Рейган

Зарождение нового подхода

Второе президентство Рейгана решающим образом отличалось от первого в области внешней политики, прежде всего в том, что было связано со взаимоотношениями между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Собственно говоря, изменения назревали уже в конце первого президентства, когда в СССР один за другим менялись первые лица, а сам Рейган все больше осознавал бесперспективность термоядерной войны.

Взаимоотношения осложняли усиливавшиеся на протяжении предыдущих лет репрессии против участников диссидентского движения в СССР. Само возникновение этого движения, участие в нем весьма авторитетных деятелей, особенно академика А. Д. Сахарова и его жены Е. Г. Боннэр, являлось свидетельством все более углублявшегося кризиса тоталитарной системы. Ссылка Сахарова в город Горький, неудачные попытки лишить его академического звания, отказ выпустить Боннэр на лечение за рубеж — все эти факты волновали Рейгана как человека, являвшегося защитником подлинно демократического устройства общества, и в то же время препятствовали ему сделать новые шаги навстречу СССР в переговорах по ядерно-ракетным проблемам, так как таковые меры явно были бы восприняты в американском обществе как уступки «империи зла».

Рейган пытался урегулировать хотя бы некоторые частные вопросы путем закулисных переговоров с советским послом Добрыниным. В мае 1984 года президент лично позвонил послу. Добрынин вспоминал: «Он сказал, что хотел бы обратиться к Черненко с личной и конфиденциальной просьбой разрешить Боннэр выехать на лечение за границу. По американским данным, состояние ее здоровья очень плохое. Не дай бог, если она сейчас умрет. Тогда и без того трудные отношения, существующие между нашими странами, скатились бы до самого низкого уровня из-за неизбежного возмущения американской общественности»[628]. Добрынин послал специальную телеграмму в Москву, рекомендуя удовлетворить обращение президента, но никакой реакции не последовало.

Более того, появившиеся в середине 1984 года заявления Рейгана о намерении активизировать исследовательские работы в области стратегической оборонной инициативы вызывали ответную, в основном пропагандистскую реакцию в СССР.

Последовала серия заявлений правительства СССР о намерении США осуществить милитаризацию космоса. Советским министерством иностранных дел были подготовлены негласные письма от имени Черненко на имя Рейгана с призывом «одуматься» и отказаться от дестабилизации обстановки. На них следовали вежливые, но твердые ответы, в которых подчеркивались исключительно оборонительный характер намечаемых мер, отказ от использования в них ядерных сил и готовность поделиться научными результатами с советской стороной[629]. При этом в переписке не было ни слова о том, что американская СОИ неминуемо влечет за собой аналогичные ответные действия СССР, которые при общепризнанном научно-техническом превосходстве США ведут к расходованию во много раз больших материальных средств, чем в США, и попросту разоряют Советский Союз.

Стремясь предотвратить развертывание практических работ в США по СОИ, правительство СССР 29 июня 1984 года обратилось к американской стороне с предложением начать переговоры о предотвращении милитаризации космического пространства[630]. По поручению Рейгана Госдепартамент сообщил посольству СССР, что президент «изучает» этот вопрос, что у него сохраняются серьезные сомнения в целесообразности таких переговоров ввиду отсутствия надежных средств контроля. В письме на имя Черненко от 27 июля Рейган дал согласие начать предварительные переговоры в Вене, но пока только для выяснения основных пунктов разногласий между сторонами.

Совершенно очевидно, что речь шла о фактически бесплодных встречах, никак не препятствовавших развертыванию работ в области СОИ. При этом с американской стороны, явно по инициативе Рейгана, выражались всяческие уверения в благих намерениях, или, как говорилось в письме от 27 июля, которым Рейган завершил этот этап переписки с Черненко: «Я проинструктировал государственного секретаря Шульца продолжать наши усилия. Если ваша сторона подойдет к этой задаче с доброй волей и серьезными намерениями, которые лежат в основе моего подхода, я уверен, что мы сможем послужить интересам обеих наших стран».

Советский МИД и те партийно-государственные руководители, которые в отличие от Черненко понимали бесплодность попыток убедить США отказаться от СОИ, избрали тактику показного контрнаступления. На заседании Политбюро в конце июля было принято решение: «С тем, чтобы пресечь дальнейшие попытки Вашингтона вести пропагандистскую игру вокруг его готовности к переговорам с СССР по космосу, считать целесообразным, дав надлежащий ответ на письмо Рейгана… вслед за этим опубликовать краткое заявление ТАСС, в котором раскрыть действительную позицию США, делающую невозможным начало переговоров»[631].

Именно на советской стороне лежала вина за то, что эти переговоры так и не начались. Впрочем, фактически к этим переговорам не была готова и американская сторона, которая ни в малейшей мере не собиралась отказываться от исследований и практических разработок в области СОИ, ставшей любимым детищем президента.

24 сентября 1984 года Рейган выступил с получасовой речью на заседании Генеральной Ассамблеи ООН в Нью-Йорке[632]. Значительная часть выступления была посвящена взаимоотношениям с СССР. Выдержана она была в предельно мирных тонах. Президент призывал возобновить переговоры о сокращении вооружений, которые велись на протяжении ряда лет в Женеве, но были прерваны: «Я верю, что такие переговоры могут создать новый климат в политическом взаимопонимании, такой климат, который позволил бы избежать кризисов и установить реальный контроль за вооружениями. Полезно было бы провести и встречу на высшем уровне. Но она должна быть хорошо подготовлена». Рейгану, вероятно, очень трудно было удержаться от провозглашения перед мировым сообществом своей стратегической оборонной инициативы, но он сделал это: ни слова о СОИ сказано не было.

Речь носила взвешенный характер, но состояние холодной войны продолжалось.

Решающим фактором в коренном изменении советско-американских отношений стало, как выяснилось позже, появление в марте 1985 года нового советского лидера М. С. Горбачева, который пока отличался в глазах американского президента от прежних партаппаратчиков по крайней мере тем, что имел высшее юридическое образование, полученное в Московском университете, был сравнительно молод и, судя по первым его шагам, намеревался проводить более или менее ответственную внутреннюю политику.

Когда умер К. У. Черненко, Рейган в очередной раз направил на похороны официальную американскую делегацию во главе с вице-президентом Бушем, а в личном письме новому советскому лидеру М. С. Горбачеву от 11 марта пригласил его посетить Соединенные Штаты и убеждал, что ни его страна, ни лично сам президент не намерены причинить никакого ущерба Советскому Союзу. В письме говорилось: «В связи с тем, что вы взяли на себя новые обязанности, я хотел бы воспользоваться этой возможностью и подчеркнуть свою надежду, что мы можем в предстоящие месяцы и годы развить более стабильные и конструктивные отношения между нашими двумя странами. У нас много различий, и мы должны развивать [взаимоотношения] таким образом, чтобы принимать во внимание как различия, так и общие интересы, стремясь разрешить проблемы и создать новые измерения доверия и уверенности. История возложила на нас очень тяжелую ответственность за сохранение и укрепление мира, и я убежден, что у нас имеются новые возможности, чтобы это осуществить»[633].

24 марта Горбачев ответил значительно более обширным письмом[634]. Он позитивно оценил «краткие беседы» с вице-президентом Бушем и госсекретарем Шульцем в Москве, состоявшиеся после похорон Черненко, как и начавшуюся собственную переписку с американским президентом. После общих рассуждений о сосуществовании государств с различными социальными системами, не касаясь конкретных вопросов расхождений, Горбачев отметил, что первейшая задача состоит «в начале дела таким образом, чтобы мы сами и другие могли увидеть и почувствовать, что обе страны не стремятся к углублению различий и заострению враждебности, а наоборот, проводят свою политику, видя перспективу оживления ситуации и мирного и спокойного развития».

Горбачев несколько раз возвращался к вопросу о необходимости установить отношения доверия между США и СССР, между руководством обеих стран, что, как он считал, позволит перейти к разрешению конкретных проблем, крупных и мелких. В заключительной части звучали многообещающие слова: «Я надеюсь, мистер президент, что вы почувствуете из этого письма, что советское руководство, включая лично меня, намерено действовать энергично, чтобы найти общие пути для улучшения отношений между нашими странами».

Выражая благодарность за приглашение в Вашингтон, Горбачев отметил, что к вопросу о времени и месте встречи необходимо будет возвратиться позже, с тем чтобы таковая увенчалась важными договоренностями.

В Вашингтоне ответ Горбачева был оценен как свидетельство возможности нового тура плодотворных переговоров. Правда, раздавались голоса, что новый советский генсек является почти точной копией предыдущих. В этом Рейгана стремились убедить министр обороны Каспар Вайнбергер и директор ЦРУ Уильям Кейси. Однако президент счел, что в письме из Москвы звучат явно новые интонации.

В этом его убеждал также государственный секретарь. Шульц обратился к Рейгану со специальным меморандумом, в котором анализировал это письмо. «Письмо Горбачева отличается своим неполемическим тоном, — указывал Шульц и продолжал: — В действительности его сообщение свидетельствует, что мы должны как сбавить тон публичной риторики, так и заняться делом спокойно, избегая “углубления наших разногласий” и “заострения враждебности”»[635]. Как видим, Шульц, убеждая Рейгана в необходимости согласиться с новыми подходами, цитировал письмо самого Горбачева как свидетельство стремления к реальным мирным достижениям.

О том, что Рейган в значительно большей степени склонялся к позиции госсекретаря, который отнюдь не был «голубем», как его подчас называли политические противники и соперники, но стремился к взвешенным решениям, а не к оценкам министра обороны и директора ЦРУ, свидетельствовали записи этих дней в дневнике. Одна из них гласила: «Кэп [Вайнбергер] и Билл [Кейси] придерживаются иного мнения, чем Джордж [Шульц]… В действительности именно Джордж проводит мою политику. Мне надо встретиться с Кэпом и Биллом и объяснить им это. Это будет не очень приятно, но это надо сделать»[636].

Биограф Рейгана Вейсберг и историк холодной войны Джеймс Мэнн отмечают, что в этот переломный для президента период значительное влияние на него оказывала историк и литературовед Сьюзан Мэсси[637].

Действительно, учитывая, что проблема предотвращения ядерной войны связана прежде всего с взаимоотношениями с СССР, Рейган, который и раньше проявлял интерес к огромной, оторванной от западного мира державе, основному противнику Соединенных Штатов на мировой арене, единственному государству, столкновение с которым могло привести к всемирной катастрофе, искал теперь человека, непосредственно не связанного с политикой и хорошо знавшего СССР, который мог бы не просто углубить его знание и понимание восточного гиганта, но сделать это неформально, с пониманием тонкостей проблемы. В результате этих поисков он познакомился со Сьюзан Мэсси.

