Рим: история города

Глава двенадцатая Объединенная Италия Палаццо делла «Ринашенте»

5 марта 1998 года лондонская «Таймс» написала, что секуляризм успешно вторгся в римскую религиозную сферу. На протяжении столетий к каждой мессе монахини выпекали облатки, являвшиеся плодом их религиозного рвения, а директива ЕС наконец-то проникла и в эту продуктовую нишу, в этот специфический рынок и постановила, чтобы в будущем облатки продавались к определенным датам. «Аввенире», популярный римский еженедельник, выразил возмущение подобным кощунством: «Похоже, для европейских постановлений нет ничего святого, они покушаются даже на тело и кровь Христовы».

Итальянские публичные институты, включая прессу и электронные средства массовой информации, переступили черту, проведенную церковью в последнем столетии.

Рим перестал быть религиозной столицей мира, уселся в парламентское кресло современного государства. Тот факт, что Рим все еще потребляет самое большое количество облаток на человека, лишь подчеркивает, что религиозная жизнь города парадоксально часто является отражением его светской ипостаси.

Временами кажется, что Рим — олицетворение потребительского образа жизни. Очень небольшая часть его трехмиллионного населения работает в промышленности — не более 10 процентов. Больше половины трудится в бюрократических органах — национальном и местном правительстве и администрации. Это, однако, не означает, что чиновники не способны вносить вклад в местную экономику. У многих гражданских служб исключительно короткий рабочий день, а поэтому у римлян есть время заняться семейным бизнесом, и они им занимаются днем и по вечерам. Сервис в магазинах, отелях, барах и ресторанах обеспечивают респектабельные работники по совместительству. Но даже этот быстро развивающийся сектор услуг не может скрыть того факта, что Рим страшно зависит от промышленных зон страны, особенно от северных городов, поставляющих необходимые товары. В равной степени он зависит от сельскохозяйственных областей центра и Юга, ибо потребляет пищу, которую те производят. В город идут постоянные поставки, а обратного движения почти не наблюдается.

Рим всегда критикуют за то, что на протяжении столетий город не в состоянии существовать самостоятельно и стремится к роскоши за счет тяжких трудов не столь утонченных соседей. Даже отеческую заботу ЕС осудили за то, что она «испортила» Рим, воспитала избалованного ребенка. Европейская законодательная политика произвела в городе некоторые забавные изменения. Система субсидий в рамках общей сельскохозяйственной политики позволила римлянину заняться выращиванием скота. Его стадо, достаточно большое для потребления ежегодной субсидии в полтора миллиона долларов, официально помещается в квартире на пятом этаже возле пьяцца Навона. Своих коров он, надо полагать, каждый день приводит к фонтану Четырех Рек, а затем доит в задней комнате бара «Тре Скалини». Жаль, никто не видел, как он при этом подбирает ложечкой лучшее римское мороженое тартуфи.

Пройдите по магазинам современного Рима, и по пути вы, скорее всего, увидите кошек, а не коров. При наличии солнца, тени и потрепанной старушки с мясными обрезками в жирной бумаге, римские коты — i gatti di Roma — готовы будут позировать для календарей, которые каждый год посвящают этим животным. Каких-нибудь сто лет назад, отправившись не в магазин, а на ближайшую ферму, разместившуюся в городских стенах, либо на рынок, вы не раз по пути повстречали бы коров. Деревня в городе (ras in urbe) — характерная черта Рима, еще не познавшего, что такое объединение Италии. Подобное положение восхищало жителей, предпочитавших красоту современным удобствам. Сам римский Форум многие века был лугом для выпаса скота (campo vaccine), пока в начале 1800-х годов не произошла оккупация города французами: тогда приступили к археологическим раскопкам, и на поле появились стены и растрескавшиеся мостовые. По всему городу были разбросаны молочные фермы, виноградники, огороды, особенно на склонах Виминала, Целия и Аппиева холма. И только в одном из этих кварталов еще чувствуется прежняя атмосфера. На Целии, с его обширными монастырями и виллами, растут деревья, цветут сады, здесь все еще встречаются виноградники. Пройдите к Порта Сан-Джованни или к Порта Сан-Себастьяно, и внутри городских стен вы увидите намек на сельскую местность Огастеса Хэйра. Только будьте осторожны: автомобили носятся взад и вперед по осевшим переулкам без всякого уважения к очарованию старины.

