Рим: история города

Глава тринадцатая Фашистская эра

Казалось, это сон или, точнее, фантастический кошмар. Я смотрел с галереи на руины империи: мосты, башни и военные машины. Они пылились под высоким сводом. Из темноты, ряд за рядом, на меня скалились щербатые бюсты правителей. В каждом углу плакаты и информационные доски, их тексты, требовавшие внимания, обращались в далекое прошлое. Столько усилий, физических и интеллектуальных, преобразовалось в мусор, на что, впрочем, они были обречены изначально. Словно лишенный иллюзий и утративший власть диктатор, я тяжело облокотился на потрескавшуюся и пыльную балюстраду. Лучше бы проснуться и ничего этого не видеть. Я содрогнулся и подумал, что чувство, овладевшее мной, противоположно тому, что я испытывал на Яникуле. Я задумался о ничтожности вещей и напрасности человеческого труда, а это совсем не то, что мне хотелось бы сказать о Риме. Это был скачок в пространстве и времени, римский вариант «Гибели богов», не хватало только вагнеровского саундтрека.

Вернувшись из мгновенной фантазии в реальный мир, я увидел, что по гулким залам Музея римской цивилизации, кроме меня, в это ранее утро бродят всего двое посетителей. Несомненно, я был одинок в своих раздумьях о фантастическом пространстве с тысячей макетов и гипсовых слепков — экспонатов, составлявших некогда плоть и кровь этого места, а ныне брошенных умирать. Их изготовили для двух крупных выставок — 1911 и 1937 годов. Экспонаты должны были представлять все аспекты жизни античного Рима. Вторую выставку приурочили к окончанию строительства площади императора Августа. На открытии должны были снять покрывало с восстановленного Алтаря Мира. Я шел спотыкаясь мимо макетов по смоделированной дороге — она начиналась от колонны Траяна. Все это, наверное, было очень ценно, однако воображение молчало. Нет, я смотрел на все как на хаос, даже трагедию — упадок и гибель коллекции и цивилизации.

Как и во многих других римских музеях, здесь шла реставрация. Как и во многих других музеях, работа была не на годы, а на десятилетия. Рим построили не за один день; музеи меняли не за один сезон. Даже УРЭ (Esposizone Universale di Roma — Универсальная римская экспозиция) не была закончена к сроку. Работы начали в 1938 году на южной окраине Рима, а окончание планировали на 1942 год. Строительство по проекту архитектора Марчелло Пьячентини так и не было завершено, поскольку в Европе разразилась война, и фашистская Италия с восторгом последовала за нацистской Германией. Во время итальянской кампании 1943–1944 годов союзные войска избрали выставку как хорошую цель. Многие павильоны УРЭ были разбомблены, и только в 1952 году началась полномасштабная реконструкция: устраняли ущерб, заканчивали то, к чему до войны еще и не приступали. Все еще новая цитадель, идеальный город, родившийся в фашистскую эру, грубее и тенденциознее реабилитированный, оказался подходящим местом для республиканских министерств. На территории построили спортивные сооружения для римской олимпиады 1960 года. Первоначально скромная, но достойная строительная схема — «дом для героев» — постепенно превратилась в территорию для фешенебельных построек. Здесь появились дорогие магазины, и район попал в число самых престижных. Тут мы с вами и остановимся.

Территория занимает около четырех миль к югу от Порта Ардеатина, захватывает и правый берег Тибра. Единственное место, представляющее интерес для исследователей Древнего Рима, — аббатство Трех Фонтанов. Оно традиционно считается местом мученичества святого Павла. Согласно плану, на территории возвели общественные здания и частные дома, проложили широкие бульвары, построили летний театр, вырыли большое красивое озеро. Многие считают эту застройку помпезной и холодной. Я и рад бы согласиться, но мне здесь нравится. Я легко могу представить, что когда-то этот район напоминал голые мраморные кости уродливого фашистского скелета, однако увидел я его в чудесный день ранней осенью и был поражен гармонией архитектуры и растительности. Разросшиеся деревья и кусты дают тень каждой улице, а раньше, наверное, здесь можно было сойти с ума от выпиравших повсюду острых углов и уходящей вдаль перспективы на манер картин Чирико[50]. Ныне олеандры, лавры, лаймы и аккуратно подстриженные изгороди остролиста в полной мере заслуживают названия «парк». Это не пыльная вилла Боргезе или заросшая и неухоженная вилла Дориа.

