Рим: история города

Глава девятая Папы. Частная жизнь Портрет Иннокентия X кисти Веласкеса

Всякий раз, когда мы видим, как мир Ватикана вторгается в изолированное существование священников на острове Крэгги из комедийного телесериала «Отец Тед», мы становимся свидетелями римской карикатуры. Явлению Ватикана способствует позолоченный телефон в вялых руках беспрерывно курящего кардинала. На заднем плане телевизионного кадра мы видим людей в облачении, по-разному убивающих время: епископа, выбивающего дробь из барабана, двух других, склонившихся над карточным столом, еще одного, разглядывающего комикс. Сценарист-сатирик представляет целый ряд занятий, невинных по своему содержанию, но смешных применительно к подобным персонажам. Трудно представить себе частную жизнь старшего духовенства римской католической церкви, хотя и эти люди в большей или меньшей степени способны ею наслаждаться.

Папа Иоанн Павел II любил ходить в горы, хотя постановочные фотографии понтифика, предающегося этому занятию все в той же белой сутане, могут выставить здоровое увлечение в сатирическом свете. Его интерес к театру и поэзии труднее высмеять, особенно в контексте протестной литературы, направленной против нацистов и коммунистической диктатуры. Впрочем, и литература не всегда бывает серьезна.

В расцвете гуманистической юности Эней Сильвио Пикколомини, позднее Пий II, стал автором бестселлера «История Евриала и Лукреции». Этот ранний образец романа, основанного на любовных похождениях его друга, Каспара Шлика, возможно, прошел бы незамеченным, если бы реальный прототип не сделался канцлером императора Фридриха III, а автор — римским папой. Это все равно, как если бы выяснилось, что будущие генеральные секретари ООН и НАТО в юности снимались в эротических фильмах. Слова буллы — «пройти мимо Энея и сосредоточиться на Пии», призваны подчеркнуть серьезные изменения умонастроения и привлечь внимание мира к личной нравственной «реформации» папы в зрелом возрасте. И все источники считают эти перемены глубокими и окончательными.

Пий II не был последним папой — автором светской литературы. Сохранилась цветистая, но не боговдохновенная поэзия Маффео Барберини — Урбана VIII (1623–1644), и хотя, следуя примеру раннего предшественника, папы святого Дамаса (366–384), он перешел к сочинению гимнов для нового римского требника, качество стихосложения не улучшилось. Гораздо большим успехом пользовались плоды литературного творчества одного из протеже Барберини, Джулио Роспильози, избранного в возрасте 67 лет папой Климентом IX (1667–1669). Молодой человек, получивший образование в иезуитском ордене и разделявший либеральные взгляды, обратил на себя внимание Урбана VIII главным образом благодаря литературному и художественному таланту. В середине XVII века он неуклонно поднимался по карьерной лестнице в римской курии, не оставляя литературных занятий. Он написал либретто для оперы «Надейся, страждущий» («Chi soffre speri»). Исполненная в палаццо Барберини в 1639 году, она положила начало комическим операм, в основу сюжета которых легли греческие мифы и библейские сказания. Джон Мильтон, посетивший в то время Рим, был одним из 3500 зрителей на представлении. Опера стала самым ярким явлением в числе карнавальных развлечений того года. Декоратором спектакля был Бернини, в антрактах зрителям подавали обед. С таким талантом к комедийным постановкам, живи он сейчас, папа Климент IX, возможно, работал бы сценаристом телесериала «Отец Тед».

Клименту не пришлось бы ехать далеко, чтобы проверить, не исказили ли его сценарий. Это путешествие отняло бы у него около получаса, если двигаться от ближайшей к Ватикану станции метро «Оттавиано» по линии А в направлении Альбанских гор. Центр итальянской телевизионной продукции и киноиндустрии «Чинечитта» представляет собой комплекс площадок, студий и павильонов для киносъемок. Он подарил свое имя послевоенному пригороду, уютному, как и большинство римских предместий. Местонахождение «Чинечитты» удовлетворило требования продюсера фильма: относительное спокойствие и много света. Основал и субсидировал студию Муссолини. Он хотел сделать ее орудием фашистской пропаганды и противоядием от «продажной» зарубежной кинопродукции. «Чинечитта» должна была воспевать национальные и патриотические ценности. В 1950-е и 1960-е годы студия прославилась на весь мир такими эпическими работами (финансируемыми США), как «Камо грядеши» (1951), «Бен Гур», «Клеопатра» (1963). В этот период было создано около тысячи фильмов с иностранными актерами, такими как Роберт Тейлор, Чарлтон Хестон и Элизабет Тейлор. Они добавили Риму кинематографического гламура. Но своими успехами «Чинечитта» обязана не только трансатлантическому сотрудничеству. Шедевры Федерико Феллини «Сладкая жизнь» и «Рим» вознесли Марчелло Мастроянни на вершину мирой славы; кроме того, в кинематографе возникло неореалистическое и сатирическое направление, о чем возвестил своим появлением фильм Роберто Росселлини «Рим — открытый город» (1945).