Перед самым объединением Италии (1860–1871) демагогами Рисорджименто часто использовался миф о бесчисленных священниках и религиозном образе жизни, бездумно поддерживаемый папским правительством, поскольку это приводило к возрастанию налогов. Фермеры Умбрии и ремесленники Романьи призывали отобрать у города его незаслуженно нажитое богатство. Аннексия большей части Папской области в пользу созданного королевства Италии нанесла сокрушительный удар по экономике города. Если в начале правления Пия IX город испытывал затруднения, то Рим обратился в настоящие руины, когда утром 20 сентября 1870 года итальянские войска под предводительством генерала Рафаэле Кадорна (1815–1897) ворвались в город через ворота Порта Пиа. Папскому городу пришел конец, началась секуляризация Рима.

Первой столицей объединенной Италии был Турин, но граф Камилло Кавур, политический архитектор Рисорджименто, знал, что остальная часть полуострова недолго будет терпеть столь явный признак правления Савойской династии. Ему, однако, не удалось убедить монарха, Виктора Эммануила II, короля Сардинского, что ныне он должен именовать себя «Первым», поскольку стал королем нового государства. В переходный период Флоренция обеспечила себе место в правительстве, на несколько лет вызвав сумятицу в городе. Появление национального правительства в «пустом» Риме породило такой же бум, особенно это относится к строительной отрасли, которая за десять лет до того обанкротила Вену. За девяносто лет население Рима выросло в десять раз. Во время спекулятивной горячки пострадали некоторые старые римские землевладельцы; семья Боргезе потеряла большой парк и виллу и, кажется, исчезла с рынка.

Главные свидетельства строительного бума можно сейчас увидеть в жилых кварталах района Прати рядом с собором Святого Петра и постройках стиля умбертино на виа Национале. Похоже, что антиклерикализм того периода выразился в облике улиц Прати. Исходя из названия[49], можно предположить, что здесь, возле Тибра, были свободные луга и, стало быть, место для претворения в жизнь схемы застройки. Та, что была избрана, не позволяет со стороны улиц увидеть ни обширную, ни даже фрагментарную перспективу собора Святого Петра и Ватикана. Возможно, таковы устоявшиеся со времен Средневековья представления о городской среде, не берущие в расчет панораму. Туристам, приезжающим ныне на станцию метро «Оттавиано» (к названию лишь недавно прибавился префикс «Сан-Пьетро»), это кажется странным. Те, кто незнаком с районом, крутят головой или до боли в глазах вглядываются в непонятную карту, стараясь отыскать на ней самую большую церковь в мире, в то время как она спряталась в лабиринте высоких домов XIX века. Трудная задача стала еще более сложной летом 1999 года, но тем более достойны восхищения решившие ее: в то время проводились работы по восстановлению мощения пьяцца Рисорджименто, и дорожные знаки указывали на базилику одновременно во всех направлениях. Среди тех, кто выиграл от такой ситуации, оказались кафе и рестораны, скандально известные в этом районе высокими ценами и низким качеством еды. Их владельцы собрали урожай с изнуренных и разочарованных туристов, которым так и не удалось увидеть то, ради чего они сюда приехали.

Перед объединением папское правительство помещалось в огромном палаццо Делла Канцеллариа, и потому светские власти, в осознанном желании порвать с прошлым, приглядывались к новым помещениям в городе с тысячей дворцов. В палаццо Мадама (названное в честь Маргариты, незаконнорожденной дочери императора Карла V), возле пьяцца Навона, въехал сенат, а палата депутатов разместилась в палаццо Ди Монтеситорио рядом с площадью Колонна. Построенный по проекту Бернини в середине XVII века, этот дворец был существенно изменен в 1918 году: архитектор Эрнесто Базиле облицевал его фасад красным кирпичом в стиле ар нуво, хотя здание и сохранило слегка вогнутые очертания оригинала. Самой впечатляющей новой постройкой Италии стал так называемый Palazzaccio, или Дворец юстиции. В этом огромном уродливом здании, построенном из вычурно разукрашенного травертина, вплоть до 1970 года помещался суд, пока не выяснили, что дом находится в аварийном состоянии. Появилась еще одна возможность для капитального ремонта, столь любимого партийными боссами и жуликами-подрядчиками. В проект, который так и не завершили, вбухали миллиарды лир. «Испорченный» дворец (ибо таково значение суффикса — accio в данном народом прозвище) доказал, что он является источником испорченности управления. Тем временем для судебных палат Рима нашли другое помещение.