Если вы представите, как выглядят города-сады только по провинциальной Англии (Уэлвин-Гарден-сити 1930-х годов и Милтон-Кейнс 1960—1970-х годов), то ошибетесь только в масштабе. Принцип тот же: создание привлекательных кварталов в природной среде, размещенных к тому же в удобной близости к общественным зданиям. В УРЭ нет грандиозности Вашингтон-молл, возможно, самого знаменитого из всех искусственно созданных городских пространств, однако здесь удачно совмещается атмосфера домашнего уюта и энергичная жизнь сообщества. Широкие мраморные ступени госучреждений усыпаны крупными сосновыми шишками и иголками. Посреди лужайки на гранитном постаменте стоит бронзовый памятник Ганди. Он отражает симпатии архитекторов 1950-х годов. Из-за деревьев выглядывают жилые дома, их балконы и террасы шире и просторнее, чем у зданий, построенных в других районах. Повсюду цветут и благоухают мимоза и бугенвиллея. Не являясь поклонником всего того, что в работах своих соперников Айви Комптон-Бернетт ядовито назвала «отличными описаниями», надеюсь, что мой энтузиазм в отношении этого места извиняет непривычный для меня витиеватый пассаж.

В Риме в первые послевоенные годы можно было наткнуться на эффектные напоминания о фашизме. Кристофер Кининмонт рассказывает о возмущении, которое охватывало всякого, пусть даже приезжего, при виде памятников с написанным на них именем дуче.

В переднем дворе Кампо делла Фарнезина памятник занимает центральное место. На нем до сих пор выбито имя и титул: «Mussolini Dux». Армии союзников так старались стереть упоминания о диктаторе, что на всех, кто знал Италию в дни освобождения, это кощунственное зрелище производит болезненное впечатление. Почему сохранен этот монумент? Может, потому, что жалко было портить хороший камень, или потому, что кто-то в один прекрасный день проснулся и решил, что Муссолини занял свое место в истории, а история, словно дождь, безразлична к смертному? Может, тот человек вспомнил прежние столь же бесполезные попытки истребить все воспоминания о Калигуле, уничтожив его памятники и дворцы?

Одним из печально долговечных инженерных проектов дуче стала Фори Империали. Улица, словно уродливый шрам, прорезает удивительное место, где средневековый Рим, скатившись с Эсквилина, встречает в долине римского Форума призраков своего античного прошлого. Улица проходит мимо руин Колизея до площади Венеции. По приказу Муссолини ее построили как триумфальную дорогу, по которой должен был проехать Адольф Гитлер. Хотелось произвести на фюрера впечатление и подготовиться к триумфу великого завоевания, праздновать которое намеревались здесь. Этот проект свидетельствует о детском тщеславии и говорит о жестокости, с какой завоевали Абиссинию в 1936 году. Градостроители вдохновлялись идеей возможности перекрывать дорогу для транспорта (обычно это бывает по воскресеньям и некоторым праздникам), благодаря этому помпезный формализм нарушают зеленые насаждения и малые архитектурные формы. Мечта археолога — забрать всю территорию и сделать раскопки, высвободить форумы империи, рассеченные широкой дорогой. С 1997 года по обеим сторонам улицы начали раскопки, и на свет явились фрагментарные остатки монументальных площадей, бывших свидетелями сменявших друг друга династий. О работах подробно информировали, на иллюстрациях можно было увидеть реконструкцию всего, что удалось раскопать. Оживились поэты, полились стихи на самых разных языках, с известной долей меланхолии прославлявшие «величие Рима». Эзра Паунд в сборнике «Personae» («Маски») переселяется в чужие строчки, надев маску другого стихотворца (в данном случае он выступает в роли древнего китайского поэта), и использует форму стансов.

Если бы археологам дали полную свободу, то общих знаний об античном сердце Рима у нас бы значительно прибавилось. Я, однако, не уверен в том, что турист получил бы информацию лучшего качества. Британский комик Эдди Иззард высмеивает поиски исторической правды с помощью археологических раскопок, утверждая, что какие бы впечатляющие заявления ни делали по поводу того или иного исторического места, истина каждый раз является в виде «ряда маленьких стен». Будь они стенами Трои, Спарты или имперских форумов Рима, зрелище явно не потрясает. Такой выпад, конечно же, можно легко опровергнуть: достаточно лишь обернуться и указать на величественные руины Колизея. Однако нельзя не признать печальную правду: даже форумы Римской империи никогда не станут большим, нежели «ряд маленьких стен».

