Романеска

Странствуя по Китайской империи, путница предпочитала останавливаться в городах, где надеялась остаться незамеченной. Если торговцы не выказывали к ней неприязни, она находила себе местечко на рынке, чтобы продать то, что насобирала в пути, затем на свой страх и риск шла в кварталы, считавшиеся опасными, в надежде встретить там какого-нибудь искателя приключений, прибывшего из ее страны, и удостовериться, что страна эта все еще существует. Она не встретила ни одного.

Проходя через гористую и очень зеленую местность, она нанялась вместе с другими сезонными рабочими на сбор неизвестного ей прежде растения, из которого готовили терпкий, душистый напиток, намного крепче всех других отваров, которые ей доводилось пробовать. Днями напролет она наполняла корзины чайными побегами, пачкавшими руки, раздражавшими глаза и ноздри. Вечерами, проглотив свою чашку риса, она делила короткие минуты отдыха с компанией сборщиц. Те спросили женщину с белой кожей, светлыми глазами и длинным носом, неболтливую и трудолюбивую, откуда она родом. При помощи нескольких известных ей слов она ответила: «Я ищу мужа». Что страшно развеселило всех присутствовавших.

Несколько молодых людей, решив, что она хочет выйти замуж, подошли поближе. Но она быстро охладила их пыл: у нее уже есть муж, сказала она, «он сейчас на другом краю света, бог знает где». Что снова вызвало взрыв хохота и взбодрило тех, кто уже падал от изнеможения. Когда ее спросили, не сбежал ли ее дорогой муж с другой, помоложе, побогаче и покрасивее, она ответила: «Я ничего не знаю о нем с тех пор, как мы упали с неба». В тот вечер все позабыли об усталости, о ломоте в натруженных спинах: если чай обладал бодрящими свойствами, то у этой свалившейся с неба женщины этих свойств было не меньше. Она отважилась продолжить свой рассказ, тщательнее подыскивая выражения, ей стали помогать, заканчивая за нее фразы, несмотря на их невероятный смысл. Особенно восхитило слушателей то место, когда супругам пришлось заплатить сборщику податей, чтобы их оставили в покое, и еще больше — эпизод, в котором сам король потребовал, чтобы они его исцелили. Когда ее спросили, как они выпутались из этой скверной истории, она ответила: «Очень плохо, нам отрубили голову!» Чужестранка порадовала работников своим захватывающим рассказом, и на следующий день, на плантациях, с корзиной за спиной, они повторяли их как удачные остроты. Все полюбили эту женщину, пришедшую издалека, чтобы повеселить их, и, независимо от того, верили они или не верили ее небылицам, все были тронуты тем нежным чувством, которое связывало ее с супругом, существовавшим лишь в ее мечтах.

Когда урожай был собран, а деньги за работу получены, все уговорились встретиться через год. Один юноша сообщил женщине, упавшей с неба, ценные сведения: менее чем в десяти днях ходьбы отсюда находится город Шиньсяо, откуда берут начало торговые пути на Запад. Он сам работал у именитых купцов, которые подумывали нанять гувернантку из западных стран. Там, проявив немного терпения и выдумки, чужестранка могла бы найти способ вернуться на родину, отправившись туда по Великому Шелковому пути или Дорогой Пряностей.

За время странствий она научилась управляться с тремя кусками ткани, из которых состояло ее одеяние: один закрывал ей ноги (или открывал — когда ей приходилось переходить вброд реку), другой охватывал стан и грудь, а третий то покрывал голову, то прикрывал макушку, то скрывал лицо. Шагая в таком виде, она напоминала гравюру из Библии — то ли странствующий апостол, то ли пророк, открывающий пути своему народу.

Испанец и француз добрались наконец до цивилизации, уже порядком подзабывшейся им за время многомесячного плена. В порту Тейягуэка теснились военные и торговые суда, толпились моряки, радуясь, одни — что ступили наконец на твердую землю, другие — что скоро ее покинут. Не имея ничего, что можно было бы обменять на деньги, приятели вынуждены были избавиться от драгоценных медальонов, подаренных уакани, продав их ювелиру, который тут же их переплавил, чтобы продавать на вес. Побрившись, одевшись и поев, они отправились на поиски кабачка, который собирались покинуть лишь после того, как напьются до потери сознания.