Для меня, однако, свидетельством перемен, принесенных Риму воссоединением, являются не правительственные дворцы. Если вы от палаццо Ди Монтеситорио повернете направо и покинете политических бульдогов, грызущихся под ковром, ступайте к Корсо и осторожно перейдите улицу. Там, чуть подальше в направлении пьяцца Дель Пополо, на углу виа Дель Тритоне, стоит алтарь, посвященный римским коммерческим ценностям и культуре потребления, палаццо Делла «Ринашенте», универмаг, и в самом деле похожий на дворец.

Палаццо «Ринашенте» — это «Хэрродс» и одновременно «Маркс и Спенсер» Рима. В этом названии заключены и буржуазная роскошь, и практичность обычного человека. В городе, где принципы шоппинга не позволяют соединять под одной крышей разные возможности покупателя, это единственный универмаг, который не тушуется перед лучшими независимыми бутиками. Здесь на пяти этажах (внизу — отдел белья; наверху — мода для женщин; парфюмерия и мужской отдел — посередине) вы можете найти одежду, отражающую реальные тенденции модных домов, но по цене и качеству, удовлетворяющим итальянца. Соперников на бирже больших магазинов в городе совсем немного, и они выступают в трех лицах: «Станда», «Упим» и «Койн». Ни один не может сравниться с «Ринашенте»: этот универмаг формирует моду. «Станда» (когда-то «Стандарт»: по требованию Муссолини название изменили, потому что он не хотел иностранного влияния) ориентирована больше на товары домашнего пользования, и там есть, из чего выбрать. «Койн» мало чем отличается. «Упим» можно назвать бедным родственником: одежда и другие товары здесь подешевле и чуть ярче (или, наоборот, мрачнее), чем требует мода.

Один из двух флагманов национальной империи «Ринашенте» (другой, естественно, находится в Милане), похоже, был задуман в расчете на человека такого, как я. Здесь тихо, спокойно и прохладно. Когда подходишь к этому солидному зданию с высокими арками и лоджиями, кажется, будто тебе предстоит важная встреча с представителями благородной и древней организации. Если верно, что лондонские вокзалы принимали за церкви, то этот магазин точно покажется резиденцией архиепископа. В жаркий день его кондиционеры приносят облегчение, подобное тому, которое испытывает человек, бросившийся в одежде в фонтан Треви.

Мне кажется, что «Ринашенте» создали для людей, ненавидящих шоппинг. В отличие от некоторых моих друзей, я не люблю ходить по магазинам, а «Ринашенте» мне нравится. Главная причина такой приязни в том, что когда бы я туда ни пришел, без покупки не возвращаюсь. Я нахожу то, что мне нужно, и нахожу быстро. В «Ринашенте» я купил себе несколько пальто, и все потому, что первые два пальто были явно украдены из британских магазинов. Подозреваю, что сей возмутительный факт — лучшая реклама места, о которой только можно подумать. Прежде чем начать подозревать меня в небескорыстном сговоре с магазином (например, в том, что он пожизненно будет обеспечивать меня пальто), позвольте продолжить экскурсию по «Ринашенте».

Магазин всегда зловеще пуст, что гармонирует с моим отвращением к шоппингу, но все же я бьюсь над загадкой: не означает ли этот торговый вакуум, что в городе есть места и получше, и там можно купить хорошую одежду, и даже дешевле. Может, эти места просто не хотят обнаружить себя простому туристу или временному жителю? Район рядом с виа Аренула точно подходит для таких магазинов. Впрочем, тамошние продавцы явно не из тех людей, которые хотят помочь покупателю. Они безучастно стоят, загораживая от вас вешалки с прекрасно подобранными по цвету очень длинными носками (итальянцы предпочитают именно такие), галстуками и свитерами, так что вдоль стены образуется яркая радуга. Лица продавцов все так же равнодушны, когда вы протягиваете им кредитную карточку. Мне нравится, когда в магазине не пристают с назойливой помощью, но такое поведение слегка нервирует.

