Русский жиголо

19

Снова настроение у меня скверное. Я чувствую себя раздраженно и подавленно. А все потому, что в этом гребаном посольстве желающих уехать в туманный Альбион целая толпа. И все по большей части какие-то бомжи, правда, несколько заграничного вида – уж больно чистенькие на них кроссовочки и нейлоновые куртяшки. Хорошо еще, что мои бумаги уже отправили в канцелярию и остается лишь сидеть на неудобном пластиковом стульчике и ждать, когда вызовут на собеседование.

От нечего делать я листаю припасенный на этот случай журнал. На последней странице, среди фотографий с показа Дениса Симачева в лофте Кати Гомиашвили, нахожу несколько моих. Нормально рассмотреть себя не удается, шум вокруг стоит несусветный, англичане постоянно что-то выкрикивают в микрофон, да и соотечественники галдят как подорванные.

Секретарша Вероники сказала, что будет ждать меня на улице, на всякий случай. Я не спорил, хотя смысла в этом ее ожидании не было никакого, если бы мне отказали в визе, она вряд ли смогла бы это исправить. Я немного размышляю о ней, решаю, что скорее всего она приезжая, у москвичей совсем не такое выражение лица, ну и улыбка, да, искренняя, немного смущенная улыбка.

«Симпатичная девочка, – думаю и откладываю в сторону глянец. – Интересно, сколько ей лет? Наверное, не больше двадцати четырех».

Тщетно пытаюсь вспомнить, когда в последний раз я общался с девушкой моложе меня.

Вдруг кто-то дотрагивается до моего плеча.

Я оборачиваюсь и удивленно смотрю на стоящего рядом лоха. Ненавижу подобные жаргонизмы, куколка, ты в курсе, но в данном случае по-другому и не скажешь. Примерно моего возраста, одетый в мятые салатовые слаксы и мешковатый джемпер. Жиденькие светло-русые волосенки едва прикрывают череп, обтянутый розовой сухой кожей. «Где-то я этого козла видел», – думаю я.

– Филипп! – он издает отвратительный смешок, больше похожий на сладострастный взвизг. – Ты что, не узнаешь меня?

Я молча качаю головой, честно пытаясь вспомнить это одутловатое лицо в нежно-розовых прыщах, с маленькими черными глазками психически больного хомяка.

– Это же я, – для убедительности он тыкает себя кривым пальцем во впалую грудь, – Гривин Андрей!

И я тут же вспоминаю никчемного болвана. Мы учились вместе в университете. Сколько же лет назад это было?

– Последний раз виделись на выпускном! Одиннадцать лет назад, да? – он будто читает мои мысли.

Я вяло киваю. Больше всего на свете мне не хочется вступать в ностальгический диалог о чудной студенческой поре.

– Что же ты не ходишь на наши ежегодные встречи?

Я пожимаю плечами.

– Мы собираемся на факультете, представляешь, все там же, хоть он нынче и закрыт, ну, в смысле, переехал, но место, именно это место для нас с тобой святое, ведь так?

Не нахожу в себе сил даже кивнуть, детка, так, мотаю неопределенно головой, а этот придурок никак не может угомониться.

– И мы собираемся каждый год, и народу много ходит, ну раз от раза, но человек пятьдесят собирается запросто.

Я молчу.

– И мы идем в то кафе, то, что в гостинице, помнишь?

Я молчу.

– Представь себе, оно все еще существует, почти в том же виде, что и раньше, ну, какой-то минимальный ремонт они, конечно, сделали, ну, мебель поменяли, но в целом все, как в наши студенческие годы, представляешь?

Я молчу.

– И мы берем пива, помнишь, как мы брали жигулевское по пятьдесят шесть копеек, а потом еще сдавали бутылки и брали опять, помнишь?

Я молчу.

– И вот мы берем пива, но, конечно, уже не жигулевское, его там теперь нет, не продается, а то можно было бы, ага, так, для смеха!

Он издает каркающий смешок. Я молчу.

– Ну и, конечно, мы берем водку, а как же, пиво без водки – деньги на ветер, ага?