Италии есть чем гордиться: отечественная киноиндустрия добилась сравнительной независимости от глобальных голливудских тенденций, несмотря на крепкие связи между эмигрировавшими профессионалами и оставшимися на родине коллегами. Давняя традиция посещать спектакли гастролирующих провинциальных оперных трупп сменилась у итальянцев привычкой ходить в кино. Послевоенный бум кино замечательно, хотя и сентиментально переданный Джузеппе Торнаторе в фильме «Кинотеатр “Пара-дизо”», лишь оттеняет позднейший упадок. В послевоенные времена каждому церковному помещению, переделанному в кинотеатр, старались придать национальные черты; тогда же стало очевидным снижение интереса к оперным театрам — от Удине до Бари и от Шакки до Сан-Ремо. Студия «Чинечитта» вплотную занялась англоязычными кинофильмами. Восхитительные комедии, где блистал бурлескный талант Антонио де Куртиса (Тото), живописующие конфликты между деревенским священником доном Камилло и его приятелем, мэром-коммунистом, выплеснулись на экраны в 1940—1950-х годах. В это время формировались таланты Феллини, Пьера Паоло Пазолини и Лукино Висконти.

Вы можете совершить экскурсию на студию, но она совсем не похожа на калифорнийские студии «Юниверсал» с впечатляющими передвижными конструкциями. Римский кинематограф живет в храме, хоть и в исправно функционирующем, но все-таки храме. В его ворота вы входите с благоговением. Возможно, там сейчас снимают всего лишь вторую серию «Семейного доктора» («Un Medico in Famiglia»), одну из последних и самых популярных телевизионных мыльных опер, которая записывается в третьем киносъемочном павильоне, однако вы можете ощутить атмосферу как прошлого, так и великого настоящего. Энтони Мингелла, итальянец по происхождению, получивший англосаксонское образование, кажется, поставил целью популяризировать Италию в качестве постоянного места для киносъемок, словно она когда-либо нуждалась в рекламе. В начале 2000 года его «Талантливый мистер Рипли» увлек нас в прошлое Италии, в ее самые волшебные уголки, в том числе и лучшие места Вечного города. Мой приятель Алессандро Фабрицци работал над фильмом и отвечал за дубляж оригинала для итальянского зрителя, сам он из тех римлян, чья кровь бьется в унисон с пульсом кино. Его бабушка снималась в мыльной опере о доне Камилло — играла жену мэра.

«Чинечитта» до сих пор обрастает колонией иностранных «рабочих лошадок» — сценаристами, техниками, актерами второго плана. Они собираются вечерами в пятницу в баре «Виктория» на виа Джезу. Если вы захотите сказать автору, как вам удалось улучшить его последний сценарий, или — если вы актер, — что смогли бы стать музыкальным помощником капитана Корелли, — ваш шанс здесь. Удивительно, как две пинты популярного шотландского пива «The Devil’s Kiss» могут развязать язык!

Климент IX, благодаря ли расслабляющим парам алкоголя или без оных, а также двум Джонатанам Ричардсонам, отцу и сыну, художникам и коллекционерам, оказался навсегда причастен к такому важному жанру, как исторический юмор. В вышедшем в 1722 году каталоге «Описание некоторых статуй, барельефов, рисунков и картин с изображением Италии и проч.» англичане впервые попытались описать наиболее значимые произведения искусства Италии, главным образом Рима. Ричардсон Старший (1665–1745) выступил в роли писателя, а Ричардсон Младший (1694–1741) — в роли исследователя. Ричардсоны отмечали, что сюжеты самых жестоких карикатур братьев Аннибале и Агостино Каррачи из Болоньи им навеяла одна из любовниц престарелого папы. Конечно, искусство карикатуры было продолжено последователями Каррачи — Бернини, Маратти и Мола. Выставка опубликованных Британским музеем римских барочных рисунков 1620–1700 годов и шестой каталог серии, посвященный итальянским рисункам, дают возможность увидеть разнообразие и изобретательность тех, кто делал карикатуры на папский двор, часто с разрешения папы. Носы-картошки, звероподобные лица, гротескная одежда. Эта традиция восходит к античным греческим сатирам, запечатленным в керамических росписях.