Противоположное отношение я ощущаю на себе, когда время от времени прихожу в ателье, шьющее церковное облачение. Здесь уважение к одежде возведено на такой уровень, что процесс совершения покупки становится тяжелым испытанием. Рассказывают, что один магазин переносит религиозное рвение на своих клиентов и каждый раз в обращении к ним называет сан выше, чем у них есть на самом деле. Семинариста иногда величают «реверен-ца»; простого священника называют монсеньором; монсеньора повышают до епископского звания — «экселенца»; епископу присваивают кардинальский сан — «эминенца», а для кардинала в красном облачении приберегают слово «сантита». Остается последняя возможность: предположим, что портному поступит заказ от самого папы, неужто он скажет ему «Il mio Dio Signore!» — «О, мой Бог!»?

Как я уже говорил, сами римляне предпочитают ходить в маленькие магазины. Самые маленькие, как я полагаю, — это прилавки на рынках или распродажи на уличных перекрестках. Каждый день в городе появляются овощные и мясные рынки — от знаменитого Кампо дей Фьори до почти неизвестного (попробуйте-ка найти его в спешке) виа Ди Тор Миллина. Самый большой мясной рынок разместился на площади Виктора Эммануила, неподалеку от вокзала Термини. Если вас это интересует, стоит пройтись по таким рынкам, особенно если вы хотите устроить званый обед. Если наступает сезон и вам по вкусу певчие птицы, вы их здесь обязательно раздобудете. Газетные киоски (edicole) стоят тут с незапамятных времен, так же, как и alimentari, бакалейные лавки — они, точно пещера Аладдина, скрываются за шторами из деревянных бус. Даже самый последний торговец лотерейными билетами на виа Магна Греция имеет четко обозначенное место. Купить в спешке автобусный билет у такого торговца не удастся, и я научился терпению. Разрешив или даже поощрив болтовню простого работника, вы рискуете обречь себя на невыносимую умственную работу. Для итальянца нет ничего страшнее, чем, сидя за кассовым аппаратом, совершать действия, которые ожидают от машины. В Риме существует неписаный закон, защищающий продавца от такой судьбы, ведь это для него хуже смерти. Покупки здесь совершаются медленнее, чем где-либо еще, зато для большинства людей это означает лучшую жизнь. Ну а теперь позвольте мне оставить мои сентенции и повести вас к другой римской иконе — магазину, где продают белье монахинь.

Почему монахиням нужен специальный магазин для таких покупок, остается загадкой, непонятно также, зачем на окнах висит объявление, что торговля освобождена от налогов. Поначалу клерикальная одежда была простой, обыкновенной, имелись лишь отличительные знаки, позволявшие определить, к какому ордену принадлежит ее владелец. Постепенно мода менялась, возвращалась одежда старого покроя. Религия выбрала себе облачения позднего Средневековья. Что до нательного белья, здесь дело другое. В одном из известных римских магазинов монахини и священники идут в разные отделы, чтобы не смущать друг друга при выборе покупок. Священники покупают простые шорты, а сестры — бюстгальтеры телесного цвета. Помню студента, который слыл столь строгим блюстителем традиций — носить только черную одежду, — что все подозревали, будто у него черные подштанники. Никто, правда, не дерзнул проверить.

Поскольку Джорджио Армани около десяти лет назад разработал униформу старшего звена итальянской полиции — карабинеров, быть может, кто-то предложит облачение священнослужителей. Вивьен Вествуд, с ее постмодернистским взглядом на прошлое, возможно, сделает традиционный выбор, в то время как более продвинутые клирики, вероятно, предпочтут Версаче. Ну а пока нам придется довольствоваться эквивалентом «Маркса и Спенсера»: будем носить добротную, хотя и лишенную изюминки одежду…

Римские магазины определяются характером rione — районов, в которых они находятся. Разделение Рима на районы произошло очень давно, во времена Августа, когда он упорядочил административное деление города и создал систему из четырнадцати районов — восемь внутри крепостных стен и шесть снаружи. В очаровательно легкомысленном и беззаботном обзоре этого периода — «Рим, милый Рим» — дипломат Арчибальд Лайелл пишет об индивидуальных чертах городских магазинов, где набор товаров отражал характер районов 1950-х и конца 1940-х годов:

Поскольку все это представляет государственную монополию, соль, табак, игральные карты, кремни для зажигалок и почтовые марки продаются в универсальных магазинах (за исключением мелких районов), а там торгуют всем — от ирисок до зубной пасты. Нужно быть старожилом, чтобы знать, что вы можете купить в drogheria. Там продают не лекарства, а бакалейные товары, специи, хозяйственное мыло и тому подобное; profumeria предлагает духи, косметику и туалетное мыло; a farmacia — аптека, и там, как и у нас, продают много сопутствующих товаров, таких, как дезодоранты. Некоторые виды бумаги можно купить только в carteria, а другие — только в cartoleria. По какой-то причине ягнятину, являющуюся римским деликатесом (тут ее отлично жарят), покупают не в мясном магазине, а только в отделах, где торгуют птицей и дичью. Сходным образом печень, почки, мозги и потроха обычно можно найти только в frattaglie.

