Рим: история города

Глава десятая Туристы XVII и XVIII столетий Канова — памятник Стюарту

В Риме проходит пресс-конференция. Ее дает принцесса, завершающая тур по Западной Европе. Анна испытывает недомогание и говорит негромко. Журналист спрашивает, какой из городов понравился ей больше других. На принцессе неброское дорогое платье, последний писк моды 1950-х годов. Оно получило одобрение в виде поднятых больших пальцев английской принцессы Маргариты. Анна начинает официальную речь. Она старается никого не обидеть, польстить всем принимавшим ее странам, но неожиданно красиво модулированный голос прерывается, и она умолкает. После мгновенного колебания принцесса произносит ясно и уверенно: «Рим… конечно же, Рим».

Фильм Уильяма Уайлера «Римские каникулы», вместе с награжденной «Оскаром» за роль принцессы Одри Хепберн и неотразимым (хотя и не получившим «Оскара») Грегори Пеком, стал одной из самых широко известных знаковых картин о Риме. В основе сюжета — изменения, с которыми столкнулась монархическая форма правления за последнее столетие. Изменения эти вызваны катаклизмами войны, революции либо вмешательством прессы. При этом заявленной теме как нельзя лучше подходит среда, в которой был снят фильм. В Риме всегда находилось место для беспризорных королей и королев. Принцессе Анне (Хепберн) удается вырваться из скованных условностями королевских будней. Она выбирается из посольства и на три дня окунается в кипящую римскую жизнь с мужественным американским корреспондентом, которого играет Грегори Пек. Тот жертвует выпавшим на его долю журналистским шансом и не передает в печать фотографии принцессы, принимающей участие в драке в ночном клубе: он щадит ее как юную и беззащитную женщину.

Фильм обрел невероятное количество поклонников, и легко понять почему. Рим снят в пик моды. Холостяцкую квартиру Пека на модной улице виа Маргутта, в доме номер 51а, можно легко посетить, поскольку сейчас там находится пиццерия (неплохая, хотя и дорогая). Все помнят сцену, в которой Анне, представившейся американской студенткой Смитти, делает стрижку влюбившийся в нее римский парикмахер. Новая прическа превращает ее в нежную, ослепительную красавицу. Анна и в самом деле неиспорченная, невинная девушка, какой кажется. Замечательно снят эпизод, когда Пек — не по сценарию — засовывает руку в пророческие «уста истины» и делает вид, будто борется с чудовищем, после чего вытаскивает пустой на вид рукав. Хепберн в искреннем ужасе, затем, сообразив, в чем дело, она с притворным гневом стучит кулачком в мужественную грудь партнера. Ох, эти молодые, прекрасные голливудские звезды! Да… и деньги тоже. Каким циничным ни стараюсь я показаться, фильм глубоко меня трогает, особенно потому, что авторы отказываются от обычного сказочного хэппи-энда. Принцесса превращается в зрелую женщину, способную принять свое высшее предназначение. Журналисты тоже в конце концов показаны людьми. Истории Грейс Келли и Дианы Спенсер закончились иначе.

Рим, город пап и мировая столица реакционной идеологии, столетиями принимал монархов. Многие правители приезжали в Священную Римскую империю для обряда коронации. Наполеон, вечный новатор, сумел внести в эти процедуры свежую струю. Пригласил папу Пия VII на парижскую церемонию в декабре 1804 года, но при этом не позволил Пию надеть на себя императорскую корону, а выхватил ее из рук папы и сам водрузил себе на голову. В IX–X столетиях Рим посетили англосаксонские короли, включая Альфреда Великого. В 1027 году Кнут Датский присутствовал как младший король на коронации императора Священной Римской империи. (Церемонию проводил Иоанн XIX (1024–1032), один из немногих светских людей, избранных папой. Его рукоположение в один день в сан дьякона, священника и епископа вызвало шок у современников.) Карл V Габсбургский посетил Рим после разграбления города в 1527 году, и Священную дорогу на лежащем в руинах римском Форуме подновили, чтобы король мог совершить традиционный триумфальный въезд на Капитолий. Вскоре после коронации 1953 года Елизавета II нанесла свой первый визит в Италию и приземлилась на аэродроме Чампино. В город ее повезли по древней Аппиевой дороге, а не по привычной и более ровной Аппиа Нуова, с тем чтобы королева увидела античные, а не современные руины.