Почти карикатурно, но более смягченно выглядят пастельные портреты Оттавио Леони (его работы можно увидеть и в Британском музее). Леони пользовался покровительством кардинала Шипионе Боргезе, племянника папы Павла V. Художник, похоже, взял в привычку писать портрет за один сеанс и подчеркивал свое умение тем, что проставлял дату и номера работ в порядке очередности. Так, мы видим портрет папы Григория XV (1621–1623) под номером 182, датированный месяцем избрания понтифика (февраль 1621), и портрет Урбана VIII под номером 432, написанный художником в сентябре 1629 года. Эти весьма дерзкие и выразительные работы, словно поддразнивая, намекают на частную сторону жизни пап, которую часто трудно представить. Кто были эти люди, что они чувствовали, где проходила граница между их общественной ролью и частной жизнью?

В предыдущих главах, касаясь многослойного характера папства, мы рассматривали публичное или полупубличное искусство, провозглашающее теолого-политическую повестку дня. В данной главе мы будем вглядываться в частную жизнь пап и сосредоточимся на работе, явившейся продуктом своего времени и страны. Интроспективный барочный шедевр, глубоко личная декларация, вышедшая из-под самой уверенной руки художника XVII века, — это портрет папы Иннокентия X (1644–1655), написанный испанским придворным художником Диего Родригесом Веласкесом (1599–1660).

Портрет находится сейчас в галерее дворца Дориа-Памфили на площади Венеции возле Корсо. Написан он в 1649 году, во время посещения испанцем Рима. Веласкес приехал за предметами антиквариата для королевской коллекции в Мадриде, и в это время его избрали членом Академии Святого Луки — высшее признание для римского художника. Фигура 78-летнего понтифика изображена в половину натуральной величины, с поворотом в три четверти. Портрет висит в кабинете и явно доминирует в этом небольшом помещении. Джамбаттиста Памфили, старик, избранный в пику французам, твердо смотрит на нас с холста. Взгляд острый и суровый, похоже, позирующему неудобно сидеть, тем не менее он полностью владеет ситуацией. Детали папского облачения, стул, драпировка отступают на второй план (и в этом художник даже превосходит Тициана в его знаменитом портрете Юлия II из собрания Лондонской национальной галереи) — главное здесь лицо, и от него трудно отвести глаза.

В этом мнении я, как и многие, расхожусь с оценкой полотна Ричардсонами: «Невероятная сила и огромное разнообразие несмешанных оттенков. Хорошая картина, но огня больше, чем суждения». Еще более резко высказываются критики XVIII века. Сравнивая экспрессивное творение Веласкеса и портрет кардинала Спада работы Гвидо Рени, с тщательно выписанными деталями облачения, они отдают предпочтение Рени, поскольку здесь все «более натурально». Серия «кричащих пап» Фрэнсиса Бэкона — перекошенные лица в обрамлении красных, словно свежая рана, одежд — явно создана под впечатлением от полотна Веласкеса.

Несмотря на критические мнения, портрет Веласкеса — несомненная жемчужина в лучшей частной коллекции Рима. Знание подробностей биографии Иннокентия X добавляет этой работе загадочности — во всяком случае, дает пищу для размышлений.

Восхождение Джамбаттисты Памфили к папству в некотором отношении абсолютно традиционно для XVII века. Он родился в Риме 7 мая 1574 года, учился в только что созданной Римской коллегии. Это учебное заведение появилось в результате образовательной реформы Тридентского собора. Оплачивал учебу богатый родственник, что позволило Джамбаттисте Памфили стать доктором права. Совершенно очевидно, что родственные связи — дядя или племянник — очень важное обстоятельство в истории папства. За работой в римской курии последовала длительная служба (1604–1621) в качестве судьи Священной римской роты, высшего папского апелляционного суда. Затем карьера Памфили сместилась в дипломатическую сферу: папа назначил его нунцием в Неаполь, после чего вместе с одним из родственников Урбана VIII (Камилло Барберини) он вошел в Священную коллегию кардиналов. В 1625 году Памфили играл ведущую роль в дипломатических представительствах во Франции и Испании. Папа подтвердил свое доверие тем, что назначил его нунцием в Испанию в особенно деликатное время. В 1627 году он получил кардинальскую шапку, хотя, по политическим причинам, об этом назначении стало известно лишь в 1629 году.

