Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

Путь самурая

— Все-таки идет он сюда, значит?! — воскликнул Хёбу Тисака выслушав рассказ Хаято, примчавшегося сломя голову из старой столицы. При этом своими глазами навыкате, в которых горело пламя, он так и сверлил собеседника. Лицо Хёбу напомнило Хаято старую маску, которую ему как-то довелось видеть в Киото в одной лавке бутафорских принадлежностей, притулившейся в глухом переулке. То было поистине удивительное произведение искусства: лицо, на первый взгляд, было незамысловатое, все очерченное жесткими линиями, но, если присмотреться, в нем читалась безграничная скрытая энергия, которая не могла не впечатлять.

Вот и сейчас каменное выражение постепенно сошло с лица Хёбу, жесткие линии смягчились, только глаза еще некоторое время горели странным блеском, так что казалось, будто во время разговора он все что-то высматривает вдали.

Расспрашивал Хёбу обо всем подробно, задавая один за другим короткие вопросы: когда отправился из Киото? В каком месте обогнал Оиси? Сколько человек с ним было? Похоже ли было, что они торопятся?

Хаято рассказал все, что требовалось.

— Значит, если ничего по дороге не случится, в Эдо они должны прибыть послезавтра к вечеру, так? Сегодня заночуют в Одаваре, завтра в Канагаве… Да, послезавтра к вечеру. Верно?

— Будем считать, что так.

— Ну-ну! — кивнул Хёбу и ухмыльнулся, — Стало быть, послезавтра я смогу сам впервые лицезреть его милость Кураноскэ Оиси!

Однако Хаято все еще не мог взять в толк:

— Для чего же все-таки Оиси прибывает в Эдо?

— Ну, это уж не нам знать! — добродушно усмехнулся Хёбу. — Мне он не докладывал.

— Но если верить слухам…

— Насчет того, что они именно сейчас решили нанести удар и отомстить? Нет, не думаю, что Оиси явился с этой целью. Правда, его визит, возможно, имеет отношение к планам мести. Так что терять бдительность не следует. Кроме того, пока молва сама собой не разнесется, болтать об этом лишнее не стоит. Когда уж будем знать наверняка… А пока лучше ни о чем таком не распространяться.

— Слушаюсь, ваша милость.

— Ладно, ладно, потрудился ты на совесть. Можешь теперь спокойно отдыхать.

Отпустив Хаято, Хёбу немедленно кликнул адъютанта и велел пригласить для разговора Хэйсити Кобаяси. Сам он тем временем погрузился в раздумья, грея одну руку над угольками жаровни. Когда становилось слишком горячо, просто переворачивал кисть ладонью вверх, даже бровью не поводя при этом. Осеннее солнце бросало багряный отблеск на вощеную бумагу окна. Комната была объята безмолвием.

— Небось не провороним! — вновь и вновь повторял про себя Хёбу.

Как ни верти, а шила в мешке не утаишь — скоро молва о том, что Кураноскэ Оиси пожаловал в Эдо, разнесется по городу, подогреет любопытство толпы, и тогда повсюду еще больше будут толковать о том, что ронины из Ако готовы вот-вот нанести удар. Может, это и неплохо… Не только Кира, но и многие вплоть до самого сёгуна окажутся вовлеченными в этот вихрь слухов. Вот ведь что было скверно!.. Хотя для его светлости Киры и было, видимо, весьма полезно осуществить без помех свой план, сдав властям старую усадьбу в пределах замковых укреплений в обмен на новую, однако действия, предпринятые в этом направлении нынешней осенью его высочеством сёгуном, были для Киры чрезвычайно неблагоприятны. Дело в том, что пожалованная его высочеством новая усадьба — бывшее подворье Нобориноскэ Мацудайры — находилась в районе Хондзё, в квартале Мацудзака. Поговаривали, что выбор пал на эту усадьбу — из всех имевшихся в распоряжении властей — не случайно, а был подсказан фракцией поднимающих головы противников Янагисавы, стремившихся ограничить произвол всесильного фаворита. Передавали даже, что сам сёгун при этом сказал: «Там им легче будет разделаться с Кодзукэноскэ!» После такого Кира, естественно, пуще прежнего ударился в панику.

Конечно, сейчас, при вести о появлении в Эдо бывшего командора Ако, можно было счесть, что тревожные слухи о готовящейся мести подтверждаются. Хорошо было бы справиться с этой проблемой своими силами, сохранив все в тайне и не давая новой пищи для слухов. Оно бы хорошо, да вряд ли осуществимо… Чем дольше Хёбу раздумывал, тем тяжелее становилось у него на душе.

