Русский крест: Литература и читатель в начале нового века

Выдерживает ли современная словесность, как она представлена в двухтомнике, от Александра Кабакова до Ольги Славниковой, от Андрея Левкина до Павла Крусанова, от Сергея Гандлевского до Владимира Шарова, от Александра Терехова (Солженицын) до Андрея Рубанова (Варлам Шаламов), это испытание? Или – скорее – так (может быть, некорректен мой вопрос – не со Львом Толстым соревноваться! не с Достоевским! а с другой стороны – с кем еще? не с Потапенкой же): существуем мы на свете, мы, современная русская литература? Или мы – как сегодняшние греки – и древние? И язык другой, и вообще рядом не стоим.

И вообще – русская литература умерла. Поминки справили уже лет двадцать тому.

Дело портят, конечно, непонятки: почему рядом с Гандлевским, Тереховым и Шаровым – Алла Горбунова о Мандельштаме, зачем, чем заслужила и почему надо ее читать? Что отражаться-то будет? Или – Наталия Курчатова (Куприн), Александр Етоев (Зощенко), Евгений Мякишев (Заболоцкий)? И на челе его высоком не отразилось ничего. «Детство Заболоцкого прошло под традиционные напевы российской земли». Или Ксения Букша: «Поэты веселого нрава (Державин, Пушкин, Пастернак, ранний Бродский, Дмитрий Быков…) нередко избыточны». Странно, что Дмитрий Быков (поздний), который пиарит Букшу лет десять, не пиарит ее взаимно в этом сборнике (у него – М. Горький)! Быков у Букши проходит дважды: «Дмитрий Быков, написавший о Пастернаке огромную книгу, построил ее по принципу сезонности: зима, весна, лето, осень. Цикличность – самая важная вещь для понимания пастернаковской лирики». Простите, но это не Быков – это в книге автора сих заметок, вышедшей третьим изданием (первое – 2000 г., издательство «БЛИЦ», СПб.) – «Борис Пастернак. Времена жизни» («Время», 2007). Именно мною всем четырем временам года, начиная именно с зимы (его рождение), уподоблены циклы жизни и творчества Пастернака. (Дм. Быков поместил всего Пастернака – в лето.) Не зная религиозных основ семьи Пастернака (о его отце и его сионизме существует отдельная монография; Пастернаки не «выкресты»), та же Букша пишет: «Вот, вот – Пастернак заговорил о главном: о шалостях фей, о елках, яблоках, свечках, о том, чем было Рождество для него, мальчика из любящей семьи. Пастернак был евреем по рождению, но Новый Завет ему дороже Ветхого…» и так далее, много букаф. Так вот: Рождество в детстве мальчика никак не могло отмечаться и не отмечалось – в силу религиозных семейных традиций. А что дороже христианину – так Библия, по Пастернаку, «записная книга человечества», состоит из того и другого Заветов.

А как отнестись к тому, что эссе об Ахматовой Светлана Бодрунова заканчивает длинным стихотворением собственного сочинения? Мотивируя сей неожиданный «заключительный аккорд» тем, что это подражание «в ахматовском стиле» – позволено ей «по праву любви». Позволено ли «по праву любви» еще и называть Ахматову «самой выдержанной с точки зрения стиля дамой Серебряного века», а «МЦ» и «ААА» – так у Бодруновой – «гранд-дамами русской поэзии»? Амикошонство с великими – особое качество особого кокетства с читателями; в двухтомнике с этим «повезло» именно великим поэтам. Ведь сколько – да и зачем? – надо объяснять читателю, кто есть Бодрунова, а она, не колеблясь – и бойко, – сообщает о своих доверительных беседах («Чем дальше, тем больше мне хотелось бы удаляться от Цветаевой и быть ближе к Ахматовой». А читателю «Матрицы» не все равно? Тем более что Бодрунова несколькими страницами раньше замечает весьма точно: «С Ахматовой же совсем иная история: цельность ее стиля и системы ценностей имеет такую степень, что любое подражание ей – топорно, а потому бессмысленно»).

Незнание всегда простительно, даже невежество извинительно, – когда и то и другое не «учительство». А если перед нами на самом деле книга, претендующая хотя бы на «факультативный учебник» (определение В. Топорова, который, как следует из выходных данных, является хоть и не автором идеи, как выяснилось, чужой, уже опробованной во Франции, но автором названия – «Литературная матрица. Учебник, написанный писателями»), то знак «При участии филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета» дорогого стоит.

Опять сворачиваю на дорожку филологии; так как обстоит дело с писательством? Можно ли трогать классику руками современных писателей? Полезно ли – ввиду того, что они, бывает, ошибаются в фактах и далеко летают в вольных трактовках?

Можно, нужно. Полезно.

И последнее.

Так выдерживает ли современная словесность не как учебное пособие (факультативное, альтернативное…) экзамен – быть рядом с классикой?

Иногда – даже легче, чем собственно художественными сочинениями. Прикрывая свои заплаты и дыры – судьбами великих.

Но существуя!