Русский крест: Литература и читатель в начале нового века

Дорогое удовольствие

Что может подумать простодушный читатель о тяжелом журнале с высокомерным названием «Сноб», чья обложка украшена определением: «Пляжный номер. Девятнадцать сочинений для летнего чтения»? А то и подумает, что здесь собраны гламурные истории о богатых для богатых, помещенные среди фотографий, рекламирующих самые дорогие удовольствия.

Ожидания оказались обманутыми.

Ничего летнего – ничего легкого – никакого обещанного «пляжного» чтения не оказалось.

Хотя… как посмотреть.

Со времен аспирантской молодости и соответствующего ежедневно-многочасового сидения в читальном зале тогдашней Ленинки я не встречала – одновременно и столько вместе – читающих одиноких людей, как на пляже французской Ривьеры.

Читали, читают и читать будут – и не с помощью ридеров. На пляж приносят именно книги. Книги как книги. Не одно лишь чтиво. (Хотя и этого хватает – несколько лет тому назад на подобном пляже я насчитала двенадцать европейских языков, на которых все читали одну и ту же книгу – «Код да Винчи» Дэна Брауна. На русском, разумеется, тоже.) Серьезные книги тоже читают.

Иные как бы нагоняют год, наверстывают непрочитанное. А юные существа… Я видела крупную русскую девочку лет одиннадцати в круглых очках и круглой соломенной шляпке, под присмотром няньки читавшую Томаса Манна по-немецки.

Журнал «Сноб» представил литературную сборную с приглашенными звездами.

«Сноб» – это вызов. Вызов толстожурнальному сообществу: ну и толстый же этот номер, собранный редактором по литературным проектам Сергеем Николаевичем: 304 страницы крупного формата.

Текст убористо набран и изящно сверстан в одну, две, три колонки. С игрой шрифтами в заголовках. С иллюстрациями, эксклюзивно продуманными разными художниками к каждой, тоже эксклюзивной публикации: либо рассказы, специально написанные для этого выпуска, либо предоставленные автором журналу главы из романов, которые находятся в процессе создания (Людмилой Петрушевской, Татьяной Толстой, Андреем Геласимовым).

«Дорогой редакции» (так она сама себя именует в титрах) явно велено денег не жалеть.

Кроме всех сопутствующих прелестей бумажного выпуска есть и сайт в Интернете, еще более насыщенный авторами, колонками и т. д. Контент немалый – и постоянно прирастающий. (Кстати, к каждому тексту «бумажного» номера есть сноска – обсудить текст в соответствующем разделе www.snob.ru).

Надо только зарегистрироваться – и вам предоставляются расширительные возможности:

• читать текст;

• слушать его в авторском исполнении;

• смотреть и слушать автора, читающего свой текст;

• читать комментарии;

• участвовать в комментировании.

Теперь по именам. Собраны, кроме названных (о которых всяко судачила литературная публика после их предыдущих романов, особого успеха не имевших), другие известные и даже среди них знаменитые: Эдуард Лимонов, Александр Терехов, Михаил Шишкин, Виктория Токарева, Леонид Юзефович. Аккуратно разбавлены теми, кто еще вроде «на новенького», но без кого журнал неполный: Захар Прилепин, Сергей Шаргунов.

Как-то в интервью для «Ех Libris НГ» я ответила на коллективный вопрос молодых критиков, среди которых была Алиса Ганиева, – каким должен быть критик? – следующим образом: критик должен быть красивым. Да и прозаику красота. Вот Алиса Ганиева, переквалифицировавшись из критиков в прозаики, украшает журнал очень выразительной фотографией и этнографическим рассказом «Шайтаны».

Рассказы (и фрагменты крупной прозы) русских и русскоязычных писателей в самом широком географическом разбросе – от израильтянина Аркана Карива до швейцарца Михаила Шишкина – сосуществуют со специально для «Сноба» написанными (и переведенными) текстами Альберта Санчеса Пиньоля, Нила Геймана и Майкла Каннингэма. Нет никакой границы – мол, здесь наше, посконно-исконное и зарубежно-соотечественное (это единство уже почти общепринято), – а там зарубежка-иностранка. Так вот, нету никакого гетто – ни для нас, ни для них. Все вместе. Рядом. Сравнивайте.