Возможно, самые тщательные приготовления к встрече королевской особы устроили по распоряжению папы Александра VII для Кристины, бывшей королевы Швеции. Вся Священная коллегия поджидала ее возле дорожного столба с обозначением второй мили на Фламиниевой дороге, чтобы сопровождать отрекшуюся от престола и протестантизма монаршую особу к папе на пьяцца дель Пополо. Площади украсили и «омолодили», совсем как недавно, перед миллениумом, украсили павильонами, соорудили платформы для представителей разных королевских дворов.

С политической точки зрения обращение Кристины в римское католичество и решение поселиться в Риме было большим событием. Дочь Густава-Адольфа, короля Швеции и самого успешного протестантского военачальника Тридцатилетней войны, Кристина после безвременной гибели отца с раннего возраста управляла своей страной. О ее интеллектуальном потенциале свидетельствует интерес, с которым великий французский теолог и математик Рене Декарт относился к ее обучению. Твердо и уверенно правя страной, она много раз доказывала свои творческие способности и независимость суждений. Свободной Кристина была и в других отношениях (почти бисексуальна), ее двор в изгнании в палаццо Риарио (ныне палаццо Корсини) как смущал, так и украшал папский город. Александр вынужден был поддерживать ее финансово и давать защиту, и Кристина становилась все большей обузой для его преемников. Интересующаяся всем — от науки (и даже алхимии) до искусства, Кристина привлекала к себе в салон широкий круг аристократов и священнослужителей.

Весьма своеобразной достопримечательностью, связанной с периодом ее жизни в Риме, являются каббалистические надписи, покрывающие крошечное газебо ее сада на вилле Паломбара, что на Аппиевом холме. Она верила в то, что эти не поддающиеся расшифровке слова содержат тайну омоложения и преобразования железа в золото. Надо сказать, они до сих пор ставят в тупик ученых. В палаццо Корсини сохранилась ее спальня, в остальных комнатах размещаются Национальная галерея античного искусства и Академия деи Линчеи. Спальня небольшая, ее стены покрыты ренессансными фресками, что придает помещению вид роскошной цыганской кибитки, величавой, но немного безвкусной. Отличное место для размещения огромной кровати, однако она, к сожалению, не сохранилась. Интерьер, похоже, отражал характер умершей здесь женщины, интеллект и смелость которой добавили вкуса эпохе раннего римского Просвещения.

Папский Рим часто вступал в противоречие с собственными достижениями, особенно в отношении научных исследований и философских теорий. Контрреформация и ортодоксальное догматическое мировоззрение порождали странные аномалии в развитии естественных наук, и в то же время духовенство покровительствовало прогрессу научной мысли. Хороший пример — принятие григорианского календаря, изданного в 1582 году папой Григорием XIII (1572–1585). Благодаря новым астрономическим методам удалось скорректировать отставание в днях от старого юлианского календаря, бывшего в употреблении более тысячи пятисот лет. Эту инициативу (являвшуюся большим достижением), посчитав ересью, отвергли нации, исповедовавшие протестантизм, в некоторых случаях — на несколько столетий. И кто может их винить, когда та же римская церковь запятнала себя судом над Галилео Галилеем?

