Рыжая кошка

Глава 6

Холодный воздух казался особенно вкусным после вони в доме Холли Кейд, а снег помог утишить боль в лице, и потому я добрался до Бродвея и пошел пешком дальше, на северо-запад. Кварталы эволюционировали от латиноамериканских и хасидских до богемных. К тому времени как я добрался до Бедфорд-авеню, волосы мои побелели от снега и я с тем же успехом мог бы добраться до Трибеки.

Я зашел в кофейню, где тихо играла запись Ситизена Коупа, у окна стояли массивные кресла, а за стойкой работала хорошенькая азиатка с золотым кольцом в носу. Я отряхнулся от снега, заказал двойной эспрессо и медленно цедил его, набрасывая заметки о визите в дом Холли.

Теперь я располагал подробным описанием Пупса, а также несколькими вопросами о нем. Кто он? Что делает в квартире Холли? В каких они отношениях? Ответов не было ни на один. Наверняка я знал только, что Пупс силен и быстр, что заводится он быстрее, чем с пол-оборота, и что при нашей следующей встрече, буде таковая состоится, надо следить за его правой. Я закончил писать, выпил еще кофе и пролистал блокнот.

Холли Кейд была моей единственной ниточкой к таинственной Рен, но я по-прежнему знал об этой женщине очень мало, и мне не мешало бы увидеть ее своими глазами. Выведать, где она живет, уже прогресс, но, пока у меня не будет фотографии и подтверждения Дэвида, предположение так и останется предположением. Можно, конечно, нанять кого-нибудь потоптаться у ее дома и подождать, пока она не появится, но я до этого пока не дошел. Такой прием ни дешевым, ни тонким не назовешь, а у меня имеется пара зацепок — с ними и надо работать. Я прочитал еще несколько страниц и задумался, есть ли у поездки в Бруклин плюсы — или только удар по голове и дорогущий кофе.

Центр «Налл спейс» находился на юго-западе от кофейни, в стороне от Бедфорд-авеню, в сером кирпичном доме, где когда-то был большой чайный магазин. Он делил первый этаж с картинной галереей и китайским рестораном, и три года назад именно здесь театр «Гимлет» ставил пьесу Холли Кейд «Клуб лжецов». Большое холодное помещение с черными стенами и плотным строем прожекторов и динамиков, свисающих с высокого потолка. Если когда-то здесь и пахло чаем, то теперь все заглушали запахи краски и цемента и аромат лимонной травы из соседней двери.

Администратором оказалась крепкая женщина лет сорока с грязными темными волосами, милой щелью между зубами и тусклым голосом. Судя по выговору, уроженка Среднего Запада. Носила она клетчатую фланелевую рубаху, и звали ее Лайза. Кроме нее и бригады собирающих стулья недокормленных парней, в доме никого не было. Лайза проработала в «Налл спейс» шесть лет, неплохо помнила театр «Гимлет» и не спросила, какое мне до всего этого дело. Беседа получилась близкой к идеалу.

— Примерно за полтора года они поставили тут три или четыре одноактные пьесы, — сказала Лайза. — «Клубом лжецов» закончили.

Мы зашли в так называемый кабинет — унылую квадратную комнату с черным от грязи окном, за которым можно было попытаться разглядеть переулок, и уродливой металлической мебелью, явно случайной. Лайза села за стол и поставила перед собой банку диетической колы. Я пристроился в покореженном бежевом кресле для гостей — на ощупь оно оказалось еще неудобнее, чем на вид.

— Ну и как вам показались эти пьесы? — спросил я.

Лайза пожала плечами:

— Тяжелыми показались, ну, по-театральному. Сплошные диалоги и чокнутые семейки. Да и с самим театром «Гимлет» — один геморрой.

— В смысле?

Лайза отпила колы и провела рукой по волосам.

— Они все время жаловались: то на кресла, то на освещение, то на рекламу, то на зрителей. И вечно у них были проблемы, не одно — так другое.

— Например?

— Одно слово — любительщина. Актеры опаздывают или вовсе не приходят, реквизит теряют, лаются без конца.

— Не знаете, из-за чего?

— Откуда мне знать? Может, из-за количества звездочек на двери раздевалки. Я старалась не обращать внимания. Короче, у них был вечный бардак.

— Наверное, при такой-то работе у вас такого добра предостаточно.

— Верно, — улыбнулась Лайза. — И хуже всех обычно музыканты. Но можете себе представить, как меня достал «Гимлет», — три года прошло, а они мне чуть ли не в кошмарах снятся.

Я улыбнулся.

— Сколько их было?

Лайза на мгновение задумалась.

— Четверо или пятеро.

— И все зануды?

— Не все. Двое у них были заводилами.

— Вы о Холли Кейд?

Лайза снова кивнула:

— Ага, Холли, рыженькая такая, хорошенькая. Ее дружок был режиссером, а она писала.

— А как звали дружка?

Лайза допила колу и кинула банку в мусорную корзину.

— Ну и вопросики вы задаете, — сказала она. — Нужно покопаться.

Раскопки производились в чулане, почти до потолка заваленном картонными коробками с папками. Очевидно, набивались они по какой-то системе, и Лайза знала, в чем эта система заключается. Обойдясь минимумом перетасовок и перестановок, она водрузила на стол нужную коробку. Поднялось облако пыли, Лайза закашлялась. Сняла крышку, извлекла зеленую папку.

