Семья Эглетьер

XII

Сжимая авторучку затекшими пальцами, Жан-Марк старался писать как можно быстрее, но то и дело тонул в многословии профессора, бросал фразу на полуслове, подхватывая на середине следующую. В конце концов он смирился с тем, что не поспевает за лектором. К тому же, если и упустишь какой-нибудь абзац, его без труда можно восполнить по конспектам курса, размноженным на ротапринте. Поэтому он позволил себе минутную передышку. Сидя в последнем ряду амфитеатра, Жан-Марк видел уходящие вниз ровные ряды голов. Волосы всех оттенков напоминают клубки шерсти на полках галантерейной лавки. Юношей и девушек примерно поровну. В проходах портфели, книги, скомканные плащи. Лекции по гражданскому праву всегда привлекали многочисленную аудиторию. Было жарко, душно. Голос лектора, искаженный усилителями, звучал, точно глас пророка:

— Значение реального договора в современном французском праве отлично от того, которое существовало в римском праве…

Внизу на возвышении из белого камня, за огромным столом, который вполне подошел бы для пира вагнеровских героев, стоит преподаватель гражданского права Антонен Мериньяк; крохотного роста, одетый в черную тогу и красную мантию, он вытягивает шею, напрягает голос. Перед ним на гибком стебле, словно зачарованная змея, застыла головка микрофона. Электрический свет, льющийся с потолка через иллюминаторы, подчеркивает современные геометрические линии зала. В этом новом здании юридического факультета на улице Ассас, где читали лекции для второго курса, все было гигантским, надуманным и безликим. В глубине души Жан-Марк предпочитал старое здание с его темными коридорами и пыльными аудиториями, но не мог не признать, что здесь, как нигде, явственно ощущается будущее. Дидье Коплен, сидевший рядом с ним, откинулся назад и вздохнул:

— У меня больше нет сил! Он слишком быстро говорит!

Жан-Марк размял затекшие пальцы. Многие студенты тоже отказались от попытки поспеть за лектором. Некоторые читали газету или решали кроссворды, девушки оказались выносливее — ссутулившись, они проворно заполняли страницу за страницей, словно строчили на швейной машине.

— Черт знает что! — проворчал Жан-Марк. — Все равно девчонкам это ни к чему!..

Его слова прозвучали слишком громко. Несколько голов обернулось к нему, кто-то шикнул, но тут же все потонуло в потоке юридических терминов, льющихся с кафедры. Наконец динамики выплеснули заключительную фразу. Кое-где раздались жидкие аплодисменты. Антонен Мериньяк покинул кафедру и ушел вслед за хромым служителем. Стройные ряды аудитории сразу рассыпались. Зал наполнился гомоном и шарканьем ног, повсюду хлопали откидывающиеся сиденья.

Большинство студентов вышли в коридор и закурили в ожидании следующей лекции. Жан-Марк и Дидье остались, чтобы сохранить места. Перерыв длился десять минут. В проходах толпились, спорили, смеялись, обменивались конспектами, какая-то парочка стояла в конце ряда обнявшись и целовалась взасос при полном безразличии окружающих.

— Он ее лапал, не переставая, всю лекцию, — сказал Жан-Марк. — Была бы хоть смазливая, а то уродка уродкой!

— Ты находишь? Лицом — я согласен, но фигура…

— Да и фигура не лучше. Приглядись как следует.

Они разобрали девушку по всем статьям. Потом перешли к другим. После беспристрастного обзора они признали, что средний уровень не так уж плох. Во всяком случае, студентки юридического факультета оставляют далеко позади девушек с остальных факультетов. Вдруг Дидье спросил:

— Ты влюблен в Мики?

— Ты спятил! — воскликнул Жан-Марк. — Встречи с ней для меня вроде гимнастики!

— Слава богу! А то я испугался за тебя в тот вечер!

— Ты меня мало знаешь! — сухо усмехнулся Жан-Марк.

И тут же упрекнул себя. Какое право имеет он презирать Мики, если прибегает к ее услугам каждый раз, как его припечет? Впрочем, почему бы и нет? Отец одобрил бы его. Жан-Марк гордился тем, что мог хладнокровно, как отец, завязывать отношения с женщинами. Все разговоры между мужчиной и женщиной — бесполезная трата времени, если не ведут к физической близости.