Как на грех, Хэйсити Кобаяси был в отлучке, припозднился и явился по вызову только когда уже совсем стемнело. Хёбу как раз ужинал и попросил его обождать. Из угощения в комнате стояла только одинокая тарелка с ломтиками вяленой морской щуки, но лучшие куски уже достались черной кошке, усевшейся по другую сторону столика. Хозяин сам брал палочками ломти рыбы и подкладывал кошке прямо под нос. Плеснув на только что сваренный рис дешевого чаю, он наскоро опорожнил чашку и на том завершил трапезу.

— Ну, не обессудь, что пришлось подождать, — обратился он к Хэйсити.

— Что-нибудь срочное? — осведомился тот.

Хозяин помолчал, как бы обдумывая, с чего начать, и поигрывая при этом чубуком.

— Как там твои молодцы? — наконец спросил он. — Годятся на что-нибудь?

Речь шла об отряде недавно принятых на службу головорезов, которые поселились при усадьбе в бараке и теперь каждый день с утра до вечера упражнялись в воинских искусствах.

— Да как сказать… — Хэйсити мысленно что-то подсчитал и заключил: — таких, что выше среднего уровня, наберется только человек десять. Этих можно посылать на любое дело — не подведут.

— Значит, десять… — кивнул Хёбу. — Тут слабаки не подходят, нужен народ бывалый, закаленный и верный. Чтобы приказ выполняли не обсуждая. Такие, чтобы, если посылают на смерть, не спрашивали, зачем, а шли без разговоров и отдавали жизнь. Конечно, от новичков, только что нанятых, требовать это нелегко… Ты как полагаешь?

Хэйсити подтвердил, что разделяет эти опасения, на что хозяин мысленно усмехнулся. Он был, как всегда, непоколебимо уверен, что никто, кроме него, не может лучше разбираться в деле а тем более принимать решения, и потому спрашивал собеседника только для проформы. Впрочем, Хэйсити был всем хорош, не придерешься. Хёбу понимал: то, чего он сейчас требует, может выполнить только самурай такого склада, как Хэйсити, что ради сюзерена не рассуждая пойдет буквально в огонь и в воду.

— Вот что, Кобаяси, — внушительно и сурово начал Хёбу, — вполне может статься, что ронины из Ако собираются штурмовать усадьбу Киры в Мацудзаке. Я хочу это дело поручить тебе. Прошу тебя отправиться туда и в случае чего принять необходимые меры. Я тут кое-кого из наших подобрал тебе в помощь, а кого брать из этих новых молодцов, ты уж сам решай. Боюсь, вся эта возня может привлечь излишнее внимание, так что ты уж бери не слишком много людей. Так оно, правда, может быть, еще сложнее будет, да уж порадейте, чтобы господин наш мог выполнить свой сыновний долг. Не подкачай там!

— Само собой, не беспокойтесь! Для меня такое доверие клана — великая честь.

Довольный Хёбу прояснившимся взором смотрел на сияющее лицо Кобаяси, ощущая, как поднимается в глубине души теплое чувство к этому бескорыстному воину, и молчал, не находя нужных слов.

— Когда нужно выступать? — почтительно осведомился Хэйсити.

— Завтра. Хочу сам сказать нашим людям несколько слов, а потом можете сразу туда отправляться. Я прикажу все там подготовить. Ваша задача — только выдвинуться туда и заступить на стражу. На сегодня, пожалуй, все.

После того как Хэйсити удалился — так же молча, как и пришел, — Хёбу, оставшись в одиночестве, еще долго слушал долетавшую откуда-то из ночной мглы песню сверчка, борясь с подспудным чувством, которое уже давно одолевало его.

Да, конечно, помочь господину выполнить его сыновний долг… Но и только! Ну что за дело Кобаяси и его людям до Киры? Даже если не принимать во внимание дурную молву, окружавшую это имя, чего ради человек, который ему, Хёбу, близок, должен рисковать жизнью, защищая бывшего церемониймейстера? Впрочем, нет, не так… И думать так вообще нехорошо… Разумеется, таковы обычаи. Возможно, именно благодаря тому что у рода Уэсуги есть вассалы, которые готовы лишь на этом основании бестрепетно принять смерть, сам род пребудет вовеки. На подобных искупительных жертвах и зиждется исконный порядок, принятый в обществе среди самураев.