Я молчу.

– И выпиваем там, а потом идем обратно на факультет, туда, на крылечко, где все стояли и курили, помнишь? И снова пьем, ну, не в говно, конечно, а так, чтобы вспомнить и приобщиться, чтобы воспоминания ожили, понимаешь?

Я молчу.

– Вот, – говорит Гривин, – а ты-то чего не ходишь?

– Времени нет, – едва слышно мямлю я.

Честное слово, детка, нет у меня желания объяснять этому розовощекому кретину, что я из тех, кто живет настоящим и будущим, или, может быть, не живет вовсе, а так, существует, не важно, главное, что прошлое мне по хую, да, да, да, абсолютно по хую, и я не собираюсь тратить драгоценные часы, минуты и секунды своей и без того короткой жизни на то, чтобы встречаться с подобными ему дегенератами, которые давно уже стали пузатыми дядьками, а все мнят себя растрепанными студентишками.

Я не намерен предаваться пустым воспоминаниям, мол как же было прикольно в хуй его знает каком лохматом доперестроечном году, и пиво тогда стоило вот столько, портвейн столько, а стипендия была вот столько, и Светка Мишина пять раз делала аборт, по одному от каждого из ее одногруппников, а Женя Еремин (помните этот замечательный случай?!) облевал преподавателя философии…

Мне все это давно не интересно, это все было, да и ладно, оно погребено где-то под осколками моей памяти, и меня совершенно не вставляет ковыряться в ней, ибо память моя – вонючая выгребная яма, и черт его знает на какой ужас я могу наткнуться, копошась в ее хламе…

– Да ты чего! – продолжает радостно тараторить мой собеседник тем временем. – Почти все собираются, представляешь? Многие успели пожениться, детей нарожать, и все равно…

Я согласно киваю, надеясь, что пытка не продлится долго.

– А ты сам-то женат? – Андрей без приглашения плюхается на освободившееся рядом место и оказывается так близко, что приходится немного отпрянуть, чтобы он не забрызгал меня своей ядовитой слюной. – Дети есть?

– Нет, – бормочу я, – в смысле, не женат.

– Что ж так? – он удивленно приподнимает тонюсенькие червячки бровей. – Пора, брат!

– Думаешь? – я отворачиваюсь, раздумывая над тем, сказать ли ему, что ребенок у меня есть, а чужих детей я в принципе не люблю.

– У меня уже двое, – Андрей сует руку за пазуху и вытаскивает светло-бежевое, немного грязненькое портмоне, – сейчас покажу тебе фотографии.

Да он просто переполняет чашу моего терпения! Слушать всю эту галиматью я еще согласен, но вот рассматривать омерзительные рожицы чьих-то слюнявых отпрысков! Почему эти пидорасы из бюргеров так обожают показывать своих детей? Хоть один вытащил бы фотографию своего папаши или прабабки, так нет же! Вот оно – отвратительное неуважение к сединам. Так было всегда. Наши дети не помнят о нас. Те, кто обязан нам жизнью, срут нам на головы, даже не успев опериться! И меня рано или поздно ждет такой же итог. Увольте! Я резко поднимаюсь. Можно даже сказать, вскакиваю.

– Мне пора, – почти кричу я ему прямо в ухо.

От неожиданности мой однокашник вздрагивает.

– Тебя что, вызвали? Я вроде не слышал твоей фамилии, – тянет он обескуражено.

– Ага, – радостно подхватываю я спасительную идею, – вызвали. Точно. Ты не слышал. Они так невнятно бормочут. Ну, все, все, бегу. Ну, давай, брат, до встречи!

И я рву прочь, словно бегун, услышавший команду «старт!». Забегаю, не оглядываясь, в сортир, хлопаю грязноватой дверью. Стены блеклого кафеля, пара кабинок и несвежего вида писсуары.

«Лондон, блядь», – думаю я с каким-то злым сарказмом. Мне отчаянно хочется кокаина.