Сьюзан была дочерью швейцарского дипломата Мориса Рорбаха, являвшегося генеральным консулом в Филадельфии. Она родилась в Нью-Йорке, получила образование в США, а затем училась в парижской Сорбонне, где совершенствовала свои знания истории, политики и культуры России. Она вышла замуж за историка Роберта Мэсси, который также был специалистом по России, и оказывала ему помощь в подготовке работы о последнем российском императоре, которая стала бестселлером и основой художественного фильма «Николай и Александра» (за нее вместе с другими работами автор получил Пулитцеровскую премию)[638].

В следующие годы Сьюзан несколько раз посещала СССР, была потрясена красотами Ленинграда, познакомилась с рядом писателей, в том числе Иосифом Бродским, в связи с чем у нее потом возникали затруднения с получением новых виз. Результатом творческих усилий явился ряд книг, в том числе яркая популярная работа «Страна Жар-птицы: краса былой России»[639].

Прочитав эту книгу, Рейган пригласил автора на беседу в Белый дом. Сьюзан произвела на него настолько благоприятное впечатление, что он предложил ей стать неофициальным консультантом по советским делам, не расставаясь с основной ее работой в то время — сотрудницы Российского исследовательского центра Гарвардского университета.

Во время регулярных встреч с Рейганом Мэсси знакомила его не только с элементами российской истории и культуры, но и с бытом страны, с советскими анекдотами, прежде всего политическими, с привычками, пословицами и поговорками. Именно она сообщила президенту поговорку «Доверяй, но проверяй», которую Рейган затем неоднократно использовал во время встреч с М. С. Горбачевым. С легкой руки Мэсси, а затем Рейгана эта поговорка вошла в американский политический лексикон. Сама Мэсси вспоминала, что говорила Рейгану: «Русские любят поговорки. Было бы хорошо, если бы вы знали некоторые из них. Вы актер — вы можете запомнить их очень быстро»[640].

Вначале на встречи с Мэсси приглашались советники президента, но вскоре Рональд предпочел беседы наедине. Когда позже руководителю штата Белого дома в 1985–1987 годах Дональду Ригану задали вопрос, присутствовал ли он на этих встречах, он ответил: «Нет, они всегда были приватными и происходили на втором этаже, в жилом секторе Белого дома»[641].

Во время одной из последовавших встреч между Рейганом и Горбачевым, услышав поговорку «Доверяй, но проверяй», сказанную президентом по-русски, разумеется с акцентом, советский лидер несколько ехидно заметил: «Вы повторяете это много раз», на что американский президент ответил просто: «Она мне нравится»[642]. Сказано это было безусловно искренне. Помимо лежавшего на поверхности политического смысла поговорка пришлась по душе бывшему актеру своей краткостью и ритмичностью. Историки международных отношений сходны во мнении, что использование поговорки и только что упомянутый обмен репликами явно способствовали созданию более непринужденной атмосферы на переговорах высшего уровня. Именно так: «Доверяй, но проверяй» назвала С. Мэсси свою книгу воспоминаний о встречах с Рейганом[643].

Мы, однако, вновь несколько забежали вперед. Пока же необходимо отметить, что Рейган высоко ценил Сьюзан Мэсси и свое общение с ней. Он записал в дневнике: «Она — величайший исследователь русского народа из всех, кого я знаю. Она убеждена, что русские пройдут через духовное возрождение и полностью порвут с коммунизмом»[644]. Сказано и записано это было за пять с лишним лет до того, как в результате подлинно революционных изменений прекратил существование СССР, а Россия с огромными трудностями, ценой страданий народа и грабительского накопления капитала вступила на путь рыночных отношений.

Со своей стороны, Мэсси полагала и многократно упоминала об этом в своих мемуарах, что Рейган был единственным политиком из всех, кого она знала, кто интересовался, о чем думают не только кремлевские деятели, но и простые люди России.

Надежды и трудности первых контактов

Первые впечатления, что с Горбачевым можно по крайней мере попытаться завязать переговоры, хотя и не рассчитывать на результат в относительно близком времени, подкреплялись новой информацией. В СССР происходило невиданное: новый генсек, приехав в свою первую «служебную командировку» в Ленинград, вышел на улицу (на первый взгляд без охраны) и беседовал с прохожими. Его стали показывать по телевидению вместе с супругой Раисой Максимовной, которая не была похожа на жен бывших советских лидеров, скромно, но модно одевалась, охотно общалась с прессой и, по слухам, ранее была преподавателем вуза, в котором читала что-то вроде философии. Вспоминали и недавнюю поездку Горбачева в Великобританию вместе с женой, и его непринужденные беседы с премьер-министром Маргарет Тэтчер, после которой она заявила журналисту: «Я осторожно оптимистична. Мне понравился мистер Горбачев. Мы можем вместе заниматься делом»[645]. В феврале 1985 года, то есть незадолго до того, как Горбачев стал генеральным секретарем, Тэтчер посетила США с официальным визитом. Она выступила 20 февраля на совместном заседании обеих палат Конгресса, выразив, в частности, убеждение, что лишь твердая политика администрации Рейгана и военная мощь Запада могут заставить Советский Союз возобновить реальные переговоры о сокращении ракетно-ядерных вооружений[646]. О Горбачеве «железная леди» в публичной речи не упомянула. Но в беседе с президентом в его загородной резиденции Кэмп-Дэвид она высоко оценила нового советского лидера как личность, правда, предупредив Рейгана, что «чем более очарователен противник, тем более он опасен»[647].

Поездка Горбачева в Великобританию была с раздражением встречена кремлевскими старцами, особенно Громыко. Он позволил себе в частных разговорах ворчать, что Горбачев слишком рекламировал себя, а советским послам в странах Запада, сообщавшим о благоприятных откликах на поездку Горбачева, в том числе послу в США, сделал внушение. Добрынин комментировал: «Горбачев быстро узнал обо всем этом и, похоже, надолго запомнил»[648].

Рейган с интересом, надеждой и в то же время с некоторым опасением следил за внутренней политикой Горбачева, за его экспериментами, в том числе теми, которые явно были обречены на неудачу. В Америке помнили о «сухом законе» 1920-х годов и о том, какие беды, прежде всего в связи с ростом преступности, он принес стране, отнюдь не покончив с алкоголизмом, а только сделав его несравненно более дорогостоящим и опасным. Американское руководство явно опасалось, что антиалкогольные меры, которые начал осуществлять Горбачев в мае 1985 года, могут привести не только к массовому недовольству, но и к отстранению Горбачева от власти, к возвращению власти в СССР в руки крайних консерваторов. Сокращение производства водки, уничтожение виноградников, огромные очереди за спиртным, резкое расширение самогоноварения, гибель людей от употребления псевдоалкогольной продукции, усиливавшееся массовое недовольство — все это свидетельствовало о расшатывании политической ситуации в стране. Недовольство очень скоро распространилось на самого Горбачева, которого стали называть «минеральным секретарем»[649]. Появились даже соответствующие частушки, например:

Осознав грозящую нешуточную опасность, советское руководство фактически свернуло антиалкогольную кампанию уже через полтора-два года после ее начала. Ситуация в стране продолжала расшатываться, но уже вне непосредственной связи с антиалкогольной кампанией.

Своего рода сигналом к возможности урегулирования взаимоотношений для американского руководства, прежде всего для Рейгана, стали изменения в высшей советской элите, прежде всего отстранение уже в июле 1985 года Громыко с поста министра иностранных дел и замена его выходцем из Грузии Э. А. Шеварднадзе. Хотя Шеварднадзе являлся ранее первым секретарем ЦК компартии этой республики и был известен весьма угодливыми выступлениями, адресованными Брежневу, отмечалось также его стремление развернуть действительную борьбу против коррупции в закавказской республике, а после прихода в МИД с немалым интересом читали его заявление: «Мне придется трудно на фоне авторитета Андрея Андреевича [Громыко]. По сравнению с ним, крейсером внешней политики, я всего лишь лодка. Но с мотором!» Почти сразу после своего нового назначения Шеварднадзе решительно выступил за «деидеологизацию» внешней политики СССР. Вскоре последовали новые сведения о том, что в СССР появился министр иностранных дел, который является соратником Горбачева в проведении политики «нового внешнеполитического мышления».

Несколько позже, в сентябре 1987 года, состоялся первый визит Шеварднадзе в США. В результате переговоров с Шульцем были достигнуты первые конкретные результаты: министры договорились о проведении переговоров по ограничению, а затем и прекращению ядерных испытаний. Было договорено о подписании соглашения о создании центров по сокращению ядерной опасности. Само это соглашение было подписано в Женеве 15 сентября того же года.

Идея создания национальных центров по предотвращению конфликтных ситуаций была выдвинута учеными Джорджтаунского университета, находящегося фактически в Вашингтоне (хотя и за пределами федерального округа Колумбия, который юридически считается столицей США), а затем поддержана советским МИДом после прихода Шеварднадзе. Первоначально на центры возлагались только функции заблаговременного уведомления о пусках ракет за пределы национальных территорий. Но уже в тексте соглашения предусматривалась возможность их использования для осуществления будущих соглашений в области контроля над вооружениями[650].

Шеварднадзе был принят Рейганом и произвел на него весьма благоприятное впечатление. Более того, что не менее важно, новый советский министр произвел хорошее впечатление на американскую публику, которая уже привыкла к застегнутому на все пуговицы советскому министру Громыко, получившему прозвище «мистер нет». Когда на пресс-конференции молодая и хорошенькая американская журналистка спросила Шеварднадзе, как он собирается провести ближайшие выходные дни, тот, не задумываясь, ответил вопросом: «А какие у вас предложения?». К тому же госсекретарь Шульц поведал, что получил в подарок от Шеварднадзе кавказский кинжал. Министр сопроводил подарок словами: «Ну вот, я разоружился, теперь ваша очередь»[651].

Это была не первая встреча Рейгана с советским министром иностранных дел. Они встречались уже в октябре 1985 года в Нью-Йорке во время сессии ООН, и в декабре того же года в Женеве, где происходила первая встреча президента и генерального секретаря. Шеварднадзе тогда выступал в качестве второго лица, и особого внимания Рейган на него не обратил.

Встрече в Женеве предшествовала развернувшаяся переписка между Рейганом и Горбачевым, последовавшая за первым обменом посланиями, которые уже тогда показались многообещающими. Советский посол в Вашингтоне отмечал: «Значительную роль также сыграли возросший при Горбачеве динамизм советской внешней политики и заметное улучшение ее пропагандистского обеспечения, выдвижение в 1985 году новых крупных инициатив по ограничению гонки вооружений, общая активизация советской дипломатии. Важное значение имела интенсивная работа с американской администрацией на всех уровнях — личная переписка Горбачева с Рейганом, встречи и беседы Шеварднадзе с президентом и госсекретарем»[652]. Постепенно во взаимоотношениях возникали новые нотки, что проявилось в возобновлении прерванного ранее воздушного сообщения между США и СССР и в открытии генеральных консульств обеих стран соответственно в Киеве и Нью-Йорке.

В то же время новый советский генсек действовал вынужденно осторожно, так как в Политбюро преобладали консерваторы, и «новое мышление» необходимо было внедрять микроскопическими дозами.