В 1618 году началась Тридцатилетняя война, возросло противостояние между Габсбургами, в сферу влияния которых входили Священная Римская империя и Испания, и французской короной, именем которой фактически правил кардинал Ришелье. Обстановка требовала тонкой дипломатии. Будучи пастором всех католиков, Урбан хотел, чтобы его считали нейтрально настроенным к схватке Франции с Испанией, хотя в действительности он явно сочувствовал Франции. Шаг в сторону Испании, назначение кардинала нунцием в Мадрид, стал возможен лишь ввиду неприемлемого намерения Ришелье заключить союз с протестантской Швецией. В 1631 году это было шоком. Спустя десять лет, когда европейская война все еще продолжалась, 15 сентября 1644 года Памфили избрали преемником Урбана. Конклав решал вопрос 37 дней, что ясно указывает на реакцию Священной коллегии, недовольной тем, что папа Барберини оказывает поддержку Франции. К счастью для Памфили и его прогабсбургских сторонников, вето кардинала Мазарини, сменившего Ришелье, пришло из Парижа слишком поздно, и выборы состоялись.

Римляне верят, что есть странные закономерности, позволяющие предсказать исход папских выборов. Говорят, что худощавый папа приходит на смену толстяку, и так же соблюдается чередование папских имен в зависимости от того, содержат ли они букву «р». Насколько я могу судить по портретам, Урбан VIII и Иннокентий X были примерно одинаковой, вполне обычной для сановника XVII века комплекции. Примета относительно буквы «р», правда, подтвердилась. И хотя Иннокентия X часто обвиняли в том, что он, в отличие от своего предшественника, медлил с принятием решений, после выборов новоиспеченный папа времени не терял и наказал крайне непопулярных родственников Барберини. Он арестовал их и организовал комиссию, которая должна была расследовать источники их богатства. Однако главный сторонник семейства Барберини стал оказывать на Иннокентия политическое давление и настаивать на освобождении родичей. Иннокентий не назначил кардиналом никого из этой семьи, посчитав, что никто из них не обладает достаточными способностями. Он стал первым папой, доверившим Секретариат верному коллеге — Фабио Чиги, позднее наследовавшему ему в качестве Александра VII (1655–1667).

Тем не менее Иннокентий не смог избавиться от обвинений в семейственности и в подверженности женскому влиянию. Обвинение имело отношение к капризам его невестки, донны Олимпии Маидалькини, которая, если верить слухам, была еще и его любовницей. Этой эффектной даме удалось трижды выйти замуж, последовательно за наследников трех аристократических римских семей: Альдобрандини, Боргезе и, наконец, Памфили. С каждым вдовством ее состояние значительно возрастало. В соответствии с укоренившимися в обществе женоненавистническими традициями исследователи папства постоянно представляли ее в виде мегеры «с ненасытными амбициями и алчностью», утверждали, что влияние ее было «мрачного свойства» (Дж. Келли). Почему ее влияние было более мрачным, чем, скажем, у пятнадцатилетнего сорванца, которого Юлий III (1550–1555) подобрал на улице Пармы и сделал кардиналом, объяснить трудно. Быть может, дело все-таки в том, что она женщина? Возможно, возмущение Олимпией говорит больше о комментаторах, нежели о самой Олимпии. Ее строгий, анахронично суровый бюст стоит в коридоре дворца Дориа-Памфили неподалеку от кабинета Иннокентия X. Скульптура, несомненно, отражает черты решительной женщины, но ее родственник-папа, по крайней мере в том виде, в каком изобразил его Веласкес, ни в чем ей не уступает.

Обвинения в семейственности при папском дворе очень часто находили полное подтверждение. Хотя время от времени папы подвергались строгой проверке на предмет несоответствия их родственников сану кардинала, им приходилось даже удалять свои семьи из Рима, чтобы не поддаться соблазну, на протяжении столетий стандартной практикой являлось использование папства для того, чтобы не зевать самому и сделать протекцию тем, кто от тебя зависит. В эпоху Ренессанса отчуждались огромные участки территории: в качестве наследственных герцогств они отходили семьям могущественных пап. При Пие VI (1725–1799) разразился большой скандал, когда папа возобновил практику XVII века и делал все, что было в его власти, для обогащения своей семьи, к тому же он всех Брачи поставил на высокие должности. Та же тенденция привела к быстрому, хотя и временному падению его преемника Пия VII (1799–1823), который под влиянием своего либерально настроенного государственного секретаря согласился на реституцию папских территорий.

