Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

Хёбу Тисака

Поздно вечером, в начале четвертой стражи, Хэйсити отправился к Хёбу Тисаке, старшему самураю и командору дружины дома Уэсуги в Эдо. Хёбу был мужчина в летах с сухими, мелкими, резко очерченными чертами лица, прямым носом и тонкими бледными губами. Его большие глаза были остры, как иглы. Лицо было живое и подвижное.

В комнате у стены грудой были составлены деревянные футляры для свитков, в нише-токонома[87] висела каллиграфическая надпись-такухон,[88] скопированная с каменной стелы. Больше нигде не видно было никаких украшений, так что интерьер производил довольно унылое впечатление. Сам хозяин возился с чем-то, прикорнув на циновке. При появлении гостя он обернулся и приподнялся на полу.

— Ты, Кобаяси? Проходи, садись, — сказал Хёбу, снова откинувшись на циновку. Это было в его манере, так он всегда принимал посетителя и прежде. Хэйсити с улыбкой тихо опустился на колени и только тогда смог рассмотреть, чем занимается хозяин. На полу перед ним копошились три котенка. Все трое, как видно, только что появились на свет — они были еще чумазые, так что даже окраски толком нельзя было разглядеть. Хёбу своей большой рукой взял за шиворот того, что отполз слишком далеко, и посадил поверх двух других, которые, казалось, превратились в один копошащийся дерущийся комок. Теперь они расползлись в стороны и, выгнув дугой спинки, так что слипшаяся шерстка вставала дыбом, всячески старались запугать друг друга. Третий братец, пошатываясь, отошел в сторонку, к стене.

— Вишь, едва родились, еще глазенки не видят, а уже только и делают, что дерутся. Такая уж у них природа, — сказал Хёбу, даже не спросив Хэйсити о том, что привело его сюда.

Котята неуклюже бродили вокруг, скребя по циновке когтями.

— Вот, даже когти еще втягивать не умеют, — рассмеялся Хёбу, показывая руку, на которой багровели мелкие царапинки от когтей. Умиленно прищурившись, он по-прежнему не сводил глаз с котят.

— Что, дело какое-нибудь? — наконец поинтересовался хозяин.

Пока Хэйсити докладывал о том, в какой переплет он попал с Хаято, Хёбу продолжал играть с котятами, которым, похоже, это очень нравилось. Однако рассказ Хэйсити явно заинтриговал хозяина. В конце концов он поднялся, сел на циновку и, устроив котят на коленях, с неприкрытым интересом уставился на Хэйсити.

— Странный малый, значит? — проронил он, когда рассказ подошел к концу, словно заочно оценивая Хаято. — А что ты имеешь в виду?

— Да так сразу и не скажешь, — отвечал Хэйсити с некоторым раздражением в голосе.

Хёбу снова улыбнулся, искоса поглядывая на верного самурая, который славился своей прямолинейностью. На время он погрузился в молчание, продолжая поглаживать котят, которые довольно урчали у него на коленях. Выждав немного, Хёбу с серьезным и задумчивым видом вдруг сказал:

— Кобаяси!

— Да?

— Приведи-ка этого парня ко мне.

— А для чего?

— Мы его пошлем в Ако.

— В Ако?

Хёбу угрюмо кивнул. В это время кошка-мать подобралась снаружи к сёдзи и замяукала. Хёбу встал, чтобы впустить ее, и, направляясь к сёдзи, сказал:

— Он будет нашим тайным лазутчиком в родовом гнезде Асано.

— Лазутчиком?! — удивленно воскликнул Хэйсити, который совершенно не ожидал такого поворота событий. Только тут он впервые вспомнил о недавнем раздоре между отцом своего сюзерена Кодзукэноскэ Кирой и князем Асано.

— Это ради его светлости Киры?

— Нет, ради нашей родной Ёнэдзавы,[89] ради дома Уэсуги, всех его пятнадцати ветвей, — твердо ответил Хёбу.

Хэйсити никак не мог взять в толк, что имеет в виду Хёбу. Какая связь между домом Асано и Ёнэдзавой?

Конечно, Кодзукэноскэ Кира был не просто родичем семейства Уэсуги. Как-никак его старший сын Цунанори был главой рода. Жена Киры происходила из рода Уэсуги. Кроме того, Харутиё, дочь Цунанори, воспитывалась в доме Киры, так что тут были тройственные узы родства. И все же, даже если между родами Кира и Асано возникла вражда, почему это должно было как-то отразиться на доме Уэсуги со всеми его ответвлениями?

— Кобаяси! — сказал Хёбу, и лицо его приняло суровое выражение, — командором дружины у Асано поставлен Кураноскэ Оиси. Я с ним не встречался. Знаю только, что с ним шутки плохи. Дом Асано сокрушен, уничтожен. Если кто-то из дома Асано — из тех, кто разделял все пятьдесят тысяч коку их самурайского жалованья, — сейчас задумает отомстить, то могут попытаться ударить по роду Уэсуги, по кому-то из тех, на кого сейчас приходятся наши сто пятьдесят коку жалованья. Этого-то я и опасаюсь.

Хэйсити смотрел на Хёбу не говоря ни слова.

— Та ссора во время церемонии… слишком уж односторонне рассудили. Его светлость Кира должен был разделить ответственность и понести наказание. Да и не только это. Князя Асано осудили на сэппуку, земли его конфискованы. Как ни посмотри, такой приговор несправедлив. Даже нам так кажется. А уж они-то, самураи дома Асано, и вовсе лишились теперь пропитания, превратились в бездомных псов. Само собой разумеется, что голодные всегда готовы возненавидеть обидчиков, тем более, что поводов для ненависти у них предостаточно.

