Рюрик. Сын Годолюба

Глава 12.

Лето 810 года от Рождества Христова. Остров Зеландия, Хлейдр. Двор конунга Гудфреда.

…-За нашего славного конунга! За Гудфреда, сокрушителя фризов и франков!

- Сколь!

Хродгейр поднял глубокую кружку полную свежего, пахнущего живым хмелем пива – и прямо, твердо посмотрел в глазу Эйрику Толстокожему, стоящему напротив. Сделав же глубокий глоток, Жадный ободряюще улыбнулся хольду, сохраняющему ледяное спокойствие – после чего тяжело опустился на лавку.

Забавно… Впервые на пиру конунга Хродгейру приходится держать взгляд – немалым, к слову, волевым усилием! «Сколь» – это и предатель, и одновременно тост. Есть у данов и прочих скандинавов давняя традиция – смотреть друг другу в глаза, когда на пиру предлагается выпить за своего вождя или кого из мужей, отличившихся в походе. И если кто-то замыслил недоброе, тот отведет взгляд…

Но что самое удивительное – Хродгейру действительно хочется отвести глаза в сторону после каждой здравицы! Однако же зная о старом обычае, он вновь и вновь смотрит в глаза Эйрика – старого, верного соратника, испытанного в боях. Увы, даже Толстокожий в последнее время избегает Хродгейра, словно бы чужого на этом пиру… Ну и плевать!

Скоро, скоро уже свершиться сладкая месть – Гудфред ответит и за унижения, и за свою жадность! А сам Жадный… Хродгейр горько усмехнулся при мысли, что сам уже невольно сроднился с новым прозвищем и воспринимает его как часть себя. Но дважды плевать! Пусть он действительно Жадный – свою долю серебра он точно получит! Даже если придется взять его из рук Харальда Клака…

Только что и осталось дождаться, когда все присутствующие в Хлейдре, величественном пиршественном зале конунга, построенного задолго до рождения Гудфреда, основательно перепьются – а сам конунг позволит себе удалиться. Тогда-то и свершится сладкая месть Жадного!

Губы Хродгейра тронула легкая, теперь уже мстительная улыбка. Пусть голова его немного гудит, а тело налилось непривычной тяжестью – так, словно хольд движется под водой – но мысли о грядущей мести (и страх, конечно, страх быть пойманным в момент злодеяния или сразу после него!) держат сознание Жадного. А кроме того, перед пиром он съел целую ковригу свежего хлеба и туесок жирного коровьего масла – так что хмель теперь берет его куда слабее прочих воинов… Ну и на самом пиру Хродгейр старается приналечь на очень жирное, копченое мясо тюленя.

Конечно, поголовье морских животных, облюбовавших сей остров, давно уже прорежено данами. Но все же в прибрежных водах Зеландии попадается еще достаточно тюленей, что северяне с радостью добывают, предпочитая их коптить!

Собственно говоря, длинные столы пиршественного зала итак ломятся от еды. Здесь и мясо благородного оленя, лишь вчера добытого опытными ловчими, и печеная на огне треска, и подкопченная сельдь, так прекрасно сочетающаяся с пивом или хмельным медом… Гудфред не жалеет для своих воинов свежего овечьего сыра, такого терпкого и пахучего – а также румяного, только что из печи хлеба, чей вкус особенно ценит Хродгейр. Да и не только он один – ведь как правило, пресные и сухие ячменные лепешки успевают настолько приесться и опостылеть данам за время похода, что вкус свежего хлеба для них прочно связан с домом.

Есть за столом также и вареная репа, и свежий лук, и масло – и хмельной мед, и пиво, и крепкая брага! Хродгейр более всего любит мед – но уж больно тот коварен; голова вроде свежая, а руки и ноги не слушаются. Между тем, Жадному сегодня очень нужна крепкая рука…

Стоит также добавить, что даны редко берут с собой на пир какое оружие – уж тем более на пир конунга! Это и неуважение к нему, да и вызов – а потому секиры иль скрамасаксы остаются дома или же сдаются перед входом в Хлейдр.