Проглядев содержимое, вынула какую-то бумагу.

— Вот оно! Это программка, которую мы сделали для «Гнезда» — это постановка так называлась. — Лайза прочитала содержание и посмотрела на меня. — Джин Вернер, вот как его звали. Правду сказать, это был самый жуткий их зануда.

— Можно посмотреть? — спросил я.

Она протянула мне программку.

Я внимательно проглядел список исполнителей и постановщиков. Джин Вернер и Холли Кейд числились не только режиссером и драматургом соответственно, но и были в составе исполнителей. Джин играл некоего Фредерика; героиню Холли звали Рен. Для верности я перечитал дважды. В ушах загудела кровь. Рен.

— Можно, я оставлю это себе? — спросил я.

Лайза пожала плечами:

— Берите, не жалко.

Я посмотрел на программку, и мне пришла еще одна мысль.

— Вы помните, как выглядел Джин Вернер?

Она задумчиво пожевала нижнюю губу.

— Ну, не в подробностях. Высокий, темноволосый, красивый. Такого… модельного типа.

— Культурист?

— В смысле, груда мышц? — спросила она. Я кивнул. — Нет, скорее, вроде вас — довольно худощавый.

Не Пупс. Я кивнул на коробку:

— Найдутся там фотографии труппы театра «Гимлет»?

— Могу проверить, — ответила Лайза, но тут удача от меня отвернулась. Лайза обыскала все папки снизу доверху, фотографий не нашла… но и совсем без добычи не осталась. Она вытащила программки еще двух пьес, которые «Гимлет» ставил в «Налл спейс», и вдобавок сценарии «Гнезда» и «Клуба лжецов». И позволила забрать их с собой. Я вышел под снег и отправился обратно на Манхэттен.

Домой я попал в половине третьего. Вытер волосы полотенцем, натянул сухие носки, сделал сандвич с тунцом и просидел остаток дня за ноутбуком и телефоном, разыскивая бывших участников театра «Гимлет». Гладко было на бумаге… Лайза оказалась права: труппа состояла не более чем из пяти человек. К несчастью, состав постоянно менялся. Я насчитал семерых вместе с Джином Вернером. К вечеру я оставил сообщения для троих из них, включая Вернера, не сумел найти никаких следов еще троих и даже ухитрился поговорить с седьмым, точнее, с седьмой.

Мойра Нил рассказала, что участники театра «Гимлет» никогда не были сплоченной группой и что после разрыва она ни с кем из них не поддерживает контактов. Мойра проработала в труппе всего год, и этот опыт помог ей решиться бросить театр и заняться веб-дизайном.

— И скажу я вам, со здешними личностями гораздо проще иметь дело. — Она засмеялась. Энергичный, приятный голос, лишенный всякого акцента, как у диктора.

— Неужели с театром «Гимлет» было так тяжело?

— С Холли и Джином, а они всем заправляли.

— А в чем заключались проблемы?

— Джин страдал звездной болезнью и агрессивностью — не лучшее, скажу я вам, сочетание. Мнил себя чуть ли не новым Майком Николсом,[3] только соответствующей справкой не разжился. И ему страшно нравилось изображать из себя мерзавца высшего разряда, настоящего сукина сына. Холли не так выпендривалась, просто она почти все время была словно с другой планеты.

— В каком смысле?

— В таком, что она очень серьезно относилась к своей работе, очень… ревностно. Не знаю, насколько она осознавала реальный мир, когда работала над пьесой.

— Она хоть знала свое дело?

— Как драматург — не очень… по крайней мере я так считаю. Все ее вещи грешили автобиографичностью, сам черт ногу сломит. А понятное, напротив, грешило ребячливостью: нехорошие родители и громкие декларации. Фигня, короче.

— А что она собой представляла как актриса?

— А вот это уже совсем другая история. Холли была великолепна. Разумеется, очень помогала красота — от Холли нельзя было отвести глаз, — но дело не только в этом. Холли полностью погружалась в роль, отказывалась от собственной сущности. Честно говоря, я даже побаивалась. Всегда думала: вот интересно, смогла бы она сыграть в пьесе другого драматурга, а не себя любимой?

— Она была увлечена Вернером?

— Время от времени они спали вместе, если вы об этом. А насчет «увлечена»… Не знаю, насколько Холли могла бы увлечься кем-нибудь, кроме Холли.

— Я слышал, будто, кроме сценариев и сцены, Холли занималась еще и видео.

— Ну, может, — только не во времена нашей совместной работы. Впрочем, ничего удивительного. Холли пробовала себя в массе дел: и в живописи, и в фотографии, и даже, по-моему, в деревянной скульптуре. — Мойра Нил помолчала и, судя по голосу, улыбнулась. — Все это имеет прямое отношение к вашей аварии?

— Никогда не поручишься, что будет иметь отношение, а что не будет, — улыбнулся я в ответ. — И кстати, у вас, случайно, не было знакомой по имени Рен, когда вы работали в театре «Гимлет»?

Мойра задумалась.

— По-моему, так звали одну из героинь Холли… одну из сумасшедших, которых она играла.

— Но на самом деле человека с таким именем не было?

— Нет, — ответила она, — не было.