Понемногу приходя в себя, торчу в посольском туалете минут двадцать, если не все полчаса. Смотрю на себя в зеркало, но, увы, резкости никакой. Настроение совсем падает, меня начинает напрягать это мое расстройство зрения, я глотаю таблетку ксанакса, даже выкуриваю сигаретку со сканом. Это в английском-то посольстве! Дожили, братья англичане, вон что у вас в сортирах русские творят! Вонь стоит дикая. Слава богу, все это время в туалет никто не заходит.

Наконец, я беру себя в руки и осторожно выползаю наружу. Этого монстра Гривина нигде не видно, и я, наконец, вздыхаю спокойно. Опять усаживаюсь на неудобные скамейки и снова принимаюсь ждать своей очереди.

Настроение плавное, тихое, но без подъема.

В визовом отделе определенно есть нечто от гестапо. Или так должна выглядеть небесная канцелярия, дающая добро на тусовку на небесах?

Народу становится все больше и больше. Среди окультуренного сброда стали попадаться вполне приличные импозантного вида старички в неплохих костюмчиках. Один из таких, более всего похожий на удачливого дирижера, с копной седых волос, грузно опускается на свободное место рядом со мной. Странно, детка, по отношению к нему я не испытываю ни ненависти, ни отвращения. Мне, конечно, немного не по себе оттого, что старый мудак уселся так близко, но в конечном итоге по фигу. Он, во всяком случае, не лезет с разговорами, поминая давно забытых знакомых и козыряя фотографиями своего отвратительного семейства.

Внезапно динамик хрипло выкрикивает мою фамилию. Я направляюсь к названному окошку. Там, за стеклянной перегородкой, сидит, а правильнее сказать, восседает, словно император Нерон на троне, пожилой британец в синем блейзере и строгих очках в роговой оправе. Его косматые седые брови по-брежневски величественно торчат из-под очков. Что за хуйня творится в этом посольстве? Какой-то парад старых клоунов. Шапито. Рядом с английским цербером пришибленно и устало сидит молодая русская ассистентка.

– Do you speak English? – спрашивает англичанин, метнув на меня хмурый взор блеклых глаз из-за толстых стекол.

– Нет, – отвечаю я, хотя английский у меня разговорный. Ну уж, дудки! Сосите, бритты!

В России мы говорим по-русски!

Ассистентка мягко улыбается.

– Я переведу, – говорит она.

– Спасибо, – я так же мягко киваю в ответ.

Эта девка вполне ничего себе: лет двадцати шести – двадцати семи, в сереньком обтягивающем костюмчике, она походит на учительницу младших классов. Сексуальную мечту всех мальчиков школы. Младшеклассники видят ее во сне, перезрелые обалдуи с девятого по одиннадцатый мечтают грубо отодрать в школьном сортире.

Я неожиданно для самого себя вдруг ощущаю, что член мой напрягся. Я удивлен, нет, я обескуражен! И в то же время, именно в этот миг, впервые за несколько лет, я чувствую себя по-настоящему счастливым. Оказывается, я способен на такие простые земные радости: возбудиться при виде хорошенькой сучки. Обычная нормальная реакция мужского организма.

Просто представить ее у школьной доски, в мини-юбке, с указкой в руках. Яркая помада на пухлых губах, очки в тонкой оправе, провокационно расстегнутая белая блузка. Просто представить, как она лежит на парте, уже голая, раздвинув свои прелестные ноги, и сосет мой член пухлыми блядскими губами, а я, простой парень из девятого «А», вожу рукой по ее сочащейся дырке, глажу клитор, а потом вдруг спускаюсь ниже и медленно всовываю два пальца (всего два) в ее анальное отверстие! Вот это да! Да у меня даже дух захватывает!

Все то время, что я мысленно трахаю «учительницу», английская плесень с недовольным видом пролистывает мои документы. Он подолгу разглядывает мою анкету, особенно детально изучает паспорт. Почти каждую визу он рассматривает с каким-то неподдельным изумлением, будто удивляясь, что такому типу, как я, вообще могли дать куда бы то ни было разрешение на въезд.

– You travel a lot, – наконец констатирует он.