Чуть приоткрытую дверь для возможных новых переговоров и договоренностей могли вновь захлопнуть неожиданно всплывавшие сведения о фактах, которые давно уже были известны, но не выдвигались на первый план, а приберегались для удобного случая. Таким фактом на этот раз оказалась история с Красноярской радиолокационной станцией. Это был секретный военный объект, зашифрованный в СССР под названием «Енисейск-15», — система раннего оповещения о ракетном нападении, существование которой противоречило советско-американскому договору 1972 года о противоракетной обороне, согласно которому подобные системы могли располагаться только в районе столицы и по периметру государственной границы.

Построена эта система была в конце 1970-х — начале 1980-х годов, а в 1983 году она была обнаружена разведкой США. По этому поводу госсекретарь Шульц выразил протест послу Добрынину, потребовав закрытия системы. Тогда, однако, в США сочли целесообразным не оглашать полученные данные, чтобы не нагнетать ситуацию. Информация об этой системе даже не была доведена до сведения Рейгана. Добрынин же получил инструкцию отстаивать версию, что станция носит не военный характер, а является звеном в исследовании космического пространства. Сам же Добрынин выдвигал версию, что советское руководство знало о характере Красноярской РЛС, но скрывало это даже от послов, и что он не лгал, отстаивая данную версию[653]. Можно, однако, высказать убеждение, что опытный посол отлично понимал истинный характер объекта, но действовал, разумеется, в пределах того, что было ему разрешено.

Теперь же, вопреки позиции Шульца, министерство обороны США и ЦРУ предоставили подробную информацию президенту. Рейган был возмущен «вероломством» советской стороны. Возникла угроза если не срыва, то осложнения предстоявших переговоров.

Стремясь сгладить ситуацию, Горбачев и Шеварднадзе решили допустить для инспекции системы группу американских специалистов. Решение вопроса о судьбе Красноярской РЛС, таким образом, откладывалось, и этот вопрос перестал быть камнем преткновения для подготовки встречи на высшем уровне[654].

Вскоре после прихода к власти Горбачева состоялся пленум ЦК КПСС, на который отправился Добрынин, входивший в высший партийный орган. Во время одного из перерывов Горбачев пригласил посла для разговора наедине. Генсека особенно интересовала личность Рейгана. Добрынин вспоминал: «Я отметил, что в течение первых четырех лет президентства Рейган откровенно демонстрировал свое враждебное, конфронтационное отношение к Советскому Союзу. Он и действовал в этом направлении, хотя и избегал ситуаций, чреватых военными столкновениями с нами. Он был категорически против возвращения к временам разрядки начала 70-х годов… Однако в последние год-полтора у него стали проглядывать, правда, довольно туманно и весьма неустойчиво, черты прагматизма и даже некоторой заинтересованности в установлении с СССР каких-то контактов, вплоть до самого высокого уровня… Мой опыт личных бесед с ним, сказал я, вместе с тем показывает, что с ним можно разговаривать»[655].

Последовала серия писем Горбачева Рейгану и Рейгана Горбачеву, в которых стороны, отстаивая некоторые устаревшие позиции, все же соглашались на встречу в ближайшем будущем, причем каждая предлагала в качестве места личных переговоров свою столицу[656].

При этом у Горбачева были свои предвзятые идеи, которые ему, по всей видимости, были внушены прежним руководством МИДа, прежде всего Громыко. Главной из них было стремление сорвать программу космической обороны США, почти любой ценой договориться с Рейганом об отказе от СОИ, соглашаясь на максимальные уступки СССР в других областях взаимоотношений.

Горбачев даже объявил, что СССР в одностороннем порядке решил заморозить размещение советских ракет средней дальности на территории входивших в «социалистический лагерь» государств Восточной Европы. Можно полагать также, что такое намерение, при всей низкой степени реальности, было продиктовано рациональными доводами советников, что соревнования с Соединенными Штатами в области космической обороны СССР не выдержит ни по финансовым, ни по научно-техническим соображениям.

Рейган же упорно держался за свою космическую программу в значительной мере по тем же причинам, по которым Горбачев стремился ее сорвать. Не вполне отражая замыслы обоих лидеров, Добрынин констатировал: «Столкновение этих двух противоположных идей фикс стало во многом определять характер всех последующих советско-американских переговоров по проблемам стратегической безопасности. При этом оба руководителя, и Рейган, и Горбачев, были столь глубоко вовлечены в споры вокруг СОИ, что, по существу, преувеличивали ее реальные возможности»[657].

Что же касается Рейгана, то он продолжал, по крайней мере на публике, отводить СОИ ключевую роль в осуществлении своей мечты о полной ликвидации ядерного оружия. Видимо, есть некоторые основания считать, что такой подход был в какой-то степени искренним для весьма эмоционального президента. В то же время он, безусловно, видел в том, что в СССР, и не только в нем, называли планом «звездных войн», мощное орудие давления на руководство СССР и пропагандистского обеспечения американской позиции на предстоявших переговорах.

Рейган повторял свое предложение о готовности передавать СССР все технические данные, касающиеся практических достижений в области стратегической обороны с использованием космического пространства, отлично понимая, что в условиях все более углублявшегося социально-экономического и политического кризиса в Советском Союзе реально использовать эти данные будет весьма затруднительно, если не невозможно. Он писал Горбачеву 30 апреля 1985 года: «Мы верим, что важно проверить технические возможности оборонительных систем, которые могут в конечном итоге дать всем нам более надежные средства защиты наших народов, нежели те, которыми мы обладаем в настоящее время, и двинуться вперед к всеобщей ликвидации ядерного оружия в качестве цели, с необходимостью достижения которой все мы согласны».

Президент предупреждал генерального секретаря, что пока существует ядерное оружие, сохраняется и опасность всемирной катастрофы, в чем, разумеется, был убежден и Горбачев. Однако подобные уговоры с американской стороны свидетельствовали, что президент не намерен поступаться своими замыслами касательно СОИ. Он писал Горбачеву в том же письме от 30 апреля: «Я должен задать вам вопрос, как мы вообще сможем достичь этой благородной цели, если нации не в состоянии защитить себя против неопределенности, если все ядерное оружие не будет устранено из мировых арсеналов. Жизнь не дает нам никаких гарантий против каких-то будущих сумасшедших, в руках которых будет находиться ядерное оружие».

Вместе с тем Рейган постоянно давал понять советскому лидеру, что до тех пор, пока СОИ не переведена в практическую плоскость, США намерены сохранять по крайней мере ядерный паритет с СССР, а при возможности даже вырываться вперед. 10 июня он выступил с обширным заявлением, что намерен соблюдать существующие договоры и соглашения по вопросам вооружений «в той мере, в какой СССР также будет проявлять аналогичную сдержанность». В то же время он сообщил, что оставляет открытым вопрос о строительстве новых атомных подводных лодок[658]. В этот же день президент направил Конгрессу секретный доклад американских разведывательных служб, в котором приводились факты нарушений Советским Союзом существующих общих документов в области вооружений[659].

Оба документа были нервно встречены в советской верхушке. На следующий день появился ответ, правда, оформленный в виде заявления ТАСС, что несколько снижало уровень его авторитетности. В нем говорилось: «Сказанное президентом свидетельствует со всей очевидностью, что администрация США приняла решение вести и дальше дело к разрушению договорной системы, сдерживающей гонку ядерных вооружений»[660].

Помощник Горбачева А. С. Черняев записал в дневнике: «Вчера я читал письмо Рейгана Горбачеву (ответ на письмо Горбачева от 24 марта). Нахально и умно составлен текст. Его команда цинично отстаивает свои интересы. Но дело не в этом, а в том, что мы на фоне этого письма выглядим слабо. Потому что Горбачев идет еще по проторенной Громыко дорожке (и упускает из рук внешнюю политику)… Мы недальновидно завязались на космических исследованиях, требуя прекращения их… И здесь они нас загоняют в тупик. Горбачев лично теперь заангажировался на этом требовании… Поймал нас Рейган и на нелепом намеке о неприемлемости “двух языков” в отношениях друг с другом: один — для пропаганды, другой — для внутреннего пользования, например, в переписке Президент — Генсек. Ведь вы же, парирует Рейган, всегда были за идеологическую борьбу!»[661]

Но все же дело шло к встрече на высшем уровне. Ни та, ни другая сторона не согласились на проведение конференции в своих столицах. Отвергнуты были и некоторые другие города. Тогда Рейган предложил встретиться в Женеве 19–20 ноября, и на этот раз предложение было принято Москвой. Договорились не определять повестку дня, а сделать предметом бесед «общие проблемы». 3 июля сообщение о предстоявшем саммите было опубликовано в Вашингтоне, а на следующий день — в Москве[662].

Именно в преддверии встречи на высшем уровне Горбачев устранил с внешнеполитической арены раздражавшего его Громыко, переведя его с соблюдением формальных процедур на должность председателя Президиума Верховного Совета СССР, которая в новых условиях становилась второстепенной.

Женева

Важной особенностью женевской встречи было то, что она была созвана спонтанно, без существенной предварительной подготовки и тем более без заранее согласованных документов. Речь шла о том, что Рейган стремился поскорее познакомиться с новым, необычным советским лидером, а Горбачев в неменьшей мере торопился засвидетельствовать американцам свою добрую волю и предотвратить «милитаризацию космоса».

Подготовка Рейгана к встрече в основном сводилась к его стремлению лучше «понять русскую душу», для чего он ежедневно просматривал популярные книги об СССР, а также подготовляемые для него Госдепартаментом краткие обзорные материалы, часто встречался и беседовал со Сьюзан Мэсси. По требованию президента для него был составлен ряд справок о личности Горбачева и его взглядах на самые разнообразные вопросы не только международных отношений, но и внутренней политики, об отношении к культурным процессам и даже о взаимоотношениях в его семье. Рейган встречался также с официальными лицами, по тем или иным делам побывавшими в СССР, и стремился на основе бесед с ними выработать свое впечатление о новых руководителях совсем еще недавней «империи зла», которая теперь начинала превращаться в партнера по переговорам.

27 сентября Рейгану было передано очередное послание Горбачева, которое по непонятным причинам было датировано еще 12 сентября и получено не по обычным дипломатическим каналам, а привезено Шеварднадзе, прибывшим на сессию Генеральной Ассамблеи ООН.

В письме выражалась надежда, что предстоящая встреча в Женеве будет способствовать тому, что взаимоотношения между СССР и США станут стабильными и конструктивными. «Наша встреча может послужить хорошим катализатором в этом отношении. Представляется, что мы в самом деле можем достичь ясного взаимопонимания о недопустимости ядерной войны, о том, что в такой войне не будет победителей, и мы можем решительно высказаться против стремления к военному превосходству». Горбачев призывал к переговорам о прекращении гонки вооружений на Земле и предотвращении ее в космическом пространстве.

Переходя же к конкретике, советский лидер выдвигал на первый план полный запрет космических вооружений и только затем предлагал сократить наполовину ядерные вооружения, способные достичь территории другой стороны. Одновременно высказывалась возможность заключения соглашения о ракетах средней дальности.