Галилео, астроном и физик, друг Урбана VIII, — человек, про которого британский физик Стивен Хокинг сказал, что «он породил современную науку». Инквизиция дважды арестовывала Галилея. От него требовали, чтобы он перестал признавать систему Коперника лучшим способом понимания Вселенной. Умудренные друзья, в том числе и папа, желавший спасти себя от страшной необходимости сжечь ведущего ученого современности, уговорили Галилея. Однако пожизненный домашний арест и католическая вера не помешали Галилею контрабандой отправить в Голландию свою великую и лучшую работу — «Беседы и математические доказательства о двух новых науках» — и опубликовать ее. Подобные усилия друзей оказались тщетны в случае с доминиканцем Джордано Бруно, взошедшим на костер на Кампо дей Фьори в 1600 году. В 1980 году Иоанн Павел II принес от своего лица извинения за отношение церкви к Галилею. Извинения запоздали, однако Ватикан указал тем самым на свое принципиальное отношение к проблеме. Поскольку церковь считает себя институтом, который при Божьем руководстве открывает миру истину, она не может не признать себя виновной в своих заблуждениях даже по прошествии четырех столетий. В 1889 году новое итальянское государство возвело памятник на месте казни Бруно, признав ученого мучеником, пострадавшим от папской нетерпимости, однако даже в начале XX века комментатор из числа священнослужителей все еще не мог заставить себя признать вину церкви. Так, в сочинении П. Дж. Чэндлери «Прогулки пилигрима по Риму» (1903) мы читаем:

Его жизнь была бы спасена, захоти он покаяться и признать ошибки. Но он до конца проявил упрямство и не раскаялся, а когда у костра ему поднесли распятие, отвернулся и отказался его поцеловать.

Лев XIII (1878–1903) в энциклике 1890 года прояснил для верующих свою позицию:

Установка памятника вероотступнику Ноланцу[39](Бруно. — Дж. Б.) при активном содействии правительства была осуществлена и распропагандирована сектой (франкмасонами. — Дж. Б.), чьи представители не постыдились публично заявить о цели своей акции и разъяснить ее значение. Целью было оскорбление папства, а значение заключалось в том, что вместо католической веры нам предлагают абсолютную свободу критики и вольнодумства.

Эти жесткие слова были написаны в особенно трудное для папства время. Лев XIII призван был восстановить Папскую область, однако, по иронии судьбы, взамен непримиримости внес в свою политику умеренность и здравый смысл. Ватикану понадобилось почти столетие, чтобы отвоевать роль духовного и морального арбитра. Реабилитация Галилея стала знаком такой перемены; появилось даже предположение, что и Бруно не только реабилитируют, но и причислят к лику блаженных либо канонизируют.

Ватикан часто становился жертвой собственных принципиальных установок. То, что казалось абсолютно верным в начале столетия, выглядело по-другому под конец того же века. В данной главе, рассматривающей Рим как главный адресат эпохи Просвещения, я прихожу к выводу, что на протяжении столетий Рим отставал от исторического развития. Предлагаю в последний раз в этой книге заглянуть в базилику Святого Петра.

При входе в храм людской поток относит вас вправо (если судить по компасу, это к северу), в направлении к «Пьете» Микеланджело. Естественно, что вы проследуете мимо первого столба прохода. Поднимите глаза — под первой аркой вы увидите памятник королеве Кристине, изготовленный по проекту Карло Фонтана и установленный в 1689 году. На противоположной стороне прохода симметрично стоит памятник, к которому мы и направляемся. Для этого придется пройти наперерез толпе. (Внимательные читатели заметят, что я не пригласил их зайти за первый столб, в глубь помещения; вы сами рассудите, во благо ли это.) Элегантная гробница создана в неоклассическом стиле, столь характерном для скульптора Антонио Кановы (1757–1822). Простая, но торжественно пропорциональная греческая стела из белоснежного мрамора подобна фасаду воображаемого мавзолея, двери которого охраняют спящие ангелы. Над притолокой — надпись на латыни:

IACOBO III

IACOBIII MAGNAE BRIT REGIS FILIO 

KAROLO EDUARDO

ET HENRICO DECANO PATRUM CARDINALIUM 

IACOBI III FILIS

REGIAE STIRPIS STUARDIAE POSTREMIS 

ANNO MDCCCXIX

1819

ЯКОВУ III, 

СЫНУ ЯКОВА II, КОРОЛЯ АНГЛИИ. 