Заметные изменения в политике последующих пап произошли лишь в последнем столетии. Так, Пий XII (1939–1958) еще помогал братьям взять в свои руки управление некоторыми областями светской жизни, и хотя титулов им не дал, его влияния было достаточно, чтобы обеспечить их поистине монаршими привилегиями. Но вот папа Иоанн XXIII (1958–1963), как ни странно, подвергся критике за то, что ничего не сделал для своей семьи. Из Брешии он сообщил, что его братья многие годы счастливо работали в поле, а он так их любит, что не может отнять у них это счастье. Эта простая смиренная мысль стала с тех пор девизом пап.

В определенной степени изменчивость покровительства римских властителей испытал на себе скульптор и ученый Джанлоренцо Бернини (1598–1680). Это случилось после того, как Иннокентий X сменил Урбана VIII. Бернини был урожденным неаполитанцем, при этом — гением римского барокко. Его пригласили отделать интерьеры собора Святого Петра и дворца Барберини. По рассказам, по отношению к скульптору Урбан проявлял трогательную заботу. Один из посетителей студии видел своими глазами, как папа держал перед Бернини зеркало, пока тот писал автопортрет. Бернини имел почти неограниченный доступ к понтифику. Возможно, Урбан совершал политические ошибки, особенно в последние годы, но художественное чутье никогда его не подводило.

Об Иннокентии этого сказать было нельзя. Ненависть к клану Барберини побудила его отвергнуть Бернини. Он не давал ему важных заказов, особенно если речь заходила об интерьере собора Святого Петра. Папский фавор так же непостоянен, как любой другой источник почти неограниченного покровительства. Говорят, что Бернини одержал победу над Иннокентием. Это случилось, когда папа увидел его серебряную модель фонтана Четырех Рек, предназначавшегося для площади Навона. Эту модель, по преданию, подсунула папе на глаза донна Олимпия, которая боялась, что пропадает такой талант. На площади Навона находился личный дворец Иннокентия, палаццо Памфили (ныне там размещается посольство Бразилии). Понтифик много внимания уделял украшению этой территории. Площадь знаменита не только барочной вычурностью мраморного фонтана, пленившего Иннокентия, но и изысканной церковью Святой Агнессы — творением современника и ученика Бернини Франческо Борромини (1599–1667), стоящей рядом с дворцом.

Много написано о художественных различиях и соперничестве двух барочных мастеров. Мог ли и в самом деле Борромини расхохотаться, когда обрушилась северная башня фасада собора Святого Петра? Что ж, если представить, что друзья оказывают поддержку вашим злейшим врагам, я готов поверить в силу такой профессиональной зависти. Старая байка для приезжих о том, что фигура Нила у фонтана Четырех Рек закрывает лицо, потому что не может видеть фасад церкви Святой Агнессы, — полная чепуха, потому что фонтан был закончен в 1651 году, до того как началась работа над церковью. Тем не менее неизбежное противопоставление работ двух скульпторов и разное художественное впечатление, которое они вызывают, дает прекрасную возможность оценить ваш собственный вкус: стоит лишь подняться на холм Квиринал и осмотреть две архитектурные жемчужины.

Против так называемого «длинного рукава» (manica lunga) — протяженного крыла дворца Квиринал — находятся церкви Сант-Андреа-аль-Квиринале и Сан-Карлино-алле-Куатро-Фонтане, первая церковь работы Бернини, вторая — Борромини. В них запечатлелись разные тенденции барочной архитектуры. Внутренняя планировка того и другого здания имеет форму эллипса, длинная сторона фасада выходит на улицу, там и находится главный вход. В фасадах, тем не менее, нет ни малейшего сходства. Извилистые барочные поверхности фасада Бернини подчеркнул сдержанным порталом с коринфскими пилястрами и простым классическим тимпаном. Здание производит успокаивающее, радостное впечатление, что, как говорят, соответствовало характеру автора. По контрасту беспокойный, почти корчащийся фасад Сан-Карлино проявляет буйный, мятущийся нрав Борромини. В крошечное пространство выплеснулась запредельная виртуозность, собственная alma mater Борромини, его маньеризм. Мы наблюдаем попеременное использование выпуклых и вогнутых поверхностей, но при этом верхнюю и нижнюю половины фасада соединяет спокойный антаблемент. Фигуры ангелов, неведомо как держащиеся на стене, поддерживают наверху большой медальон с изображением герба. Завершающим необычным штрихом здания является причудливая колокольня, пародия на традиционную средневековую кампанилу, столь типичную для архитектуры Рима. Здесь она наполовину шпиль, наполовину купол, с вогнутым барабаном.