Приглядываясь к районам, можно согласиться с утверждением, что современный Рим представляет собой ряд деревень. Очевиднее всего особенности района проявляются в Трастевере, где даже речь жителей отличается от других частей города (она резче, отрывистее и гнусавее). Жители Трастевере традиционно гордятся историей рабочего класса и считают себя истинными (par excellence) римлянами, однако на то и другое претендуют и соседние районы — Тестаччо на противоположном берегу реки и Борго, вверх по течению, возле собора Святого Петра. Районы любят указать на определенное блюдо в ресторанах, которое происходит из какого-то другого места, а не просто из «Рима»; с гордостью говорят о местных поэтах и историках. В Трастевере возвели симпатичные современные памятники местным птицам. Между тем высоко на стене у памятника величайшему римскому поэту XIX века Джоакино Белли (1791–1863) висит неприметная табличка, свидетельствующая о том, что он родился в крошечном центральном районе Сант-Эустачо. Статуя стоит напротив моста Гарибальди, у входа в Трастевере. Мало кто сообразит, что он был «иностранцем» по отношению к району, который представляет.

В рассказах Альберто Моравиа персонажи обладают способностью менять свою жизнь при переезде в другой район, например из Прима Порта в Ре ди Рома (с севера на юго-восток). Такое перемещение влечет за собой полное изменение судьбы — от нужды к выгодной работе, или наоборот, от свободной и беспечной юности к зависимому немолодому возрасту. Жители разных районов отличаются и разными чертами характера. Это зависит от святых покровителей, посвященных им праздников и еды. Район Трионфале у подножия Монте-Марио, например, проводит праздник святого Иосифа 19 марта, во время которого поедают бинье — трубочки с заварным кремом. Рождество Иоанна Крестителя (24 июня) отмечено нежными улитками, приготовленными в томатном соусе, — так празднуют этот день в районе виале Карло Феличе. Трастевере устраивает торжества 15 июля и предлагает блюдо, вызывающее мало возражений (если вы не вегетарианец), — порчетта — свинину, жаренную на вертеле. Название этого праздника — noialtri («мы другие») — подчеркивает убежденность района в собственной уникальности.

Проявления местного патриотизма сейчас не так распространены, как прежде. Их можно считать сокровищем, хранимым стариками. Нелишне вспомнить, что по продолжительности жизни итальянцы находятся на втором месте после японцев, а потому и их память о совместном проживании достаточно велика. Некоторые станут говорить, что местные различия исчезли, с тех пор как Трастевере и другие районы вошли в моду и «облагородились». Не очень заметные своеобразные детали, такие, как дом на виа Франджипане возле Колизея, и в самом деле вот-вот исчезнут, поскольку владельцу того самого дома под девяносто, а преемника не предвидится. И все же такие тревоги безосновательны: Рим по-прежнему проявляет самобытность просто потому, что каждый его житель обладает яркой индивидуальностью и упрямо ищет свои корни, как бы ни безнадежна была почва.

Достаточно прогулки по римским улицам, чтобы вы ощутили различные проявления того или другого места — разные запахи, краски, атмосферу… Неплохо также сесть в трамвай и проехать по окраинам, застроенным сразу после объединения страны. Римские трамваи погрязнее венских и манчестерских, зато просторнее и чище своих собратьев из Лиссабона. В поездке вы можете окинуть взглядом длинные широкие улицы района Умбертино. Вагон движется медленно, и вы оцените величие высоких зданий и не устанете от их помпезности. Моя первая трамвайная поездка охватила половину маршрута, а это примерно половина внутренней окружности города. Трамвай идет то внутри, то снаружи стены Аврелия, от Остийской площади до Галереи современного искусства у парка Вилла Боргезе. Пешком вам не захочется тащиться по всем этим длинным и достойным улицам, названным в честь королев Елены и Маргариты, но трамвай делает прогулку приятной и ностальгической.