КАРЛУ ЭДУАРДУ

И ГЕНРИХУ, КАРДИНАЛУ ЙОРКСКОМУ, 

СЫНОВЬЯМ ЯКОВА III, 

ПОСЛЕДНИМ ИЗ СТЮАРТОВ.

1819 год

Над этими словами барельефы с изображениями всех троих. Венчает стелу маленький медальон с гербами Англии, Шотландии, Франции и Ирландии.

Романтики всех сортов скажут вам, что на полке кенотафа часто лежит единственная роза. Мне еще предстоит ее увидеть, хотя не поручусь, что кто-то в экстравагантном порыве не зажжет свечу в надежде на возрождение Стюартов даже после того, как было объявлено, что никаких претензий на трон более не будет. В конце концов папство на протяжении ста лет смотрело на изгнанных Стюартов как на законных носителей трех корон (Англии, Шотландии и Ирландии), в то время как последующие британские монархи тщетно заявляли свои права на корону Франции, с тех пор как Генрих VI в середине XVI века ее утратил. После заключения Утрехтского мира (1713) Людовик XIV Французский вынужден был прекратить поддержку своих кузенов. Он отвел им резиденцию в Сен-Жермене, несмотря на то, что после отречения Якова II в 1688 году они притязали на его собственный трон. По решению парламента Якову наследовал не сын-католик, как он надеялся, а дочь-протестантка Мария и ее муж Вильгельм III Оранский. Старший Претендент Яков III после смерти отца нашел убежище у папы Климента XI (1700–1721). Будущий папа, пока еще кардинал Альбани, был завсегдатаем салона королевы Кристины. Ходили даже слухи, что он был ее любовником (это обстоятельство расходится с утверждением, что она имела бисексуальные наклонности). Королева завещала ему значительную часть своего наследства.

Возможно, щедрость шведской королевы пробудила в папе благосклонность к находившимся в изгнании англичанам и шотландцам. Он отдал в их распоряжение большой дворец Мути (ныне известный как палаццо Балестра) на площади Святых апостолов и признал легитимность Якова III. Над главным входом повесили королевские гербы Стюартов, к услугам якобитов был двор. Яков получил привилегию назначать консулов, которые действовали от его имени в главных портах Папской области, что вызывало некоторые трудности для британских путешественников на протяжении большей части XVIII века. Некоторые члены якобитского двора служили в папских вооруженных силах, как, например, ирландец Паркер, командовавший крошечным папским флотом. Бракосочетание Якова III и польской принцессы Клементины Собеской (1702–1735) состоялось в Риме и прошло с большой помпой, несмотря на смерть королевы Анны, последней протестантки из династии Стюартов. Рождение сыновей у Старшего Претендента в 1720 и 1725 годах дало надежду, что род Стюартов не прекратился.

В период проживания королей в Риме в город стало приезжать все больше состоятельных людей. Гранд-тур обычно начинался с французской части континента. Многие британские аристократы, пользуясь мирными периодами, выезжали на континент. Трансальпийская часть тура называлась «джиро д’Италия» (giro d’Italia), но потом это название вышло из употребления, и первым термином стали обозначать всю поездку.

Опасности путешествия были значительными. Джон Рэймонд, оказавший серьезное влияние на дневники более известного Джона Ивлина, выделяет три, которые никуда не делись и в XVIII веке: «Первая — это жаркий климат; вторая — ужасная инквизиция; третья — нападения безжалостных бандитов». Рэймонд добавляет, что умеренность и осторожность могут спасти путешественника от первых двух опасностей. Чтобы избежать третьей опасности, нужно обратиться к стражам порядка той местности, через которую проезжаешь.

