24

На третий день нашего пребывания в Лондоне она все-таки врубается. На третий день нашего пребывания она все-таки находит нужным присесть рядом со мной, пока я принимаю ванну с лепестками роз и ванильной пеной, поцеловать меня в губы, заглянуть мне в глаза и спросить с задушевной хрипотцой:

– Что случилось?

В это время, около часу дня, я почти что расслаблен, а из спальни доносится эта прикольная новая песенка Pet Shop Boys – «The Sodom And Gomorrah Show», я курю джойнт с дерьмовым сканком, купленным вчера на Кэмдэне, и пью диетическую колу.

– Что случилось, милый?

Она произносит эту фразу так по-театральному неестественно, что я морщусь, кидаю джойнт в унитаз, но промахиваюсь, и он так и остается тлеть на кафельном полу, ставлю недопитую колу на край ванны и с головой погружаюсь под воду, а когда выныриваю, она все еще сидит на корточках возле ванны и ждет ответа.

– Что-то ведь случилось, правда? – шепчет она.

На ней только белый махровый халат с эмблемой отеля.

Я молча встаю и, стараясь не смотреть в глаза Веронике, принимаюсь вытираться махровым полотенцем с такой же эмблемой, что и на ее халате.

Она смотрит на мое тело, скользит взглядом по рукам, груди, ненадолго задерживаясь на смешной татуировке в стиле tribal, опускается ниже и останавливает взгляд на уровне члена.

И, конечно, я знаю, что она хочет меня. Я знаю, что сейчас, как никогда, я могу управлять ею. Если кто-то и был у нее в Москве, то скорее всего он так и не смог дать того, что ей так необходимо. Возможно, он был красив, молод и энергичен, но вот был ли он настолько порочно сексуален, настолько обольстительно покорен?

Вероника не из тех женщин, что предпочитают берущих нахрапом самцов. Она не ищет примитивного секса, грубого срывания юбок и банального кунилингуса. Все это она прошла много лет тому назад. Ей нужен мужчина-шлюха, самец-сучка. Ей нужна настоящая мужская стерва. Она ждет от своего партнера тотальной передачи власти над собой, безоговорочного послушания, принятия наказания как изысканной ласки. Она готова снести за это капризы и растранжиривание, сумасбродство и истерики. Ей даже нравится подобное поведение.

А вот ты много знаешь нормальных, именно нормальных мужчин, способных на эту девиацию, детка? Дело в том, что Вероника никогда не удовлетворится обществом сексуально извращенного маньяка, вечно мастурбирующего ублюдка, порнографа, думающего только в одном направлении, насколько бы он ни соответствовал ее прихотям в отношении секса. Ей не нужно озабоченное животное мужского пола, растерявшее свой интеллект, личность в состоянии распада. Она ищет общества милого и спокойного, образованного и надежного, спортивного и симпатичного, стильного и духовно развитого спутника. Породистого самца-шлюхи.

– Ну, что такое с нашим мальчиком? – она протягивает ко мне руку.

Из спальни слышны первые аккорды «I'm With Stupid» все тех же Pet Shop Boys, транслируется, похоже, запись какого-то из их недавних концертов.

– Ну же! – нетерпеливо вскрикивает Вероника.

Я отодвигаюсь, не даю ей дотронуться до себя и обертываю бедра полотенцем.

– Почему у тебя плохое настроение, милый? – она качает головой.

Я не отвечаю, прохожу мимо нее в спальню, беру с тумбочки увлажняющий крем Matis, замечаю, что по телевизору на канале VH1 действительно идет их концерт, убираю громкость почти до нуля и некоторое время молча смотрю в окно.

– Филипп! – она хмурится, похоже, мое молчание начинает ее по-настоящему доставать.

Я беру с тумбочки упаковку ксанакса, снова иду в ванную, встаю перед гигантским зеркалом, глотаю таблетку, запиваю колой, медленно наношу крем на лицо.

– Филипп! – повторяет она.

– Да, да, да, – я кладу крем и упаковку таблеток на край ванны и снова прохожу в спальню. Сажусь в кресло возле окна, вытаскиваю из мятой пачки, валявшейся на полу, сигарету.

– Закажи кофе, – говорю я.

Вероника послушно берется за телефон.

– Без кофеина, – говорю я.