Интерьер церквей демонстрирует противоположные стили их создателей: спокойно-умиротворенный и фанатично-напряженный. Церковь Бернини похожа на шкатулку для драгоценностей — вся розовая, золотая, белая. Здесь устраивают бракосочетания люди, желающие формально соблюсти традиции и не задающие при этом много вопросов. Сан-Карлино разрушает овальный план помещения выступающими углами, а декоративные элементы тут треугольные, напоминающие о Святой Троице и святом Карле Борромео.

Мне нравятся обе церкви, но если бы пришлось сделать выбор, я отдал бы предпочтение фанатичному радикализму Борромини. Впервые я посетил церкви в самом начале своей студенческой жизни в Риме, и моим гидом оказался не кто другой, как потомок семейства Пикколомини, из которого вышли понтифики Пий II и Пий III. Харис Пикколомини, человек с большим опытом, пользующийся уважением в мире, стал — не знаю как — архиепископом в Вестминстере, а в тот момент завершал образование в Английском колледже в Риме. Римские католические семинаристы, должно быть, спонсируются епархией, которая в естественном порядке вещей остается их «духовным домом», даже если они перестают работать в Риме или в каком-то другом месте. Харис, как член папской семьи, должен был быть посвящен в сан самим Иоанном Павлом II. С тех пор я потерял его из виду. Во время нашего короткого знакомства он обнаружил прекрасный вкус и умение разбираться в людях из окружения понтифика, так что иной раз позволял себе рискованные замечания. Пешеходная прогулка, посвященная знакомству с архитектурой, устроенная для нескольких «новых людей», включала также еще более впечатляющую работу Борромини — университетскую церковь Сант-Иво возле площади пьяцца Навона. Ее тоже необходимо осмотреть. Приходится внимательно приглядываться, чтобы разыскать здания Борромини: на глаза куда чаще попадаются работы плодовитого Бернини.

Римская «черная знать», названная так то ли за характерный цвет церковных облачений, то ли за траур по утерянной папской монархии, представляет собой небольшой клан семей, породивших пап. Четыре главные рода Римской империи — это Каэтани, Массимо, Колонна и Орсини. Как мы видели, Боргезе, Барберини, Киджи и Памфили были доминирующими домами XVII века, последнего века, в котором каждый папа, судя по всему, использовал свою должность для облагораживания собственной семьи. В основном эти аристократические семьи и составляли высший свет Рима. Однако в 1870 году перед ними встала ужасная дилемма: город сделался столицей Объединенного королевства Италия. До сих пор статус позволял им не признавать никакого земного правителя, кроме духовного отца, то есть папы. Теперь им пришлось налаживать отношения с монархией, установленной Виктором Эммануилом II. Некоторые закрыли двери своих дворцов и обратились к папскому трону, который всегда стоял у стены в их главных апартаментах в ожидании визита понтифика. Они отказывались посещать королевские балы и представления на Квиринале, куда их приглашали как самых родовитых представителей римского общества. Служба папе Пию IX, узнику Ватикана и его сократившемуся двору, сделалась для верноподданной знати de rigueur[36]. Некоторые, однако, приспособились, постепенно пошли на сотрудничество с итальянскими властями, притерпелись к презренным савойским титулам, а понтифики потихоньку смягчали свое отношение к статус-кво. Благодаря этому римская «черная знать» выжила.

Если папские римские семейства смотрели на новых герцогов и графов свысока, то, когда появились претенденты на императорское достоинство, обо всем позабыли. В 1950-е годы известной фигурой городских салонов был некто, называвший себя его императорским величеством Лаварелло Ласкарисом Комнином, порфироносный наследник норманнов и Палеологов. Его главный соперник на византийский «римский» трон имел некоторое, хотя и сомнительное преимущество — он был самым популярным артистом-комиком в истории Италии. Антонио де Куртис, известный под прозвищем Тото, был чем-то средним между Стэном Лорелом и Бастером Китоном, странно выглядела на его лице с челюстью щелкунчика благодушная улыбка в ответ на глубокие реверансы светских дам, признавших в нем византийского принца, порфироносного потомка Константина Великого[37].