Студенты повалили обратно в аудиторию, и через две минуты все уже сидели по местам. На ярко освещенном возвышении появился профессор административного права и, переждав не слишком бурные аплодисменты, приступил к лекции.

В течение часа перо Жан-Марка машинально скользило по бумаге. Профессор говорил об актах управления, которые «не имеют ни законодательного, ни юрисдикционного характера», а Жан-Марк думал о девушках, о товарищах, об отце, о будущем… Беспорядочный шум, возвестивший об окончании лекции, прервал его мысли. Влившись в поток сокурсников, он и Дидье вышли в главный вестибюль, где между черными квадратными колоннами сновали студенты. Некоторые со скучающим видом просматривали прикрепленные кнопками к щитам объявления с предложением работы или объявления студенческой корпорации и Национального союза студентов Франции. «Предлагается… Помощь во время каникул… Университетская столовая… Покупка подержанных конспектов… Социальное обеспечение…» На стенных электрических часах выскочили цифры: 11 часов 50 минут.

— Пошли в «Суффло»? — предложил Дидье.

Они пересекли открытую факультетскую стоянку. Владельцы мопедов и автомобилей суетились у своих машин перед строгим, из стекла и металла фасадом здания. Стояла холодная и сухая погода. Напрямик через Люксембургский сад до Бульмиша пять минут ходу. Приятно шагать бок о бок с товарищем по пустынным аллеям. Малышей нет, никто не путается под ногами. За облетевшими деревьями видны прямые дорожки, каменные балюстрады, круглый водоем, Люксембургский дворец… В кафе на улице Суффло Жан-Марк и Дидье окунулись в обычную сутолоку: полно молодежи, все болтают, курят, смеются, листают книги, пьют черный кофе или фруктовые соки. Студенческий заповедный мирок. Хотя Жан-Марк и притворялся, что презирает подобные сборища, он почему-то считал себя обязанным время от времени появляться в «Суффло». На диванчике в глубине зала сидели Жюльен Прела и Морис Нико, они знаками позвали к себе Жан-Марка и Дидье. Те стали пробираться, потревожив двух девушек за соседним столиком, которые не сразу согласились их пропустить. Девушки были бесцветны и вялы, как улитки, поэтому никто не обратил на них внимания. Жюльен Прела, прогулявший сегодня обе лекции, спросил:

— Интересно было?

— По административному праву — да, — ответил Дидье. — Нам объясняли теорию актов управления. Поразительно, любое беззаконие можно оправдать, прикрываясь государственными интересами!

Жан-Марк пожалел, что невнимательно слушал лекцию. Тем не менее он быстро понял, о чем шла речь, и смог уверенным тоном высказать свое мнение. Он стоял за строгую законность в любых обстоятельствах независимо от того, касается ли дело государства или частных лиц. Юноши обменялись горькими замечаниями о бездарности и легкомыслии государственных деятелей. Просто удивительно: стоит умному, трезвому и образованному человеку достигнуть власти, и он сразу теряет весь свой здравый смысл. Что и говорить, политика — отвратительное, грязное дело. Франция прогнила насквозь. Надо в корне изменить ее государственные устои. Чтобы развеселить собеседников, Морис Нико пересказал остроты из последнего юмористического листка. Жюльен Прела нашел их забавными и занес в свою записную книжку. Он даже не смеялся он ржал, он выл от восторга. Его непосредственность шокировала Жан-Марка. Славный малый, но уж больно низко летает, не в первый раз подумал он с дружеским осуждением. Хотя Жан-Марк очень проголодался, он согласился пойти вместе с приятелями в университетскую столовую, вместо того чтобы поесть дома. Все трое были прикреплены к «Мабийону».