Маршрут путешествия из Британии в Рим за несколько столетий, кажется, мало изменился, хотя бывали и исключения. Британцы любили альпийский перевал Мон-Сени. Если вообще выбиралось морское путешествие, то чаще всего ехали из Генуи в Рим или в Неаполь. Полный отчет о британских туристах — с самых ранних времен до послевоенного периода — содержится в изящной книге Брайана Бэйрфута «Английская дорога в Рим» (1993). В XVII и XVIII веках в путешествие пускались ради образования. Кажется, никто сюда не ехал отдыхать. Мильтон приезжал изучать творчество Пьетро Бембо и Торкватто Тассо. Итальянское влияние на английский язык, которое прослеживается в его зрелой поэзии, сформировалось в результате долгого пребывания за границей. Архитекторы, среди них был и Иниго Джонс, приезжали в Италию и, изучив приемы Палладио и Витрувия, применяли их у себя дома. Считалось, что образование не завершено до тех пор, пока не побываешь на родине античного мира. Британские аристократы часто приезжали в Италию — посмотреть на римские развалины и раздобыть для себя что-то из древностей. Современным искусством или тем, что относилось к сравнительно недавнему прошлому, не интересовались. Британские учебные программы были переполнены древнеримской историей, а не искусством Ренессанса. Вот и Ричард Ласселс, введший в обиход термин «гранд-тур», уделял все внимание классическим руинам и рассуждал об образовательном значении древних камней и статуй.

В Риме XVIII века можно различить два четких англоговорящих кружка — якобитов и туристов-аристократов. Однако имелась и третья группа, состояла она из художников и антикваров, приехавших в город для серьезной учебы и практики. Джошуа Рейнольдс, Ричард Уилсон, Джордж Ромни, Роберт Адам — все они надолго задерживались в Риме. В Лондоне и Эдинбурге отмечали, что пребывание за границей оказало большое влияние на работы этих художников. В британском обществе живописец занимал промежуточное положение между джентльменом и слугой. Роберту Адаму пришлось ограничить свои занятия с Пиранези, чтобы удержаться в четко социально очерченном кружке экспатриантов на площади Испании. У природных итальянцев не было столь резкого классового расслоения, художники часто удостаивались папских милостей, им давали титулы. Такой обычай был введен и при дворе английского короля Карла I, однако в ранние годы Ганноверской династии все обстояло иначе. У итальянских художников, находившихся под покровительством папы, в ходу был титул «шевалье», а на груди написанных ими автопортретов частенько блестел крест Святого Иоанна. Отношение итальянцев к искусству было благожелательнее, чем где-либо в Европе, и только после основания королевских академий и национальных галерей в северных странах к художникам стали относиться с большим уважением.

Британским путешественником, снизошедшим до художественной коммуны в Риме, но не покинувшим при этом высшее общество, был Фредерик Херви, четвертый граф Бристоль и епископ Деррийский (Ирландия). Он был таким заядлым путешественником, что отели «Бристоль» по всей Европе названы в его честь. На долю этого эксцентричного, но щедрого знатока искусств выпало много приключений во время путешествий. Как-то раз, приехав в швейцарский монастырь, он обнаружил, что его обитатели, услышав о епископском сане Фредерика, простерлись на полу, ожидая еретического благословения. Не желая никого разочаровывать, он, рисуясь, исполнил желаемое, а затем продолжил маскарад, представляясь римским католическим священником. К счастью, в тот раз он путешествовал без жены. Моя любимая история связана с его деятельностью в ирландской епархии. Епископ предложил группе своих священников, желавших повышения по службе, чтобы они бежали наперегонки по грязному полю до глубокой канавы. Те подчинились, а Херви принял соломоново решение: назначение получил священник, отказавшийся от соревнования.