Итальянцы, даже современные, проявляют симптомы довольно старомодной страсти и уважения к титулам, что идет вразрез с бесклассовостью общества. Я лично был свидетелем перемены в обращении телефониста, узнавшего, что его собеседница — contessa[38]. В общем смысле статус дает образование, и к людям обращаются в зависимости от полученной ими квалификации. Любого выпускника вуза величают dottore, даже если тот не добился ученой степени, а если он сдал государственные экзамены и сделался квалифицированным преподавателем, то он уже professore. Специалистов, работающих в промышленности, уважительно называют ingegnere, а бухгалтера величают не иначе, как ragioniere. Кажется невероятным, чтобы в англоговорящих странах слово «инженер» вызвало особое уважение. Размышляя о либеральной раздаче титулов в новом королевстве, Виктор Эммануил однажды заметил, что не может отказаться от двух вещей: сигары и знаков рыцарского достоинства. Излишне говорить, что на старую римскую аристократию не произвели впечатления новые титулованные особы, а титулы продолжали раздавать вплоть до последних часов монархии. По пути в ссылку, после плебисцита, утвердившего в послевоенной Италии республиканское правление, Умберто II раздал титулы своим сторонникам. Так называемые графы Чампино (Умберто вылетел в Кашкаиш с аэродрома того же названия), жестоко осмеянные прессой, тем не менее настаивали на своих новых титулах.

Луиджи Бардзини в книге «Итальянцы» показывает, как римской аристократии удалось выжить и стерпеть все эти перемены. Он отмечает, что старинные римские дворцы не представляют собой закрытые территории, напротив, публика приходит к их фонтанам, а иногда аристократы позволяют устраивать у себя популярные овощные рынки. В XX веке бедняки из района Рипетта регулярно пользовались красивым фонтаном палаццо Боргезе. Соседи, даже самые бедные, могли являться, когда хотели. В таком поведении есть снисходительность, которая может обидеть, если не оскорбить тех, на кого она направлена. Даже если это так, подобное отношение создает в городской среде специфическую семейную атмосферу. Бардзини пишет:

Невозможно отделаться от архитектурного императива, который столь настойчиво вызывает воспоминания, навязывает стиль жизни, вкусы, специфическое умение совместного проживания, так что даже иностранцы начинают чувствовать себя по-другому, прожив в наших городах короткое время.

Роберт Рэнси, архиепископ Кентерберийский, в 1989 году нанес официальный визит в Ватикан папе Иоанну Павлу II, и в ответ на гостеприимство курии воспользовался любезным разрешением князя и княгини и устроил ответный прием в частных апартаментах палаццо Дориа-Памфили. Будучи студентом, приехавшим в порядке обмена в англиканскую церковь Рима, я несколько удивился и очень обрадовался, когда меня туда пригласили. Хотелось взглянуть на один из лучших римских дворцов, к тому же нельзя было упустить возможность увидеть «черную знать» в «домашних условиях». Вход во дворец был с Корсо, я поднимался по пологим мраморным ступеням широкой лестницы. Внизу стояли лакеи в ливреях, направлявшие гостей наверх. Их встречала принимающая сторона, выстроившаяся вереницей на лестничных ступенях: к архиепископу присоединились директор Англиканского центра в Риме и его супруга, Говард и Селия Рут (центр занимал довольно тесные помещения в верхнем этаже дворца, опять-таки благодаря «любезному разрешению…»). В конце стояли князь и княгиня: он — маленький, с добрым лицом и умными глазами, почти застенчиво глядевший на гостей; она — статная и прямая, с сумочкой, пристегнутой к руке (британские аристократы наверняка причислили бы ее к «истинному свету»).