Есть, впрочем, и иная причина отсутствия оружия на пиру – ибо какой пир может обойтись без доброй драки! Но одно дело, когда хольды машут кулаками – и совсем другое, когда под руку попадется верный клинок или добрая секира… Тогда захмелевший воин способен убить не только верного соратника, но даже родного брата – просто потому, что пьяная голова толком не соображает, а телом управляют инстинкты бывалых рубак!

Правда, на высоких каменных стенах (велик пиршественный зал, рассчитанный аж на две сотни воинов – и возведен из камня!) развешено достаточно оружия, добытого данами в походах. Стоит добавить – лучшего оружия разбитых ими врагов! Но в том-то и дело, что закреплено оно достаточно высоко, чтобы его можно было вот так вот запросто схватить в руку… Нет, чтобы завладеть им, требуется придвинуть к стене длинную лавку – но незамеченным этого не осуществить.

Впрочем, у Жадного есть своя задумка – осталось лишь воплотить ее в жизнь, дождавшись нужного часа... Хродгейр невольно бросил нетерпеливый взгляд в сторону конунга, чей стол стоит на возвышение – и развернут поперек столов хирда, тянущихся вдоль боковых стен Хлейдра. Что же… Гудфред Сигфредсон весел и беспечен, в русой бороде его застряли остатки еды – а на губах играет довольная улыбка, хорошо заметная в отблесках пламени большого очага. Конунг – к слову, весьма крепкий телом, рослый муж, едва-едва переваливший рубеж мужской зрелости – что-то оживленно обсуждает с приглашенными к его столу херсирами и ярлами… Но неожиданно он повернул голову в сторону Хродгейра, словно почуяв его взгляд!

И Жадный не удержался, поспешно отвел глаза…

Возникло странное чувство, что Сигфредсон словно бы догадался, почуял задуманное хольдом зло! Но нет – конунг очевидно умен, но вряд ли может прочесть мысли Жадного… Впрочем, не стоит забывать, что Гудфред и сам крепко недолюбливает посмевшего воспротивиться ему хольда, и не упускает возможность уколоть последнего какой-нибудь хитрой издевкой!

Вот и сейчас конунг поднялся с резного трона, вскинув руку с наполненным хмельным медом рогом. Все хирдманы замолкли, развернулись в сторону боевого вождя, включая и Хродгейра – и тот вновь ощутил на себе взгляд Гудфреда, улыбка которого стала лишь шире и глумливее… Не сводя глаз с Жадного, конунг зычно воскликнул:

- Я поднимаю этот рог за своих верных хирдманов и хольдов! За тех, кто стоит подле меня в единой стене щитов, кто закрывает в бою собственным телом… За тех, кто не жалует добычи сверх той меры, что определил вам сам конунг – и не смеет обличить того в жадности, когда Гудфред Сигфредсон возводит великий Даневирке! Сколь!

- Ско-о-о-оль!!!

Хродгейр, закипая от гнева, все же выдержал взгляд вождя – ясно давшего понять, что сам Жадный явно лишний на этом пиру… Да и в хирде конунга лишний! Но, отворачиваясь от Гудфреда, он заметил едкую ухмылку уже на губах Эйрика – и не смог смолчать:

- Что, Толстокожий – смеешь насмехаться надо мной?! Обвиняешь в жадности вслед за конунгом? А все потому, что я единственный из всего хирда посмел высказать в лицо Гудфреда то, что вы все бормотали себе лишь под нос, боясь вынуть голову из задницы?!

Но Эйрик, более молодой и крепкий малый, превосходящий Хродгейра и разворотом плеч, и ростом, нисколько не смутился:

- Мы все были ослеплены жадностью, хоть и взяли уже у фризов богатую добычу! А конунг прав, Даневирке защитит нас от франков с суши… И чтобы достроить вал, нужно много серебра. Много больше, чем дали купцы Утрехта!