Между прочим, стратегически неплохая редакторская мысль: скрестить «Иностранку» с «Новым миром». Или «Знаменем».

Но не только в этом замысел.

Конечно, это не старый толстый журнал в классической своей структуре.

Здесь нет ничего, кроме прозы, – причем относительно короткой.

Здесь нет критики, рецензий, обзоров, статей, реплик, публицистики, стихов, архивов, мемуаров и свидетельств – в общем, всего того, что составляет костяк журнала. То есть нет рубрик – и их наполнения. Может быть, перед нами скорее выпуск-альманах, а не журнал? И все-таки – журнал. Потому что представляет срез совсем новой литературы – с пылу с жару, из-под пера вытащенной. Именно это ощущение «свежих продуктов», только что упакованных, и создает журнальную ауру, – хотя структура журнала предельно упрощена.

Почему?

Дело в изначальной установке – на летнее чтение? Не думаю.

За исключением рассказа Виктории Токаревой, как всегда у Токаревой, легкого и приятного, – все остальные тексты, по нынешнему выражению, не только цепляют, но и грузят.

Еще один парадокс, заложенный в журнале, – и еще один вызов – это вызов формату «больших» книг (в том числе и одноименной премии), а также книгоиздателям и книготорговле, ориентирующейся прежде всего на романы.

Номер в целом является аргументом в пользу разнообразия в пределах одного издания. Много прозаиков – разнообразнее индивидуальности, почерки, стили, приемы. Разные языки, мироощущения, оценки. Много рассказов – интереснее, «сюжетно» богаче, насыщеннее историями и персонажами, чем один роман (П. Крусанова, А. Иличевского и т. д., то есть тех, которые объемом претендуют на «Большую книгу»).

Есть нечто общее, объединяющее почти всех поверх границ форматов – и индивидуальностей.

«Сноб» презирает дешевку, сколько бы она ни стоила, – и уходит на другую сторону драмы, если не трагедии.

При этом выбирает незамыленные, но вечные темы.

Людмила Петрушевская: мать и сын. Как сказано в краткой редакционной сноске, «автор продолжает разрабатывать одну из главных тем своего творчества».

Михаил Шишкин: сын и мать. («Большинство его произведений имеют сугубо автобиографический характер».)

Александр Терехов: отец и сын. (На фоне физически тошнотворного псевдопатриотизма, изображенного через футбольный фанатизм отечественной выделки.)

Татьяна Толстая: он и она (падший архангел Д., переселяющийся в мужские тела). Жизнь его за ее счет.

Андрей Геласимов: я – это он. Возвращение на малую родину. (Не может дать ничего, кроме ужаса, стыда и рвоты.)

Аркан Карив: он и она. (Детская – первая – любовь, расставание с которой смертельно.)

Татьяна Щербина: я (повествователь) и подруга. Женщина и ее цель (муж-иностранец, эмиграция и т. д.), путь, который приводит к смерти.

Александр Селин: свои и «чужие», парадокс насилия ( не гастарбайтеры! земляки и т. д.).

Леонид Юзефович: история есть торжество насилия и смерти («Самодержец пустыни»).

При этом смерть и насилие (или ее аналог – исчезновение) справляют свой праздник практически во всех рассказах или фрагментах пишущихся еще романов. Смерть собирает свою жатву – или сигнализирует о своей победе над жизнью, как череп в рассказе Эдуарда Лимонова «Майя. История одного черепа», одном из лучших в этом выпуске.

Продолжаю.

Майкл Каннингем: конец семьи. «Семья Ребекки как целое отдельное государство». Финальные стадии не только исчезновения и распада родственных связей, но и самих ее «составляющих».

Так и кружится эта карусель неостановимых и невосстановимых связей, их распада; вражды и привязанности; «ангельства» и демоничности; любви и смерти.

Повторяю: и все это предложено читателю в упаковке пляжного номера.

Объединяют и поддерживают друг друга не только мотивы, но и реальный – или имитированный – «автобиографизм» большинства текстов. То, что уже получило в литературоведении терминологическое определение «эго-прозы».