Добавлю вскользь, что посещение самого римского Форума может разочаровать, если вы рассчитываете увидеть там множество античных зданий в их первозданной красоте. Базилика Максенция, руины дворца Домициана на Палатине и курия Гостилия (или Сенат), реконструированная при фашистах из политических соображений, и в самом деле грандиозны и величавы. И все же, чтобы руины заговорили с вами о Древнем Риме, нужен хороший путеводитель. По крайней мере, я об этом мечтаю. Лучше всего приобрести книгу Аманды Клэридж «Рим» из серии «Оксфордских археологических путеводителей». Как я уже говорил, существует много способов рассмотреть и оценить самые отдаленные уровни римской культуры. Не думайте, что найдете их, топчась вокруг раскопок, не отрывая при этом глаз от книжки.

Восстановление прошлого как политическая задача — вот о чем мечтали итальянские фашисты, нанимая себе художников и архитекторов. Фашистская Италия, выстроившись вдоль Фори Империали, напоминает Диснейленд в его синтетической, но агрессивной и броской простоте. Двигаясь назад по запланированному Триумфальному пути, видишь ночной кошмар — целый квартал, отданный помпезным зданиям Международной выставки. Это так называемая площадь Колизея. Приземистое мраморное здание, состоящее из мощных римских аркад, поставленных одна на другую, построено по проекту трех архитекторов — Джованни Гверини, Эрнесто Бруно Ла Падула и Марио Романо. Закончили его, по иронии судьбы, к моменту падения фашистского режима — к 1943 году. Сначала здание называлось Дворцом итальянской цивилизации (Palazzo della Civilta Italiana). После войны горожане поддались энтузиазму нового порядка и переименовали его во Дворец труда (Palazzo del Lavoro). На каждом фасаде, как вызов установленным архитектурным законам и в противовес хорошему вкусу, повторяются надписи, идеализирующие достижения итальянского народа:

Un Popolo

di poeti di artisti di eroi

di santi di pensatori di scienziati

di naviagatori di trasmigatori.

Народ

поэтов, артистов, героев,

святых, мыслителей, ученых

моряков, исследователей.

По соседству стоит здание такой же высоты и не меньшей помпезности. Это церковь Петра и Павла. Ее строительство заняло почти весь период возведения международной выставки (1938–1954). За основу был взял первый план Микеланджело для собора Святого Петра в форме греческого креста. Над храмом работал архитектор Арнальдо Фоскини. Купол церкви почти такой же большой, как у знаменитого прототипа, кстати, его вместе с колокольней собора Святого Павла можно разглядеть со стороны северной колоннады. Интерьер церкви Фоскини разочаровывает: посмотрев на мощный фасад, ожидаешь чего-то большего. Храм декорирован панелями грязноватого цвета, с крупными, но непонятными религиозными символами. Просторному помещению остро недостает света и красок. Барельефы на красивых современных панелях бронзовых дверей рассказывают о жизни двух святых, включая и мученичество. Чувствуется влияние работ Филарета в Ватикане. С террасы западного конца церкви и сверху, с лестничного марша, взгляду открывается весь квартал, плавно спускающийся слева направо.

Большая часть архитектурного дизайна этого района выдержана в стиле современного неоклассицизма. Симметрия не всегда очевидна, но намек на нее присутствует. Улица Христофора Колумба, входя в квартал, как и положено, с севера, встречает на своем пути маленькую пьяццалле Делле Национи Юните. Она составлена из двух изящных полуокружностей: это уставились друг на друга два огромных стеклянных палаццо-близнеца. Форма, напоминающая апсиды античных римских бань, лучше всего представлена в изгибе площадей Республики и Санта-Мария-дель-Анжели возле вокзала Термини. Бульвар Делла Чивильта дель Лаворо ведет за собой путешественника к площади Колизея или к дворцу Конгрессов. Дворец — второй по величине в этом квартале. Он строился по проекту Адальберто Либера, закончен в 1954 году. Дворец имеет форму модифицированной базилики, план здания отвечает первоначальной цели — месту собраний, конференций и выставок. Затем вы проследуете в самый центр УРЭ, на площадь Маркони, названную в честь итальянского изобретателя радио. Этого ученого можно уподобить Колумбу. В центре площади традиционно стоит монолит, на сей раз не египетский обелиск, как в других районах города, а современная стела из белого каррарского мрамора высотою в 130 футов. Работа Артуро Дацци была закончена в 1959 году к Олимпийским играм, барельефы отражают стадии технологического прорыва Маркони.