– Ага, – я утвердительно киваю, не дожидаясь перевода, а сам думаю: «Интересно, этот британский дед трахает свою русскую ассистентку? Заставляет ли он ее поиграть с ним в школу? Скорее всего нет, такие, как он, вечно опасаются огласки. Да и не факт, что он вообще в состоянии кого бы то ни было трахнуть».

– Why do you travel a lot? – не унимается дед.

Я пожимаю плечами.

«С другой стороны, бывают такие энергичные старички, это что-то. Брат моей бабки, например, был женат семь раз. Сейчас ему уже под восемьдесят, а он премило сожительствует с сорокапятилетней тетушкой и растит с ней общего ребенка, которому от силы лет восемь», – думается мне.

– Do you travel for business or for vacation?

– Когда как.

– So strange, – старикан, похоже, недоволен, – you travel too much… And if you travel for business, why you don't have any business visa?

На этот раз я предпочитаю дождаться перевода. Потом, улыбнувшись ассистентке, я говорю, пожимая плечами:

– Просто я стараюсь сочетать бизнес и отдых.

Старик недовольно молчит. Сквозь стеклянную перегородку я слышу его отвратительное сопение.

– Чего ж тут странного? – я качаю головой, будто бы в недоумении, на самом деле мне, конечно, плевать.

Англичанин тоже качает головой, как бы копируя меня.

– It's so strange that you travel too much, but you have not been to England yet. The great country, great history… – он опять пожимает плечами, кидает гневный взгляд в сторону улыбающейся мне ассистентки. – It's so strange that you are going there now.

– Не вижу ничего странного, – мне неожиданно хочется грохнуть по стеклу кулаком, до смерти напугать мерзкого англосакса. Я даже вздрагиваю и в недоумении смотрю на свою правую руку. Обычно агрессия мне не свойственна.

– Very strange, – опять говорит британец, в который раз качая седой головой и, ничего более не добавив, поднимается со своего места.

– Подождите, он сейчас справится о вас у руководства, – «учительница» ободряюще улыбается.

– А у вас красивый браслет, – она легонько машет своей маленькой ручкой в сторону моего запястья.

Я слежу за ее жестом. Я улыбаюсь ей.

– Да, – соглашаюсь я, – Cartier, подарок.

– Неплохой подарок.

– Точно, – соглашаюсь я, – неплохой.

– Тот, кто вам подарил его, должно быть, очень хорошо к вам относится.

– Очень, – соглашаюсь я.

Мне подарила его Ирина, член совета правления Уральского трубного завода. У Ирины был сложный характер, но щедрая душа, и я до сих пор иногда скучаю по ней. Ей было почти пятьдесят, и выглядела она уже не очень, шея, грудь и целлюлит, ну, ты в курсе, детка, как это бывает у женщин, тем более что она наотрез отказывалась прибегать к помощи пластических хирургов. Тем не менее сердцем она была молода. Своим свежим взглядом на мир, на окружающих она меня просто поражала. По сравнению с ней я был потерявшим всякий интерес к происходящему старичком. Ирина всегда была легка на подъем, что, безусловно, удивительно при тех деньгах, которые у нее были, и при той ответственности, что на ней лежала. Экстремальный спорт, поиски сокровищ, тусовки в лучших клубах мира, тусовки в худших клубах мира, вращение в высшем обществе Старого Света, наркотические сквоты опустившейся богемы…

Она была готова на любые эксперименты, и в области секса в том числе, ее любимой игрушкой был страпон, и именно с ней я познал, что такое настоящий беспощадный анальный фистинг…

Мы много путешествовали вместе, почти каждый уикэнд мы проводили где-нибудь в райском уголке, похожем на рекламный мир Баунти. Можно сказать, мы жили, не разбирая чемоданов, в каждую минуту готовые сорваться в поездку одни или с ее друзьями. Мне жаль, что я потерял ее.

– Человека, который подарил мне это, больше нет, – зачем-то говорю я.