Хродгейр осекся, получив от бывшего приятеля взвешенную и разумную отповедь, и лицо его невольно запылало от стыда. Он бы не стал продолжать перепалку – но тут Эйрик припечатал:

- Лишь твоя жадность оказалась столь велика, что ты посмел заявить о ней самому конунгу, глупец! Хахахах!

Толстокожий обидно заржал над униженным хольдом – и этого Хродгейр уже не стерпел… Впрочем, он ведь и сам рассчитывал на драку! И в одно мгновение подхватив здоровую и увесистую глиняную тарелку с остатками копченого тюленя, он бросил ее точно в лоб Эйрика…

От столкновения с головой хирдмана тарелка ожидаемо раскололась, порезав тому кожу на лбу – и кровь обильно потекла вниз, к глазам хольда. А Хродгейр одним рывком перемахнул через стол, тут же обрушив удары крепких кулаков на ничего не видящего противника! Последний рухнул с лавки – и Жадный, усевшись сверху, принялся безжалостно вбивать голову Толстокожего в пол… Эйрик, правда, оказался достаточно крепок для того, чтобы выдержать эти удары; он крепко обхватил бока Хродгейра своими мощными руками, словно пытаясь раздавить его ребра! Жадный тяжело охнул от боли – и надавил локтем на горло хирдмана в ответ… Впрочем, к дерущимся уже бросились даны, принявшись их торопливо разнимать – а зал загремел от крика конунга, чей рев перекрыл и восторженные иль гневные вопли, и грубую музыку северян, сопровождающую пир:

- Выкинуть Жадного из Хлейдра! Пьяному дураку нет места ни в пиршественном зале моего отца – ни в моем личном хирде!

…Хродгейра буквально вышвырнули из Хлейдра, бросив на землю – но он и не сопротивлялся, скривив губы в понимающей улыбке. Гудфред добился своего, повторное изгнание уже не нашло сочувствия среди хирдманов! Возможно даже, Эйрик сидел напротив Жадного не просто так. Как неспроста появилась на его лице и та гадливая ухмылка…

Впрочем, даже если он и действовал по наущению конунга, то пострадал куда сильнее, чем ожидал! А сам Гудфред, повторно изгнав разозлившего его хольда, невольно помог тому в осуществлении подлой задумки…

- Верни мне мое оружие!

Молодой дренг из числа тех воинов, кого еще не допускают в Хлейдр на пиры хирдманов, не посмел воспротивиться хольду – пошатывающемуся от выпитого им хмельного да забрызганного кровью противника! Так что Хродгейр без лишних сложностей забрал свой скрамасакс и небольшой топор, вполне подходящий как для ближнего боя, так и для точного броска. Иного оружия он при себе не имел – копье, гафлак или лук наверняка бы вызвали подозрение у окружающих… Оставив дренга в покое, Жадный все такой же пьяной, пошатывающейся походкой двинулся с холма по тропе, ведущей в сторону раскинувшегося внизу поселения.

Но тотчас свернул с нее, едва покинув границу мерцающего света костров! После чего, согнувшись, надавил на корень языка, щедро извергая на землю съеденное и выпитое им на пиру… Действо отвратное, но необходимое: сразу перестало мутить, и в голове прояснилось – а движения стали куда более точными и уверенными!

Приободрившись, Хродгейр тотчас двинул назад – держась, впрочем, подальше от костров и обходя громаду Хлейдра по широкой дуге… Наконец, выбрав удобное место у дороги, ведущей из пиршественного зала к дому конунга, Жадный притаился в засаде – стараясь не шуметь и не выдать своего присутствия никаким лишним движением. После чего потянулись томительные мгновения ожидания… Что Хродгейр, впрочем, стоически перенес – в последний раз взвесив в голове все «за» и «против».

