках были проведены на всех уровнях уже в конце первого президентства Рейгана. «Стингеры» были способны поражать воздушные цели, находящиеся на высоте до четырех километров. Они начали сбивать советские самолеты и вертолеты, а позже принуждали их подниматься на значительно большую высоту, что лишало их возможности точно поражать наземные цели.

Так началось то, что историк Джон Кули назвал «американской любовной аферой с исламом»[438]. Расходы США на поддержку моджахедов неуклонно росли. В середине 1980-х годов они составляли около 700 миллионов долларов в год, которые предназначались главным образом на поставку моджахедам современного вооружения, боеприпасов, средств связи и т. д. Годовые поставки составляли в среднем 65 тысяч тонн. Общие расходы США на тайные операции во время афганской войны 1979–1989 годов составили около трех миллиардов долларов[439].

И Рейгану, и руководству ЦРУ моджахеды с их мусульманскими средневековыми идеалами были чужды. Кули так писал об афганских повстанцах, воевавших против кабульского режима и «шурави» (советских): «Фактически все они были мусульманами. Они страстно верили, что Бог приказал им сражаться с его врагами, безбожными коммунистами и вторгшимися иностранцами — русскими. Наградой на земле для них являлись слава и щедрая плата. Для тех же, кто окажется жертвой, награда будет предусмотрена на Небесах»[440].

Наряду с более общими причинами, приведшими к выводу советских войск из Афганистана в начале 1989 года (СССР находился уже накануне развала), некоторую роль сыграла американская помощь повстанцам. В то же время это событие крайне осложнило положение в Афганистане, что привело к новой войне, начавшейся в 2001 году, в которой США оказались на стороне центрального правительства, а их военные контингенты приняли участие в военных действиях против наследников моджахедов — талибов («учащихся медресе») — членов террористической мусульманской организации Талибан, правившей Афганистаном во второй половине 90-х годов XX — начале XXI века, свергнутой в 2001 году, но по наши дни контролирующей значительную часть этой страны. Поддерживая в свое время моджахедов, Рейган и его администрация невольно для себя ковали ту силу, против которой с переменным успехом продолжается борьба по наши дни.

Геополитические интересы США сталкивались с советско-кубинским влиянием и на Африканском континенте, главным образом в государстве Ангола, расположенном в юго-западной части континента.

После обретения Анголой независимости от Португалии в 1975 году здесь развернулась сложнейшая по расстановке сил и характеристике участников гражданская война, сочетавшаяся с личностными амбициями и корыстными интересами, окрашенная идеологическим и догматическим противоборством[441].

На одной стороне стояло Народное движение за освобождение Анголы (МИЛА), близкое к коммунистическому движению и придерживавшееся марксистской ориентации, которое пришло к власти в 1975 году. Против однопартийной власти МПЛА выступили две другие организации, которые ранее вместе с МПЛА участвовали в антиколониальном движении, — Национальный фронт освобождения Анголы (ФНЛА), стоявший на консервативных позициях и выступавший за сохранение племенного устройства страны, а также Национальный союз за полную независимость Анголы (УНИТА), который трансформировался с леворадикальных позиций резко вправо и оказался на крайнем антикоммунистическом фланге политического спектра.

Именно лидер УНИТА Жонаш Савимби, прошедший путь от поддержки идеологии маоизма до признания ценностей западной демократии, но многократно выступавший с заявлениями, противоречившими друг другу, фактически стал лидером антиправительственной вооруженной борьбы, личным противником прокоммунистического президента Анголы Агостиньо Нето.

В условиях развернувшейся жестокой и кровопролитной гражданской войны, которая началась еще до провозглашения независимости, Нето запросил помощи у СССР и Кубы. В Анголу были направлены кубинские войска под видом отрядов добровольцев, советские власти послали военных специалистов и начали поставки вооружения. К берегам Анголы были направлены военные корабли СССР.

В этих условиях в ход военного противостояния вмешались и Соединенные Штаты. Рейган объявил, что реальным союзником Соединенных Штатов является Савимби, который несколько раз приезжал в США и был принят в Белом доме. В свою очередь, Майкл Джонс, видный предприниматель, связанный с Белым домом, побывал в тайной штаб-квартире Савимби и заверил его в поддержке США. По каналам ЦРУ в Анголу стало прибывать американское оружие. После приема этого ангольского деятеля в 1986 году президент заявил, что «победы УНИТА электрифицируют весь мир»[442]. Но в действительности ни одна сторона не была в состоянии добиться решающих побед. Гражданская война в Анголе завершилась только в начале 2000-х годов на компромиссной базе.

Важным регионом противостояния с СССР Рейган считал Восточную Европу, особенно Польшу, которую по праву рассматривали в качестве «самого беспокойного барака в социалистическом лагере»[443]. Президент и его советники отлично понимали, что тоталитарную систему в Польше сильно ослабляла католическая вера, которой продолжала придерживаться подавляющая часть населения этой страны.

В связи с этим немалые надежды на подрыв коммунистической власти в Польше возлагались на Ватикан, с которым Рейган установил подчеркнуто теплые отношения. В 1979 году он впервые побывал в этом микроскопическом государстве, занимающем небольшую территорию внутри столицы Италии и одновременно обладающем религиозной властью над католиками всего мира. Еще до избрания президентом Рейган был принят папой Иоанном Павлом II, непосредственно перед этим вступившим на ватиканский престол. Хотя содержание их беседы не было оглашено, можно не сомневаться, что речь шла, в частности, о Польше и путях разрушения «безбожного режима». Вскоре состоялся и визит папы, в прошлом Кароля Войтылы, польского священника, на его родину.