Херви заказывал картины и призывал друзей покупать их у римских художников. У него собралась большая коллекция, и он намеревался увезти ее в Англию, в свой загородный дом в Саффолке, однако картины конфисковали, когда войска Наполеона в 1798 году вошли в Рим. Друзья-художники обратились к французским властям с просьбой вернуть работы, и сам епископ остроумно, хотя и напрасно, представился «священником, приехавшим от имени британского правительства поздравить римский народ по случаю освобождения», надеясь, что оккупанты отнесутся к нему благожелательно. Некоторые картины вернули, однако в скором времени снова забрали. До Саффолка добралась незначительная часть коллекции. В 1803 году Херви покинул Альбано и приехал в Рим, где вскорости умер. Попрощаться с ним пришло более 800 благодарных художников. Его тело было отправлено в Англию на корабле, и в гроб положили несколько картин.

Иностранцы, обладавшие титулами или хотя бы любовью к ним, как правило находили в Риме самую подходящую обстановку. Я уже упоминал о любви итальянцев к аристократическим титулам. Мои исследования подтвердили, что многие писатели любят в конце книги изъявлять благодарность людям высокого ранга либо обладателям экзотических фамилии. Дункан Фоллоуэлл благодарит епископа, баронета, барона, князя, профессора, княгиню и какую-то экзотическую «баронессу Пуччи Дзанка». Но позвольте мне процитировать ради примера Кристофера Кининмонта:

Я хотел бы выразить признательность графине Сильвии Пикколомини, Джакомо Поцци-Беллини, достопочтенным Эдмунду и миссис Ховард, синьору и синьоре Эмилио Чеччи, Дарио Чеччи, Дж. Уорду-Перкинсу, Рональду Ботроллу, Эдвину Мюиру, мистеру и миссис Сесил Спригс, баронессе Кота, генералу Хелбигу, синьоре Сера-Сальво, графу Массимо Фило делла Торре ди Сант-Сюзанна и синьору и синьоре Гасперо дель Корсо… В заключение мне хотелось бы посвятить эту книгу княгине Маргарите Каэтани, чья доброта делает меня вечным ее должником.

Букет таких важных имен и высоких титулов напоминает мне о ежегодном списке почивших, который читают в католических и англиканских церквях в день Всех Святых. Никогда не забуду некоторых из тех, кого ежегодно поминают среди благотворителей моего собственного колледжа. Там среди таких людей, как Хамфри, герцог Глостер, Елена, маркиза Милфорд-Хейвен и Мария Аттатаграфф Джонсон, встречается некая Руби Ду. Я понятия не имею, кто она такая и что сделала (такая фамилия подходит скорее уборщице, чем благородному патрону), но я дорожу ее памятью, и мне хочется ее поблагодарить. Возможно, она представляет всех тех, кому никогда в конце книги не достается благодарности, а ведь именно эти люди делают такие города, как Рим, достойными посещения.

Обычной темой для комментариев путешественников, совершивших гранд-тур, была музыка. Джон Ивлин зимой 1644/45 года посетил церковь Санта-Мария-ин-Валичелла, которую называли также Кьеза Нуова (новая церковь). Там, вдохновленные примером святого Филиппа Нери, члены конгрегации исполняли «превосходную музыку». К церкви примыкает изысканная часовня, в которой ставили музыкально-религиозные драмы, имеющие непосредственное отношение к новому жанру классических опер. Тексты ораторий обычно писали на латинском языке, а сюжеты выбирались библейские, примерами могут служить оратории Кариссими «Иевфай» и «Иона». Пение папского хора, в котором звучали невыразимо прекрасные голоса кастратов, не так часто можно было услышать в странах Северной Европы. Кульминационным моментом было исполнение 51-го псалма в Пепельную среду[40] в Сикстинской капелле. Музыку к «Miserere» написал Аллегри, и партитуру хранили в тайне, пока церемонию не посетил Моцарт. Вернувшись домой, он записал ноты по памяти. Говорят, что епископ Дерри явился на закрытие сезона духовной музыки в гетрах и переднике англиканского прелата. Посетители церкви смотрели на него с недоумением, и ему весь концерт пришлось стоять среди простой толпы, а не сидеть на скамье рядом с соотечественниками из Священной коллегии.

