Русский крест: Литература и читатель в начале нового века

Сморкающийся день, или Литературу на мыло (Об эстетической реабилитации прошлого)

Современный русский культурный пейзаж подтверждает наш литературоцентризм, по поводу утраты которого на грани веков было произнесено так много культурологических слов. Против цифры не попрешь: рейтинги многосерийных телефильмов, снятых по романам, зашкаливают.

Дело дошло до мыловарни «Семи дней» – вместе с расписанием тележизни на неделю телезритель получил и рекламу. Стильно-серийную страницу: верх – отрывок из романа Солженицына, низ – перечисление «товарищей», исполняющих роли. Да-да, именно «товарищей», вы не ошиблись: стрелки стиля с иронией переведены на советское время. Так вот в этой рекламе «Круга» вместо солженицынского эпитета «смеркающийся день» появился день «сморкающийся». Такая вот очепятка, свидетельствующая об обыкновенной мыловаренной спешке.

Зрители привыкают жить по вечерам в интересах и нарядах конца 20-х – начала 50-х годов. «Сталинский» стиль в телесериалах преобладает – в одежде, макияже, прическах, архитектуре, дизайне автомобилей, легкой музыке, танцах. «Старые песни о главном» вернулись в наш дом.

Я это стилевое возвращение в нарядное советское прошлое – в эссе 1996 года – поименовала неологизмом собственного изобретения: «ностальящее».

Выросшая в высотном доме на площади Восстания (теперь площадь именуется Кудринской), где спуск на лифте пролегал от зеркального холла на восемнадцатом этаже до витражного зала в подъезде, я прекрасно понимаю (эстетически) эту увлеченность чем-то другим, нежели безликость хрущевской панели и брежневского кирпича. Но эстетическая увлеченность, как правило, имеет в подоплеке нечто большее, чем просто моду на крепдешин и белые носочки.

Увлечение стилем – сталинским ли, фашистским (красивая форма была у эсэсовцев!) – дает свои, подчас неожиданные, смысловые плоды.

То, что хотелось сказать, оборачивается изнанкой.

Так произошло с экранизацией романа «В круге первом»: получилась мелодрама с содержанием, обратным тому, что на самом деле хотел сказать автор своим романом. Романом запрещенным – читали тогда (если могли) слепую машинопись, данную, как правило, на одну ночь. Мнения подпольных читателей о романе, кстати, были разные. Иные просто пожимали плечами – после «Одного дня Ивана Денисовича» роман казался весьма плоским. Сталина бы переписать – он получился у Солженицына карикатурным. (Именно эту гротесковость мог бы сыграть Игорь Кваша. Ведь недаром именно Чаплин лучше всех сыграл Гитлера, взбесив «великого диктатора». Но рисунок роли, увы, реалистический. А жаль.) Однако все прощалось за материал – тяжелый, угрюмый, советской соцреалистической литературе неведомый.

Попытаемся посмотреть телекино глазами человека поколения от 25 до 40 лет, Солженицына не читавшего, – смотрящего это ТВ-сочинение в контексте нашего времени.

Модно, с иголочки одетый «карьерный» дипломат, зять прокурора, «сдает» ни за что ни про что советских агентов, добывших секреты атомной бомбы, американской контрразведке. Короче говоря, предает интересы родины. Выводит СССР – своим телефонным «донесением» в американское посольство – за пределы «державности» (ведь не секрет, что за секретами охотилась разведка как с той, так и с другой стороны). А настоящий советский патриот (!) генерал безопасности Абакумов предпринимает все (не) возможное для обнаружения предателя. Для этого он «задействует» все слои, вплоть до зэков. И вежливенько так, даже и сочувственно выслушивает зэка (артист А. Смирнов, бывший И. Бунин, развернуто резонерствует, а генерал мотает на ус) и дает нагоняй своим непосредственным подчиненным.

Эта возможная, вероятная (и уже зафиксированная в первых газетных откликах) реакция изобличает отнюдь не Солженицына (хотя вариант начала, отправной точки романа с профессором Доброумовым был более мотивирован психологически для головокружительно безрассудного телефонного звонка Иннокентия Володина) и даже не создателей телефильма (хотя они-то уж должны были подзадуматься – чай, не на Луне живут, а в контексте окружающей, в том числе и телерепортажно-псевдоаналитической, а на самом-то деле агитпроповской действительности). Эта реакция изобличает современное массовое сознание, вновь развращенное чекистско-«шпионской» подозрительностью и антидиссидентскими настроениями. Вот и задумаешься: сколько же лет должно еще пройти, чтобы Россия не обнималась – опять! – с диктаторскими режимами, не подыгрывала хусейновскому Ираку, а теперь грозящему всему иудео-христианскому миру Ирану. А пока подозрительность ко всему западному упорно насаждается, именно такую реакцию на поступок Володина и получим.

Показ телефильма попал в крайне неудачный политконтекст: с раздутым, если не инсценированным, «шпионским» скандалом, явно направленным против неправительственных общественных организаций.

Уж на что-что, а на перевернутую искаженную реализацию своей любимой и главной мысли, своего послания – читателям и зрителям – автор, я полагаю, совсем не рассчитывал.

Но вернемся к стилю.

Стиль эпохи объединяет заинтересованность столь разных режиссеров, от В. Бортко и Г. Панфилова до А. Эшпая. Но если (отдадим должное Булгакову и Солженицыну) у авторов этот стиль эпохи обязательно и непременно подвергается осмеянию либо разоблачению (в прямом или переносном смысле – так, само здание, где расположена прокурорская квартира, выстроено руками зэка!), то сегодня телекартинка им просто любуется, потому что он как нельзя лучше соответствует мелодраматическим («мексиканским») страстям с поцелуями взасос на свидании или – как красиво! – мытьем в ванной (не снимая шелкового «винного» платья и жемчужного в два ряда ожерелья).