Некоторые авторы придают чрезвычайно большое значение этому визиту. Дж. Гэддис пишет: «Когда Иоанн Павел II поцеловал землю в Варшавском аэропорту, он начал процесс, при помощи которого коммунизм и в Польше, и в других странах — фактически повсеместно — пришел к концу»[444]. Эти слова серьезного американского историка следует воспринимать, на наш взгляд, не более как сомнительную метафору.

Однако в популярной литературе и особенно в высказываниях религиозно ориентированных католических авторов, а порой даже в исследовательских изданиях Гэддис цитируется в буквальном смысле[445]. На самом деле визит папы римского был лишь одним из многих факторов, свидетельствовавших о разложении коммунистической системы в Польше, точно так же, как разнообразные другие факторы подрывали основы тоталитарной системы в других странах Восточной Европы и в самом СССР.

Но для Польши появление на ее территории Иоанна Павла II было событием знаковым. На улицах Варшавы и других городов его встречали миллионы людей с криками и лозунгами «Мы хотим Бога!»[446]. Существуют сведения, что Ю. В. Андропов, являвшийся в то время председателем КГБ СССР, в специальном письме тогдашнему первому секретарю Польской объединенной рабочей партии Э. Тереку обвинил Ватикан в «создании нового типа конфронтации с коммунистическим движением», в отказе от прежней линии на сотрудничество с СССР[447]. В то же время в исторической литературе высказываются трезвые оценки, что основная польская оппозиционная организация «Солидарность», руководимая Лехом Валенсой, которая постепенно перерастала из профсоюзного движения в политическую партию и только в 1989 году была признана таковой, в значительной мере вдохновляясь поддержкой Ватикана и католической верой, играла весьма ограниченную роль на международной арене[448].

В то же время Рейган в стремлении углубить кризис коммунистической системы в Польше пришел к выводу о необходимости тесного сотрудничества с Ватиканом. Он пошел на демонстративные жесты разного уровня. Когда в июне 1982 года Иоанн Павел II впервые посетил США, Рейган оказался первым президентом, поцеловавшим «священное кольцо» на руке папы римского, хотя сам был протестантом. В связи с этим вспоминали, что даже Джон Кеннеди, потомственный католик, ограничился рукопожатием с папой, чтобы в общественных кругах не возникло подозрение, будто его приверженность религии выше, чем верность американской конституции[449]. Более важным фактом явилось установление дипломатических отношений высшего уровня между США и Ватиканом[450].

После непродолжительных переговоров в 1984 году было объявлено об обмене посольствами и о назначении чрезвычайных и полномочных послов обоих государств соответственно в Вашингтоне и Ватикане. Было договорено о сотрудничестве в области соблюдения прав человека, взаимопонимания между религиозными конфессиями, в предотвращении и прекращении международных конфликтов, а также в области охраны природы[451].

Таковы были официальные основы взаимоотношений, провозглашенные Рейганом и Иоанном Павлом II, но в основе их лежало именно «сотрудничество в области прав человека», под которым подразумевалось, прежде всего, взаимодействие в подрыве коммунистического господства в Польше и, по возможности, в других странах. Как видно из интенсивной переписки между Рейганом и папой, они обменивались мыслями о способах подрыва коммунистической системы, о положении в Польше. Той же цели служил ряд визитов в Ватикан директора ЦРУ Кейси и его ближайших сотрудников[452].

Подводя итог двусторонним отношениям между президентом США и папой римским и их влиянию на события в Польше, А. Перрон пишет: «Рейган и Иоанн Павел II установили рабочие взаимоотношения, которые фиксировались на реструктуризации управления в Польше, но не ограничивались ими. Папа обладал большим влиянием в изменении польской политической ситуации, осуществив свою первую поездку именно в Польшу за год до того, как Рейган стал президентом. Тем не менее политические взаимоотношения были взаимовыгодными… Факты свидетельствуют, что Иоанн Павел II смог оказать драматическое воздействие на польскую политику без американской помощи, но сотрудничество с Соединенными Штатами ускорило коллапс режима, поддерживаемого Советами. Прежде чем коммунистическое правительство ослабило свое давление на “Солидарность”, согласившись на полусвободные выборы в 1989 году, профсоюзное движение смогло выжить благодаря тайной международной сети, которую создали Рейган и папа»[453].

Разумеется, утверждения автора по поводу «тайной международной сети» остаются пока умозрительными. Соответствующая документация продолжает находиться в строго засекреченных архивных фондах. Но само интенсивное сотрудничество директора ЦРУ Кейси с администрацией Ватикана может быть косвенным свидетельством, что некие негласные усилия в указанном направлении предпринимались.

В то же время, будучи практическим политиком, далеким от религиозно-философских абстракций, Рейган при встречах с папой лишь вежливо выслушивал его длинные этические разглагольствования. Журналисты обратили даже внимание на то, что во время встречи с папой в 1982 году Рональд задремал. Этот эпизод промелькнул на телевидении[454].