Рубеж-Британия

Глава 3 Прошу любить и жаловать

Иркутская область. Посёлок Слюдянка. Именье Сабурова

14 августа 1906 года по старому календарю. Среда.

Несмотря на то, что принцесса ещё не прибыла с чужбины, все условия были выполнены.

Мне вернули титул, счета и земли.

Скорее всего, имущество даже и не забирали. Потому что глава района Михаил Степанович совершенно не удивился моему появлению, вернее возмутился, куда я пропал.

А когда увидел во дворе мехара, на задницу так и плюхнулся ошарашенный.

— Ой, барин! Да ты офицер гвардейский! — Запричитал. — Мне срочно самогонки надо выпить!

— Прости, отец, а дочь твоя Машенька ещё в силе? — Спросил по–гусарски.

— В силе, барин, в силе! Это ж она тут сад облагородила этим летом. Сама, я даже не просил.

Помнится мне, наказывал, чтоб никто сюда не совался. Но да ладно. Ругать деда не стал. Ерунда всё это.

Дом кирпичный, трёхэтажный с видом на Байкал с расчищенной территорией показался теперь ещё краше. Крышу мне уже подлатали, внутри тоже подремонтировали пол и лестницу.

Взмыленная экономка Машенька примчала спустя полчаса и ротик свой раскрыла, меня в офицерском мундире увидев. Высокая, светленькая, розовощёкая и миленькая девушка, в платье лёгком и свободном. В прошлом году худенькая была, теперь немного округлилась. Невеста, что загляденье. Можно замуж выдавать.

Засуетилась, застеснялась. Начала хлопотать сразу, чтоб обед мне сварганить. Оказывается и огород появился, и погреб уже заполненный есть. Вскоре по наказу главы района два мужичка подвезли телегу с мангалом и уловом хорошим. Народ набежал со всего района со стряпнёй по случаю моего возвращения, я даже глазом моргнуть не успел. Тридцать человек набралось!

Все что–то да тащат. Вдобавок пытаются на кого–то жаловаться. Никто не уходит.

Подумал вдруг, что мира хочется мне во всём. Знаю, что негоже князю с людьми простыми трапезу делить. Но я и сам простой в душе. Все эти ярлыки для гордецов и тех, кто слаб духом.

— А давайте отпразднуем! — Объявил я, перебивая гам.

— Так среда ж, барин⁈ — Удивляются ещё. — Да и не праздный день сегодня. А рабочий.

— Поговорите мне ещё, — пригрозил людям глава района. — Высочество сказал. Объявляем выходной! И праздник по поводу возвращения князя нашего!

Загалдели радостно. Я руку поднял, притихли.

— Приглашаю всех за стол!

Накрыли стол огромный, наскоро сколоченный из подручных средств, прямо на высоком берегу у дома. Я лично руковожу процессом.

Наряду со стариками и местными пьянчугами, две девицы молоденькие и миловидные откуда–то взялись нарядные, глазками сразу стрелять начали, соревнуясь за моё внимание. С ними и экономка моя занервничала больше.

Рыбу жарят два в стельку пьяных мужичка, шатаясь, но исправно всё у них выходит. У людей глаза горят, стол ломится. Запахи витают аппетитные. С Байкала ветерок дует приятный. Виды завораживающие. И такие родные. Как же я скучал по Родине. Счастьем грудь заполняется. Высоким, светлым, ни к чему меркантильному не привязанным.

Первые два тоста за Христа и Богородицу выпили. По полстакана гранённых за раз. Как самогонки бахнул, лёгкости навеяло. И тоски по братцам.

С непривычки сразу охмелел.

— Третий тост! — Объявляю, поднимаясь с места.

— За Императора? — Подсказывает Михаил Степанович, сидящий во главе стола напротив.

— Нет! — Заявляю смело, и стол замирает.

Народ переглядывается, мол, как же.