Первый же стакан рома привел их в отличное расположение духа, но пересохшая глотка требовала продолжения. После третьего стакана они позабыли про все невзгоды, про плен, про джунгли. После четвертого сама мысль о несчастьях вылетела у них из головы. После пятого Альваро, охваченный тоской, разоткровенничался.

Он признался, что, покидая родину, оставил там женщину, нежную и простодушную, которая отдалась ему, обесчестив себя в глазах добропорядочного общества. А он, вместо того чтобы вернуть этой донье Леонор попранное достоинство, попросив ее руки, предпочел завербоваться, и сделал это не из жажды приключений, а попросту сбежал от собственной низости, от стыда, что так легко поверил в безнравственность своей юной возлюбленной. Единственным, кто из них двоих утратил достоинство, был он: ведь она уступила его страсти, он же — требованиям морали. Он уже думал, что позабыл об этом бесславном эпизоде, но только до той бессонной ночи, когда, переводя рассказ своего товарища, чтобы разжалобить туземцев, понял, сколько людской злобы пришлось тому вынести ради любимой.

Его приятель, достаточно пьяный, чтобы разделить его горе, предложил вернуться вместе с ним на старый континент. Если он чувствует себя таким виноватым, почему бы ему не попытаться искупить свою вину? Не столько перед добропорядочным обществом, сколько перед этой женщиной, которая, вероятно, все время думает о нем и вовсе не так плохо, как он себе это представляет. Испанец поблагодарил его, но наотрез отказался. Бывшая возлюбленная наверняка нашла себе мужа, который смог ее утешить и избавить от печального прозвища, которым наградили ее после бесчестья: Сольтера — одиночка, старая дева.

Альваро поклялся тем не менее искупить свою вину, обозначив таким образом цель своей скитальческой жизни. Может быть, ему удастся восстановить где-нибудь справедливость, помочь какой-нибудь презираемой всеми женщине, выступить против предрассудков: наконец-то перед ним открывалась перспектива настоящего приключения.

На следующий день, все еще с затуманенной хмелем головой, они распрощались. Один собирался отправиться в северную часть Американского континента, который еще предстояло завоевывать и завоевывать, другому путь лежал за океан, в родные края. Они пожелали друг другу исполнения желаний, по-братски обнялись, затем один пошел по направлению к порту, другой — к причалу, где швартовались торговые суда. Там он нашел корабль под французским флагом, который как раз готовился поднять якорь.

Пузатый галион под названием «Божья Благодать» обычно перевозил хлопок или табак, но за приличную плату брал и пассажиров — купцов, сопровождавших свой товар, или помощников нотариуса, в чьи обязанности входило оформление прав собственности на заморские концессии. Одна каюта была свободна, и единственный, кто, благодаря проданному медальону, имел достаточно средств, чтобы претендовать на нее, стоял сейчас на палубе. Однако, прежде чем предоставить ему место, капитан выдвинул одно условие:

«Сударь, пассажиры, уже находящиеся на борту, производят весьма жалкое впечатление. Болтовня этих стряпчих и лавочников просто невыносима. Я бы предпочел не видеть их за столом, пусть сидят у себя в каютах, падая в обморок при первом шторме. Плаванье и так будет долгим, мне же оно покажется вдвое длиннее, если по вечерам я буду вынужден коротать с ними время. Я плавал с великими путешественниками, ходил смертельно опасными курсами и устал от всех этих россказней, которые гуляют по морям с допотопных времен. Так вот, я готов предоставить это последнее место у себя на судне тому, кто сумеет развлечь меня разговором, и чтобы этот разговор был оригинальным, а главное — нескучным. Убедите меня, что вы и есть тот человек!»

«Я расскажу вам о том, как повстречал женщину и как меня с ней разлучили», — ответил тот. Его собеседник сразу приуныл: «Нет человека, который не пережил бы такую историю, — сказал он, — весьма печальную для того, кого она коснулась, и совершенно невыносимую для того, кто вынужден ее слушать».

Но рассказчик уже начал свой рассказ — неслыханный и богато сдобренный яркими подробностями, прервав его на том самом месте, где два палача одновременно заносят топоры, чтобы казнить несчастных влюбленных. Продолжение он приберег на потом, чтобы рассказать его во время путешествия, конечно, если его возьмут в плавание.