У Эдуарда Лимонова фундаментом повествования является личное сознание героя-автора – с инкрустацией текста реальными персонажами (в частности, А. М., прозаиком, который легко вычисляется даже теми, кто, в отличие от меня, в университетские годы не учился с А. М. в одном «турбинском» семинаре). Реальность гротескно смещена у Лимонова – да так, что за столь реальными персонажами веришь в реальность этой фантастики.

У Петрушевской фактурно, как всегда, представлен быт, повседневная жизнь, – фантастический слом настигает читателя только в финале; но не забудем, что это не роман «Парашютист», а только фрагмент его.

От первого лица ведет повествование Захар Прилепин («Черная обезьяна»). Секретная кремлевская лаборатория исследует убийц, в том числе якобы уже умерших в тюрьме, как Салман Радуев. Но тоже – обязательно! – с фантастическим сдвигом. «Я» начинает крениться от увиденного-услышанного – и возвращается к себе через лирический финал, кстати, весьма напоминающий об исповедальной прозе позднего Юрия Казакова («Во сне ты горько плакал», «Свечечка»). Как бы от ужаса увиденного «я» – ребенком бежит к своему личному спасению, к отцу-матери, утыкаясь в их ладони. Все это должно сработать, – но не срабатывает, потому что есть ткань повествования. Короче говоря, – а как это написано? Отвечаю: «Он посмотрел на меня, опять удивляясь, зачем он это рассказывает невесть кому, и, внутренне махнув рукой, сказал, обращаясь в никуда». Или: «Специалист пожевал губами, видимо, это означало относительное согласие со мной». Примеры взяты наобум из одной – всего лишь! – колонки страничного трехколонника. Коэффициент неряшливой скорописи зашкаливает. Опять – публицистика, с модным апокалиптическим и новым народническим дизайном («Зачем ты меня звал, пахнущий табаком…? Зачем ты звала меня, пахнущая молоком, с руками, побелевшими от стирки?»).

Шаргунов. Опять, как и у Прилепина (рассказ «Гулай»), земля начинается с Кремля: «В Кремле было назначено на три часа дня. Есть не хотелось. В два в маленьком кафе „Транзит“, что в Хрустальном переулке, он пил чай». Кремль дает рассказчику задание срочно лететь в Киргизию на очередную революцию, дабы лучше понять обстановку. Изнутри. Типа «разведка боем». Принимает героя в кремлевском кабинете некто Саблин, обрисованный с нескрываемым восторгом. Мыслью о Саблине закольцовывается рассказ: «Он вспомнил о Саблине и улыбнулся, будто увидел радугу». Закомплексованность на власти, не иначе. Причем – вплоть до восторга.

Опять спросим: как это написано?

Молодой автор учится письму и жизни (горячие точки, как же) у Проханова. В том числе однообразию псевдоживописности. Типа «солнце, набирая жирную мощь, заливало все». Однообразие заливает все, а не солнце: герой три раза сидит в кафе. Начало мы уже процитировали (см. выше), а вот и финал: «Одинокий, Саша сидел в кафешке аэропорта… Самолет был в два. Есть не хотелось». Последняя фраза повторена дважды буквально.

Литературные амбиции есть и у других «новых толстых» журналов. «Русский пионер», отдавший в прошлом году номер целиком под роман Натана Дубовицкого (?) «Околоноля», выпустил очередной номер: печатаются первые главы нового романа все того же автора под тем же псевдонимом, – остальные (читатели? члены клуба «РП»?) могут присоединиться, написать продолжение, – журнал обещает опубликовать наиболее удачные из них. Не сомневаюсь, что самые удачные будут принадлежать золотым перьям «РП» – Тине Канделаки, Ксении Собчак, Маргарите Симоньян и т. п. колумнистам.

Стратегии у «Сноба» и у «Русского пионера» разные.

«Сноб» отбирает в свой амбициозно-литературный номер не только «пятизвездных» прозаиков, но и тех, с которыми связывает определенные литературные надежды.

Трудно себе представить, чтобы здесь был размещен рассказ неизвестного автора. В качестве дебюта. Даже многообещающего.

То есть на самом деле «Сноб» он и есть сноб – снимает сливки.