Следующие десять минут до прихода room service мы пребываем почти в полной тишине. Слышно, как за окном чирикают какие-то птицы.

– В центре Лондона, – говорю я.

– Что? – не понимает Вероника.

– Странно, что здесь, в самом центре города не слышно ничего, кроме птиц, – кофе уже принесли, но я упрямо продолжаю пить колу, – я имею в виду – никакого городского шума.

– Ах, это, – она берет с подноса чашечку, подходит ко мне, склоняет голову набок, скрещивает руки на груди. – Может быть, ты все же поделишься со мной своими переживаниями?

– С чего это ты взяла, что я переживаю?

– Ну, я же вижу, – она делает глоток, потом несколько шагов к кровати, замирает, поворачивается ко мне, – я ведь тоже переживаю за тебя. Ты мне не безразличен.

– Если бы я был тебе не безразличен, – говорю я тихо и довольно вяло, но, с эмоциональной точки зрения, я уверен, это самый верный тон сейчас, – то мне не пришлось бы клянчить деньги на ресторан у каких-то малознакомых людей.

– Ах, вот о чем ты, – Вероника вздыхает и ложится на кровать.

Она слегка приподнимает и вытягивает свои гладкие стройные ноги, и это отвлекает меня от ее лица, я любуюсь безукоризненным педикюром.

– Ну да. Не стоит говорить об этом. Все равно все впустую.

– А я как раз собиралась обсудить с тобой…

– Не ври, – я шепчу, – ради бога, не ври мне! Ты и не думала…

– Ну что ты! – она поднимается и снова подходит ко мне. – Ведь это не такой простой вопрос, правда? Речь идет о шестизначной цифре, и даже далеко не о единичке, ты что же думаешь, для меня это пустяки?

Она пытается погладить меня, опускает руку мне на плечо, но я отстраняюсь.

– Я не прошу тебя подарить мне эти деньги, правда? Я не прошу тебя одолжить их мне.

Я предлагаю тебе вложиться в высокодоходный проект. Ты же знаешь, какой я профессионал в этом вопросе. У меня все вот где, – для наглядности я сжимаю правую руку в кулак и трясу ею перед Вероникиным лицом, – лучшие бармены и дизайнеры, диджеи и повара, танцовщицы и наркодилеры, вся эта ебаная московская тусовка, все это гламурное барахло, вот они где, видишь? Я все держу на кончиках пальцев, детка, я все держу на кончиках пальцев.

– Так, – голос Вероники становится до тошноты холодным и чужим, – что это ты тут мне истерики закатываешь? Я тебе говорю – вопрос больших денег. И у меня таких свободных сейчас нет.

– Вот именно! – мне неожиданно хочется броситься прочь из комнаты, я встаю и иду в ванную, беру упаковку ксанакса и проглатываю еще таблетку, снова запивая колой. – На меня у тебя никогда нет свободных денег. У тебя вообще ничего нет на меня – ни денег, ни времени, ни сил хотя бы выслушать до конца!

– Я слушаю, слушаю, слушаю, хватит уже меня попрекать, ты не даешь мне закончить, все время перебиваешь.

– Так ты уже все сказала. Разве нет? Ты же сказала, что у тебя нет свободных денег!!!

Эх, черт, не так я хотел вести разговор! Я прикрываю глаза ладонью, стараюсь досчитать про себя до двадцати. Дальше десятки дело не идет.

– Ты все сказала!

– Нет! – Вероника неожиданно хватает меня за руку, тянет к себе, прижимается своим лбом к моему. – Ну-ка открой глаза!

– Дай мне успокоиться.

– Открой глаза, истерик, – она слегка толкает меня своим лбом, словно в попытке забодать.

– Ну что? – я открываю глаза. Я делаю это медленно, нехотя, и, мне кажется, в уголках блестят слезы.

– Дай закончить. Проект не копеечный и денег требует немало, но я могу найти еще дольщиков, не вопрос. Тебе надо написать для меня проект.

– Послушай, – я стараюсь говорить как можно спокойнее, но голос дрожит, и слезки, маленькие такие жалкие слезки вот-вот польются ручьем, – я думал, мы можем сделать это все вместе, вдвоем. Ты и я. Это помогло бы перевести наши отношения на иной уровень. Совсем иной.

Она гладит меня по голове.