Безусловно, по согласованию с Горбачевым Шеварднадзе на сессии Генассамблеи огласил советские предложения, которые еще не обсуждались. Это вызвало недовольство американской стороны, хотя и не привело к срыву встречи в верхах, провести которую стремились и Рейган, и Горбачев.

12 октября Рейган посвятил очередное обращение к нации предстоявшей встрече и позиции США по вопросам ограничения вооружений[663]. Он по-прежнему считал (или скорее делал вид, будто так считает), что США отстают от СССР в области стратегических вооружений, что необходимо восстановить равновесие. Заявления советских лидеров по поводу милитаризации космоса он назвал «опасным обманом», так как, поданным американской разведки, СССР уже обладает самой мощной в мире системой защиты от ядерного нападения. Рейган говорил: «Мы должны ответить тремя способами: во-первых, путем модернизации наших собственных стратегических сил, от которых зависит сдерживание; во-вторых, реализуя нашу инициативу по достижению соглашения с Советами в Женеве о равноценном и проверяемом сокращении наступательных ядерных вооружений; в-третьих, путем исследования возможностей неядерной обороны, чтобы защитить Соединенные Штаты и наших союзников от атаки». Именно обоснованию необходимости СОИ и была посвящена основная часть выступления.

Можно полагать, что этой речью Рейган проводил своего рода проверку нового советского руководства «на прочность»: сохранит ли оно в условиях жесткой позиции США по СОИ свое намерение встречаться в Женеве. В конце выступления было сказано: «Чем скорее Советский Союз обнародует свою собственную стратегическую оборонительную доктрину и присоединится к нам в реальном диалоге по сокращению риска войны, тем лучше будет для всего мира».

Хотя на это выступление Горбачев прямо не ответил, по линии советского посольства в сотрудничестве с Госдепартаментом продолжалась ускоренная техническая подготовка встречи. По-прежнему было совершенно не понятно, как пойдут на ней дискуссии и будут ли подписаны какие-либо документы.

В начале ноября в Москву приехали Шульц и Макфарлейн, а вместе с ними и Добрынин. Последний констатировал, что Горбачев «был заметно раздражен тем обстоятельством, что до встречи с Рейганом оставалось всего две недели, но никакой ясности об основных ее вопросах и о возможном исходе не было. “От американцев слышны лишь общие рассуждения”, суммировал он свое недовольство»[664]. Никаких, однако, изменений в американской позиции не последовало. Становилось ясно, что женевская встреча будет носить в основном ознакомительный характер. Доложившему о встрече в Москве Шульцу Рейган заявил, что было бы хорошо договориться в Женеве о визите Горбачева в Вашингтон в следующем году, а затем сам президент отправится в Москву, где он, по его словам, давно уже хотел побывать.

Рейган и Горбачев прилетели в Женеву 18 ноября 1985 года. Подчас считают, что для американской стороны полной неожиданностью явилось то, что вместе с Горбачевым появилась его жена Раиса Максимовна. Но это не так. Видимо, Рональд был предупрежден об этом и взял с собой Нэнси.

На следующий день начались переговоры.

Оба политика нервничали, хорошо понимая и важность их первой встречи, на которую возлагались немалые надежды, и фактическую неподготовленность переговоров, отсутствие предварительно согласованных документов, даже проекта коммюнике.

Переговоры проводились как в полном составе делегаций, так и, главным образом, один на один, с участием только переводчиков.

При этом по всеобщему признанию, в том числе советской стороны, Рейган проявил блистательную способность быстро сориентироваться и произвести самое благоприятное впечатление.

Первая встреча лидеров происходила в американском представительстве. День выдался на удивление холодным и ветреным, что было необычно для швейцарского города. Горбачев вышел из машины одетым по-осеннему — в пальто, с шарфом на шее и в шляпе. Увидев его, выходивший из здания Рейган мгновенно сориентировался: он сбросил пальто на руки кому-то из сопровождавших и вышел навстречу Горбачеву в одном костюме, что немедленно было отмечено прессой. Защелкали кино- и фотоаппараты, запечатлевшие 74-летнего американского президента моложавым и здоровым, явно выглядевшим лучше, чем тепло одетый Горбачев. Впрочем, сам Михаил Сергеевич понял свой промах и во время ответного визита вышел встречать Рейгана без верхней одежды.

Оказалось, что Рейган все же лучше Горбачева подготовился к встрече. Беседы начались в специально выделенном для этого властями Швейцарии официальном помещении[665]. Внезапно Рейган предложил совершить прогулку по берегу Женевского озера и в ходе нее продолжить беседу. Это был заранее запланированный жест, рассчитанный на то, что собеседник расслабится и пойдет на какие-то, хотя бы минимальные, уступки.

Все было подготовлено заранее. В небольшом павильоне на берегу озера лидеров ожидал горящий камин, располагавший к непринужденной беседе. Во время этого первого разговора с глазу на глаз американский президент вручил советскому лидеру меморандум с предложениями, учитывавшими и те, которые перед этим вносил сам Горбачев.

Горбачев произвел на Рейгана двойственное впечатление. Президент вскоре написал старому знакомому по Голливуду, бывшему актеру Джорджу Мэрфи, ставшему сенатором-республиканцем от Калифорнии: «Он твердо верит в свою систему, как и она [Раиса Горбачева], и он верит пропаганде, которую они плетут против нас. В то же время он практик и знает, что его экономика — в больном состоянии. Я думаю, что наше дело — в том, чтобы ему показать, что ему и им всем было бы лучше заключить какие-то практические соглашения, не пытаясь повернуть его на наш путь мышления»[666].

На Рейгана произвело впечатление, что Горбачев не просто непринужденно с ним общался, а даже повторил некоторые анекдоты, которые рассматривались президентом как антисоветские и которые, как оказалось, знал советский лидер. Среди них, например, был такой. «У нас свобода слова, — говорит американец, — я могу зайти в Овальный кабинет Белого дома, стукнуть по столу и сказать: — Господин президент, мне не нравится, как вы управляете Америкой!» Русский говорит в ответ: «Я тоже могу прийти в Кремль к генеральному секретарю и сказать, что мне не нравится, как президент Рейган управляет своей страной». Оба лидера дружно смеялись.

Более того, Горбачев поделился «секретом», что в детстве мать читала ему Библию. Рейган был поражен этим, как и тем фактом, что в ходе разговора коммунистический безбожник произнес «слава богу». Рональд воспринял эти слова не как своего рода междометие, каким оно на самом деле являлось, а как намек, что Горбачев втайне сохранял христианскую веру. Этим своим «открытием» он позже даже поделился со Сьюзан Мэсси, которая разъяснила ему его ошибку[667].

Документ, представленный президентом, был кратким, и генсек тут же с ним ознакомился. В нем содержалось предложение сократить на 50 процентов наступательные стратегические вооружения (это было повторением предложения Горбачева, внесенного ранее), договориться о промежуточном соглашении по поводу сокращения ракет средней дальности в Европе, предполагая в дальнейшем их полную ликвидацию. При этом документ Рейгана не упоминал, что же будет с британскими и французскими ракетами средней дальности. И вообще обходил вопрос о СОИ.

Горбачев отметил оба эти факта, подчеркнув необходимость решения вопроса и о ракетах западноевропейских стран. Но главная дискуссия развернулась, как и следовало предполагать, вокруг того, что Рейган считал надежной гарантией предотвращения ядерной войны, а Горбачев, наоборот, программой «звездных войн». Повторное заявление Рейгана, что США готовы делиться с СССР всеми открытиями и технологиями, связанными с СОИ, Горбачев пропустил мимо ушей, точнее говоря, сделал вид, что пропустил. Не добившись и тени согласия, оба руководителя решили вопрос пока не заострять и тут же договорились о проведении двух следующих встреч — в Вашингтоне и в Москве.

20 ноября в присутствии членов делегаций продолжались дискуссии — главным образом по космическим вооружениям. Оба руководителя с жаром отстаивали верность своих позиций (Рейган затронул также, правда, кратко и в неагрессивной форме, вопрос о нарушении прав человека в СССР). В конце заседания Горбачев и Рейган произнесли очень сходные по смыслу заключительные слова, отметив сохранявшиеся разногласия, но подчеркнув искренность каждой стороны и готовность продолжать переговоры.

В течение почти всей следующей ночи министры и эксперты работали над текстом итогового документа. Несмотря на острые споры, итоговое заявление в конце концов оказалось приемлемым для обеих сторон. В нем признавалось, что в ядерной войне не может быть победителей, содержались заверения о готовности отказаться от стремления к военному превосходству. Западная общественность высоко оценила положение документа о намерении «решать гуманитарные вопросы в духе сотрудничества». Во второй раз советский руководитель поставил свою подпись под документом, в котором речь шла о правах человека (первый раз такое положение содержалось в Заключительном акте совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе 1975 года, который подписал Л. И. Брежнев, отнюдь не собираясь в полной мере выполнять этот пункт).

Иной тон во взаимоотношениях между США и СССР был отмечен Рейганом, который после подписания совместного коммюнике обеими руками пожал руку Горбачева и заявил: «Могу поспорить, что сторонники жесткой линии в обеих наших странах истекают кровью, когда мы жмем руки друг другу»[668].

В отличие от супруга, которому Горбачев понравился, Нэнси позже отзывалась о Раисе Горбачевой недоброжелательно: она показалась первой леди «сухой и педантичной»; во время личной встречи Раиса, по словам Нэнси, не давала ей вставить ни одного слова, была «дидактичной», как все преподаватели марксистской философии[669].

После женевской встречи продолжалась переписка, которая постепенно становилась менее официальной и все более располагала к взаимным договоренностям.

Инициативу проявил Рейган. 28 ноября он написал Горбачеву довольно длинное письмо от руки. Это была уже привычка президента подчеркивать особую доверительность своих текстов тем, что они не печатались на машинке (не важно, что в переведенном виде они вручались адресату напечатанными). Рейган соглашался, что беседы в Женеве были откровенными, что, несмотря на разногласия (опять подчеркивались вопрос о СОИ и некоторые региональные конфликты), по важнейшему вопросу — о необходимости мирных отношений между обеими странами — существует полное единомыслие. Горбачев официально приглашался нанести визит в США во второй половине 1986 года.

24 декабря 1985 года Горбачев писал Рейгану: «Я хотел бы, чтобы вы рассматривали это письмо как продолжение наших бесед у камина». «Я придаю особое значение тому факту, — говорилось далее в письме, — что мы оказались способными превзойти серьезный психологический барьер, который в течение долгого времени препятствовал диалогу, достойному лидеров СССР и США».

В переписке с обеих сторон выдвигались предложения, которые были изначально утопичными. Но тот факт, что эта утопия не только разделялась, но подчас и усиливалась встречной стороной, свидетельствовал, в свою очередь, о сближении позиций. В январе Горбачев предложил Рейгану, чтобы оба государства полностью ликвидировали свое ядерное вооружение до 2000 года. На это президент ответил: «Зачем ждать до 2000 года?»