Капитан немедленно принял на борт человека, обладающего столь богатым воображением, что все моря и океаны ему нипочем. Ему и правда не терпелось поднять якорь, чтобы поскорее узнать, что же приключилось дальше с влюбленными, оказавшимися в таком неприятном положении — с головой на плахе.

Увы, никакого продолжения пассажир ему не расскажет, он и сам не знал его. К тому же он, похоже, собирался все плавание провести в каюте на койке, казавшейся ему после стольких ночей, проведенных в клетке и в джунглях, мягчайшей из постелей. За столом в кают-компании его сочтут обманщиком. Но слишком поздно — не поворачивать же из-за него обратно.

Прибыв в город Шиньсяо, она без труда нашла дом тех богатых купцов, которые нанимали и увольняли людей по своей прихоти. Хозяйка, которую очень заинтересовала эта белая женщина, сама явившаяся к ней, действительно искала компаньонку, воспитанную в хороших западных манерах. Ей были любопытны нравы и обычаи Французского королевства, и она хотела знать, как тамошние владетельные сеньоры содержат дом и ведут хозяйство.

Француженка, которая одно время служила в замке, поведала ей о том, чем занимались благородные господа, как проходила их жизнь, особенно подчеркивая их высокомерие и грубость. В промежутке между занимательными историями хозяйка дома снабжала ее ценными сведениями о торговых караванах, отправляемых ее мужем в Европу.

Их разговоры стали ежедневными, приобретая все более задушевный характер, и вскоре хозяйка стала поверять компаньонке свои сокровенные мысли. Она жаловалась ей на равнодушие мужа, из-за которого ее и заинтересовали так манеры мужчин в дальних странах. Их брак был устроен родителями, но, несмотря на это, ей повезло: муж оказался довольно красивым, обходительным, веселым юношей. Однако теперь, после двадцати лет совместной жизни, она говорила о нем как о человеке расчетливом, занятом исключительно своими делами, которого не дождешься ни за столом, ни в постели. Конечно, у всех так — девушка выходит замуж, становится матерью, и юноша, ставший ее мужем, а затем отцом ее детей, в конце концов теряет к жене интерес. Потому что все молодожены мира постепенно понимают, что мужчинами и женщинами движут противоположные интересы, несовместимые желания, и время лишь обостряет эти противоречия, которые становятся опасными, как удар клинка. Самые рассудительные умеют избегать раздоров и лжи, они появляются на людях рука об руку и слышат, как при их появлении все говорят: «Вот удачный брак».

Не ей судить о долговечности супружества, сказала француженка, ведь ее брак, увы, погубили в самом начале, когда для них с мужем все было ново, когда они только учились подчиняться друг другу. Кто знает, может быть, и она через двадцать лет совместной жизни, тоже познала бы такое же равнодушие, такое же постепенное ухудшение отношений? Правда, как может надоесть мужчина, который так тебя уважает, так внимательно слушает, смотрит с таким восхищением, во всем поддерживает тебя и утешает?

От нее потребовали разъяснений, и она рассказала свою историю, чем вызвала ярость хозяйки: она-де так искренне поделилась с ней своими женскими горестями, а в ответ услышала одни насмешки, ибо как иначе назвать бредни этой чужестранки, изображающей из себя какое-то исключение, лишь подтверждающее правило?

«Врунья! Обманщица! Плутовка! Вы все сейчас же повторите моему мужу, который нажил свое состояние, торгуя, помимо прочих товаров, еще и рабами!»

Муж, привыкший к жениным причудам, выразил неудовольствие оттого, что его втягивают в эту пустую болтовню. Однако, слушая рассказ чужестранки, он забыл о своем раздражении. Он даже попросил ее подробнее рассказать об эпизоде, когда на суде она выступила в защиту своего возлюбленного. И о том, как они вместе бесстрашно воспротивились самому королю. Когда она закончила, он горячо поблагодарил ее, после чего обернулся к супруге: «Теперь вы видите, чего муж вправе ожидать от своей жены?»