Да, на одной чаше весов нашлось место как и страху, так и сомнениям – но жажда мести и обещанная Харальдом награда в очередной раз пересилили. Мелькнула, конечно, безумная мыслишка открыться конунгу, поведать ему правду о желании Скьёльдунгов убить его! Но мелькнув, тотчас исчезла… Ибо Гудфреду, в преддверии большой войны с франками не желающему вражды с прочими ярлами, будет проще обличить самого Хродгейра! Назвав его признание бреднями пьяного безумца, возжелавшего очернить «Ворона» – и за счет того вернуться в дружину… Жадного казнят – но в этой казни будет и предостережение Скьёльдунгам: сегодня казнили убийцу, но завтра его участь могут разделить и наниматели!

Коли не образумятся…

О том, что сам Клак вместо обещанного им серебра велит перерезать Хродгейру глотку (чтобы правда о причинах его предательствах уже никогда не открылась!), Жадный старался просто не думать. Да, вероятность такого исхода действительно высока – но все же Харальд дал клятву перед лицом богов… Да и если хольд теперь откажется от своей задумки (ну вдруг?), то ярл уж точно найдет способ отомстить ему, убрав опасного свидетеля!

Впрочем, на самом-то деле хирдман перебирал в уме возможные варианты лишь из-за томительно ожидания… Ведь для него куда важнее была глубокая обида на конунга, давно уже переросшая в откровенную (и взаимную!) ненависть – да жажда богатого вознаграждения. Что же касается мук совести из-за предательства – то их просто не было. Ибо сам Жадный счел предателем именно Гудфреда, нарушившего древний обычай делится с хирдманами ВСЕЙ захваченной добычей (пусть и в разных долях).

Ну и потом, разве сам конунг данов не подослал убийц к славянскому вождю Дражко – уже после того, как заключил с ним мирный договор?!

Размышления Хродгейра прервали пока еще отдаленные возгласы показавшихся на дороге данов – да звук приближающихся шагов. Жадный, окончательно протрезвев, лишь крепче стиснул рукоять франциски в руках, напряженно вглядываясь вперед да вслушиваясь в голоса неизвестных… И вскоре он узнал голос конунга, следующего в свой дом в сопровождении всего пары телохранителей-хольдов.

Последние, к сожалению, явно не под хмелем. Не положено телохранителям конунга пить на пирах…

Закусив губу до крови (сколь велико его волнение!), Хродгейр дождался, когда три неясные в ночи тени практически поравняются с его засадой – после чего открыто вышел на тропу! Правда, боек топора он направил вверх и развернул франциску вдоль руки так, чтобы до поры ее не заметили…

- Конунг! Прости меня, конунг! Прости мне мою жадность и пьянство! Молю тебе, верни Хродгейра Жадного в свой хирд! Не отказывайся от своего верного хольда, о Гудфред Сигфредсон, великодушный и щедрый!

Хродгейр неловко плюхнулся на колени – и сердце его бешено застучало: навстречу ему двинулись гридмары, положив ладони на рукояти мечей! Но заметно хмельной конунг жестом руки остановил их – и подался вперед, желая насладиться унижением ненавистного ему хирдмана:

- Почему бы и нет, Хродгейр? Я готов взять тебя обратно… Если ты, конечно, проползешь до меня на коленях – и как следует вылижешь мои ботинки, хах…

Хмель лишает разума. Расхожая истина – не мешающая, впрочем, злоупотреблять хмельным даже таким умным и хитрым мужам, как Гудфред! Будучи трезв, он не зашел бы столь далеко в своем желании унизить Хродгейра – ибо его ответ не стерпел бы ни один из данов, даже не имея изначальной цели убить конунга... Гридмары вновь шагнули вперед, спеша прикрыть господина на случай пьяного рывка разъяренного хольда. Но они не могли знать, что Хродгейр был уже отнюдь не пьян, что он заранее приготовил оружие… И что вся его блажь с извинениями была нужна убийце только для того, чтобы услышать голос Гудфреда – да поточнее метнуть топор!

Так что гридмары просто не успели – франциска отправилась в полет, нацеленная в живот конунга, едва тот успел засмеяться… В то время как сам Жадный вскочил с колен и бросился в сторону, скрываясь в спасительной для себя ночной тьме!