В этом случае моей целью было главное городское кладбище — Кампо Верано. Поскольку дело было в праздник Всех Святых (2 ноября), я присоединился к тысячам римлян, пришедшим к могилам усопших родственников. Общее ощущение — серьезность и праздничность. Повсюду большие охапки бронзовых хризантем и алых гвоздик, каждая семья тщательно убирала могилу, склеп или участок. Этот огромный некрополь, с официальными дорожками, прерываемыми вдруг невесть по какому праву выросшими семейными мавзолеями, типичен и для римских районов. Основной цвет — спокойный, теплый, не видно заброшенных могил. В этом отношении Кампо Верано, официально закрытое для новых захоронений, кажется странно обжитым. Такой же особенностью обладает и кладбище Акатолико в Тестаччо. Часто его неправильно называют протестантским кладбищем.

Кладбище представляет собой окруженный стенами сад, пинии и пирамида Цестия отбрасывают на могилы длинные тени. В этом красивом месте погребен Китс, тут же покоится и сердце Шелли. Тот, кто пожелает, может увидеть могилу Антонио Грамши, основателя Итальянской коммунистической партии и теоретика марксизма. Некоторые люди специально приезжали в Рим умирать, как, например, Джон Китс. Сопровождал поэта будущий художник Джозеф Северн. Китс приехал в Рим нетипично — с Юга, после шестинедельного карантина на корабле в бухте Неаполя. Болезнь поэта вступила в последнюю стадию. Письменные воспоминания Китса о Риме скудны для столь многословного автора дневников и писем. Болезнь отняла у него последние силы. Из мемуаров Северна мы узнаем некоторые подробности горьких месяцев, проведенных поэтом в Риме. Одним из последних событий в жизни Китса была охота, устроенная кардиналом в Кампанье, по пути в Рим. Изнуренный поэт был не в состоянии порадоваться встрече с великим и романтичным городом, а ведь раньше его душа была так восприимчива к красоте. Несмотря на мрачную итальянскую судьбу Китса и Шелли, оба остались частью римской мифологии хотя бы только потому, что им посвящены музей и библиотека на площади Испании. А вот Джозеф Северн остался в Риме, женился, родил много детей и долгие годы был здесь британским консулом. Возможно, не удивительно, что в наши дни в итальянских школах с углубленным изучением английского языка дети, называя знаменитые имена, обычно пренебрегают Северном, настоящим римским англичанином, а вспоминают поэтов, мало здесь живших, но получивших всемирную известность. Как и всегда, римляне понимают толк в конъюнктуре.

Многие слышали о пренебрежительном высказывании австрийского политика Меттерниха по поводу Италии — «это всего лишь географическое понятие». Политическая дилемма, вставшая перед государством вслед за скандалом «Танджентополи», отражает то же чувство. Предстоит ли Италии, вновь объединившись, выжить в новом тысячелетии или расколоться на Север и Юг, как предлагает партия «Северная лига»? Что бы ни говорили о Сильвио Берлускони, но в 1993 году он создал «Форца, Италия», а стало быть, ясно заявил о своей позиции истинного патриота. Ричард Оуэн, корреспондент «Таймс» в Риме, отмечает откровенную гордость, с которой Берлускони относится к своему долгу перед страной. На первый план выступает концепция «Форца, Италия», эти слова итальянцы кричат на стадионе, подбадривая «адзури» — национальную сборную в голубой форме. Затем выявляется почти тэтчеровский подход к взаимоотношениям профсоюзов и государственной власти; до сих пор никто всерьез не обсуждал, что нужно сделать для модернизации роли итальянских профсоюзов в жизни трудящихся, никто не призывал пересмотреть незыблемость власти государственных институтов в этих вопросах. Добавим к этому позицию Берлускони на мировой сцене — приглашение Блэра с супругой на выходные и поддержку действий Буша в Ираке. Угодливость? Или расчетливая политика второстепенного государства?

Как смотреть на Берлускони? Этот самовыдвиженец, скромный слуга государства, действует незатейливо, но эффективно: вступает в позорные союзы с расистскими элементами, желающими репатриации иммигрантов, принимает постыдные меры для защиты себя от личного преследования. В ответ на его «успех» произошло объединение оппозиционных партий. Кажется неизбежной эра партийных альянсов с традиционным итальянским трансформизмом и делением на левые и правые фланги. Следует заметить, что непримиримость подвержена переменам, как и все остальное. Возможно, трансформизм снова станет самой характерной итальянской чертой.