— За павших товарищей хочу я выпить, — продолжаю и не могу сдержаться. — Были мы в экспедиции до Америки. До главного гнезда нелюдей дошли и победили в страшной драке. Но ценою восьмидесяти трёх братцев, да двух меха–гвардейцев. Вот за них желаю выпить. Не чокаясь.

Люди за столом ошарашенные сидят, переваривают сказанное.

— Помянем! — Выдаёт уже пьянющим голосом один из мужичков за столом и подрывается.

— Помянем! — Подхватывают другие.

И только глава района смотрит с укором и поднимается одним из последних.

Но мне всё равно, что он за власть. Мне плевать, что может доложить о смуте. Пусть люди знают, какой ценой их спокойствие. Пусть ведают, что не зря мы погоны носим на плечах.

Что мой загар ничерта не в отпуске на берегу южного моря получен.

Машенька хлопочет подле меня. За руку придерживаю.

— Ты бы присела уже, — говорю ей заботливо.

Смотрит ошалело первое мгновение. А затем млеет прямо у всех на виду. Думал скромница с платьем под горлышко, а не тут–то было, под тканью грудь свободно болтается уже не маленькая, круглая и пышная, да на худеньком теле смотрится, как две дыньки. Вот бесстыжая.

Отец её посматривает хитро. Понятно, что замыслил дочь свою князю сбагрить. Авось женюсь. Сердцу ж не прикажешь.

А мне что? Я холостой. Сердце теперь пустое. Но болит ещё.

От этого злюсь только больше. Людей пробую слушать, да не интересен мне их лепет. Похвалы и удивленья.

Мысли всё лезут о прошлом. Пилю опилки каждый день, и часа не проходит, чтоб не точило меня былое. Вырвать бы всё это с корнем, забыть и обесценить. Вот как у этой. Раз и всё. Как не бывало.

Да, Агнесса, да! И чёрт с ней, пусть летает с принцем! Я у неё всё равно первый.

Сто грамм за Агнессу! Совет да любовь!

Татьяна? Ненавидит? Да вот уже и не уверен. Встретимся ещё на балу. Пусть подлый Олег с небес смотрит, как кружу я его сестру в танце, и бьётся головой о стену.

Сто грамм за Татьяну! Нет, за Румянцевых!!

Анна, а ты где лазишь⁇ Что ты теперь без своей фиолетовой подлодки будешь делать? А⁈ Полно уже воевать, дурочка.

Сто грамм за Анну!

Справа от меня тётечка сидела. А теперь вместо неё Машенька обосновалась. Сидит, как струна натянутая, грудь выпятила, глазки опустила.

— А ну барышня, что невесёлая сидишь, — говорю сквозь гам за столом.

Всё–таки простой люд галдит, как на базаре, расслабившись в конец. Видят, что князь простой и уже пьяный. Тогда как вначале все смирно за столом сидели и в рот мне смотрели.

— Какая я барышня, — шепчет Машенька милым голоском. — Я из крестьянских. Фамилия моя простая.

— Ярлыки всё это, мы все одинаковые. Хотя нет, — машу рукой. — Простые люди лучше, сердца у них открытые, а сами они не злые. Вот как ты.

— Не перехваливай, барин, — заулыбалась, раскрасневшись ещё больше. — Ты не знаешь, как я работяг за халтуру гоняла. Пол твой криворукие всё нормально сделать не могли.

— Хозяюшка, — говорю ласково.

Глазками голубыми посматривает из–под ресниц. Интересная девушка, вовремя подвернулась. Трогать не хочу, просто полюбуюсь.

— Чего налить–то тебе? — Спрашиваю, посмеиваясь.

— Бражка у нас гадкая, я бы самогонки лучше махнула, — выпалила и застеснялась сразу.

Теряться не стал. Налил ей из мутной бутылки пол стакана.

— Давай за мою новую хозяюшку, — предложил тихо, чтоб никто не слышал.