Имя семейства Иннокентия X по-прежнему звучит. В конце XVII века династический альянс соединил Дориа и Памфили, и достоинство знаменитого генуэзского клана осветило римское общество. Относительно недавно в этот список угодила английская фамилия Поджсон. Князь, дон Франк, которому нас представили на приеме лорда Рэнси, родился и вырос в Беркшире, а высокий статус обрел потому, что влюбился в молодую итальянку, которую встретил в оккупированной Италии. Она, донна Ориетта, была единственным ребенком итальянского князя и его шотландской жены-княгини (княжеский род давно обрел вкус к английским супругам). В отличие от многих других, семья резко противостояла Муссолини и фашистам. Князь был вознагражден уважением народа за свою принципиальную позицию: после войны его выбрали мэром города. Рассказывают, что, когда в темные дни нацизма семье пришлось «исчезнуть» из палаццо Дориа-Памфили, Ориетта в простой хозяйственной сумке унесла с собой фамильные драгоценности в убежище на Трастевере. Рассказывают также, что на самом деле князь дворца не покидал, а попросту перемещался с верными слугами из одной комнаты в другую, благо их там более двух тысяч. По окончании войны Ориетта вышла замуж за английского морского офицера, и он взял ее имя и титул. Следующие пятьдесят лет это семейство все время находилось в центре жизни англоязычного дипломатического и церковного кругов в Риме.

Дон Франк умер в 1998 году, а донна Ориетта — в 2000-м, через несколько дней после того, как ее представили на приеме королеве Елизавете II. Управление обширной собственностью Дориа-Памфили перешло в руки сына, дона Джонатана, прекрасно рассказывающего о галерее, что вполне созвучно общему положению нынешней британской аристократии, вынужденной открывать народу родовые замки. Галерея Дориа-Памфили, однако, уже более столетия является непременным местом посещения для туристов. В середине XIX века дочь графа Шрусбери, Мэри Тэлбот, выйдя замуж, стала членом этой семьи. Вместе со своим мужем, князем, она заботилась о расширении коллекции. Лучшие работы коллекции (не Веласкес) собраны в недавно открытом крыле, под знаменитым зеркальным залом. Последний раз я побывал там в январе, и хотя на улице была мягкая погода, галерея встретила меня ледяным холодом. Римское аристократическое великолепие с потолками высотой в тридцать футов и продуваемыми коридорами согреть невозможно! Вероятно, интригующее выражение лица Иннокентия X вызвано тем, что Веласкес слишком долго заставил его сидеть на холоде.

Нередко повторяют, будто, увидев самого себя на законченном портрете Веласкеса, Иннокентий воскликнул: «Слишком правдиво!» Он и раньше не стеснялся критиковать работы, касавшиеся его лично. Об этом, например, рассказывают записки Ричардсонов: на картине Гвидо Рени «Святой Михаил, попирающий ногою дьявола» общество тут же увидело портретное сходство изображения сатаны с кардиналом Памфили. Когда оскорбленный духовный отец спросил художника, так ли это, тот ответил, что «всего лишь хотел сделать дьявола как можно более отвратительным, а ангела — приятным». А потом добавил, что если дьявол на его картине напоминает кардинала, «то винить в этом надо не художника, а безобразие кардинала». Такая прямота могла вызвать наказание куда более серьезное, чем простое лишение покровительства, но Иннокентий, кажется, до этого не опустился. Реабилитированный Бернини сделал бюст папы, эту работу также можно увидеть в галерее Дориа-Памфили. Тут мы видим совершенно другой взгляд на человека: это вам не могущественный политик, изображенный на портрете Веласкеса, и уж тем более не дьявол Гвидо Рени. Скульптура запечатлела улыбающегося полнощекого понтифика, являющего собой образец любезности, человека, готового благословлять и осыпать милостями любого просителя. Что же определяло характер Иннокентия, отслужившего двадцать лет в церковном суде, а потом столько же — нунцием при закоснелом дворе Испании, но бывшего все это время рабом женщины с острым языком? Предоставлю решать вам. Поскольку внутренняя личная жизнь каждого человека, а тем более папы, остается вне пределов досягаемости, нам этого не узнать.

Те, кто пытался проникнуть в частную жизнь Бенедикта XVI (2005), не достигли ничего. Узнав, что Иозеф Ратцингер — любитель кошек, возможно, кто-то вспомнил блокбастер 1980-х годов «Поющие в терновнике». Там Кристофер Пламмер, игравший деревенского священника, без кошки никуда не выходил. Но те, кто представляют себе Ратцингера как железного человека в мягком обличье, этакого приверженца прежней инквизиции, пусть лучше вообразят пушистого белого перса, нежащегося на коленях злодея Блофелда в фильмах «бондианы». В любом случае коты оказываются полезны, когда необходимо противостоять ротвейлерам и шуткам немецкого пастыря. Но что мне действительно нравится, так это старый автомобиль Ратцингера, двенадцатилетний «фольксваген гольф», проданный на аукционе за несколько сотен тысяч долларов. Что бы ни представляла собой жизнь нового папы, колеса она утратила.