Следующей ночью сторожевой отряд, соблюдая секретность, занял позиции в квартале Хондзё, в усадьбе Кодзукэноскэ Киры. А наутро после того Хёбу Тисака, нахлобучив большущую соломенную шляпу, закрывавшую лицо, налегке отправился куда-то со своего подворья. Он шел посмотреть на своего противника Кураноскэ Оиси, который как раз в это время должен был вступить в пределы Эдо.

По дороге Хёбу зашел в храм Сэнгаку-дзи поклониться могиле князя Асано, именующегося посмертно Опочивший в Обители Хладного Сияния. Его не покидали мысли о злосчастной судьбе упокоившегося здесь мужа, чья краткая жизнь прервалась столь внезапно. У надгробья лежали свежие цветы. Курительные благовонные свечи, правда, уже выгорели, но на камне виднелся еще недавно опавший с них пепел. Должно быть, бывшие вассалы князя, остававшиеся в Эдо, ухаживали за могилой. Хёбу тоже попросил служку сходить за букетом хризантем и положил цветы на камень. Потом поставил от себя курительную свечку и двинулся дальше в путь.

На осеннем кладбище солнце пробивалось сквозь листву редких деревьев. Было светло и тихо. Над костром, в котором тлели палые листья, вился дымок, расползаясь по округе и низко нависая над землей, словно клубы испарений.

От храма Хёбу направился вдоль моря, в сторону постоялых дворов на Синагаве. Он был уверен, что путники, идущие по Токайдоскому тракту, это место миновать не могут, однако трудно было сказать, когда именно они там появятся. Хёбу не имел намерения при встрече вступать с Кураноскэ в беседу — ему просто хотелось рассмотреть хорошенько его лицо. И не то чтобы ему было смертельно необходимо увидеть сейчас этого человека, но надо же было хоть раз взглянуть на противника, с которым раньше никогда не доводилось встречаться. Сим скромным желанием он и руководствовался.

Вскоре Хёбу снова вышел на большую дорогу. Добравшись до Таканавы, он завернул в чайную в квартале Окидо и устроился выкурить трубочку на веранде. Вокруг сновало множество людей. Одни уходили отсюда в дальний путь, другие приходили, третьи кого-то встречали или провожали. Среди прочей публики внимание Хёбу привлекли два молодых самурая в дорожных шароварах. Эти двое, судя по всему, кого-то ждали. Они явно сидели здесь уже давно, опорожняя чарку за чаркой и внимательно вглядываясь в путников, что шли со стороны Яцуямы. Хёбу предположил, что молодцы, должно быть, ронины из Ако, и поджидают они здесь не кого иного, как своего командора Кураноскэ.

Придя к такому выводу, он принялся наблюдать за парочкой, чтобы проверить, насколько верно первое впечатление, и вот, когда один из самураев повел рукой, Хёбу показалось, что на вороте накидки-хаори у того явственно мелькнул герб рода Асано — два скрещенных соколиных пера. Тут в чайную вошел Хаято Хотта, которого он же сам сюда и послал.

— Что, те двое, небось, пришли встречать милых дружков? — шепнул Хёбу.

Взглянув вполоборота на самураев, Хаято изменился в лице и сказал:

— Совершенно верно изволили заметить. Того, что слева, зовут Тадасити Такэбаяси.

— Ага, видно, вот-вот пожалуют! А к этим, похоже, Оиси со вчерашнего постоялого двора послал скорохода[146] сообщить о своем прибытии, — заключил Хёбу, и в тоне его чувствовалось напряжение. — Ты, кстати, откуда знаешь этого Такэбаяси? Он тебя, случаем, не опознает?

— Вряд ли. Я ведь сейчас одет совсем по-другому, да он, поди, меня и не помнит. Мы всего один раз встречались, — ответил Хаято, на всякий случай повернувшись к Тадасити спиной, чтобы лица не было видно.

Спустя некоторое время к двоим ронинам подошло еще несколько приятелей, так что всего набралось больше десяти человек. Они то и дело подливали друг другу сакэ из бутылок, так что вскоре на веранде чайного дома стало не в меру шумно и оживленно.

