Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 2

Я помню — когда-то, когда-то,

В пятнадцатом, что ли, году,

За хмелем увенчанной хатой

Издохла собака в саду.

И люди, не зная печали,

Едва пожелав посмотреть,

Спокойно, спокойно ворчали:

— Собаке — собачья смерть!

И помню, как — раз втихомолку,

В забаву, без тени угроз,

Я в хлебе шальную иголку

Голодной собаке поднес;

И та с благодарностью съела,

Но верен был злобный клинок —

И долго и горько хрипела,

Пока не скончалась у ног.

И тут же — как многие дети, —

Стараясь под старших уметь —

Я так же спокойно заметил:

— Собаке — собачья смерть.

Потом, когда взял меня город,

Я помню в одном уголке —

Поймали неловкого вора,

С чужим чемоданом в руке.

В те дни, — когда стали шататься

Законы богов и царей —

В судах не могли разбираться.

И чтобы покончить скорей —

Взмахнули злосчастного вора,

Хватили о камни раз-два,

И вот… только кровь у забора

Да жуть — где была голова;

И судьи от этой печали,

Еще продолжая шуметь,

Я помню зловеще кричали:

— Собаке — собачья смерть!

Я в жизни и лучшее вижу,

Но тем — что так горько пишу —

Я многих при жизни обижу,

Быть может, и жизни лишу.

За это, у всякого лона,

Хотя бы, положим, и тут

Объявят меня вне закона

И жить у себя — не дадут.

У вас будут кровля и дети,

За вас и законы и знать,

Меня же на всем белом свете

Не пустят к себе ночевать.

Такой-то, ненастной порою,

В ничем не отмеченный год

Навек я себя успокою

У вечно-спокойных ворот.

И голос мой — все еще ранний

Замрет среди прочих могил

С упреком таких обещаний,

Каких вам никто не сулил.

И всё ж, вспоминая пропажу,

Глядя на последний портрет,

Я знаю, что многие скажут:

— Собаке — собачья смерть…

Знать, всегда ты издали красива

И к мечтанью побуждаешь взор.

Тонет солнце — розовая слива

В голубых глазах твоих озер.

Этих глаз, задумчивых и кротких,

Радужные вспышки на заре

Так загадочны и так коротки,

Как порывы в песнях косарей.

Затоскует, загрустит — и вспыхнет,

И рванется песня из души,

И последней звонкой ноткой стихнет

Над простором в вековой глуши.

А за песней в предзакатном зное

Как-то вдруг и оборвется шаг,

И певец, задумчив и спокоен,

Прополощет крюк свой в камышах.

И клубятся пыльные дороги.

Застилая алый горизонт,

И овсом нагруженные дроги

Седока укачивают в сон.

Только в ночь влюбленная гармошка

С гармонистом чуть навеселе,

Разнесет дары свои к окошкам

И разбудит девок на селе.

И пойдет, пойдет, срывая ноты,

Удаль молодецкая чесать,

Выше встанут белые ометы

И замолкнут соловьи в лесах.

А луна, дивясь мятежной воле,

Всколыхнувшей на болотах гать,—

Будет долго колебаться в поле:

Уходить ей или обождать.

Ой, плыви, плыви, зеленый вечер!

По тропам туманы полегли, —

Задремал, притих закут овечий,

Не тряхнет телега по пыли.

Месяц старый лазит все по хатам,

Между труб соломою блестит.

Ты, трава моя, трава моя не смята,

Неплетеной гривой шелести!

Но придут и скосят все в курганы…

Дней моих кудрявых бахрома,

Как же я один здесь стану

Обходить лесные терема?!

Ой, плыви, плыви, зеленый вечер!

Шевели раскинутым листом!

И мои глаза погаснут словно свечи,

Сложат руки и мои крестом…

Горячим мёдом налиты ладони

И грудь, как яблоко, туга,

Звенит зелёная дуга,

Нетерпеливо рвутся кони.

Как коршун желтого цыпленка

Тяжёлым камнем из-за туч

Хватает быстро на лету,

Так губят девушку — ребенка.

Когда ж гостей похмелье сломит

И постучит жених к тебе,

Рассыпь в пирующей избе

Овсяный сноп пылающей соломы.

Гори приданое и зарево пылай!

Пускай испугом вспыхнут лица.

В поля широкие умчится

Шальная тройка, стиснув удила.

Плывут в малиновом рассвете

Разливы половодных рек.

Озера стынут в серебре,

Свистит и вьется ветер.

И что тебе за дело,

Что погорит постельное добро?

Дороже дней весенних серебро

И май девического тела.

Горячим мёдом налиты ладони

И грудь, как яблоко, туга.

Звенит зелёная дуга,

Нетерпеливо рвутся кони.