И – интригует, не новыми именами, а романами, которые пишутся. Так сказать, попробовать блюдо, которое еще шкворчит на сковороде. Причем пробу снимает – как бы – не повар, а посетитель гастрономического ресторана. Да, если прибегать к таким аналогиям, то традиционные литературные журналы работают по принципу «универсального магазина», где есть всё, где представлен в расширяющемся разнообразии практически весь жанровый репертуар современной литературы (проза – роман, повесть, рассказ, нон-фикшн; поэзия – стихотворение, цикл, поэма, даже «книга стихов»; критика – статья, эссе, обзор, рецензия, полемика, дискуссия; публицистика – эссе, аналитика, очерк, портрет, заметки и размышления… все не перечислишь).

«Сноб» сделан по принципу: один жанр (рассказ или фрагмент прозы, равновеликий по объему рассказу) – много авторов. Зато задействованы подсобные жанры, отсутствующие в толстых журналах, – фотопортрет на полосу и полосная иллюстрация индивидуального художника.

Фотопортреты выполнены мастерски. Перед нами – галерея полноценных художественных работ, хоть сейчас на выставку: мастер глазами мастера. Специальная постановка фигуры в пространстве или освещение лица портретируемого говорит о нем больше, чем сам портретируемый хотел бы о себе сказать. Действует по принципу: в произведении сказалось больше, чем хотел сказать автор (а соавтором здесь, бесспорно, выступает и сама «модель»). Может быть, допускаю, – и о себе, и о тексте, представленном в «Снобе».

Фотография – льстит.

Особое значение придано «королеве» номера Людмиле Петрушевской. Номер снабжен CD с ее кабаретными песнями-шлягерами, заслужившими бешеную популярность у понимающей публики, – это, так сказать, бонус умному читателю-слушателю. То есть – включаем слух! Но и зрение. Профильный портрет Петрушевской – поистине флорентийский. Ну если не королева, то дукесса точно. В дивной винно-коричнево-серой гамме, с необыкновенной величины сердоликовым перстнем, в волшебной параджановской шляпе. И даже с улыбкой на устах – но очень странной, не приподымающей уголки губ, навсегда опущенные. Соответствует ли рассказ этому облику если не королевы, то феи-волшебницы, распределяющей дары на всю нашу будущую жизнь? Соответствует. Навсегда я запомнила жадно схваченный и миллионно оттиражированный телевизионщиками кадр – Петрушевская на первом (!) букеровском премиальном вручении и банкете сидит за столиком подавленно-одинокая, в окружении водочных и винных бутылок. Хамский кадр – свидетельство мелкой душонки ТВ-добчинского, – а здесь, в «Снобе», все правильно.

Виктория Токарева, как знающая, много мышковавшая лиса; Сергей Шаргунов – в полувоенном. Татьяна Толстая – на уплывающем темном фоне, повторяющем бархат глаз и шелк волос, – лучше, по-моему, невозможно, – хорошо бы роман «Архангел Д.» этому портрету соответствовал полностью. Фрагмент по крайней мере дает надежду. Смешной Прилепин, забавный Шишкин, закрытый Юзефович, Терехов, который дурачится, невозможная красавица Алиса, измученный страстями Ипполитов и чуть улыбающийся Лимонов – такими мы их не видели. Но увидел же фотограф Данил Головкин.

Включая зрение, журнал расширяет восприятие. Традиционный журнал аскетичен. Он дает только буквы: остальное – ваше воображение. Без границ. И наконец, последнее. «Русский пионер» при всех его претензиях, колонках, романах Натана Дубовицкого, как законченных, так и нарочито незавершенных, не вызывает у меня другого желания, кроме как пожать плечами. Литературный «Сноб» – другое дело: здесь не ревность, а радость. И даже не за сам журнал, а за ту «температуру по больнице» современной прозы, которую он весьма доказательно продемонстрировал.

Литературные амбиции новых журналов свидетельствуют о сдвигах и изменениях – не в самой литературной реальности, а в обществе.

Строго говоря – ожидания (если даже они связаны с литературой) были совсем другими. И ряд имен должен был быть совсем иным: Полина Дашкова, Дмитрий Глуховский… Ну Сергей Минаев. Даже Улицкая. Ну даже Веллер с Кабаковым или Дмитрий Быков, самый плодовитый писатель нашего не очень плодотворного времени, размножающийся в газетах, журналах и на ТВ клонированием самого себя, Дм. Быкова, – почти всегда, впрочем, остроумного. Так нет – теперь разворачивается литературная кампания совсем иного рода.