Хёбу, по-прежнему невозмутимо попыхивая трубочкой, тихонько пробормотал себе под нос:

— Однако, буйно гуляют…

Вскоре к со стороны Яцуямы показалось вдалеке несколько путников — с полдюжины самураев, не более. Группа быстро приближалась. Сидевшие в ожидании самураи вскочили и двинулись навстречу. Еще до того, как Хаято прошептал ему на ухо: «Второй отсюда Оиси», Хёбу и сам признал командора в невысоком плотном самурае, шагавшем с беззаботным видом. Пока Кураноскэ обменивался приветствиями с высыпавшими навстречу ронинами, Хёбу молча наблюдал эту сцену из-под широких полей шляпы, и в глазах его горел огонек.

Сидевшему рядом Хаято страшно хотелось узнать, что чувствует сейчас его начальник, но лицо Хёбу оставалось по-прежнему озабоченным и непроницаемым, так что по нему совершенно невозможно было понять, какие же чувства в действительности испытывает этот человек.

Кураноскэ объявился в Эдо вполне легально, не скрываясь. Очень скоро все в городе только и толковали о его приходе. Впечатление было такое, будто долгожданный прославленный актер наконец-то вступил на «цветочную дорожку»,[147] направляясь к сцене, и собираясь сыграть свою заглавную роль в грядущем драматическом развитии событий.

Случилось то, чего Хёбу и опасался. Получив приказание от Цунанори срочно прибыть с докладом, он мрачно констатировал про себя: «Вот оно…»

Цунанори был нездоров и по причине простуды уже дней пять не поднимался с постели, однако, когда Хёбу пришел по вызову, сразу же приказал провести гостя во внутренние покои, а остальным велел освободить помещение.

— Известно ли тебе, Хёбу, что эти ронины из Ако прибыли в Эдо? — спросил Цунанори.

— Известно, ваша светлость. Сам Кураноскэ Оиси и с ним еще пятеро, — четко ответил Хёбу.

Цунанори, помолчав некоторое время с удрученным выражением лица, наконец произнес:

— Еще раз тебе напоминаю: глаз с них не спускай, ты понял?..

— Не извольте беспокоиться, ваша светлость, — отвечал Хёбу. — Хэйсити Кобаяси уже отправился в Мацудзаку во главе отряда из четырнадцати человек.

— Всего четырнадцать человек? Не маловато ли будет?

— Во-первых, ваша светлость, я думаю, что, вопреки паническим слухам, ничего страшного в ближайшее время не произойдет. Однако, даже если, паче чаяния, и произойдет, четырнадцати человек хватит — люди там все надежные, на них можно положиться.

— Но ведь мы не знаем, какими силами ронины могут нанести удар, так? Ведь у Асано вассалов было не сто и не двести, а куда больше.

— Да нет, ваша светлость, осмелюсь заметить, что в таком деле большому отряду трудно будет развернуться. В наше мирное время, когда в Поднебесной царит Великий мир на основе высочайшей справедливости, сколотить какую-то группировку, которая бы устроила кутерьму прямо, можно сказать, под носом у его высочества, это уж предприятие просто-таки немыслимое, и никто им такого не позволит. Если даже у Оиси и есть какие-то неблаговидные намерения, маловероятно, чтобы человек, слывущий повсюду умником, допустил явную глупость.

— Может, оно и так, — согласился Цунанори, но угрюмое выражение по-прежнему не сходило у него с лица.

— Насчет мира в Поднебесной, может, оно и так, но немало есть вельмож, что, ненавидя отца, втайне покровительствуют Кураноскэ и его ронинам. Понятно и почему его светлость Янагисава, не вняв моим просьбам, так повел себя, когда дело дошло до смены отцовской усадьбы… При таком положении вещей у отца союзников не остается. Только на меня он и может положиться. Ты, Хёбу, об этом не забывай!

— Напрасно изволите напоминать, ваша светлость.

— Я, хоть и принадлежу теперь к роду Уэсуги, но не могу закрыть глаза на то ужасное состояние, в котором пребывает мой родной отец. Я ведь его родное дитя, плоть от плоти и кровь от крови. Хёбу… Я думаю пригласить его перебраться сюда, в нашу усадьбу. Так будет лучше всего. И отцу спокойней, да и мне тоже. Мне кажется, это будет правильное решение… Давай-ка, займись этим.

Хёбу, которого тронула неподдельная боль, сквозившая в словах господина, некоторое время хранил молчание. Его сухощавое лицо слегка покраснело от прилива крови, когда он решительно, будто отрезав, заявил:

— Этого… этого не будет!