Лицо ассистентки вдруг расплывается кляксой, и я вспоминаю тот день, когда Ирина ушла, то страшное утро, удивительно пасмурное небо над Тенерифе, когда я обнаружил ее тело в плетеном кресле на балконе номера люкс роскошного Costa Adeje Grand Hotel.

Мы славно повеселились тогда на этом острове несмотря на глупость обслуживающего персонала и несносную кухню, все эти гофио и мохо, неудачно зажаренные гамбас и чиппирронес.

Мы не скучали, ничуть, хотя подобные отели как один похожи на дорогие дома престарелых, нельзя и шагу ступить, чтобы не наткнуться на почтенную английскую, немецкую или американскую заплесневелую чету. Плевать, мы презрели выходы в свет, мы не посещали рестораны и казино, лишь по утрам я ходил на море, все остальное время мы торчали в номере, снабженные бухлом и неплохим кокаином.

Мы развлекались, покупая местных красоток и мачо, пользуя их как сексуальных роботов, снимая на видео наши безумства, но все же большую часть времени проводили наедине.

Один раз нам удалось подцепить молодую англичанку, вчерашнюю школьницу, сбежавшую от строгости родительской опеки. Семнадцатилетняя оторва в джинсовых мини-шортах и ковбойских сапогах, вздорная грудь – соски торчком, она не была девственна, но все же опыт ее был невелик и ограничивался банальным трахом со сверстниками в грязных клубных сортирах Манчестера. Это было так мило. Она прожила с нами целых три дня и жила бы еще, радуясь бесплатному алкоголю и наркотикам, если бы Ирина в порыве не свойственной ей ревности не вышвырнула девчонку из отеля, впрочем, я думаю, та не расстроилась. Отношение к жизни у нее было поистине английским.

Я вспоминаю то время и мысленно улыбаюсь: ничто, казалось, не предвещало беды. Один только раз, поздней ночью, Ирина сказала мне, глядя на массивы вулканов: «Здесь жизнь настолько спокойна, что уже это вызывает отвращение. Особенно на склоне лет». Тогда я понял, что все время она сильно ощущала свой возраст, пускаясь во все тяжкие, она стремилась забыть о том, что движется к закату. Я понял, что и англичанку Ирина ревновала не ко мне, это было бы чересчур сладко, нет, она приревновала к ее молодости, к тому, чего сама была безвозвратно лишена…

В тот день я вернулся с пляжа так и не искупавшись, дул ветер, и лезть в воду не хотелось. По дороге в гостиницу я зашел в Интернет-салон и проверил почту. В общей сложности меня не было всего часа три, не больше…

Казалось, что Ирина задремала в кресле, на глазах у нее были темные очки, а на столике стояла пустая бутылка Chivas. Я прошелся по поводу ее ежеутреннего пьянства, сел в кресло напротив и только тогда обнаружил пустые упаковки дормикума, валяющиеся под столом. Одна, вторая, третья. Все еще не веря, я дотронулся до ее руки и тут же вскрикнул от ужаса: кожа была холодной и липкой, вялой и до предела мертвой!

А потом начался настоящий кошмар. Полиция и врачи, портье и толпа интересующихся туристов, экстрадиция тела, цинковый гроб, путешествующий вместе со мной в небольшом частном самолете, литры виски и никакой способности хоть каплю захмелеть.

В Москве было еще хуже: допросы, вскрытие и нескончаемые разговоры с ее партнерами и родственниками, панихида, похороны, мерзкая погода. Казалось, тогда все и вся объединились против меня.

Я так и не узнал, что заставило Ирину покончить с собой.

До сих пор она иногда приходит ко мне во снах, сидит рядом, в темных очках, с бутылкой Chivas, и молчит…

– Жаль, – говорит ассистентка и мигом возвращает меня в действительность, – жаль.

Она смотрит серьезно и печально и явно собирается сказать что-то еще, не нужные мне слова, соболезнования и тому подобную лажу, как грозный английский старикан возвращается и, пыхтя, взгромождается на свое место.

– O'key, – только и говорит он и протягивает паспорт со свежей английской визой.

– Thank you, sir, – я выдавливаю из себя подобие улыбки.