Хотя соседи уши греют. А ещё две девицы продолжают на меня смотреть с надеждой.

Маша выпила неожиданно нервным рывком, да всё до дна опрокинула, вызывая у меня удивление.

Не покривившись даже, выдохнула и закусила.

Чуть осмелев, стала расспрашивать. Как служба моя, где родился, как родители поживают… Тоски навеяло. Да не тут–то было.

Гармонь мужик притащил. Как заиграла! Женщины сразу в пляс. Мужики сидели, сидели, да следом подались. Хоровод стали водить вокруг мангала. У некоторых ноги заплетаются, другие и вовсе по траве покатились.

Всем весело.

Вечереет. Гости устали. Затянули девки песню грустную народную, на закат глядя.

Половина мужиков спит, другая половина плачет. Один я сижу за столом в задумчивости. Сбоку со мной лишь один компанию составляет, и тот уткнулся лбом да спит.

Отлучился за дом на задний двор в уборную. А там детвора у моего мехара играет, целая банда из пятнадцати сопляков. Один залез прямо на плечи Медведю и восседает гордо.

Меня увидели, бросились врассыпную. А мальчишка, что сверху сидел, не успел спуститься. На дерево перелез кое–как и чуть не сорвался. Я едва подоспел и ссадил. Даже протрезвел от волнения за мальчишку.

Пацанёнку лет десять. Пойманный с поличным, стоит передо мной и смотрит с опаской, боится дышать. Другие из кустов выглядывают, смотрят, что же будет.

— Прости, барин, — взвыл. — Я всё ототру.

Ах он про грязь, что они мне на корпус нанесли с обуви. Похоже, всё излазили.

— Не страшно, — говорю ему без строгости. — Совсем недавно он в розовой крови оргалидов купался да ледышками спину потирал.

— Ого!

— Поэтому не сержусь я на вас. Смотрите, трогайте, только если лезете наверх, аккуратнее, чтоб не сорвались и не покалечились. Подстелите соломы что ли.

Стали выходить из кустов первые, кто посмелее.

— А расскажешь, барин? — Спрашивает парень лет пятнадцати, самый взрослый в банде, судя по всему.

— Сейчас до уборной отлучусь и назад. Собирайтесь пока, — отвечаю и спешу по простым делам. А то уже невмоготу!

Когда вернулся, собралось и пацанов, и девочек на целый школьный класс. Компактно расселись, кто куда прямо под Медведем, я сам на траву, где почище, уселся прямо в мундире. И давай историю нашего путешествия рассказывать, стараясь цензуру соблюсти, кое–где приукрасить, кое–что умолчать.

Взрослые подсели в процессе. Все слушают, раскрыв рты и не галдят. Да вообще не пикают. Только охают, да ахают периодически.

Я и сам начинаю гордиться нашими бойцами, их смелостью и отвагой уже по–новому. Осознаю, как много мы сделали. Осознаю, что товарищей не вернёшь.

А ведь в Новороссийске всех будут ждать семьи. Прямо на пирс придут встречать «Жемчужину». Одни бойцы выйдут сами, других в гробах по трапу вынесут. И вся толпа будет затаив дыхание ждать и надеяться, что их моряк да казак живой сейчас к ним спустится.

Никто ж заранее ничего не скажет, по телеграфу не передаст. Не положено, миссия ж секретная.

Но все они героями вернуться вскоре.

Как ушли, так и придут. Это я сбежал, потому что давило до невозможности…

Рассказал гостям о приключениях, опустил всех по домам. Потому что темнеть стало. Мамки пьяные обозначились, сразу колотить своих непослушных отпрысков принялись.

Не вытерпев сцен, в дом пошёл, потому что в сон клонить стало. А мне, как офицеру, негоже под кустом засыпать при людях, которые и не собирались расходиться, судя по балагану с берега.