Серьезный автор настоящего толстого журнала становится автором «Сноба» – на переходе в модные писатели.

С Лимоновым, Шаргуновым или Прилепиным здесь как раз дело обстоит понятнее – политическая составляющая их литературной известности и карьеры очевидна. Здесь и репутационно-биографический ряд, включающий тюремное заключение, и лидерство в партии (Э. Лимонов), и участие в боевых действиях в Чечне плюс активная работа в нижегородском отделении все той же НБП (3. Прилепин), и недолгое, но живо запечатленное в прозе счастье пребывания на верхушке партии «Справедливая Россия» (С. Шар-гунов). Так что известность их поддержана, если не обеспечена, общественно-политической активностью (в разной степени, конечно: в случае Шаргунова это не столько активность, сколько активничанье).

А вот перевод Михаила Шишкина из элитарных в модные писатели – это совсем другое дело. Неожиданный – не переход, а именно перевод состоялся на глазах изумленного читателя. Хотя главной, направляющей силой этого перевода стал вовсе не журнал «Сноб» – он только выявил и закрепил этот перевод, – а издательство «АСТ».

Это не результат творческого поведения писателя, а результат стратегии издательства. Его служб – PR и распространения. Как вообще успех в современном мире потребления – результат рекламы.

Но рекламы совсем другого, более изощренного характера.

Не от щита (рекламного), а от премии.

Рекламный щит хорош (и срабатывает) для Татьяны Устиновой, Поляковой, Сотниковой, Полины Дашковой. Кстати, Д. Донцовой он уже не требуется – но там задействованы другие технологии, прежде всего – создание своего индивидуального мифа.

У Донцовой это происходит через «автобиографическую» книгу, с воспоминаниями об отце, Аркадии Васильеве, писательском функционере, – как он чуть ли не дружил с Владимиром Войновичем, прогуливая вместе собачек… В свой миф, как в авоську, складывается все: от волшебного избавления от смертельной болезни до фотографирования в обнаженном виде (а ведь далеко не юная леди, мать семейства, дети давно взрослые, – как бы не бабушка). На что не пойдешь – ради укрепления мифа-то.

Но вернемся к новой стратегии новых журналов. На самом деле литературные рельсы уже прокладывались – в течение последних лет – Александром Кабаковым: в журнале РЖД «Саквояж», где он служил главным редактором (журнал с шести-, если мне не изменяет память, миллионным тиражом, о чем поведал в одной из телепрограмм сам редактор; правда, распространяется он насильственным путем – как купейное приложение к железнодорожному билету), есть такой формат: в течение года в каждом выпуске, ежемесячно, один и тот же автор печатал по новому рассказу (Дмитрий Быков, Ольга Славникова, Евгений Попов уже отработали свою дюжину и написали – фактически по сборнику рассказов, один из которых номинировался на «Большую книгу» и даже вошел в шорт-лист – «Любовь в седьмом вагоне» О. Славниковой).

А еще до «Саквояжа» был «Новый очевидец» – тоже с литературными амбициями, и заместителем главного редактора там работал тот же Кабаков: рассказы тоже были эксклюзивными для данного издания.

Не буду о «Плейбое» – его лит. амбиции почти угасли. Были еще скабрезные рассказы Нины Садур в журнале «Cat\'s», текли мелодраматические слюни и сопли в «Космополитене»… но это все и рядом не стоит с вызовом «Сноба».

На самом деле, чем больше вызовов и амбиций, подкрепленных хорошим гонораром, – тем лучше для писателей, а значит, лучше для литературы в целом. Ведь это несерьезно – делить ее на отсеки для бедных и богатых. Ван Гог нищим умер, а сколько стоит, – простите за банальное напоминание.

Сколько ни поливали «толстожурнальную» прозу, сколько на нее ни вешали собак, как только ни обзывали – однако пришла пора, она влюбилась, в «Сноб» пригласили писателей, заботливо выращенных и поддержанных толстыми литературными журналами: и «знаменских», и «новомирских», и «октябрьских», и «дружбо-народных» Л. Юзефовича и А. Терехова, Л. Петрушевскую и М. Шишкина, Т. Толстую и А. Геласимова, С. Шаргунова и А. Ганиеву.