Духовная музыка имеет в Риме долгую историю. Началось все с псалмов и духовных песнопений, которые святой Павел рекомендовал своим читателям считать частью христианского обряда. Папе святому Григорию Великому приписывают — несомненно, ошибочно — создание монашеского песнопения, доминировавшего семь столетий. Но приход европейской полифонии в XIV и XV веках открыл дорогу для творчества римского гения — Джованни Пьерлуиджи да Палестрины. В XVI веке он служил органистом и хормейстером в соборах Святого Петра и Санта-Мария Маджоре, и его мотеты и мессы так высоко ценились, что существует легенда, будто мелодии ему напевали ангелы. Эта история положена в основу главной сцены оперы Ганса Пфицнера «Палестрина». Другим храмом с давними музыкальными традициями является церковь Святой Марии в Трастевере. В начале XVII века там служил органистом Фрескобальди, а орган, который в 1701 году был создан для органиста Бернардо Паскуини, тщательно отреставрировали. Под руководством профессора Джузеппе Базиле студенты Римской школы реставрации сумели добиться того, что орган заиграл в совершенно аутентичной манере, точно воспроизводящей тон и стиль XVII и XVIII столетий.

К сожалению, в церкви Святой Цецилии в Трастевере, где я часто бывал в 1989 году, орган такой реставрации не прошел. Святая Цецилия — покровительница музыки, потому что она создала орган на своей загородной вилле незадолго до своего мученичества. (Римский орган II века — один из интереснейших экспонатов в Музее римской цивилизации.) Хор студентов университета пел полифонические произведения XVII века. Исполнение было превосходно, с аутентичными интонациями, которые сумели воспроизвести исследователи «ранней» музыки. Хормейстер, к сожалению, отказался от некоторых правил, выработанных XX веком. Во время исполнения он щелкал пальцами, задавая ритм, и носился между дирижерским пультом и органом, словно ошалевшая муха. Каждый раз, когда он ударял по клавишам, ноты подпрыгивали и падали ему на руки. Трудно было удержаться от смеха, не помогало даже присутствие хора Сикстинской капеллы, распевавшего хоралы так, словно их написал Верди.

В эпоху Просвещения опера была украшением масленицы, буйным приготовлением к строгому посту. Опера «Надейся, страждущий», либретто для которой написал Роспильози, стала хитом 1639 года. Каждый год на радость публике приносил новые работы. Хотя оперы на мифологические или исторические сюжеты с либретто Мета-стазио[41] считались главным развлечением, в народе очень популярен был комедийный жанр и в первую очередь опера-буфф с персонажами, заимствованными из комедии дель арте. Возможно, наиболее известен поздний пример традиции оперы-буфф Джакомо Россини «Севильский цирюльник». Ее поставили в римском театре «Арджентина» в 1815 году. По иронии судьбы, как и многие другие оперные сюжеты, у первой аудитории она не имела успеха, и Россини пришлось представить ее масленичной публике, более знакомой с его работой, в театре «Сан-Карло» в Неаполе. Там оперу оценили по достоинству.