Поднялся на второй этаж, где у меня спальня. А там Машенька хлопочет под светом лампы керосиновой. Бельё перестилает, подушки взбивает. Кровать хоть и старая от прежних хозяев досталась, но добротная, прочная, скрипит не так сильно.

Меня увидела, замерла на миг.

— Уже спать, барин? — Спросила деловито. — Люд ещё гуляет. Гнать всех?

— Пусть веселятся, нельзя же так.

Уселся прямо на одеяло, а она продолжила хлопотать с кроватью, нагнувшись.

Не знаю, что нашло на меня, шлёпнул по попе крепкой. Хихикнула, обернулась. Смотрит жгучим взглядом. Губы её пухленькие так и зовут.

— А ну иди сюда, — привлёк её за крепкую талию. И на коленки к себе спиной усадил.

Сильной, но послушно кобылкой оказалась. Похоже, в доме главы района пашет старшая дочь, как проклятая. Вот и накачала спину.

— Торопишься барин, — зашептала, будто сопротивляясь. Хотя никакого сопротивления совсем не почуял.

Хмель в башке, страсти захотелось. Ухватил за грудь большую и тугую, почувствовал, как сердечко бьётся, что у птички пойманной.

Второй рукой за другую грудь схватил, прижимая к себе сильнее и чувствуя горячее молодое тело. Соски твёрдые что скалы, холмы округлые и стойкие, удовольствие от прикосновения на грани исступления.

Когда я успел стать таким похотливым развратником⁈ Не важно!

Собрался уже под подол лезть. А эта шепчет, задыхаясь:

— Люблю тебя барин, сил нет.

От услышанного тут же бодрит, как пчелой ужаленного. Руки от тела дёргаются, как от огня. Отпускаю её, подталкивая, чтоб встала.

Поднимается резво и к окошку, ко мне не поворачиваясь. Минута тишины, гулянья с берега доносятся. Слышу, эта реветь начала.

— Маш? — Зову.

— Что не нравлюсь? — Слышу тихое.

— Нравишься, но нельзя так.

— Прости барин, — мямлит, не оборачиваясь. — Не умелая я в таких делах. Меня кто зажимал, я всем коленом между ног.

Ожесточённо так сказала. Усмехнулся на это. Вздохнула тяжело, вероятно, услышав.

— Маш. Пьяные мы, дел натворим, — говорю ей по–свойски. — И ты мелешь, чего сама не знаешь.

— А вот знаю! — Оборачивается резко. Вид безумным первое мгновение кажется. Аж страшно. Будто это моя сварливая жена, которой я изменил.

И это отталкивает вдвойне. И бодрит ещё больше.

Ничего не ответив, выхожу из комнаты и спускаюсь на улицу. А там не легче!

Под крутым берегом отлив, и там настоящая вакханалия началась, мужики прямо в одежде в Байкале купаются, а бабы над ними ржут. Но не все, некоторые прямо в платьях тоже полезли. Винков из подручных цветочков наплели, пускают по воде.

Костёр огромный развели на обрыве. И народа, похоже, больше стало, чем на застолье днём было. Со всей Слюдянки люд собрался.

Меня увидели, закричали:

— Барин! Барин! Давай к нам!!

— Ай да купаться! — Зовут другие.

— Без меня, люди! — Объявляю официозно и в сторонке присаживаюсь один на ночной Байкал посмотреть. Да подальше от костра, чтоб не сильно маячить.

Несмотря на ночь, на водных просторах много далёких огней от кораблей и лодок. И, кажется, что даже с Императорского острова сюда разноцветное сияние доходит. Хотя до него отсюда больше сотни километров.

Наверное, бал сейчас там в самом разгаре. Оркестр гремит торжественную музыку или играет вальс. Множество всяких гостей из Европы там. Середина августа, пора летних императорских балов.

А я ведь так и не насладился празднованием в прошлый визит. С проблемами пришёл и задачами, от которых ни секунды не мог расслабиться. И всё было впустую. Как сейчас смешно выглядит это со стороны. Как я рвался за ней. Как актёр театра.