Впечатление симметрии создают две колоннады выставочных дворцов. В уходящей вдаль перспективе можно увидеть Музей римской цивилизации. Это здание замыкает архитектурный комплекс. Все здания УРЭ подверглись длительной реставрации. Коллекции, похоже, должны были отразить модернизм места и подтвердить теорию энтропии, выраженную вторым законом термодинамики, который, если проще, гласит: беспорядок с течением времени имеет тенденцию подавлять порядок. Выставки традиционных кустарных работ и этнография никогда меня не волновали, и даже исследования, которые я провел для написания данной книги, не заставили войти в эти внушительные здания. Тем не менее я с удовольствием посетил Музей истории почты и телекоммуникаций, где есть и экспонаты, посвященные Маркони, и реликвии папской почтовой службы. Музей находится неподалеку, по правой стороне главной улицы. Не посетил я и Дворец спорта, элегантно замыкающий квартал с юга. Здание вздымается над прудом, окруженном деревьями. Усилия, которые я затратил бы, поднявшись к нему, можно смело уподобить участию в легкоатлетическом соревновании, но поскольку главным спортивным снарядом для меня является удобное кресло, то я уступил своему предрасположению (а может, нерасположению?).

Если католицизм является главным культом римлян, то спорт — их религия. Многие люди — фанаты местных футбольных команд или других клубов. Когда проходит большой матч, город заметно затихает, и даже итальянский гран-при опустошает улицы и наполняет бары с работающим телевизором. Посещение игр, будь они гладиаторскими боями древности или нынешними дерби «Лацио» — «Рома», является чрезвычайно важной составляющей жизни большинства римлян. Это сделалось особенно заметным при подготовке к Олимпийским играм 1960 года, когда была построена десятимильная виа Олимпика. Она соединила здания УРЭ со спортивным центром Дель Аквиа Асетоза и сооружениями Форо Италико (расположившийся там большой футбольный стадион мы навестим в следующей главе). Физическим упражнениям, которые, как всем известно, способствуют здоровому духу, хорошо предаваться в многочисленных спортивных залах города. Эти заведения, похоже, имеют мало общего с обслуживанием высокооплачиваемых и много работающих чиновников Лондона или Нью-Йорка. Здесь они удовлетворяют потребности самых обычных людей, нуждающихся в здоровом образе жизни. Если это помогает улучшить их bella figura, то и прекрасно, но, как мне кажется, не это является главным мотивом.

В Италии бросается в глаза отсутствие четко очерченных классовых различий. Разумная забота о себе, здоровое питание, следование моде, стремление ко всему хорошему в жизни — все это общие установки в Риме. Хотя в городе можно увидеть районы побогаче и победнее, а на улицах — более и менее обеспеченных людей, факторов, что объединяют население, больше, чем тех, что его разъединяют. Такие социальные факторы, без сомнения, следствие конформизма, о котором я говорил в прошлой главе. До некоторой степени они объясняют и то, почему нация мирно, без каких-либо эксцессов, более двадцати лет прожила при однопартийном режиме. Успех фашистского мифа в Италии обеспечило то, что он вошел в моду. Ранняя карьера Муссолини как журналиста и издателя крепко связывает его с принципом, что лучший способ преуспеть в политике или на любом другом поприще — дать людям то, чего они хотят. УРЭ служит тому доказательством, а потому в послевоенные годы над ней стали активно работать.

Кроме виа Дей Фори Империали, при Муссолини построили еще одну важную дорогу. Отношения между итальянским государством и католической церковью, как мы отметили ранее, и в лучшие времена были напряженными, а в худшее время их вовсе не было. Фашисты знали, что сближение с папой и решение ватиканской проблемы не только вытащит потенциальную занозу, но даст им политическое доверие, а может быть, и могучего союзника. Латеранское соглашение 1929 года гарантировало автономию Ватиканского суверенного государства. На основании этого документа государство обязалось выплатить церкви репарации в счет утраченной ею собственности в виде миллионов лир и государственных ценных бумаг, где счет шел уже на миллиарды. Физическое выражение новых взаимоотношений можно увидеть на виа Делла Консилационе. Эта улица словно бы извиняется за пренебрежение по отношению к собору Святого Петра, проявленное при строительстве района Прати, в результате чего был разрушен старинный квартал Борго. Вид на базилику открывается сейчас с берега реки возле замка Святого Ангела. С того места, где когда-то был лабиринт старинных улиц, видна площадь и колоннада Бернини. В результате такого архитектурного решения храм выглядит мельче, чем задумано. Виа Делла Консилационе бесконечна, тем не менее чудится, что до собора рукой подать, а потому и базилика словно бы уменьшилась в размерах.