Не чуя ног, он побежал с холма, на котором высится Хлейдр. Побежал в сторону поселения и причалов, у одного из которых дожидается быстроходный кнорр торговца, посланного Харальдом из Хедебю!

И уже в спину Жадному раздался дикий, яростный вопль одного из гридмаров, наполнивший сердце Хродгейра несказанной радостью – а тело новыми силами:

- Предатель! Предатель убил конунга! Держите убийцу!!!

Лето 810 года от Рождества Христова. Хедебю.

…- Рада, пожалуйста… Пожалуйста!

Измученная лихорадкой славянка смогли лишь приоткрыть запавшие глаза, подарив Харальду едва заметную, приободряющую улыбку. Но как же так, как же так?! Ярл в бессильной ярости смежил веки, не почуяв первой слезы, побежавшей по его щеке… Как же так? Рада угасает, но все же пытается приободрить Клака! В то время как сам Харальд не может справиться со своими чувствами – и хоть чем-то помочь любимой!

Стиснув в ладонях пылающую от жара руку девушки, «Ворон» в бессильной ярости закричал на толпу знахарей, собранных им со всего Хедебю:

- Если вы не поможете ей, если ей сегодня же не станет лучше… Клянусь! Клянусь, ваша кровь прольется в жертву Фрее! Даже так от ваших жизней будет больше толку!

- Харальд…

Тонкие пальцы девушки чуть крепче сжали ладонь Скьёльдунга, привлекая его внимание – и Харальд мгновенно позабыл про знахарей, так и не сумевших помочь его любимой женщине… Наклонившись к Раде, к самым ее губам, он обратился в слух – едва лишь сумев вымолвить:

- Да?

- Не надо… Не надо в жертву… Отошли их – и попроси привести ко мне пленного фриза… Помнишь купца, исповедующего распятого Бога?

- Да… Но зачем?!

Рада невольно улыбнулась искреннему изумлению и недоумению Харальда – в то время как знахари поспешили тихонько оставить покои стремительно угасающей девушки.

- Я хочу… Я хочу, чтобы он крестил меня.

Харальд даже невольно отстранился от любимой, от удивления позабыв о своем горе:

- Зачем? Зачем тебе этот купец? Он ведь даже не жрец распятого Бога, он всего лишь…

Но славянка едва заметно покачала головой:

- Мне говорили… Что крестить может не только жрец…

- Но зачем?! Зачем тебе это?! Их Бог слаб, он не смог защитить даже Себя! Уж лучше я принесу обильную жертву милостивой Фрее…

Девушка устало прикрыла глаза, ничего не ответив – и Харальд не посмел воспротивиться последней воле умирающей. Искаженным от внутренней боли голосом он яростно воскликнул:

- Ко мне! Пленного купца-фриза – доставить ко мне!

Где-то за прикрытой дверью послышались спешно удаляющиеся шаги – после чего ярл наклонился к девушке, горячо зашептав:

- Рада, ты слышишь меня? Ты слышишь меня?! Прошу, не принимай распятого Бога… Как только ты уйдешь – я уйду вслед за тобой, и мы воссоединимся в Вальхалле, на вечном пиру Одина! Ты настоящий воин, ты отнимала жизнь врагов своими руками… Ты станешь валькирией – а я эйнхерии, верным хирдманом верховного бога, и мы будем вместе до самого Рагнарека!

Славянка нашла в себе силы покачать головой – и едва слышно ответить:

- В Велиграде… В Велиграде когда-то проповедовал жрец распятого Бога… Христа, я вспомнила… И жрец говорил странные слова… Он говорил, что не нужно мстить… Что нужно прощать… Он говорил, что Христос просил милости у своего Отца… Просил милости даже для тех, кто казнил Его…

Теперь уже Харальд не смог сдержать невольной усмешки:

- Действительно, это очень странные слова!