Что так удивляться этим чужеземным нравам? Может, не нужно дожидаться, пока они дойдут сюда из такой дали, а пора взять их на вооружение? Когда-то он женился на доброй девушке, подчас наивной, но такой остроумной! Однако, когда семья встала на путь процветания, он вдруг обнаружил рядом с собой женщину суровую, озабоченную соблюдением всех условностей этикета, страстно желавшую ввести всю эту чушь у себя и злившуюся, что у нее это не получается. Теперь их разговоры сводились только к этому. Из них двоих она была главной, она вела счет всем их раздорам, быстро подсчитывая, сколько дает сама, неблагодарно забывая, сколько получает, суммируя промахи, забывая при этом вычитать знаки внимания, оценивая чужую нерадивость, забывая про свою собственную. Ах, если бы у его жены были такие же убеждения, как у этой чужестранки, он, несомненно, не стал бы так рьяно заниматься своими делами!

Лишившись внезапно статуса жертвы, супруга тут же начала войну — не на жизнь, а на смерть.

И эта война показала, с какой страстью ненавидят они друг друга. Долго сдерживаемые обиды сыпались как из рога изобилия, это было похоже на вулкан, который веками пережевывал свою лаву и вдруг в одну ночь извергнул ее наружу. Они проклинали поженивших их родителей, уродовали общие воспоминания, осмеивали самые интимные подробности совместной жизни, раскрывали темные тайны, о которых до сих пор предпочитали молчать, мало того: они опошлили и разорили все, что построили, и едва удержались от рукоприкладства, не решаясь нанести последний удар, который навсегда избавил бы их друг от друга.

На смену бешенству — которое странным образом напоминало страстность первых лет — пришла горечь, когда каждый из них с холодной головой признал, что их супружеская жизнь рухнула окончательно. Доводам не было числа, иногда они оба соглашались с ними, с удивлением обнаруживая в противнике прежнюю искренность. Затем, когда казалось, что все погибло, их сердца сжались от незнакомого чувства, имени которого они не знали, — что-то между тоской по прошлому и раскаянием. Ссора постепенно перешла в самокопание, во взаимные признания, каждый принялся обвинять самого себя. На рассвете они составили список необходимых решений, подписали пакт и бросились друг другу в объятия.

Чтобы отблагодарить чужестранку — которая никогда больше не будет считаться таковой в их доме, — они попросили ее высказать какое-либо пожелание, что она немедленно сделала, настолько безотлагательна была эта просьба.

Хозяин начертил ей точную карту маршрута до Франции, научил ее пользоваться компасом, а затем снарядил повозку, сказав, что отныне она не будет путешествовать в одиночку. Она решила, что ей дадут осла, вечного спутника рабочего люда и путешественников. Но, к ее удивлению, из сарайчика появились два молодых пса — крепкие, как два маленьких льва, рыжие, с короткими лапами, острыми, торчащими вверх ушами, пушистым хвостом, густой шерстью и синими языками. «Это братья чау-чау; мы используем эту породу как для перевозки товаров, так и для охраны — уж очень они свирепы к чужим. А эти отличаются от других щенков большим умом: чего не надо видеть, не видят, чего не надо слышать, не слышат. Тот, кто попытается подчинить их себе, никогда не дождется от них преданности: уважайте их, относитесь к ним как к спутникам, а не как к скотине, ставьте не на послушание, а на доверие, и они довезут вас куда надо».

Хозяин в последний раз проверил упряжь, сказал несколько слов псам, обращаясь к ним как к путешественникам, отправляющимся в неведомые страны, и пожелал француженке счастливого пути. Глядя им вслед, он не смог бы с уверенностью сказать, кому кого препоручил — женщину собакам или наоборот.

Гигантская волна высотой с замок обрушилась на «Божью Благодать», ломая одну из мачт. После второй волны матросы заметались по палубе, словно пассажиры «Корабля дураков». Капитан, пытаясь восстановить контроль над судном, орал команды помощнику, который умел отличить страх от властности.

Теперь, когда они были посреди океана, опасность однообразного плавания и скучных разговоров их больше не пугала. Шторм, сравнимый по силе с описанными в мифах бурями, крутил судно, как листок, снося леера, смывая с палубы людей. Одни из пассажиров, вцепившись в койку, искали укрытия у себя в каюте, другие прибежали на мостик, чтобы вверить себя заботам капитана.