Заручившись осторожным папским благословением, режим Муссолини добился конформистского внешнего лоска, чего с 1860 года не удавалось достичь ни одному светскому правительству. Более респектабельный, чем король, дуче получал поддержку в отечестве и старался распространить свое влияние за рубежом. Его решение выйти из Лиги Наций после того, как та объявила санкции из-за вторжения Италии в Абиссинию, стало высшей точкой дипломатии Муссолини. Он рисковал, понимая, что не имеет реального политического капитала, на который мог бы опираться. Даже он сознавал, что популярность — слабая основа для правления, но пока она существует, ею следует в полной мере воспользоваться.

По окончании Первой мировой войны Муссолини занял видное положение в Милане. Его разочарование социализмом, который он поначалу поддерживал, разрешилось созданием радикальной партии прямого действия, опиравшейся на скударе, попросту банды. Против политической оппозиции применяли избиения и большие дозы касторового масла. Вдохновение черпали в итальянском национализме, представленном поэтом и авантюристом Габриеле д’Аннунцио, который успешно оккупировал город Фиуме. Фашисты постарались завоевать больше территории для своей страны. Захват власти произошел в результате хорошо разыгранного трюка, так называемого «марша на Рим», который предшествовал падению последнего предвоенного демократического правительства.

Если бы мятеж провалился, Муссолини благополучно доставили бы в Милан. Фашисты явились к столице 26–29 октября 1922 года после громких публикаций в прессе. Под наблюдением партийных чиновников в Перудже (возможно, горевших наибольшей ненавистью к Риму за отягощение их города в XVI веке непосильным налогом на соль: обиды в Италии долго не прощают), большинство мятежников прибыли на поездах, пока еще не ходивших по расписанию. Муссолини похвалялся, что, придя к власти, он это исправит. Дуче явился через два дня в щегольском костюме и шляпе-котелке: он готовился к встрече с королем на Квиринале, где должен был попросить разрешения сформировать правительство. Формальные требования этикета к костюму для встречи с королем раздражали Муссолини. Каждый вторник, день, назначенный для аудиенции, королевский премьер-министр предлагал ему снять фашистскую форму и надеть платье по этикету. Муссолини не мог даже надеть военную форму итальянской армии, как это делал сам король, поскольку у него не было воинского звания.

Политики старого закала все еще думали, что смогут образумить Муссолини и его фашистов, и те станут придерживаться установленных правил. Джолитти, мастер трансформизма, не сомневался в своей способности убеждать, пока не стало слишком поздно. Сначала произошли убийства ведущих оппонентов, в том числе социалиста Джакомо Маттеотти. Затем наступил конец всем другим политическим партиям. Недолгое сопротивление фашистам оказывали несколько независимых политиков, создавших свой представительный орган на Авентине (июнь 1924 года). Если бы глава государства, Виктор Эммануил III, действовал решительно и покончил бы с неконституционным поведением дуче и его миньонов — приказал бы армии арестовать их, как было предложено правительством накануне фашистского марша, все могло бы быть по-другому не только для Италии, но и для всего мира. Однако данный представитель Савойской династии так не поступил. После войны ему это вменили в вину и тем самым подписали приговор итальянской монархии. Страна стала республикой.

Муссолини ждал трагический финал. В 1943 году Италию оккупировали, и его правительство пало. После освобождения дуче группой отважных немецких парашютистов Гитлер использовал Муссолини как марионетку в Северной Италии, в так называемой республике Сало. Партизаны и войска союзников наступали, и немецкие войска был вытеснены с полуострова. Муссолини приготовился бежать. Вместе с несколькими сторонниками он переоделся в форму отступающих австрийских солдат, однако в апреле 1945 года партизаны поймали его и его любовницу, Клару Петаччи. Всех казнили. Затем трупы повесили вниз головой на автозаправочной станции на площади Лорето в Милане. Все это снял на пленку американский военнослужащий. В 1994 году пленку обнаружили в архиве библиотеки Конгресса в Вашингтоне и показали в тот момент, когда в Италии происходила смена политического курса.