В нескольких письмах Рейган ставил практические вопросы относительно прав человека в СССР, в частности о воссоединении семей. Горбачев обещал с этим разобраться, что действительно было сделано. Преодолевая бюрократическую волокиту, новый советский генсек постепенно раздвигал «железный занавес», в частности в тех делах, которые касались рядовых граждан. А это, с точки зрения американского президента, да и подавляющей части общественности США, было не менее важным, чем ядерная проблема[670] [671] [672].

Совершенно невиданным для той поры, когда в СССР еще сохранялись основы тоталитарной системы, была договоренность о выступлениях руководителей обеих стран с новогодними обращениями к населению стран, которые еще считались противниками, а не партнерами. 1 января 1986 года по центральному советскому телевидению было передано выступление Рейгана, а американские телеканалы включили в свои передачи выступление Горбачева.

Разумеется, в такого рода обращениях не было и не могло быть каких-либо конкретных предложений. Оба лидера произносили общие слова в пользу мира. Но сам этот уникальный факт был особо важен для СССР, так как впервые в прямом советском эфире выступил не просто руководитель иностранного государства, а тот, кто еще так недавно называл СССР «империей зла». Оба обращения были записаны на пленку заранее (выступление Рейгана еще 28 декабря в Лос-Анджелесе) и сопровождались закадровым переводом.

Рейган говорил: «Настало время для раздумий и надежды. Оглядываясь на только что завершившийся год и на год, который только начался, я хочу поделиться с вами своими надеждами на мир, процветание и добрую волю, которая присуща американскому и советскому народам. Только месяц назад генеральный секретарь Горбачев и я встретились в первый раз в Женеве. Наша цель состояла в том, чтобы начать новую главу во взаимоотношениях между нашими странами и попытаться сократить подозрения и недоверие между нами… Я сказал мистеру Горбачеву о нашем глубоком желании мира и о том, что американский народ не желает причинить советскому народу никакого вреда»[673].

В свою очередь Горбачев говорил: «Я вижу доброе предзнаменование в том, как мы начинаем новый год, объявленный Годом мира. Мы начинаем его с обмена прямыми обращениями — президента Рейгана к советскому народу и моего — к вам. В этом, на мой взгляд, есть вселяющая надежду примета перемен, пусть небольших, но все же перемен к лучшему в наших отношениях… Сегодня волей истории на наши две страны возложена огромная ответственность перед народами своих стран, народами всех государств за сохранение самой жизни на Земле… Давайте возьмем на себя задачу покончить с нависшей над человечеством угрозой. Не будем перекладывать это дело на плечи наших детей»[674].

Рейкьявик

Ядерная проблема вновь вышла на первый план совершенно внезапно, когда в конце апреля 1986 года произошла страшная катастрофа на Чернобыльской атомной электростанции под Киевом. Хотя масштабы разрушений и опасности для человечества, которые вначале оценивались специалистами как угрожающие жизни на большей части Европы, оказались локальными, мысли о реальном ограничении ядерного оружия вышли на первый план как в шедшем к распаду СССР, так и в остальном мире.

В то же время все более ухудшалось экономическое положение СССР. Еще осенью 1985 года власти Саудовской Аравии объявили о резком увеличении добычи и переработки нефти, что привело к резкому падению цен на нефтепродукты на мировом рынке. К весне 1986 года цена на сырую нефть упала с тридцати с лишним долларов за баррель[675] менее чем до десяти долларов. Примерно в такой же пропорции обрушились цены на советские нефтяные поставки Западу. Оказалось, что внешнеторговым организациям СССР нечем платить за ввозимое зерно и другие товары, в частности остро необходимые военному ведомству. Жизненно важные для населения товары, прежде всего продовольствие, один за другим исчезали с рынка.

Все эти события, ведя, с одной стороны, к все большему обострению социально-политического положения в СССР, недовольству населения, возникновению реальных оппозиционных течений, назреванию раскола в КПСС, с другой — стимулировали руководство СССР к шагам навстречу договоренностям с Соединенными Штатами. В этом виделся один из важнейших путей для того, чтобы облегчить положение экономики.

15 сентября Горбачев обратился к Рейгану с письмом, в котором было дано согласие на устранение советских и американских ракет средней дальности из европейских стран без учета французского и британского ракетного потенциала и в то же время выражались опасения в связи с американскими работами по СОИ. Предлагая теперь не полностью отказаться от этих работ, а ограничить их минимум на 15 лет «лабораторными исследованиями», советский генсек считал целесообразным до поездки в Вашингтон организовать промежуточную встречу с президентом где-то на полпути между обеими странами, например в Британии или Исландии.

По совету Шульца Рейган согласился на встречу в следующем месяце в столице Исландии Рейкьявике.

Пути к взаимопониманию и даже некоторому взаимному сближению отнюдь не были гладкими. В обеих странах значительное влияние сохраняли консервативные догматические силы, да и сами высшие руководители отнюдь не избавились от шаблонов предыдущих лет. Обе стороны стремились продемонстрировать свои сильные стороны и в определенной мере унизить противоположную сторону. При этом преимущества, вытекавшие из функционирования рыночных отношений и демократического устройства, явно были на стороне США и президента Рейгана. Возникали вроде бы мелкие инциденты, которые могли затормозить вроде бы начавшийся процесс разрядки напряженности.

Рейган дал согласие на проведение операции по задержанию в Нью-Йорке советского физика, сотрудника Секретариата ООН по науке и технике Геннадия Захарова, которого подозревали в сборе секретной информации и попытках завербовать американских граждан. 23 августа Захаров был арестован на станции метрополитена в нью-йоркском районе Квинс в момент передачи ему разведывательной информации о реактивных двигателях, используемых в американской военной авиации, в обмен на тысячу долларов и почти сразу признался в шпионской деятельности[676]. В ответ 30 августа в Москве был арестован американский журналист Николас Данилофф, потомок русских дворян, среди которых были декабристы и генералы императорской армии. У Данилоффа обнаружили среди прочих материалов некий конверт с надписью «Совершенно секретно»[677]. Консервативная пресса США и официальные советские печатные органы — с явного одобрения Горбачева — подняли шумиху по поводу этого шпионского скандала, который в обычных условиях явился бы ординарным делом, регулируемым соответствующими ведомствами путем переговоров.

Было совершенно ясно, что Данилофф арестован именно для того, чтобы использовать его в качестве разменной монеты в деле Захарова.

По всей видимости, американцы не ожидали столь острой реакции советской стороны. Вновь пришлось вмешаться Рейгану, который в это время находился в отпуске на своем ранчо в Калифорнии. Правда, вначале в правительственной верхушке шли споры. Данилофф пишет в воспоминаниях: «Пресс-секретарь Белого дома Ларри Спике публично заявил, что подготовка саммита Рейган — Горбачев будет продолжаться, несмотря на мой арест. В дальнейшем администрация разделилась на два лагеря. Сторонники жесткой линии в Совете национальной безопасности, министерстве юстиции и Конгрессе требовали суда над Захаровым и моего освобождения без всяких условий. Джек Мэтлок, работавший тогда в Совете национальной безопасности и позднее ставший послом в Москве, представил эту позицию государственному секретарю Джорджу Шульцу, который ее отверг. Президент Рейган и высшие должностные лица Госдепартамента вполне отдавали себе отчет в том, что я арестован с целью добиться освобождения Захарова путем переговоров»[678].

По распоряжениям президента и генсека почти немедленно были начаты переговоры в Вене на встрече не только дипломатов, но и представителей КГБ и ЦРУ. Взаимные претензии по поводу арестов предъявлялись в переписке между Шульцем и Шеварднадзе и даже между Рейганом и Горбачевым. Президент заверил генсека, что у Данилоффа «нет никаких связей с правительством Соединенных Штатов». Однако Горбачев счел это заверение неосновательным, что Рейган воспринял как личную обиду.

Однако после недолгих переговоров были найдены соответствующие юридические ухищрения (Захаров заявил, что не будет оспаривать обвинения, и был выдворен из США, а Данилофф помилован Президиумом Верховного Совета СССР)[679].

29 августа оба фигуранта вылетели в свои страны, а на следующий день было объявлено, что встреча Рейгана и Горбачева состоится в Рейкьявике 11–12 октября.

Консерваторы в США резко критиковали достигнутую сделку, но в то же время понимали, что она была необходима, чтобы открыть возможность дальнейших переговоров. Тем более это осознавал президент, который отметил необходимость ее в своем дневнике, добавив: «Их человек — шпион, схваченный за руку, а Данилофф — заложник», и продолжал: «Ответ Горбачева на мое письмо был заносчивым. Он отверг мое заявление, что Данилофф не является шпионом. Я чертовски взбешен. Все это мы уже проходили. Мы арестовываем шпиона, Советы хватают первого попавшегося американца, придумывают обвинение и требуют обмена»[680].

При этом Рейган продолжал свое наступление по вопросу о правах человека в СССР, а Горбачев все более сознавал, что надо менять всю систему. Именно в этих условиях советская сторона дала согласие на выезд на Запад известного диссидента Юрия Орлова с женой, а несколько других диссидентов были отпущены за рубеж для лечения[681].

Еще до освобождения арестованных по обвинению в шпионаже Рейган пригласил в Белый дом жену Данилоффа Рут, показал ей список лиц, выезда которых требовала американская сторона, и спросил, не желает ли она добавить какие-либо имена (вписано было имя генетика Д. М. Гольдфарба). Первыми в списке Рейгана значились имена академика А. Д. Сахарова и его жены Е. Г. Боннэр[682]. Право на выезд за рубеж они не получили, но вскоре после этого Сахаров был освобожден из ссылки, которую он отбывал в Горьком, возвратился в Москву и возобновил активную общественную деятельность за коренную перестройку социальных отношений в СССР[683].

О том, насколько детально Рейган и его помощники готовились к предстоящей встрече, свидетельствует обширный машинописный том, подготовленный в Белом доме и предназначенный для журналистов. В него вошли детальные сведения о внешней политике США, об Исландии и СССР, о первой встрече президента с генеральным секретарем, о проблеме прав человека, региональных и двусторонних проблемах и особенно о вопросах безопасности и контроля за вооружениями. К сборнику Рейган написал специальное предисловие, в котором предупреждал: «Эта встреча предоставит возможность личной, детальной и искренней дискуссии, чтобы подготовить встречу на высшем уровне в Соединенных Штатах. Переговоры в Рейкьявике будут частными, конфиденциальными и не предполагают подписания каких-либо соглашений»[684].

Рейган и Горбачев прилетели в Рейкьявик, город, находящийся на полпуги между Москвой и Вашингтоном, с намерениями перевести процесс разрядки в практическую плоскость, но на условиях, которых продолжала придерживаться каждая сторона. Переговоры проходили в особняке на окраине города, в тихом месте. Журналисты были допущены только на итоговые пресс-конференции обоих лидеров.

На протяжении двух дней состоялось шесть встреч.