Куча зрителей была тогда. Да и сейчас, наверняка, многие гости на острове, кто засвидетельствовал моё фиаско.

Но мне совершенно не совестно перед ними появляться. Скорее даже интересно посмотреть, как они будут со мной здороваться. Как хитрить и что говорить.

Особенно любопытно, как там теперь императорская семья поживает в отсутствие Мастера, манипулятора и хитреца.

Как дела у принцессы Софии.

На этот раз я бы с удовольствием провёл с ней время. А всё по той же причине.

Моё сердце свободно. А в душе всё ещё пустота. Которую хочется поскорее заполнить.

Сто километров до Острова? Для Медведя это пятнадцать минут лёту без сверх усилий. Вот прямо сейчас взять да нагрянуть. Что они будут делать, интересно? Прогонят офицера меха–гвардии?

Машенька с корзинкой и бутылкой самогонки пришла. Скатерть расстелила прямо на траву и давай всё доставать.

Перестроилась быстро. Смотрит спокойно.

Самогонку прямо в кружку деревянную наливает и подаёт. Хлопнул, огурцом малосольным закусил. И решился.

— Извини, я должен отлучиться, — говорю, поднимаясь резко. — Хозяйство на тебе, в ящике у кровати рубли на расходы. Бери сколько нужно.

С обидой смотрит. Ну что ж ты, горе луковое.

Не дождавшись ответа, поспешил к Медведю. В зеркальце у рукомойника под слабым огнём фонарика посмотрелся. Вроде нормально выгляжу. Чёлку только поправил, хотя стоило бы и побрить трёхдневную щетину.

Мехар приглашающе раскрыл кабину по моей мысленной команде. Влез я тяжело, чуть не сорвавшись. Вот же… нажрался, как скотина. А самому смешно.

Устроился, ремни застегнул. И как только на ручки руки опустил, хмель схлынула, как её и не бывало. Сознание поднялось выше, слившись с интеллектом машины. Теперь я знаю, что он у неё есть. Пусть Медведь и молчит. Он всё понимает.

Взлетел, бахнув турбинами и распугав любовников в кустах. Взвизгнув, женщина с голым задом аж подскочила. Забавное зрелище.

Вылетел на Байкал, оставляя позади Именье, большой костёр и гуляющих людей, которые замерли на какое–то время, провожая меня взглядом.

Машенька тоже проводила тоскливым взглядом. На неё боевую линзу и направил, чтобы посмотреть, как она. Меня вроде и не должно волновать её сердечные дела. Да вот зацепила она чем–то. Наверное, своей простодушной искренностью.

Высоту набирать не стал, чтобы не пропустить остров. Вроде направление верное, кораблики внизу, на радаре точки людей.

Вскоре огни разноцветные показались на горизонте. И сам остров, как из тумана возник, где, будто лес ёлок по–новогоднему наряженных, стоит. Всё в огоньках, как в сказке. И манит туда сразу, как мотылька на пламя. Сердце долбит бешено.

Куда я собрался с корабля на бал?

С боя да на танцы.

Костюм дорогой бальный? Не дождётесь! Мундир боевой с сапогами не чищенными сойдёт. Да рожа небритая.

Сомнения прочь! На радаре людей, как будто армия янки вновь наступает. И не вижу пути обратно, ибо слышу торжественный вальс, разносящийся на всю Листвянку. А патруль никакой не чешется, точек боевых машин на радаре нет.

Ну и где же вы, дежурные мехары? Расслабились совсем гвардейцы императора. Бери всех тёпленькими.

Без зазрения совести и всякого такта приземляюсь на Медведе за гостевым крылом, где света поменьше и людей почти нет. Топчу им зелёную лужайку, поломав несколько ветвей, неудачно расположившегося дерева.

Кабина раскрывается. Прошу любить и жаловать.