Среди всей этой суеты только один человек сохранял спокойствие, полностью владея своей волей и поступками; ухватившись обеими руками за фальшборт, он с вызывающим видом ждал следующую волну. Странная ирония: на всем корабле он был единственным, кто никогда не выходил в море. Чем же объяснить его невозмутимость, граничащую со слепотой, и это в то время, когда самые бывалые моряки осеняли себя крестным знамением?

Утром он проснулся от сильной качки, из-за которой боцман даже приказал убрать часть парусов. К полудню шторм усилился, и обеспокоенные матросы стали вспоминать опасные прецеденты: шторма у берегов Греции и неподалеку от Сен-Мало, бурю в Целебесском море. Около пяти часов, когда горизонт исчез во мраке, капитан с помощником тщетно пытались справиться с паникой на борту. Вечером, когда судно закрутил смерч, экипаж вышел из повиновения, начался бунт. Вскоре примеру матросов последовали офицеры, и капитан, оставшись один у руля, смирился: с Божьим гневом не поспоришь.

Тут-то и настала очередь человека, никогда не выходившего в море. Услышав, как капитан поминает «гнев Божий», он сам впал в такую ярость, по сравнению с которой бушевавший вокруг шторм мог показаться легким дождичком. «Что знаете вы, капитан, о гневе Божьем?» Этот разыгравшийся ветер, силу которого они испытывали на себе, ни в коей мере не означал, что на них обрушился гнев Божий: Господу Богу и без них есть чем заняться, — к примеру, покарать слишком пылких влюбленных, разлучить их, чтобы восстановить свое достоинство. Плевать Ему на моряков, на хлопок, который они везут, на ром, которым они накачиваются, на треплющие их бури. Так что полагаться на Него — последнее дело! И потом, это просто нескромно — при малейшей неприятности кичиться тем, что на тебя обрушился Божий гнев. Ах, если бы смертные перестали все время ожидать Божьего суда и чувствовать себя под присмотром всевидящего ока, возможно, в один прекрасный момент они достигли бы такого трансцендентного состояния, что сами смогли бы отводить от себя удары судьбы! Раз Бога так часто не бывает на месте, почему бы человеку на часок не взять на себя Его обязанности, чтобы потом снова стать простым смертным, слабым и беззащитным?

Волны хлестали ему в лицо, но пассажир всё осыпа́л капитана упреками, заставляя его снова взяться за штурвал и доказать, что один полный решимости человек стоит сотни павших духом. Ибо никогда больше ему не представится такой случай — добавить свое имя к списку легендарных имен отважных капитанов, вступивших в схватку с разбушевавшейся стихией и победивших.

Возможно, именно этот последний довод и оказался решающим.

В ответ на призыв вспомнить о долге, капитан вскинул голову и принялся громовым голосом отдавать команды рулевому, затем как следует встряхнул помощников и несколько раз обошел судно, приводя людей в чувство и клянясь, что еще до рассвета они выпутаются из этой передряги и о них заговорят от Азорских островов до мыса Горн.

На следующий день корабль легко скользил по волнам дремлющего после бурной ночи океана. Люди лежали на палубе, удивляясь, что выжили после такого стихийного бедствия, которому скоро будет дано название. Измотанный за ночь капитан пытался снова принять командование судном, хотя командовать ему было особенно нечем: мачты вырваны с корнем, руль сломан, корпус поврежден, снасти от носовой части до кормы уничтожены. «Святая Благодать», терпящая бедствие повелительница морей, отдалась на волю океана. Капитану было одиноко, он не знал, что делать, и задавался вопросом, куда подевался этот ниспосланный Провидением пассажир, чей голос давеча перекрывал рев бури. Тот, кому все, сами того не ведая, были обязаны своим спасением. Он спас корабль, не дал ему погибнуть в морской пучине; может быть, теперь он поможет вернуть его на верный курс?

Человек, о котором он думал, томился на своей койке. Накануне буря возмутила его, но теперь, когда судно легло в дрейф, он ощущал полную беспомощность. И только крик впередсмотрящего, завидевшего землю, заставил его покинуть каюту.

Сгрудившись у левого борта, матросы и пассажиры вглядывались в затянутые дымкой очертания берега. Капитан, смущаясь, сказал, что, судя по всему, они добрались до африканского побережья и находятся сейчас в двух с половиной тысячах миль южнее первоначального места назначения.