Римская оперная жизнь не всегда была счастливой. Хотя известно множество замечательных премьер вроде «Трубадура» Джузеппе Верди, но строгая папская цензура вплоть до 1870 года вычеркивала многие сюжеты, годные для опер. Верди планировал поставить в Риме «Бал-маскарад», но тема успешного убийства монарха показалась церковной цензуре недопустимой. Как ни странно, римский оперный театр не оправдывает ожиданий, хотя сам я посетил там многие хорошие представления. В романе «Другие Лулу» Филипп Хеншер устами своей героини Фредерики говорит о собственных впечатлениях от театра, в который мы с ним вместе ходили:

Я спросила Шарлотту об Арчи, и вот что она рассказала… Он был великим певцом, выступал в «Ковент-Гарден». Это оперный театр в Англии… Несмотря на частые телефонные звонки с приглашениями из больших оперных театров Милана и Нью-Йорка, Сан-Франциско и Парижа, Берлина и Рима, собственную певческую карьеру он забросил и стал готовить певцов, еще более великих, чем он сам. Думаю, Шарлотта здесь немного ошиблась, потому как я была в римской опере, и великим театром его не назовешь. Это театр, заполненный дамами в мехах, а на сцене болгарские сопрано поют в «Мадам Баттерфляй».

У римского оперного театра много проблем административного плана, чем и обусловлено снижение певческих стандартов. В 1991 году театр стал жертвой неофициальной партийной колонизаторской схемы, когда управление было передано христианскому демократу Джанкарло Креши. За короткие, но «творческие» два года в качестве директора Креши обанкротил театр, который до него имел хотя и небольшой, но стойкий доход. Он выплачивал непомерно раздутые гонорары звездным певцам, а обслуживающему персоналу выдал невероятно дорогую форму: так он надеялся повысить международный статус театра. Не получилось. Его преемникам, здравомыслящим людям, пришлось пройти долгую, нелегкую дорогу для того, чтобы вернуть хотя бы прежний скромный уровень. На заре тысячелетия дирижерскую палочку вручили Джузеппе Синополи, чье пристрастие к немецкому романтизму обещало превратить римлян в поклонников Вагнера. Умеренное влияние директора театра, Франческо Эрнани, оказалось, тем не менее, чрезмерным для маэстро, и он подал в отставку, даже не начав работать. Появление в репертуаре Верди, возможно, позволит театру заплатить долги. С таким именем, как у него, Эрнани просто обязан сделать это: много ли вы найдете людей, именем которых названы оперы?![42]

Рим часто увлекался невыигрышными делами. Вспомните Стюартов и двор якобитов XVIII века. После того как Стюартов бросили главные католические державы Европы — Франция и Испания, — папы долгое время продолжали оказывать им благодеяния, давали кров, а иногда и деньги. В такой лояльности есть, разумеется, удивительное благородство. Младший из двух наследников-якобитов, Генрих (о нем писал Хорас Уолпол в 1740 году) был назначен деканом Священной коллегии и епископом Остии. Герцог Йоркский имел даже шанс стать папой, но ему, как и до того кардиналу Вулси, высшее церковное руководство отказало в связи с политическими проблемами Англии. После смерти Якова III в 1766 году даже папство пошло на компромисс. После трагического фиаско восстания 1745 года Красавец Принц Чарли ко двору отца не вернулся. Однако, когда он снова появился в Риме, называя себя Карлом III, папа отказался признать его королевское достоинство. Растолстевший, грубый и в манерах, и в речи, уже не такой Молодой Претендент умер практически без друзей в палаццо Мути в 1788 году на руках своей дочери, графини Альбани. Королевский герб давно убрали по распоряжению Климента XIII (1758–1769).

В этой истории имеется и трогательный момент: Георг IV Ганновер обеспечил кардинала Генриха Стюарта хорошей пенсией после наполеоновской оккупации Рима. Богатый прелат был ограблен революционерами до нитки, а потому принял милость старого врага. Он умер в 1807 году, а Пий VII поручил Канове изготовить памятник Стюартам. Он и сейчас стоит в соборе Святого Петра. Претендентам XIX столетия повезло больше, чем их предшественникам XVIII века. Стюартам было позволено насладиться продолжительными «римскими каникулами». Возможно, они нашли некоторое утешение в том, что получили лучшее образование своего времени.