Рада согласно смежила веки – и ненадолго замолчала, заставив ярла замереть от страха… Но тут она вновь заговорила – даже с чуть большей силой в голосе, чем ранее:

- Я также считал их глупыми бреднями… Пока не свершилась моя месть за братьев… И пока недуг не сломал мое тело.

Харальд весь напрягся, невольно сжав кулаки:

- Что же – это распятый Бог наслал на тебя болезнь?! Да я прикажу перебить всех верующих в Него, я лично пролью их кровь в жертву Одину! Я…

- Харальд…

Клак оборвал свою речь, как только девушка позвала его – и тогда она смогла продолжить:

- Харальд, послушай… Христос… Он принял смерть за людей. Он принес Себя в жертву, чтобы спасти нас… Так ответь мне – какой Бог заслуживает нашей любви и веры? Пожертвовавший Собой, проливший за людей Свою кровь… Или те боги, кому мы сами приносим людей в жертву?

Ярл не смог ничего ответить, удивленный и озадаченный подобным откровением Рады.

- Но зачем тогда Он…

Но славянка вновь отрицательно покачала головой:

- Он ничего плохого мне не сделал. Я сама впустила в свое сердце зло и ненависть, я сама требовала мести… Месть свершилась – и зло получило власть над моим телом… Теперь я это ясно понимаю – тот жрец в Велиграде был во всем прав.

Девушка на мгновение прервалась, но тут же продолжила:

- Но ведь помимо тела есть еще и дух, моя душа… Она гораздо важнее. И ее еще можно спасти…

- Но как же… Как же Вальгалла… Как же мы?!

Раде с трудом удалось наклонить голову, чтобы посмотреть прямо в глаза Харальда:

- А если ли вообще Вальхалла? Тот жрец… Он рассказывал, что Бог правит в небесных чертогах… Быть может, мы когда-нибудь там и встретимся…

Девушка прервалась, зайдясь тяжелым кашлем; Харальд помог ей приподняться с ложа, чтобы любимая смогла прокашляться, сплюнув сгусток крови – после чего дал попить ей отвара, приготовленного кем-то из знахарей. Отвар не особо помогал при болезни, но хоть немного притуплял ее боль… Рада сделал пару маленьких глотков – и тут в дверь осторожно постучали:

- Господин, мы привели фриза!

- Ведите его сюда! Рада, он пришел, он сейчас все сделает…

Хирдманы буквально впихнули в покои невысокого плешивого мужичонку с вислой бородой и широко раскрытыми от ужаса глазами. Весь его внешний вид вызвал у Харальда одну лишь неприязнь – но сделав над собой усилие, он коротко приказал купцу:

- Эта женщина хочет принять распятого Бога… Христа! Ты можешь… Можешь…

Фриз, однако, оказался вполне догадливым мужиком (недаром же купец!), к тому же разумеющим язык данов – и тотчас коротко вопросил:

- Крестить ее?

- Да! Сможешь?

Чуть успокоившийся пленник согласно кивнул головой – после чего уточнил:

- Нужна вода.

Харальд тотчас яростно закричал:

- Воды!!!

Его крик был, конечно, услышан. Не прошло и десяти ударов сердца, как вновь распахнулась двери в покои девушки – и трэлл подал фризу воду. После чего последний шагнул к широко раскрывшей глаза Раде, явно взволнованной происходящим:

- Ты действительно готова креститься?

- Да…

- Хорошо. Как твое имя?

- Рада…

Зачерпнув воды, фриз немного подумал – и тут же быстро заговорил:

- Крещается раба Божия Ираида во имя Отца. Аминь. – на последнем слове он нарисовал водой на лбу девушки маленький крест. – И Сына, аминь. – второй раз нарисовал крест водой, – И Святаго Духа, Аминь. – и в третий раз нарисовал водой крест.

После чего фриз отстранился от ложа – а удивленный Харальд переспросил:

- И это все?