— Не будет?!

— Не будет! — внушительно и веско промолвил Хёбу.

— Почему? Почему не будет?! Но послушай, Хёбу, ты ведь мне служишь и должен соблюдать хотя бы долг вассальной верности… Как же ты можешь говорить, что этого не будет?!

Цунанори в раздражении приподнялся, сжимая на коленях кулаки.

Так они сидели напротив друг друга посреди разлившегося в комнате зловещего безмолвия — смертельно бледный Цунанори с мечущим молнии взором и Хёбу, неподвижно застывший с низко склоненной головой, словно скованное холодом оголенное дерево в зимний день. В гнетущей тишине слышалось только резкое прерывистое дыхание Цунанори.

Наконец Хёбу поднял голову:

— Ваша светлость! Этого не будет, потому что так надо — во имя клана Уэсуги, которому я верно служил столько лет.

Лицо старого самурая при этом выражало непоколебимую решимость.

Цунанори сердцем понял скрытый смысл слов Хёбу Тисаки, посмевшего противопоставить долгу верности по отношению к нему, своему господину, долг верности по отношению к клану, «которому он верно служил столько лет». Хёбу считает, что его служение не ограничивается верностью непосредственному сюзерену. Он видит свой долг в служении нескольким поколениям рода Уэсуги со всей его историей, со всей его славой. Если сформулировать яснее, он служит дому Уэсуги, а не лично ему, Цунанори.

В какое-то мгновение гневная гримаса на лице Цунанори вдруг смягчилась и постепенно сошла на нет. Стараясь скрыть смятение, он нарочито грубо бросил:

— Уходи! — и отвернулся.

Хёбу поднялся не сразу. Выдержав паузу, он сказал:

— Люди у Кобаяси все отборные, один к одному. На них можно положиться.

С этими словами он наконец встал и тихо вышел. По ту сторону раздвижной двери Матадзиро Иробэ Ясунага, еще один старший самурай клана Уэсуги в том же ранге, что и Хёбу, поднял на него глаза, в которых читалось взволнованное ожидание, — и все понял. Встретившись с затуманенным слезами взором Хёбу, который молча шагал прочь по коридору, Матадзиро испугался, уж не собирается ли тот сделать харакири, и сам, вскочив с циновки, пошел следом.

Цунанори меж тем снова вытянулся на своем ложе и уставился в потолок, стараясь справиться с внезапно нахлынувшей болью и горечью. Сейчас, когда ожесточение его улеглось, он мысленно вновь повторял слово за словом все сказанное Хёбу, и эти слова истины, как тяжкие камни, ложились на сердце. Конечно, Хёбу прав. Как приемный сын, взращенный родом Уэсуги, он должен в первую очередь радеть о делах дома Уэсуги и не давать воли личным своим чувствам. Но что такое «дом Уэсуги»? Что есть «род», который требует принести в жертву кровные узы и сыновнюю любовь? Цунанори разумом понимал правоту слов Хёбу, но при этом душу его раздирали сомнения.

Однако когда вернувшийся Матадзиро заглянул в спальню, Цунанори только коротко буркнул:

— Пригляди там за Хёбу — не ровен час…

Обрадованный Матадзиро отправился к своему подопечному, не став, впрочем, посвящать того в последнее распоряжение господина, и высказал свое мнение: не проще ли всего, дабы искоренить одним ударом источник зла, организовать убийство Кураноскэ Оиси? Однако Хёбу, покачав головой, решительно отверг эту идею:

— Так только хуже — получится, что мы сами затеваем ссору. В результате они еще более сплотятся для мести. Не знаю, может быть, сам Оиси только чего-нибудь такого и ждет… Уж больно долго он выжидает и готовится… Н-да, с таким противником никогда не угадаешь, что у него на уме — вредная натура! Пока что, полагаю, нам ничего больше не остается, как наблюдать за ними со стороны, — заключил Хёбу, и лицо его приняло всегдашнее озабоченное выражение.

Кагэю Ивасэ и Синноскэ Аидзава ночами почти не спали, чтобы поскорее поспеть в Эдо, но добрались туда только спустя три дня после того, как Кураноскэ, с почетом принятый товарищами по оружию, вступил в пределы Восточной столицы. В управе Фусими незадачливые шпионы узнали, что их подопечный давно уже в пути и, придя в еще большее смятение, стремглав припустились следом. Более всего они опасались, как бы ронины из Ако прямо сейчас, с ходу, не привели в исполнение свой план мести. Но даже если этого еще и не произошло, все равно их шпионская репутация была загублена — ведь они умудрились проворонить Кураноскэ! Оставалось только ждать заслуженной кары, как бы сурова она ни была.