Горбачев по-прежнему, соглашаясь на пятидесятипроцентное сокращение стратегических ракет и полное устранение советских и американских ракет средней дальности с территорий других европейских стран, добивался обязательства Рейгана не выводить СОИ за пределы лабораторных исследований в течение десяти лет (ранее назывался срок 15 лет, но существенной разницы между этими отдаленными сроками, разумеется, не было).

Рейган, действовавший по принципу «доверяй, но проверяй», который он, как уже упоминалось, не раз повторял Горбачеву, поддерживал только двустороннее соглашение: сокращение стратегических вооружений и устранение ракет средней дальности из стран Европы при условии развития стратегической оборонной инициативы в полном объеме. Он, однако, по-прежнему далеко не полностью доверял советской стороне, особенно в связи с недавним шпионским скандалом. После встречи он писал М. Тэтчер: «Русские не хотят воевать, они хотят одержать победу, угрожая ядерным оружием»[685]. Самому же Горбачеву Рейган говорил, что заключение договора по стратегическим наступательным вооружениям при замораживании американской оборонительной программы «требует исключительного уровня доверия», которого пока нет, и «поэтому мы не можем принять вашу позицию».

Один из советников Рейгана по вопросам безопасности, Мартин Андерсон, присутствовавший на переговорах, утверждает, что президент прямо заявил советскому генеральному секретарю, что американцы полностью обанкротят советскую экономику при помощи СОИ, если СССР не пойдет на компромисс. «Я был с Рейганом, — рассказывал Андерсон, — и он действительно вел себя грубо. За закрытыми дверями Рейган просто припирал Горбачева к стенке»[686]. Вряд ли эта оценка соответствовала действительности полностью, но тот факт, что в морально-политическом отношении СОИ использовалась в качестве орудия давления, безусловен.

В ходе встречи выдвигались и более кардинальные предложения — о полном уничтожении стратегических вооружений, включая те, что размещены на бомбардировщиках и атомных подводных лодках. Но все дело упиралось в одно обстоятельство: то, что в США именовали СОИ, в СССР по-прежнему называли «звездными войнами». Тот грандиозный прорыв, на который надеялись (по крайней мере, внешне) обе стороны, не произошел.

Встреча завершилась на первый взгляд безуспешно. Никакого соглашения, никакого договора или другого подобного документа подписано не было. Заключительная драматическая сцена представлена в протоколе последней встречи следующим образом: «Рейган. Встреча закончена. Пошли, Джордж [обращение к Шульцу]. Горбачев. Не можем ли мы сделать что-то еще? Рейган. Уже слишком поздно». Затем Рейган добавил: «Я думаю, что вы просто не хотите достичь соглашения. Я не знаю, когда нам представится другой шанс, подобный этому, и скоро ли мы вновь встретимся»[687].

Добрынин вспоминал: «Оба лидера закончили свою безрезультатную встречу поздно — в полночь. Они покинули здание вместе, шли молча. Остановились у стоявшего недалеко президентского автомобиля, чтобы попрощаться. Получилось так, что я оказался поблизости и выполнил поэтому роль переводчика… Горбачев, который еле скрывал горечь большого разочарования, сказал: “Господин президент, вы упустили уникальный шанс войти в историю в качестве великого президента, который открыл дорогу ядерному разоружению”. Рейган угрюмо ответил: “Это относится к нам обоим”. По дороге в аэропорт Рейган долгое время молчал. Его “начальник штаба” Дон Риган ехал с ним и позже рассказал мне, что Рейган прервал наконец молчание словами: “Дон, мы с Горбачевым были так близки к соглашению. Просто стыдно”. Он показал при этом двумя пальцами расстояние в полдюйма. “Президент был потрясен таким исходом встречи”, — добавил Риган»[688].

Это были пессимистические ремарки. Однако оба лидера наряду с разочарованием чувствовали внутреннее удовлетворение тем, что их позиции во время встреч сблизились.

Рейган говорил своим советникам, что он покидал Рейкьявик, сознавая, насколько близко они с Горбачевым подошли к цели устранения угрозы ядерного разрушения. Горбачев же на обратном пути говорил своему помощнику А. С. Черняеву (тот записал его слова), что он «даже более оптимистичен после Рейкьявика, что он понимает внутренние проблемы Рейгана и что президент США не вполне свободен в принятии решений». Он воспринимает Рейкьявик как значительно новый этап в процессе разоружения — от ограничения до полного уничтожения[689].

Судя по поведению Рейгана непосредственно после возвращения на родину, он сожалел о том, что поставил под сомнение возможность новой встречи в ближайшем будущем.

Он размышлял, и советники, особенно госсекретарь Шульц, поддерживали его, намекая, что, возможно, он поставил перед собой две слишком грандиозные и труднодостижимые, по крайней мере в ближайшей перспективе, цели: полное уничтожение ядерного оружия и создание неядерного щита над территорией США и союзных государств.

Рейгану становилось все более ясно, что США и СССР просто не могут осуществить ядерное разоружение, так как обе страны теперь не были монополистами в обладании этим катастрофическим оружием. Было очевидно, что, ведя общие разговоры о полном ядерном разоружении, советское руководство не пойдет на него практически в условиях, когда ядерным оружием обладал Китай, отношения с которым оставались весьма напряженными. И СССР, и США должны были учитывать наличие ядерного оружия у Великобритании и Франции, а также предполагаемое владение им Индией, Пакистаном и Израилем. Ядерное оружие расползлось по миру, и с этим необходимо было считаться. Для президента Рейгана становилось все более очевидным, что другие страны не пойдут на поводу у США и СССР, что они будут всеми силами цепляться за оружие массового уничтожения, которое для них являлось мощнейшим средством самосохранения на региональном уровне и защиты собственных интересов на уровне мировом. Ведущие государственные деятели понимали, что им придется считаться с этой новой, крайне опасной в международном плане тенденцией.

Рейган понимал, что полное ядерное разоружение представляет собой неразрешимую цель, что необходимо ставить более умеренные и практически реализуемые задачи. Такого рода мысли свойственны были и Горбачеву вместе с его окружением, часть которого вообще недоверчиво и критически относилась к «новому мышлению» в мировой политике со стороны партийного лидера и явно не доверяла его политическому курсу. Видимо, непосредственно антигорбачевский и антиперестроечный заговор пока не планировался, но в СССР дело шло именно к этому.

В то же время перспективы реального создания надежного «оборонительного щита» были весьма неопределенными. Работы в этом направлении действительно не выходили за пределы лабораторных экспериментов. Размышления по этому поводу, докладные записки, которые подготовлялись дипломатами и военными обеих стран, убеждали, что вопросы, связанные с сокращением и ликвидацией стратегических и «средних» баллистических ракет, следует отделить один от другого.

Дальнейшие контакты и Берлинская стена

После Рейкьявика переписка между Рейганом и Горбачевым почти прервалась на несколько месяцев. В советском руководстве никак не могли найти пути, чтобы возобновить диалог. Консервативные силы, прежде всего в высших военных кругах, продолжали убеждать Горбачева и Шеварднадзе в необходимости увязывать любое согласие на сокращение вооружений с американскими уступками по СОИ. Горбачев все больше включался в проблемы внутренней «перестройки», надеясь сохранить в СССР то, что называли «социализмом с человеческим лицом». Рейган в эти месяцы оказался замешанным в серьезном внутреннем скандале, связанном с международными делами, который получил название «Иран-контрас», или «Ирангейт» (о нем будет рассказано ниже).

Рейган попытался возобновить прямые контакты, обратившись к Горбачеву с письмом от 10 апреля 1987 года, в котором сообщал, что направляет в Москву госсекретаря Шульца для возобновления переговоров с Шеварднадзе по вопросам ядерных вооружений. Письмо было выдержано в самых примирительных тонах: «Прошло долгое время после того, как у нас были прямые контакты. Я доволен, что визит министра Шульца в Москву дает нам возможность возобновить наш прямой диалог. Я вспоминаю, как в Женеве мы сидели перед камином и говорили, что находимся в уникальном положении. Совместно мы можем изменить будущий курс мировых событий». Рейган не упоминал неудачу в Рейкьявике, зато позитивно оценил изменения с правами человека, происходившие в СССР. Дружественность и непосредственность письму придавал и привет от Нэнси Михаилу и Раисе[690].

Любопытно, что это письмо было направлено как раз после того, как произошел очередной инцидент. В начале апреля американцы раскрыли, что советская разведка якобы получила доступ к посольству США в Москве через одного из охранников — морского пехотинца, которого соблазнила некая дама, являвшаяся агентом КГБ. Вначале охочая до сенсаций американская пресса раздула этот случай до чрезвычайности. Появились даже сведения, что указанная дама не просто посещала посольство, но побывала даже в шифровальном помещении. Позже вся эта история оказалась практически мыльным пузырем. Никаких иных фактов, кроме того, что сержант Клейтон Лоунтри находился в интимной связи с агентессой КГБ, вместе с ней участвовал в сексуальных оргиях на некой подмосковной даче и выболтал ей некоторые третьестепенные сведения о внутренней жизни посольства, выявлено не было. Любвеобильный сержант был отозван в США и предан суду[691].

Хотя вся эта история на деле оказалась мелким эпизодом, министерство обороны США попыталось при ее помощи воспрепятствовать возобновлению переговоров Рейгана с Горбачевым. Вайнбергер даже сообщил президенту совершенно недостоверные сведения, правда, с оговоркой, что это лишь «в высокой степени вероятно», о попадании в руки Советов данных о ходе работ по СОИ. Рейгану вместе с Шульцем оставалось только посмеяться над незадачливым министром, так как он сам несколько раз заявлял о готовности поделиться с советской стороной разработками в этой области.

Президент просто не обратил внимания на этот инцидент, о чем свидетельствовал тот факт, что в письме от 10 апреля о нем вообще не упоминалось[692]. Ничего не говорится о нем и в дневнике Рейгана.

Ответное письмо было написано только 18 июля, и в нем шла речь в основном о региональном конфликте — войне между Ираном и Ираком, которую Горбачев оценивал как бессмысленное кровопролитие. В то же время президенту давалось понять, что советская сторона готова к дальнейшим переговорам[693].

Затем последовали переписка и переговоры делегаций по конкретным вопросам сокращения вооружений, которые дали возможность назначить наконец встречу в Вашингтоне. Важнейшим результатом предварительных переговоров был отказ советской стороны обусловливать возможный договор требованием о недопущении перевода СОИ в практическую плоскость. В Москве сделали вид, что просто позабыли о «звездных войнах».

Между тем, ведя закулисные переговоры и готовясь к новой встрече с Горбачевым, Рейган не прекращал публичного, пропагандистского наступления на советские позиции, в частности связанные с блоком СССР и странами Восточной Европы, оформленным как Варшавский договор стран социалистического лагеря и имевшим «объединенные вооруженные силы», которые на практике не существовали и эфемерным свидетельством которых являлась лишь стандартизация вооружений. Фактически же «социалистический лагерь» в Европе прикрывали Вооруженные силы СССР, и в целом этот лагерь держался лишь под крылом советского руководства.