После скудного и короткого завтрака, которого он почти и не почувствовал, все четверо вернулись в «Суффло» и заказали по сандвичу и по чашке черного кофе. В кафе появился разносчик с пачкой «Монд». Он приходил ежедневно, зная, что может рассчитывать здесь на почтительное отношение. Покупая эту газету, вы как бы демонстрировали высокий интеллектуальный уровень. Через несколько минут номера «Монд» распахнули крылья на всех столиках. Жан-Марк бросил скучающий взгляд на передовицу, пробежал глазами отдел зрелищ и заявил, что стоило бы посмотреть японский фильм «Шелковый шнурок», о котором уже полтора месяца говорит весь Париж. Сдублированный вариант еще идет в «Студии Медичи», но не сегодня-завтра программа переменится. Почему бы не отправиться всем вместе на четырехчасовой сеанс? Сейчас можно сходить в библиотеку и подготовиться к семинару, который будет во вторник, а оттуда… Морис отказался: у него свидание с девушкой. Жюльен и Дидье приняли предложение.

Ассистент, который вел практические занятия, рекомендовал изучить ряд постановлений об ответственности государственных уполномоченных. Светлый, хорошо натопленный, тихий зал библиотеки был наполовину пуст. Все трое заняли места за одним столом и заполнили листки требования. Через пятнадцать минут номера их мест загорелись на световом табло в глубине зала, и они пошли за книгами. Жан-Марк делал выписки из «Основных постановлений административной юриспруденции», сопоставляя их с тем, что Дидье извлекал из другого сочинения. Жюльен читал «Монд». Без десяти четыре он провозгласил:

— А теперь пора закругляться! Иначе «Шелковый шнурок» ускользнет у нас из-под носа!

И громко засмеялся собственной шутке.

Все трое ринулись к выходу, бегом, через четыре ступеньки поднялись по лестнице и выскочили на прозрачный и холодный воздух улицы.

— Пробирает! — сказал Жюльен, поднимая воротник плаща.

Они быстро зашагали, протискиваясь между прохожими, выходя на мостовую, чтобы опередить слишком медлительных, и, пускаясь бегом, едва оказывались на свободном пространстве. На площади Эдмона Ростана они попали в густую толпу. Несколько студентов Академии художеств играли на корнет-а-пистонах, окруженные ватагой смеющихся товарищей. Две машины не могли разъехаться, преграждая путь остальным. Водитель автобуса ругал с высоты своего сиденья таксиста, который высунулся в окошко машины и тоже не лез за словом в карман. За витринами кафе, словно сквозь стекло аквариума, смутно виднелись освещенные неоном молодые лица.

— Скорей, скорей! — повторял Жан-Марк. — Мы пропустим начало!

Когда они, запыхавшись, примчались к кинотеатру, кассирша успокоила их: еще не кончились мультфильмы. Билетерша ввела их в темный, битком набитый душный зал, весело бурливший, как кастрюля на плите. Нашлось свободное место у самого экрана и два откидных в середине зала.

— В перерыве вы сможете пересесть, — шепнула билетерша, беря чаевые.

Близорукий Жюльен предпочел первый ряд и скрылся в темноте, пока товарищи устраивались на откидных местах. Сидя за спиной Дидье, Жан-Марк рассеянно смотрел на головастого человечка, который разгуливал по самому краю пропасти. Вдруг человечек сделал прыжок и начал парить среди птиц, раскрыв пальто, как парашют. Вспыхнули лампы, Жан-Марку захотелось мороженого, и он откинулся в сторону, доставая мелочь из кармана. В тот же момент он заметил справа, через три ряда от себя, знакомый крепкий затылок и квадратные плечи. Отец? Не может быть, это кто-то другой, похожий на него! Нет, он! Но что он тут делает, один в этом зале? Жан-Марк привстал, и сиденье громко хлопнуло.

— Чего тебе? — спросил, оборачиваясь, Дидье.

— Ничего, — пробормотал Жан-Марк.

Он заметил рядом с отцом молодую женщину, которая что-то шептала ему на ухо. Ее лица Жан-Марк не мог разглядеть. Во всяком случае, это была не Кароль. В растерянности Жан-Марк сел на свое место. Дидье купил мороженое. Друзья ели молча, пока на экране сменяли одна другую сто раз виденные и уже никого не развлекавшие рекламы.