По дороге только о том и толковали. Чем больше сокращалось расстояние до Эдо, тем внимательнее они прислушивались к болтовне путников, которые шли навстречу. Хотя слухов о свершившейся мести пока не было, тревога не покидала их до самого Эдо. Нетерпеливый и нервный Аидзава вообще впал в бурное отчаяние, еще более озадачив своего спутника.

— Ну, что мы скажем начальству?! Как покажемся ему на глаза?!

— Гм, я так кумекаю… Надо доложить, что, де, по нашим сведениям, непохоже, чтобы они собирались сейчас нанести удар. Ежели это умело подать… Что скажешь?

— Да так ли оно на самом деле?

— Рассуждая здраво… Если бы Кураноскэ и впрямь планировал нанести удар сейчас, зачем было с такой помпой появляться в городе? Как он от нас ускользнул, так мог бы ускользнуть и от стражников в управе Фусими, выбраться из Киото тайком. Раз он этого не сделал, едва ли он сейчас замышляет что-то серьезное.

— Пожалуй, что верно. Давай так доложим — может, и обойдется.

— Если ничего не случится, то надо потихоньку все замять. В конце концов непосредственного отношения к дому Янагисава это дело не имеет. Надеюсь, наказание нам выйдет не слишком суровое, так что вообще лучше не суетиться. А докладывать, уж позволь, буду я. Однако же притом скверно получается, что мы даже не знаем, где наш Оиси остановился. Как придем в Эдо, надо будет сразу это выяснить.

Установить, где поселился Кураноскэ, оказалось нетрудно — в доме артельного старосты поденщиков Тадатаю Маэкавы, что в Сибе, в квартале Мацумото округа Мита. Сам Тадатаю много лет выполнял различные работы для дома Асано, отчего Кураноскэ, памятуя верную службу, и решил у него остановиться. Там командор и принимал своих бывших дружинников, приходивших его навестить. Был он, по обыкновению, настроен миролюбиво и благодушно, дни проводил с приятностью, и трудно было бы заподозрить его в каком-то тайном умысле.

— Все в порядке! — сказал Ивасэ, разузнав подробности.

Аидзава тоже несколько приободрился, и они оба отправились на дом к Гондаю Сонэ, начальнику секретной службы Янагисавы.

— Вы что это, а?! Его светлость рвет и мечет! — с порога огорошил своих шпионов Гондаю.

Ивасэ, приступив к докладу, в деталях описал, какой развратный образ жизни ведет Кураноскэ, и убежденно заключил, что, судя по всему, ни о какой мести он и не помышляет. Во всяком случае, все так считают. А то, что он отправился в Эдо, — так это в основном для того, чтобы тут уладить дела князя Даигаку. О чем они и просят покорно передать его светлости…

— Передать-то я передам, — возразил Гондаю, — да только его светлость, как услыхал вчера о том, что Кураноскэ прибыл в Эдо, так страшно рассвирепел и объявил, что вы со своими обязанностями не справились, задание провалили. Велел вас, как вернетесь, от дел отстранить. Ну, особо волноваться тут, может, и нечего, но пока что до дальнейших распоряжений, как и было приказано, я вас, господа, от дел отстраняю, — сказал Гондаю, как будто что-то недоговаривая, и выразительно посмотрел на обоих.

— Все понятно?

— Слушаемся, — кивнул Ивасэ, едва сдержавшись, чтобы не хлопнуть себя по колену, поняв намек.

— Вот-вот! — удовлетворенно заметил Гондаю с лукавой усмешкой во взоре.

— В общем, с нынешнего дня считайте, что вы больше у нас на службе не числитесь и к клану отношения не имеете. Чтобы все гербы с одежды спороли! Смотрите, не забудьте! — с нажимом добавил он.

Кураноскэ общался со всеми ровно и приветливо, так что ни у кого никаких претензий к нему возникнуть просто не могло. Он был просто воплощением всех добродетелей. Общаясь с ним, ронины все больше убеждались, что этот человек как никто иной подходит для осуществления их плана. Может быть, глядя на него, и сами ронины, квартировавшие в Эдо, поумерили свой пыл и, казалось, несколько смягчились. Общий сбор всех соратников в Эдо Кураноскэ назначил на десятое число одиннадцатой луны, когда пошла уже вторая неделя после его прибытия.