Видя, что в руководстве СССР все более доминирует «новое мышление» и что ему приходится основное внимание сосредоточивать именно на внутренних делах, на растущем экономическом, социальном и политическом кризисе в Советском Союзе и зависимых от него странах, Рейган избрал в качестве пропагандистского удара тот участок, который считал наиболее уязвимым.

Таковым являлось, по его мнению, положение в Берлине. Этот город был с 1961 года разделен железобетонной стеной, воздвигнутой по советской инициативе с согласия восточногерманского коммунистического руководства, которую на Западе именовали «стеной позора» (впервые это выражение было употреблено лидером Социал-демократической партии ФРГ Вилли Брандтом[694]).

Берлинская стена рассматривалась на Западе как зловещий символ всей системы тоталитаризма. Пока существует эта «стена позора», была убеждена общественность, о реальном повороте СССР и подвластных ему стран к демократическим ценностям говорить невозможно.

Именно в этих условиях Рейган принял приглашение на обратном пути из Венеции (здесь в начале июня 1987 года проходила встреча глав государств стран НАТО) остановиться в Западном Берлине, где праздновалось 750-летие основания города. 12 июня президент посетил старое здание рейхстага, а вслед за этим осмотрел Берлинскую стену и соседние кварталы столицы ГДР, принял участие в юбилейных торжествах, встретился с руководителями Западной Германии и Западного Берлина[695].

Но главным событием этого дня стала речь, произнесенная у Бранденбургских ворот, рядом с которыми в стене между Западным и Восточным Берлином находился пропускной пункт под названием «Чарли». Огромная толпа встретила американского президента аплодисментами.

Вплотную подойдя к стене, Рейган назвал полоску земли перед ней с западной стороны «смертельной» и продолжил: «Мы должны найти способ, чтобы обрушить эту штуку»[696].

Некоторые сотрудники администрации уговаривали Рейгана избегать в своей речи громких призывов, которые могли бы привести к охлаждению в начавших налаживаться отношениях с СССР. Рональд, однако, с ними не посчитался. Есть данные, что, перед тем как подняться на трибуну, американский президент вступил в разговор с несколькими берлинцами. Некая женщина по имени Ингеборг Элз сказала ему: «Если этот человек Горбачев серьезен в своих разговорах о гласности и перестройке, он мог бы доказать это, избавившись от стены». Ряд авторов полагают, что именно эти слова побудили Рейгана включить в свою речь слова, ставшие знаменитыми[697].

Президент заявил: «Мы слышим из Москвы о новой политике реформ и гласности. Некоторые политические заключенные были освобождены. Определенные иностранные радиопередачи новостей больше не глушатся. Некоторым экономическим предприятиям разрешили работать с большей свободой от госконтроля.

Является ли это началом глубоких изменений в Советском государстве? Или же это символические жесты, которые должны породить ложные надежды на Западе и укрепить советскую систему, не изменяя ее? Мы приветствуем перестройку и гласность, поскольку полагаем, что мир и безопасность идут вместе, что прогресс человеческой свободы может принести только мир во всем мире. И Советы могут сделать один безошибочный ход, который станет символом свободы и мира. Генеральный секретарь Горбачев, если вы стремитесь к миру, если вы стремитесь к процветанию для Советского Союза и Восточной Европы, если вы стремитесь к либерализации, приезжайте сюда, к этим воротам, мистер Горбачев, откройте эти ворота. Мистер Горбачев, снесите эту стену!»[698]

Речь Рейгана стала знаменательным событием. Она воспринималась различными кругами по-разному, но в целом весьма положительно. Это, разумеется, был театральный, но весьма уместный и своевременный жест, соответствовавший не только настроениям, господствовавшим на Западе, но и зревшим в СССР тенденциям «нового политического мышления». В СССР эту речь предпочли подробно не комментировать, хотя ТАСС опубликовало краткое заявление, в котором осудило ее как «провокационную»[699]. Член Политбюро ЦК Социалистической единой партии Германии Г. Шабовски на вопрос о заявлении Рейгана ответил одним словом: «Абсурд»[700]. Федеральный канцлер Западной Германии Гельмут Коль говорил, что никогда не забудет, как стоял рядом с Рейганом, когда тот бросил вызов Горбачеву, чтобы именно он разрушил Берлинскую стену[701]. В США речь рассматривалась правыми кругами как решительное осуждение «железного занавеса», либералами — как выражение надежды на согласованное восстановление единства Европейского континента.

В любом случае берлинская речь укрепила репутацию американского президента как надежного союзника западноевропейских партнеров и сторонника объединения континента на основе устранения состояния холодной войны.

Вашингтон и Москва

Тем временем между США и СССР продолжались негласные переговоры по ядерно-ракетным проблемам, предшествовавшие визиту Горбачева в США по приглашению Рейгана. Компромисс был достигнут во время визита в Вашингтон Шеварднадзе в сентябре 1987 года. Стороны договорились включить в договор пункт о ликвидации ракет не только средней, но и меньшей дальности, разработать единую классификацию всех видов ликвидируемых ракет, предусмотреть ликвидацию нового вида советских ракет, известных как СС-23. Американцы обязывались уничтожить не только ранее существовавшие ракеты договоренных типов, но также крылатые ракеты «Томагавк» и ракеты «Ланс-2» с нейтронными боезарядами (поражавшими в первую очередь живую силу и вооружение, но имевшими ограниченное воздействие на окружающую среду). Всего предусматривалось уничтожить 2611 ракет.

Согласие Рейгана на подписание договора об уничтожении ракет двух классов — первая в истории взаимоотношений между США и СССР договоренность о полной ликвидации определенных видов вооружений — была особенно важной в связи с тем, что советская сторона отказалась от каких-либо требований, связанных с СОИ.

Тем не менее в некоторых авторитетных кругах США проект договора подвергали острой критике, в том числе деятели Республиканской партии[702].

Все же, как оказалось, подавляющее большинство членов палаты представителей и сенаторов поддержали проект, что предопределило успех миссии Горбачева.

Более того, согласно проведенным опросам, основная часть американцев считала улучшение отношений с СССР главным успехом политики Рейгана, причем именно подготовленный договор, проект которого в отличие от многих других ранее подготовленных документов был опубликован, рассматривался как основное достижение обеих сторон. Опрос, проведенный газетой «Нью-Йорк таймс» совместно с новостными агентствами 20–24 ноября 1987 года, показал, что экономическую политику Рейгана одобряло 38 процентов населения, общий характер внешней политики — 45 процентов, а характер взаимоотношений Рейгана с советским руководством, и Горбачевым в частности, поддерживали 63 процента американцев, что являлось необычно высоким показателем[703].

Регулярные доклады ЦРУ, которые получал Рейган, свидетельствовали о глубочайших внутренних изменениях в СССР. Особое внимание обращалось на отпор консервативным силам, который, явно по команде Горбачева, давал центральный партийный орган «Правда», на фактическое осуждение генсеком «доктрины Брежнева», на предложения о радикальной реформе КПСС, но в то же время и на значительное влияние в высших советских кругах антиперестроечных сил[704].

Рейган рассчитывал использовать визит Горбачева для дальнейшего укрепления своих внешнеполитических позиций в американском обществе. Он предлагал советскому руководителю оставаться в США не менее недели, совершить поездку по стране, подобно тому как когда-то сделал один из его предшественников Н. С. Хрущев, и обещал, что будет находиться вместе с ним на протяжении всей поездки, хотя путешествовать особенно не любил.

Однако внутренняя обстановка в СССР, усиливавшаяся напряженность в обществе сопровождались такими скандалами, которые не дали возможности Горбачеву прохлаждаться в путешествиях по американским просторам — даже в сопровождении такого приятного собеседника, как американский президент. Скандалы были разного рода, но все они свидетельствовали о все более углублявшемся кризисе советской тоталитарной системы. Важнейшими из них были выступление члена Политбюро Б. Н. Ельцина с непоследовательной, но все же вполне определенной критикой Горбачева и приземление на Красной площади крохотного западногерманского спортивного самолета, пилотируемого любителем, которого не засекли соответствующие советские службы (последовали многочисленные увольнения вплоть до отставки министра обороны С. Л. Соколова, который был против широкой трактовки подготовлявшегося советско-американского договора).

Визит Горбачева в Вашингтон продолжался три дня. За неделю с лишним до этого в прессе было оповещено: «Советский руководитель и президент Рейган намерены 8 декабря подписать договор, ликвидирующий национальные ракеты близкого и среднего радиуса действия». В то же время сообщалось о продолжавшихся дискуссиях по поводу сокращения стратегических ядерных вооружений[705].

Горбачев прилетел в Вашингтон вечером 7 декабря. В 10 часов 30 минут утра на следующий день он был принят в Белом доме, где состоялись переговоры с Рейганом и его советниками по вопросам стратегических вооружений и дальнейшего развития отношений между обеими странами. При этом Рейган вновь затронул проблему прав человека в СССР, отметив прогресс в этой области и необходимость дальнейшего расширения свобод личности по примеру стран Запада. После перерыва беседы продолжались в личном кабинете президента, находящемся рядом с официальным Овальным кабинетом, что должно было свидетельствовать о неформальном и дружеском характере контактов. Речь шла о перспективах сокращения обычных вооружений, создании надежных систем против использования химического оружия в вооруженных конфликтах.

На следующий день, 9 декабря, в 1 час 45 минут по местному времени Рейган и Горбачев подписали договор о ликвидации ракет среднего и меньшего радиуса действия. Он был ратифицирован высшими органами власти обеих стран через несколько месяцев (сенат США ратифицировал договор 83 голосами против пяти) и вступил в силу 1 июня 1988 года.

Согласно договору ликвидации подлежали как ракеты, способные нести ядерное оружие, так и другие виды ракет ближней (500—1000 километров) и средней (1000–5500 километров) дальности. Договор, однако, не распространялся на ракеты морского базирования. Всего во исполнение договора обеими сторонами было уничтожено 2692 ракеты (на несколько десятков больше, чем предполагалось), что означало существенное сокращение ракетно-ядерного потенциала обеих стран[706].

В этот день и 10 декабря продолжались переговоры по различным вопросам, после чего в честь Горбачева и его жены (Раиса Максимовна сопровождала супруга почти во всех зарубежных поездках) Рейган устроил торжественный обед. Во время приема в концертном зале Белого дома выступил знаменитый пианист Ван Клиберн.

Как и в преддверии визита, так и после его завершения американская, в частности вашингтонская, публика принимала Горбачева предельно дружески, как человека, который вместе с президентом Рейганом совершил кардинальный поворот от холодной войны чуть ли не к дружеским отношениям между обеими странами. Об этом свидетельствовало несколько совместных появлений Рейгана и Горбачева на улицах Вашингтона. Жители города встречали их восторженно.