Быстро взглянувший на него купец пожал плечами:

- Все. Священник мог бы дополнить Крещение Миропомозанием и дополнительными молитвами – но в таких обстоятельствах совершенного мной таинства вполне достаточно. Впрочем…

Немного помявшись и тяжело вздохнув, он все же снял со своей шеи веревочку с небольшим деревянным (но искусно вырезанным) крестом – и аккуратно надел его на благодарно улыбнувшуюся девушку.

- Пусть он станется при ней… Пусть останется.

Харальд, горько вздохнув, помолчал немного – после чего обратился к фризу:

- Ты и твои близкие, если они есть в Хедебю, свободны. Я отпущу вас в Утрехт с первым идущим в него кораблем… И вознагражу по чести.

- Харальд, подожди. Пусть он останется рядом… Поможет мне помолиться. Но прежде подойди ко мне… Мы должны… Попрощаться.

На последнем слове Рады внутри ярла все сжалось, а дыхание его перехватило. Ибо в этом слове его ждал неминуемый конец – конец их с Радой истории, конец его земному счастью, его любви… На негнущихся ногах он подошел к ложу возлюбленной – и тяжело пал перед ним на колени.

- Не бойся… Мы ведь еще увидимся.

Горячие пальцы девушки вновь коснулись руки Харальда. Подняв взгляд на любимую, он невольно поразился тому, что во взгляде ее больше нет той муки, что давно уже поселилась в ее глазах – словно боль наконец-то отпустила славянку! Одновременно с тем ласковая и какая-то необычно спокойная улыбка коснулась ее губ…

- Рада, тебе лучше?! Ты исцелилась?

Девушка с сожалением покачала головой:

- Мне легче… Но мой конец уже очень скоро… Прошу тебя! Позаботься о Рюрике. Если Славомир примет племянника, отправь его к моему брату. Если нет… Если нет – то защити его и воспитай его воином. Таким же честным и стойким, как ты…

В этот миг внутри Клака что-то окончательно сломалось, а горло его стальными тисками сдавил спазм. Ярл едва только и смог тихо вымолвить:

- Рада, любимая… Если есть какая-то надежда…

Девушка вновь отрицательно покачала головой – но с убежденностью в голосе ответила:

- Земная жизнь скоротечна, но есть также и жизнь вечная. Мы еще встретимся, Харальд… Только прошу тебя – разреши христианам проповедовать в Хедебю… И не приноси больше никаких жертв. Ни за меня… Ни за кого либо еще.

Ярл смог только склонить голову, соглашаясь с любимой.

- И еще… Еще пообещай мне, что женишься на той девушке, кто сможет подарить тебе сына. Я вот не смогла…

Рада виновато улыбнулась – но Харальд лишь отрицательно мотнул головой:

- Только ты моя жена. Только тебя я люблю… А больше никого полюбить уже не смогу.

- Полюбишь… Своего ребенка полюбишь.

Девушка вновь сжала пальцы Харальда – и тут он понял, что она окончательно прощается с ним. Сердце забилось в груди ярла раненой птицей – а глаза заволокло непроницаемой пеленой влаги, сквозь которую он уже не смог разглядеть черты лица славянки…

- Прошу… Теперь, оставь нас, любимый. Я хочу помолиться – а мой брат христианин поможет мне в этом.

Харальд только кивнул – но вместо того, чтобы уйти, он порывисто обнял Раду, нашел своими губами ее солоноватые на вкус губы… И не расцеплял объятий, пока не услышал от нее столь важных для него, и таких рвущих сердце слов:

- Я люблю тебя… Но мне пора.

- И я тебя люблю… Люблю!!! Я обещаю, я воспитаю Рюрика и буду его защищать, как родного сына! Но после я последую за тобой!

Харальд резко встал, совершенно ничего не видя из-за застывших в глазах слез. Не оборачиваясь – ибо, как кажется, еще один взгляд на славянку окончательно разорвал бы его сердце на кровоточащие куски – он покинул покои умирающей женщины, чтобы пробежать сквозь весь дом… И без сил рухнуть на порог в бессильном и безмолвном ожидании.