Нельзя не отметить в телекартинке и явных следов влияния – многократного просмотра авторами «Последнего метро» Франсуа Трюффо, «Конформиста» Бернардо Бертолуччи и тому подобных замечательных фильмов из «той» жизни, времени европейской ночи под фашистским игом. Вся эта красота преданности, изящества, стильности (К. Денев у Трюффо), изысканность стиля, в котором гнездится предательство (Л. Трентиньян у Бертолуччи), требуют головокружительного режиссерского и актерского таланта при решении сверхзадачи, «послания». А здесь? Что решается в резонерствующих монологах? В картонно-плоских фигурах? В статичных сценах?

Увы, нам есть с чем сравнивать – не только с «подлинником» Солженицына или Булгакова, но и с великими, не побоюсь этого слова, шедевральными кинорешениями. А сегодня мы вместо слоеной начинки получаем фантик фабрики «Красный Октябрь». Печенье «Большевик». Зефир в шоколаде, как его «Шармэлью» не величай.

Но.

Если по поводу телеверсии «Мастера и Маргариты» я могу ворчать, и даже весьма снисходительно, – что же делать, если и требуемых денег на съемки не хватает, да и на глубокую интерпретацию сегодня не все актеры и актрисы внутренне готовы; то по поводу «В круге первом» ворчать мало – здесь уже не проблема иллюстрации наших читательских представлений (лучше или хуже, как у В. Бортко), а покушение (вольное или невольное) на драматический смысл книги Солженицына – и, более того, на смысл нашей трагической истории.

Ну хорошо. То есть ничего хорошего.

А обаяние? Ведь он такой обаятельный, этот сталинский стиль.

Об этом, кстати (но не только об этом, я надеюсь, поскольку, как и в случае с телефильмом по роману Александра Солженицына, я имела дело с половиной – условно – «продукта»), и роман Василия Аксенова «Москва-ква-ква». Его персонажи въезжают в только что отстроенный высотный дом на Котельнической набережной, на перекрестье Яузы и Москвы-реки (на восемнадцатый этаж – мой этаж!). Там поселяется юная красавица Глика (от Гликерья), дочь весьма засекреченного академика-физика; туда въезжают писатель Кирилл Смельчаков (во многом – привет К. Симонову, несмотря на авторскую разводку персонажей с реальными фигурами) и летчик Моккинаки (между прочим, это у нас в высотке жил реальный летчик Коккинаки, с которым, как и с артистами П. Алейниковым и Т. Шмыгой, гроссмейстером В. Смысловым, скульптором Никогосяном и другими VIP-ами я постоянно сталкивалась в обитом красным деревом лифте – по дороге в школу, из школы, а также на свидания с сыном вице-президента Академии художеств, обитавшим на двенадцатом этаже; он учился в 9-м, а я в 8-м классе 99-й школы; это все уже было, правда, в хрущевские времена). У Аксенова – радости первого секса, пирушки, захватывающие полеты, загранкомандировки и т. п. (На 4-й странице обложки журнала – лихая обнаженка на фоне высотки: наш скромный толстожурнальный намек на глянцевую культуру.) Вряд ли только ради этого Аксенов сел бы за новый роман (похожий на сценарий для нового телесериала) – почитаем дальше… Пока любование стилем этой самой повседневности – это единственное, что можно вычитать.

Итак, эстетическая реабилитация сталинской эпохи уже произошла: сей вывод подтверждается многими существенными культурными фактами, текстами и телепроектами, авторы которых отнюдь не сталинисты.

В телеверсии «Мастера и Маргариты» самый привлекательный персонаж – не слабосильный Мастер, не статичная Маргарита, не умнеющий на глазах Бездомный (отмечу, кстати, что актерская работа Галкина – из лучших). Самый обаятельный и привлекательный – это Воланд (и по режиссерской концепции, и по исполнению роли О. Басилашвили, в чем-то повторившего «рисунок» личности Г. Товстоногова). Довольно обаятельным – пока – получился и товарищ Сталин в исполнении И. Кваши. Вспоминаю великолепно сыгранного М. Сухановым Сталина в «Детях Арбата» (шерстяной платок, больное горло, птичка). Напомню, что рейтинг данной исторической фигуры (поданным социологических опросов Левада-Центра) зашкаливает за 50 %. Думаю, что эстетическая реабилитация эпохи сыграла в этом свою несомненную роль. И последнее.

За несколько лет до появления романа Аксенова француженка Анн Нива (Anne Nivat), корреспондентка газеты «Либерасьон», если кто не помнит – известная своими репортажами «изнутри» воюющей Чечни, прекрасно владеющая русским, издала свою книгу о высотке в Котельниках, составленную из десятков интервью, взятых ею у представителей разных «слоев» высотного населения: от консьержки до генеральской вдовы. Очень любопытная и полезная книга, интересно было бы перевести и издать ее параллельно с романом Аксенова. А эпиграфом к изданию поставить частушку глубоко советских времен:

А еще напоминаю, что в этом году (и именно в январе) существенный для русской литературы юбилей: исполняется ровно тридцать лет с момента публикации повести Юрия Трифонова «Дом на набережной» («Дружба народов», 1976, № 1).

То, что происходит сегодня в нашем культурном пейзаже, заставляет задуматься над вопросом: ну и на что они потрачены?