В ходе бесед Рейган вел себя решительно и самоуверенно. Он сознавал, что советский руководитель пошел на значительную уступку, согласившись отложить свои прежние требования об отсрочке практических разработок в области СОИ, как бы забыв о существовании этой проблемы вообще. Рейган даже позволял себе рассказывать в присутствии Горбачева сомнительные анекдоты о советской действительности, которые выслушивались без какого бы то ни было недовольства. Повторялась и излюбленная фраза «доверяй, но проверяй».

Президент рассчитывал перевести в практическую плоскость свои предварительные предложения о сокращении межконтинентальных стратегических ракет. Однако вопрос еще не был проработан военными экспертами и дипломатами и за пределы благих пожеланий с обеих сторон дело не пошло.

Уговоры Рейгана, чтобы Горбачев продлил свой визит и вместе с ним посетил ряд районов США, приняты во внимание не были, несмотря на то, что президент повторял их несколько раз. Рейган писал в своих мемуарах: «Одна из моих задач как президента состояла в том, чтобы уговорить Михаила Горбачева совершить поездку по стране… Мы полетели бы над соседними районами, и я рассказал бы ему, что здесь живут рабочие — в домах с лужайками и задними дворами, вероятно со второй машиной или катером возле дверей… Я даже мечтал о том, чтобы посадить вертолет в какой-нибудь из этих местностей и пригласить Горбачева пройтись вместе со мной по улице. Я сказал бы: “Выберите любой дом, какой хотите, мы постучим в дверь и спросим людей, как они живут и что думают о нашей системе”»[707].

Подтвердив Рейгану свое приглашение посетить в 1988 году СССР, Горбачев 10 декабря отбыл на родину.

Действительно, четвертая встреча на высшем уровне состоялась в мае 1988 года. Она была приурочена к ратификации договора по ракетам средней и меньшей дальности.

Рейган с супругой, Шульцем и другими министрами и помощниками прилетел в Москву 29 мая и пробыл в СССР до 3 июня. Его визит был в полном смысле символом прекращения холодной войны, хотя в ходе пребывания американского президента в Москве и Ленинграде в некоторых случаях (далеко не всегда) публике не давали возможности приблизиться к нему. Видимо, именно после протестов Рейгана советские спецслужбы перестали блокировать маршрут, хотя и опасались возможных инцидентов. Но ничего, к счастью, не произошло.

Во время визита Рейган и Горбачев обменялись ратификационными грамотами к договору о сокращении ракет средней и меньшей дальности, которые перед этим публично подписали. Были подписаны соглашение о предварительном уведомлении о запусках межконтинентальных баллистических ракет и ракет с подводных лодок, а также ряд других межгосударственных соглашений (о студенческом обмене, о рыболовстве в прибрежных водах и др.).

Рейган вместе с Горбачевым совершил прогулки по Кремлю, Красной площади и Старому Арбату. Существуют разные версии по поводу того, при каких именно обстоятельствах президент США публично заявил, что более не считает СССР «империей зла».

Переводчик Горбачева П. Р. Палажченко вспоминал, и его рассказ представляется достоверным: «Я помню этот эпизод. После Красной площади Рейган и Горбачев вернулись в Кремль и подошли к Царь-пушке. Горбачев сказал Рейгану, что пушка ни разу не стреляла (так ли это — я не проверял). У пушки стояла группа корреспондентов, наших и американских. Вопрос об “империи зла” задал кто-то из американцев, у наших тогда еще духу не хватило бы на такое. Рейган сказал примерно следующее: “Когда я это говорил, я так считал. Но сейчас Советский Союз изменился и изменения продолжаются. Я думаю, это хорошо для Советского Союза и для всего мира, и я больше не называю Советский Союз “империей зла”. Он был откровенным и “органичным” человеком и говорил, как всегда, искренне. Я перевел его слова Горбачеву. Реакции, насколько помню, не было, но я считаю этот ответ Рейгана важнейшим итогом визита. Правда, через пару лет у нас фразу об “империи зла” стали употреблять некоторые товарищи из числа бывших преподавателей научного коммунизма и партсекрета-рей. Судьба их сложилась по-разному. Некоторые и сейчас процветают»[708].

Вполне возможно, впрочем, что вопросы по поводу «империи зла» — выражения, ставшего своего рода штампом, демонстрировавшим негативную оценку советского режима, Рейгану задавали на московских улицах несколько раз. Каждый раз он отвечал в одном и том же духе, хотя и разными словами.

Рейган встретился с бывшими диссидентами, которые выразили удовлетворение процессами демократизации, происходившими в СССР, но требовали углубления этих процессов, создания в стране открытого общества (распада СССР тогда никто предположить еще не мог). Политические оппоненты режима, а также представители еврейской общины, которым все еще препятствовали в выезде на постоянное жительство в Израиль (всего около ста человек), были приняты Рейганом в американском посольстве и получили заверения, что он будет всячески способствовать дальнейшим позитивным процессам в СССР.

На один день Нэнси вылетела в Ленинград, который, как она говорила, произвел на нее потрясающее впечатление.

Во время нескольких встреч с Горбачевым Рейган призывал его ввести в СССР свободу религии и настойчиво повторял, что Берлинская стена должна быть снесена. Этот вопрос был своего рода символом взаимоотношений для американского президента. Он вспоминал: «Я говорил, что американцы были воодушевлены изменениями, происходившими в Советском Союзе… И среди всех изменений, которые совершил Горбачев… разве не было бы наилучшей мыслью разрушить Берлинскую стену?.. Ее ликвидация рассматривалась бы как жест, символизирующий, что Советский Союз желает присоединиться к широкой общности наций»[709].

Когда зашла речь об Афганистане, на Рейгана произвело впечатление заявление Горбачева о намерении СССР в ближайшее время вывести оттуда советские войска.

Важным событием визита была лекция Рейгана в Московском университете по экономическим вопросам. Она состоялась 31 мая в актовом зале МГУ, продолжалась примерно 30 минут, но столько же времени президент отвечал на вопросы студентов и преподавателей[710].

Выступление было начато на русском языке: Рейган пожелал студентам успеха на предстоявшей экзаменационной сессии. Естественно, основным содержанием или, точнее, отправным пунктом лекции было обоснование преимуществ рынка, максимально освобожденного от государственных ограничений.

Но американский президент был политиком, и, естественно, экономические соображения постоянно перерастали в его выступлении в мысли о необходимости всесторонне открытого общества как предпосылки его процветания. Он говорил о давних контактах русских с американцами, цитировал роман Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» и популярную песню «Хотят ли русские войны» Э. С. Колмановского на слова Е. А. Евтушенко.

Он горячо одобрял те преобразования, которые проводило и намечало новое советское руководство во главе с Горбачевым, хотя предупреждал: «Я знаю, что в вашем обществе есть люди, которые боятся, что эти изменения принесут только разрушения и отрыв от прошлого, которые боятся самой надежды на будущее — подчас они доверяют своей вере». Тем не менее он выражал твердую надежду, что «великолепные новые звуки открытости будут расти, заполняя собой все окружающее пространство, ведя к взаимопониманию, дружбе и миру».

На вопросы и ответы было отведено только 15 минут, так как, по словам ректора МГУ А. А. Логунова, который вел собрание, на большее у президента не было времени. Однако вторая часть встречи продолжалась вдвое дольше. Из характера вопросов создается впечатление, что они не были заранее подготовлены и распределены между своего рода актерами, игравшими роль заинтересованных студентов. Задавались вопросы самые различные: и касавшиеся перспектив заключения договора о сокращении стратегических вооружений, и региональных конфликтов, и судьбы советских солдат, пропавших без вести в Афганистане, и даже студенческой молодости самого Рейгана. Кто-то задал вопрос, не собирается ли Рональд сохранить свой пост на третий срок (непонятно, знал ли задавший вопрос, что Конституция США категорически запрещает это). Правда, сам вопрос вызвал смех аудитории, но Рейган ответил на него вполне серьезно, довольно подробно разъяснив незыблемость конституционного устройства своей страны, и в то же время пошутил, что после того, как обед завершится, не следует петь и танцевать. Эти его слова вновь вызвали смех присутствующих.

Рейган явно произвел весьма благоприятное впечатление. Он так вспоминал об одной из своих встреч в Москве: «Наверное, самым глубоким впечатлением, вынесенным мной во время этой и других встреч с советскими гражданами, было то, что они в целом ничем не отличались от людей, которых я видел всю свою жизнь на бесчисленных улицах Америки»[711].

19 июня 1988 года помощник Горбачева Черняев записал в дневнике: «Большего, чем то, что в нашей и их печати, не придумаешь. Но — с моего угла: М. С. [Горбачев] угадал возможность воздействовать на эмоции Рейгана. И сделал точно… Тот увидел, что мы не “империя зла”, а обыкновенные люди, к тому же — с богатейшей историей и… такая махина, которую не запугаешь и не прельстишь. И это работает. Рейган до сих пор только и говорит со своими, как он ходил по Красной площади и по Арбату. Прислал М. С. личное письмо: “Михаилу от Рона”»[712].

Это была не последняя встреча президента Рейгана и генсека Горбачева. Предстояли еще две встречи.

В начале декабря 1988 года генсек прилетел в Нью-Йорк, где 7 декабря выступил на заседании Генеральной Ассамблеи ООН. Он заявил об одностороннем значительном сокращении советских вооруженных сил и выводе основной их части с территории Восточной Европы. Как оказалось, это было важной предпосылкой последовавших вскоре бурных революционных процессов в этих странах и приходу к власти в них сил, в основном ориентировавшихся на свободный рынок, западные ценности и те государства, которые ранее рассматривались как противники социалистического лагеря. В восточноевропейских странах, все более отходивших от влияния СССР, развернулись массовые движения, возникали новые партии, происходили бурные демонстрации, разрушались коммунистические режимы. Все это привело к распаду Варшавского договора. Горбачев объявил в ООН, что использование силы или угрозы силой больше не может быть инструментом внешней политики. Он призвал к переходу от экономики вооружений к экономике разоружения[713]. Черняев записал: «Я внутренне был уверен, что речь произведет впечатление. Но такого все-таки не ожидал. Час набитый зал не шелохнулся. А потом взорвался в овациях. И долго не отпускал М. С. Ему пришлось вставать и кланяться, как на сцене»[714].

Рейган, являвшийся в это время, согласно американскому лексикону, «хромой уткой» (в ноябре 1988 года президентом США был избран Джордж Буш, и Рональду оставалось всего полтора месяца до передачи власти новому президенту), специально приехал в Нью-Йорк для встречи с Горбачевым и обедал с ним (и с Бушем) на острове Говернорс. Беседа прошла под впечатлением триумфа Горбачева в ООН. Трое высоких собеседников согласились в том, что холодная война окончена, что наступает время сотрудничества и мира.

Никто из них не мог предвидеть те сложные и противоречивые события, которые охватили многие страны и мир в целом на протяжении последнего десятилетия XX века и особенно в начале века нынешнего, события, свидетельствующие, что спокойствие на планете Земля скорее всего никогда не наступит.

Последняя встреча Рейгана и Горбачева происходила уже тогда, когда Рональд стал частным лицом.