В послевоенные годы о Муссолини совершенно забыли, а теперь пришлось осознать его роль в истории. Это случилось прямо на выборах, когда неофашисты выступили в поддержку Джанфранко Фини. Итальянцы должны быть более честными по отношению к своему прошлому. Муссолини не был Гитлером, однако он не может служить образцом для честолюбивых политиков и молодого поколения, ищущего героя. Его можно назвать шарлатаном с большими идеями, не все из которых были плохи. Он был сыном своего времени, успешным только в том историческом контексте. На пленке заснята пустая платформа и его мертвое тело, приставленное к трупу любовницы. На одежде — табличка с нацарапанным на ней именем и порядковым номером.

Вывесок и афиш в Риме очень много. У города долгая традиция сатиры и политических комментариев. Начало ей положили так называемые говорящие статуи (statue parlanti). Самой знаменитой из них была Пасквино, сильно поврежденная временем античная скульптурная группа. Статуя изображала Аякса с мертвым Ахиллом (по мнению других — Менелая с мертвым Патроклом). Скульптуру обнаружили за дворцом Браски у площади Навона. На шею фигуры вешали стихи, политические статьи в поддержку кого-то, но чаще — разоблачающие, а также шутки. Иногда это делают и сейчас. По временам Пасквино вступал в долгую дискуссию с другой, такой же словоохотливой статуей — Марфорио, речного бога, или Бабуино, человека с телом обезьяны. Беседа между статуями в форме вопросов и ответов могла быть направлена против пап, императоров, королей или диктаторов. Эпиграмма в восьмой главе вышла из пасквинады, направленной против папы Александра VI. Более современные сатиры атаковали лидеров фашистской партии. Были шутки, основанные на акронимах, например известная римская аббревиатура SPQR — «Сенат и народ Рима» расшифровывается нынче так: «Sa il Podesta Quanto ha Rubato» — «Только губернатор знает, сколько он украл». Аббревиатура названия фашистской партии (PNF) быстро превратилась в комментарий по поводу ее жадности: Pasqua, Natale, Ferragosto (Пасха, Рождество, Вознесение) — в эти праздничные дни обычно давали взятки. Весна 1999 года принесла свежий урожай пасквинад, на сей раз они были направлены против НАТО и американской агрессии на Балканах. Пасха в Сербии (Pasqua in Serbia) была отмечена стихотворением, бичующим империализм Штатов и их воинственность:

Американские спасатели-мясники Отметили Пасху смертью и разрушением.

Советую постоять в Риме возле заборов и почитать, что на них написано. Надписи часто забавны, иногда провокационно непристойны, но скучных текстов я не встречал. Ремонт на вокзале Термини в 1998–1999 годах показался вечностью. Проходить мимо вокзала было еще неприятнее, чем до ремонта (это единственное место в городе, где я испытываю страх). Но мне понравился огромный плакат на строительных лесах с изображением розового бутона и текстом, который я привел в качестве эпиграфа к этой главе. Нас заверяли, что к миллениуму Термини расцветет. Мне казалось, что такая метафора — нежный розовый бутон — меньше всего подходит огромному модернистскому зданию, построенному в начале 1960-х годов. Возможно, это был намек на последнее слово гражданина Кейна[51]. Если это так, можно не сомневаться, кролик Багз Банни будет доволен, так как в качестве девиза для открывающегося развлекательного комплекса «Уорнер Бразерс Виллидж» в бывшем порнографическом кинотеатре на площади Республики взят почти его образ. Семьи, во всяком случае, будут спокойны. И в самом деле, Рим начинает пахнуть розами.

Зеленые насаждения преобразили территорию УРЭ. Прошли годы — деревья и кусты выросли. Музей римской цивилизации — местный храм дидактики — напоследок меня порадовал. Сделал это большой пластиковый Рим, макет города, каким Рим был когда-то, пока не превратился в безобразные обломки, которые я видел в начале своего визита. Модель представляет город во времена Константина в масштабе 1:250. Зрелище впечатляет. Страшась урона, который я и трое пожилых немецких учителей можем нанести макету, нам позволили смотреть на него сверху. Это был уже не прежний ночной кошмар, а приятный сон. На крошечной площадке Риму и его культуре вернули порядок. Взирая, словно с небес, мы могли простить городу его уродливые моменты и даже стереть их из своей памяти. Эта модель была создана для выставки, долженствующей прославить фашистское государство и объединить его с античным Римом. Мы смотрели на этот тугой бутон, словно ожидая, что на наших глазах он распустится в пышную розу.