- Позовите ко мне Хродгейра!

Ждать пришлось совсем недолго – бежавший в Хедебю убийца Гудфреда жил в доме ярла, не покидая двора. Теперь же он с поклоном приблизился к Клаку, замерев в двух шагах от Харальда.

- Хродгейр… Мститель. Я обещал тебе серебро за смерть Гудфреда Сигфредсона – и ты его получил. Я обещал помочь тебе бежать из Зеландии – и я помог.

- Верно, господин. Ты сдержал свое слово.

Хольд вновь почтительно поклонился… Вот только в голосе легко различить сильное внутреннее напряжение. Что ныне скажет ярл?!

- Верно… Сдержал. И сдержу теперь другое обещание – защитить тебя от мести данов. Сам понимаешь, я не могу оставить тебя в Хедебю, иначе смерть Гудфреда будет слишком легко связать с моей семьей… А потому ты отправишься к конунгу ободритов Славомиру – и передашь ему мое послание. А после останешься служить в его хирде – коли Славомир примет тебя!

- Да, господин, я сделаю это…

Харальд и Хродгейр успели подробно обсудить послание ярла, в основном касающееся дальнейшей судьбы Рюрика. Успели обсудить его прежде, чем за спиной ярла послышались тихие шаги фриза.

- Она… Помолилась и покаялась. Искренне покаялась… И ушла.

Удивительно – но в этот самый миг ярлу стало чуть легче дышать. Ибо как ни горька была мысль об уходе любимого человека – но то, что мучения Рады наконец-то оборвались и что ее последнюю волю успели выполнить, крестив девушку, каким-то странным образом успокоили Клака.

- Как тебя зовут, фриз?

- Если в крещении – то Георгием.

- Понятно… Я дам серебра тебе в дорогу. Отныне ты и твои родные – свободные люди. Уплывете на любом попутном корабле… Только прежде похорони Раду по обряду христиан.

Фриз согласно поклонился – но после с легким волнением уточнил:

- Мы предаем своих ближних земле… Но земля на христианских кладбищах освящается священником.

Харальд устало кивнул:

- Хорошо… Предай ее земле – а когда будешь во Фризии, скажи местным жрецам: я дозволяю им явится в Хедебю и предоставлю защиту.

Купец низко поклонился:

- Благодарю вас за милость, господин!

…Харальд вошел в детские покои Рюрика; мальчика уже в который раз за этот день пыталась уложить кормилица. Однако сын Годолюба упрямо вырывался из ее объятий и не слушал увещеваний – а, заметив Клака, он приветливо улыбнулся и подбежал к ярлу, неловко переставляя свои совсем короткие ножки… Впрочем, при виде мрачного лица Харальда улыбка ребенка исчезла сама собой – и озадаченный Рюрик вопросительно, с явным волнением в голосе уточнил, широко раскрыв свои большие серые глаза:

- Мама?

Удивительно – но мальчик, совсем не помнивший погибшую в Велиграде Умилу, считал своей мамой вовсе не кормилицу, а много времени проводившую с ним Раду. По которой очень скучал в дни ее болезни…

Харальд внимательно всмотрелся в черты лица малыша, именно теперь показавшиеся ему так похожим на Раду – и, опустившись перед ним на колено, неловко обнял мальчонку:

- Прости Рюрик, прости… Но мама больше не придет.

Сын Годолюба тут же заревел, вцепившись в ярла – заревел так искренне и горько, как умеют рыдать только малые детки. И в ответ на его слезы что-то стронулось в душе самого Харальда – Клак впервые за этот день дал волю собственным слезам, душившим его и не дававшим толком говорить…

Так они и плакали, крепко обняв друг друга: мальчик, потерявший вот уже вторую мать – и муж, утративший единственную по-настоящему любимую им женщину, кою он не смог даже взять в жены…

Но именно эта женщина сроднила их – а любовь к ней (у каждого своя) связала Харальда и Рюрика куда крепче кровных уз.