— Стало быть, верно говорят, что они замышляют месть?

— Вероятно, — да нет, думаю, наверняка этим все и кончится, — с затаенной болью в голосе промолвил Хёбу. — Хорошо было бы, если б они решили защищать замок Ако до последней капли крови. С таким-то предводителем, как Кураноскэ Оиси… Нет, до этого скорее всего не дойдет. Замок они уступят, сдадут без боя. Если сдадут, то, надо полагать, точно замышляют месть.

— Но как же, если речь идет обо всем нашем клане?..

— Вот-вот, Кобаяси. Ведь я чего опасаюсь? Чтоб такой человек как Кураноскэ Оиси — и не воспользовался таким шансом! Да они теперь не только будут охотиться за Кодзукэноскэ Кирой, а весь род Уэсуги постараются вовлечь в этот омут. Ничего невозможного здесь нет. Если бы я оказался на месте Оиси, непременно так бы и поступил. И довел бы дело до конца. Если только предводитель, в котором сильно чувство вассальной верности, внушит другим ронинам, что их долг отомстить за господина, то мимо рода Уэсуги они никак не пройдут — ведь Уэсуги будут защищать от них Киру. И по долгу самурайской чести, и по долгу вассальной верности, как на это дело ни глянь, а мы должны его защищать. Однако ж, Кобаяси, при таком раскладе получается, что род Уэсуги должен вместе с этими голодными ронинами совершить синдзю, погибнуть вместе с ними. Для Оиси это и будет конечной целью. А для нашего рода тут получается какая-то страшная западня. Вот чего я и боюсь!

Высказавшись, Хёбу перевел взгляд на котят, окруживших кошку. Он распалился во время своей речи, в глазах плясали огоньки, однако созерцание беспечно играющих кошек как будто бы подействовало на него успокаивающе. Выдержав паузу, Хёбу тихо сказал:

— Сразу же после этого происшествия в Сосновой галерее я отправил в Ако лазутчика, а потом срочно снарядил еще троих. От них должны вскоре поступить вести, но нам надо предпринять еще кое-какие секретные шаги, чтобы выведать планы Кураноскэ Оиси и вовремя их пресечь. Как-никак, мне приходится думать обо всем доме Уэсуги. Дело это мне представляется весьма затруднительным и щекотливым. Разве не так? Ведь мы теперь поневоле должны выступать в роли супостатов, врагов этих ронинов, да и в народе нас теперь невзлюбят, — заметил Хёбу, ухмыльнувшись. — Ну, то, что в народе невзлюбят, беда невелика… Будут, конечно, за нашими со всех сторон приглядывать, за каждым шагом следить, вынюхивать, нет ли какого предмета для злословья. И впрямь, ежели сравнить весь наш дом Уэсуги с жалованьем в сто пятьдесят тысяч коку и горстку этих ронинов из Ако… В народе-то, понятное дело, сочувствуют слабым, так что мы всегда будем выглядеть злодеями. Как ни остерегайся, что-нибудь не то в наших действиях непременно углядят. Если что случится с его светлостью Кирой, сразу начнут склонять весь дом Уэсуги. И то сказать — если мы ему помогаем, то, стало быть, дом Уэсуги тут замешан. В этом смысле я и говорю о синдзю, самоубийстве за компанию. Если дело примет скверный оборот, получится, что связаны мы одной веревочкой, и никуда нам не деться. Я полагаю, лучше нам не показывать виду, что мы в самом деле поддерживаем Кодзукэноскэ Киру. Мы ведь должны и о том печься, как верность и преданность его высочеству сёгуну явить, а тут такое скользкое дело… Похоже, его высочество Кире покровительствует, а коли так, выходит, что этим ронинам из Ако до него вроде бы не дотянуться, руки коротки. Тут-то и кроется наибольшая опасность. Это все равно что нарочно бросить им вызов. Вот такого развития событий я как раз и не хочу допустить. По моим соображениям, тут нужна кропотливая закулисная работа. Я хочу исподволь, не привлекая внимания, чтобы никто ни о чем не догадался, выведать, что они там замышляют в Ако, и все планы мести пресечь в зародыше. С той поры, как случилась стычка в замке, я только о том и думаю. Сейчас уже вроде бы и в силах своих уверен. Мы с Оиси в этой игре достойные противники, равные партнеры. Я ведь тоже смерти не боюсь.

Хёбу говорил тихо, но в словах его слышались неподдельная страсть и непоколебимая решимость. Все, что высказывал известный своей мудростью командор дружины славного и богатого рода Уэсуги, давно уже таилось у него в груди, постепенно перерастая в твердую уверенность.

Ну, а сейчас он прижимал к груди довольно урчащую кошку. Это была кошка так называемой вороньей породы — черная с головы до ног. Шерсть у нее была густая, блестящая и под рукой хозяина отливала темным бархатом. В этом доме, где царила строгая простота, одна лишь кошка, должно быть, купалась в роскоши и неге.

— Как там рана у этого парня? Тяжелая? Что, он совсем без движения или меч еще поднять сможет? Видать, парнишка-то непростой…

Хёбу, еще ни разу не видевший Хаято, казалось, всерьез заинтересовался молодым ронином, выспрашивая о нем все подробности, и в заключение попросил Хэйсити привести своего нового знакомца, как только затянется рана.

Дней через пять Хэйсити сумел выполнить просьбу, представив наконец Хаято, который все еще был очень бледен и слаб.

— Побудь пока что у нас на подворье, — только и сказал Хёбу юноше.