Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 2

Ударит ли гнев по сердцу плеткой,

Сойдется ль в мыслях клином свет,

Тоскую ль, нелюбим красоткой,—

Гляжу на ласковый портрет.

И вдруг краснею, как березка.

Когда за письменным столом

О Марксе старый друг и тезка

Беседу поведет тайком.

Начнет бранить за вид унылый,

Шептать, прищурясь со стены:

— Ты болен, тяжко болен, милый,

Худой болезнью левизны.

Как горестно тогда по строкам.

По комнате в мышиный лаз

Сочится разум жарким током

Из прорези монгольских глаз.

И хочется на полуслове,

Цветистый сон стряхнув с плеча,

Понять, что в мире нет толковей

И ласковее Ильича.

И был. Мне надо было сталью

звенеть. И был я как стальной,

но есть усталость и у стали

отливающая синевой.

И у людей есть. Под глазами

есть у людей стальная синева,

у тех, что многое узнали

и не сказали все слова.

Так хочется иной раз лечь,

прилечь и отдохнуть хоть малость,

хоть малость вышибить из плеч

в плечах застрявшую усталость.

И ороситься волчьим потом,

забыть и повернуть назад:

мои тяжелые глаза,

мою чахоточную поступь.

Но строг тяжелый горизонт,

он, как и мы, забыл про жалость,

и будто бред. И словно сон

моя вчерашняя усталость,

и снова злой и милый путь,

меня уводит по проселкам,

туда, где, славя вещий труд,

дымят рабочие поселки.

И если я грущу о ком,

и думаю о чем не надо,

все оттого, что боль тоской,

тоской, что не взглянуть глазком

на сделанную нами радость,

что в ночь разбухнет голова,

что в волчью ночь, под звездной кровлей,

я захлебнусь соленой кровью,

не досказав свои слова.

Ночей апрельских не пересказать

И только булькаешь веселым сердцем;

Зимой — лазейка в май через глаза,

В которые б глядеться и глядеться;

В апреле же лазейка напрямик

Через звезду и собственный язык.

Кромсает воздух будто бы ножем

Далекими гудками и свистками,

И я по голову перегружен,

И под ногами кирпичи и камень!

Швырнуло в май, швырнуло как в ручей,

Волна шипит, захлестывает, душит…

А я накрылся полотном ночей

Уткнулся носом в ветер, как в подушку.

Люблю ногами шаркать и бродить,

С самим собою ночью говорить

(Заборы, фонари и люди — мимо…)

И думать, что вот эта болтовня

Никем не рассыпалась до меня,

Что болтовня моя неповторима!

Я ночью никогда не промолчу

Веселому, ребячливому сердцу

О том, что жить до чортиксв хочу

И в чьи-нибудь глаза глядеться;

О том, чтоб долго, долго надо мной

Дышали б небеса и не мешали

Мне потрясать вихрястой головой

И шевелить квадратными ушами.

Меня здесь много, там и тут,

Бессменно предстоящих,

И каждый день меня берут

И складывают в ящик.

А я верчусь, как под ножем,

Болею и линяю,

И вновь собой отображен,

И снова замираю.

Зашел погреться у соседки:

— Миляга, чаю мне налей!

В сосновой, новой темной клетке

Трепещет потный соловей.

Под потолком, в разгульной чайной

И ты, свободу затая,

Не спишь под равнодушной тайной

Защелкнутого бытия?

В селении праведных

Учини, господи, душу мою!

Заверни ее в чистую тряпочку,

Положи в шкатулочку

И поставь на самую верхнюю полочку

Под большим, большим номером,

Так, приблизительно, в несколько квинтильонов.

Квитанцию выдай н́а руки.

Дабы о втором пришествии

Не напрасно стоять в очереди,

А случись — пропадет шкатулочка,

Чтоб можно было с полным основанием

Начать судебное разбирательство

Против тебя, господи!