Хозяин, Тадатаю Маэкава, выслал своих домашних и работников в караул, и они заняли позиции вокруг дома, чтобы сразу же предупредить ронинов, если поблизости появится кто-то посторонний. Собралось чуть больше десяти человек — те, что пользовались особым уважением и авторитетом среди товарищей. Кроме самого Кураноскэ, в гостиной присутствовали Сёгэн Окуно, Дэмбэй Кавамура, Соэмон Хара и Дзиродзаэмон Мимура, а в смежной комнате расположились Матанодзё Усиода, Кансукэ Накамура, Гэнго Отака, Тадасити Такэбаяси, Синдзаэмон Кацута, Сэйэмон Накамура, Хэйдзаэмон Окуда и Гумбэй Такада с неразлучным другом Ясубэем Хорибэ. Они представляли здесь всех осевших в Эдо ронинов клана Ако и высказывали свое мнение от лица всех товарищей по оружию.

— Хотелось бы знать, командор, когда все-таки вы наконец сочтете нужным выступить?

— Дело не во мне, заранее время назначить не получится, — отвечал Кураноскэ. — Мы можем выступить в любой момент, если представится благоприятный случай. Однако же надо заранее все хорошо рассчитать и не причинять неприятностей его светлости князю Даигаку. Если только через его посредство и под его водительством будет возможно восстановить из руин дом Асано, это сделать необходимо. Так что, пока все дела с правом наследования князя не улажены, выступать мы не можем.

— Да, но нельзя же ждать бесконечно! Как это скажется на боевом духе людей?! — Надо бы все-таки наметить хоть какой-то крайний срок — тогда уж можно и подождать. Вон, в третью луну уж год стукнет, как мы здесь без дела ошиваемся! — с жаром возражал Ясубэй. — Глядишь, к тому времени и с его светлости Даигаку снимут запрет на право наследования… А если нет, то тем более ничего другого нам не остается, — что ж, посмотрим, разведаем, что поделывает противник, и нанесем решительный удар. Мы все просим назначить крайним сроком март. Если будем тянуть дальше, на решимости и единстве наших людей это может плохо отразиться. Так что, пожалуйста, командор, назначьте крайний срок в третьей луне.

— Третья луна, говоришь? — задумчиво протянул Кураноскэ, сложив руки на груди. — Ну, хорошо. Посмотрим, как пойдут дела до третьей луны, а там приступим к подготовке.

При этих словах сидевшие в соседней комнате чуть не пустились в пляс. Все лица озарились радостью.

— Значит, если крайним сроком назначаем третью луну будущего года… Боюсь, здесь, в Эдо, могут просочиться слухи… Лучше в начале третьей луны мы к вам, командор, наведаемся в Киото — там и будем ждать ваших указаний, — заметил Ясубэй, на что Кураноскэ согласно кивнул.

Третья луна, конечно, был срок чересчур ранний, но согласившись начать в третью луну подготовку к операции, Кураноскэ тем самым пошел навстречу требованиям всех эдоских ронинов.

Вопреки ожиданиям эдосцев, Кураноскэ незамедлительно вернулся в Киото, а вскоре после этого, на исходе четырнадцатого года Гэнроку, двенадцатого числа двенадцатой луны, Кодзукэноскэ Кира официально был отпущен на покой, передав свою должность приемному сыну Сахёэ.

«То, что Кире позволено преспокойно удалиться в отставку, только еще раз доказывает, что сёгун так и не назначил ему ни малейшего наказания!» — с возмущением толковали между собой эдоские ронины.

Ярый сторонник решительных и скорых действий Соэмон Хара примчался в Киото вместе с Гэнго Отакой, и они чуть ли не каждый день заявлялись в Ямасину, в усадьбу Кураноскэ, стараясь подтолкнуть командора к скоропалительному решению. Кураноскэ уже готов был рассердиться на настырных стариков, для усмирения которых потребовалось столько сил и времени. Даже по возвращении в Осаку, уже немного угомонившись, Соэмон продолжал атаковать командора длиннейшими письмами.