– Успокойся, мы ведь и так вместе. Даже если надо кого-то подтянуть, так что в том плохого? Лишние дольщики, я имею в виду, миноритарные, не имеющие контроля, люди с деньгами и возможностями, при этом абсолютно далекие от клубной сферы, вот именно, такие люди никогда не помешают. А потом, если все будет удачно, то с ними еще можно будет делать новые проекты.

– Миноритарные?

– Именно, потому что контроль – только моя привилегия.

– И кто они? – я ставлю пустой стакан на поднос, беру с него кофе. Но, вот дерьмо, он уже остыл, и я снова ставлю его обратно, направляясь к мини-бару.

– Это группа лиц. Я еще не определилась до конца, пока думаю. Среди них есть совладельцы крупных и средних компаний и чиновники, сам понимаешь, какие чиновники будут выполнять функции, ты же не маленький.

– Конечно, – я беру из мини-бара очередную банку диетической колы.

– Вот именно, кроме того, среди них есть некоторые известные личности, что для подобного проекта, как мне кажется, немаловажно, всякие телевизионщики, художники, артисты, и даже один известный пластический хирург.

– И они не будут лезть в управление проектом? – я открываю банку и делаю глоток.

– Ни капельки, – она допивает кофе, морщится, ставит чашку на прикроватную тумбочку. – Никто не будет тебя контролировать.

Я молчу и только улыбаюсь, иду к зеркалу, беру с полочки темные очки Alain Mikli, надеваю их.

– Потому что тебя контролирую только я, – говорит Вероника.

«Ага, пожалуйста, как скажешь», – смеюсь я про себя, а сам говорю:

– Конечно.

И смотрюсь в зеркало, поправляя очки. Отражение нечеткое, оно, как всегда, размыто, в комнате мало света, а в темных очках вообще почти ничего не видно.

– Ты знаешь, почему это так? – Вероника встает с кровати и сбрасывает свой халат. – Разденься, сучонок, – говорит она.

Я отхожу от зеркала и тоже раздеваюсь, оставляю на лице только очки, опускаюсь на колени и смотрю на нее снизу вверх, я знаю, сейчас душа ее в моей власти ровно так же, как моя плоть в ее руках. Она снимает с меня очки, швыряет их в направлении кровати.

– Почему? – повторяет Вероника.

– Потому что вы – госпожа.

– Так, – она идет в гардеробную и возвращается со своим черным саквояжем для путешествий Gucci, в котором она всегда возит девайсы, хрустальные дилдо от Agent Provocateur, смазку, латексные перчатки, зажимы, кляпы, наручники и кожаные хлысты, – и что это значит?

– Что вы всегда правы.

– А еще? – она вынимает наручи.

– Любая ваша просьба – приказ, который я обязан выполнять без вопросов.

– А если ты этого не сделаешь? – холодная, грубая кожа наручей впивается в мои запястья.

– Тогда вы накажете меня по вашему усмотрению. Вы можете наказать меня и просто так, ни за что. Я не смею просить не делать этого.

Вероника надевает мне на ноги кандалы и укладывает меня на узкую кушетку, стоящую почти по центру комнаты.

– Ты приносишь мне слишком много беспокойства последнее время, – говорит она, – а я все терплю, и уже за одно это ты должен быть благодарен мне, вещь.

– Я благодарен, – только и успеваю сказать я, как получаю в рот жесткий пластиковый кляп, ремешки которого Вероника закрепляет у меня на шее.

– Ты обязан защищать мои интересы, а не ебать мне мозги, – говорит она тихо и наносит первый удар, я слышу свист, с которым плеть разрезает воздух, а потом резкая боль пронзает мое естество.

– Ты не должен лгать мне, сука, – второй удар следует за первым, он ощутимее, и я вздрагиваю. – Где ошейник с моим именем, щенок? – кричит Вероника и наносит удар за ударом. – Я давно не видела его на тебе! Ты знаешь, что если я разозлюсь всерьез, то откажусь от тебя, передам тебя, тварь, другой хозяйке, а может быть, ты хочешь, чтобы это был мужчина, а, шлюха?

И вот в этот миг мне становится по-настоящему страшно, хоть я и знаю, что это лишь игра, неважно, где-то за потоком слов скрывается настоящая правда, та истина, от которой я бегу.

«Никогда, – думаю я про себя, – никогда я не позволю тебе сделать это».

Загрузка...