По предложению Тюдзаэмона Ёсиды в Ямасине состоялось совещание бывших дружинников клана Ако, осевших пока что в Камигате. Обсуждался вопрос, уступить ли нажиму эдоской фракции, требующей скорейших действий, или нет. На этом совещании Кураноскэ вновь остался верен своей установке: поскольку пока не утрясены дела с обеспечением права наследования князя Даигаку, выступать сейчас не время.

Соэмон Хара наконец дал выход копившемуся недовольству:

— Командор, а все-таки, что вы намерены делать, когда вопрос с правом наследования князя наконец решится? Ведь тогда-то уж нам и вовсе нельзя будет ничего предпринять… Но могу сказать прямо: я, Соэмон Хара, ни при каких «чрезвычайных и непреодолимых» обстоятельствах этого дела не оставлю! Выбор у нас ведь какой? Ну, займет его светлость Даигаку место покойного господина — и что? Тогда нам о мести надо забыть и просто придется вспороть себе живот… А так, если ударим сейчас, то хоть добудем голову Киры… Вы как полагаете, господа?

Гэнго Отака, Матанодзё Сиода и Кансукэ Накамура дружно кивнули:

— Верно сказал его милость Хара!

— Согласны! Согласны! — один за другим подтверждали собравшиеся.

Кураноскэ, неприятно пораженный тем, что Соэмон, казалось, всегда хорошо его понимавший, так внезапно переменился, сидел молча, скрестив руки на груди. Если уж даже умудренный годами ветеран вроде Соэмона впал в горячку, то уж, само собой, от молодых ронинов, у которых кровь бурлит в жилах, до весны следует ожидать каких угодно опрометчивых действий. Выдержав паузу, Кураноскэ наконец сказал:

— Ну, что касается нас, мы знаем, что в решительный момент, если понадобится, мы сумеем показать нашу силу воли и вспороть себе живот. Но сделать это надо только после того, как князь Даигаку, к нашему общему удовлетворению, по всей форме и по закону вступит в свои права наследства… Чего, однако, добиться нелегко! Если же в этом деле с правом наследования будет допущена небрежность, то вместо восстановления клана мы только навлечем на него позор. Вы что же, хотите окончательно погубить наш клан и род Асано, требуя немедленно штурмовать усадьбу Киры? Я выжидаю, потому что не хочу допустить столь плачевного развития событий. И у меня есть, пусть и слабая, надежда, что нам удастся все осуществить, как мы того хотим. Потому и выжидаю. Вы же заставляете меня от моего плана отказаться. И что, по вашему, обо мне скажут люди, если я от своего плана откажусь и тем обреку все на провал?! Это ведь не шутка — тут я с вами полностью согласен.

Убежденно высказав свое мнение, Кураноскэ горящим взором обвел собравшихся и продолжил:

— Я возлагаю надежды на то, что дело наше по закреплению права наследования увенчается успехом, и долг для мужей чести тому способствовать. Вы что же, хотите, чтобы из-за какого-то пустяка, из-за чьей-то прихоти все пошло прахом, а мы стали бы всеобщим посмешищем?! Подумайте сначала об этом хорошенько. И наконец, если говорить о том, почему я оттягиваю выступление, — да потому что уверен: в военно-стратегическом отношении сейчас момент неподходящий. Ну, допустим, ворваться в усадьбу мы всегда сможем, но если ударим сейчас, вероятность успеха — пятьдесят на пятьдесят, так что исполнить задуманное будет непросто. А если дело кончится провалом, нас ждет несмываемый позор. Нужно все предусмотреть и все подготовить. Исходя из таких рассуждений я лично стараюсь себя сдерживать. Впрочем, разбивать единство нашего сообщества я не собираюсь…

И впрямь, даже Соэмон не мог не признать, что в словах Кураноскэ была железная логика. Тем не менее он возразил:

— Но ведь если оттягивать и дальше, едва ли нам удастся избежать падения боевого духа…

— Тут уж ничего не поделаешь, — ответил Кураноскэ. — Если от промедления у человека слабеет долг вассальной верности, то его почитай что и вовсе не было. Наоборот, можно сказать, лишь на тех, кто сумеет выстоять до конца, мы и сможем по-настоящему положиться. Если эти люди соберутся вместе, нет такого дела, которого они бы не смогли совершить. Или как? Может, вы считаете, что я ошибаюсь? Говорите, высказывайте свободно свои суждения. Я слушаю!

— Да чего уж! — с улыбкой сказал Соэмон (который, пожалуй, был только рад отказаться от своего прежнего предложения) и обвел взглядом товарищей.