На миг стало темно, затем появились иероглифы японских титров. Когда Жан-Марк наклонялся вправо, в серебристой полутьме зала перед ним возникали два черных силуэта, таинственным образом связанные между собой. Он с трудом следил за развитием действия. Девушку с раскосыми глазами и фарфоровым личиком три ее брата задумали продать богатому, усатому и развратному вельможе, но сердце ее было отдано прекрасному юноше самураю. Актеры играли с торжественной медлительностью. Съемки поражали удивительной чистотой. Каждый кадр напоминал старинную гравюру. Щебет диалога, который время от времени переводился в субтитрах, придавал фильму еще больше необычности и лиризма. Жан-Марку хотелось бы полностью насладиться всеми нюансами столь редкого зрелища, но, следя за героями на экране, за их слезами, ломанием рук, сабельными ударами, погоней на лошадях, он каждую минуту помнил о паре, сидевшей в десяти шагах от него, которая переживала свой роман, неведомый ему. «Эта женщина — любовница отца! Иначе с какой стати он пошел бы с ней в кино? Мне лично, само собой, наплевать. По-моему, это даже занятно! Но каково Кароль… Интересно, давно отец изменяет ей? Все-таки он удивительная личность!» В конце концов самурай решился на самый достойный исход — на харакири. Глядя на его искаженное судорогой лицо, Жан-Марк ощутил тоскливый ужас, который всегда его охватывал при виде физических страданий. В зале зажегся свет, экран снова стал белым, словно смыл с себя все изображения, только что мелькавшие на нем; лишенное памяти полотно было готово отдать себя новым призракам. Кое-где раздались аплодисменты.

— Потрясающе! — сказал Дидье, вставая. — Как твое мнение?

— Да, — машинально ответил Жан-Марк.

— Великолепно!

Сначала он хотел выйти из зала как можно скорее, чтобы не столкнуться с отцом. Потом передумал. Его разбирало любопытство. Стоя у края своего ряда, он пропускал поток зрителей, направлявшихся к выходу. Наконец те двое поравнялись с ним. Женщина шла впереди. Она была очень молода, невысокая, рыжая, со вздернутым носом, тяжелым подбородком и туповатым взглядом. «Поразительно! — подумал Жан-Марк. — Кароль настолько привлекательнее ее!» В этот миг глаза его встретились с глазами отца. Их взгляды скрестились, и сердце Жан-Марка тревожно и сладко сжалось, точно коса вошла в грудь. Лицо Филиппа стало жестким.

— Вот как, ты тоже здесь? — проговорил он.

— Познакомься, пожалуйста, это мой друг Дидье Коплен, — сказал Жан-Марк. — Мой отец…

Жан-Марк ожидал увидеть хотя бы тень смущения на массивном розовом лице отца. Однако Филипп улыбнулся с привычной непринужденностью и бросил на ходу:

— Прекрасный фильм, не правда ли?

Он пошел вперед и нагнал свою спутницу у выхода. Жан-Марк следил за ним с невольным восхищением. «Даже вляпавшись в дерьмо, не теряет хладнокровия!» — подумал он. Жюльен присоединился к товарищам и буркнул:

— Тоска зеленая!

Они вышли последними. На противоположной стороне улицы Жан-Марк увидел отца, который дружески помахал ему и открыл дверцу своей машины. Женщина тотчас села в нее, и они отъехали. Дидье и Жюльен хотели было вернуться в «Суффло», но Жан-Марк пригласил их к себе выпить по стаканчику. Он вдруг заторопился домой, словно там его ждали какие-то перемены.

Но, переступив порог квартиры, Жан-Марк убедился, что все идет обычным ходом. В гостиной Кароль угощала чаем своих приятельниц: Брижитт и Олимпию. И лица их и позы выражали беспечную праздность. Жан-Марк представил своих друзей. С Жюльеном Кароль была уже знакома, но Дидье видела впервые.

— Не хотите ли чаю? — предложила она.

Оба неловко отказались, стоя в дверях и переминаясь с ноги на ногу. Стеснительность товарищей удивила Жан-Марка. Что смутило их — светская самоуверенность этих трех женщин или изысканная обстановка? Брижитт, когда-то окончившая юридический факультет, задала несколько вопросов о программе занятий и шутливым тоном припомнила несколько забавных эпизодов из своей студенческой жизни. Белокурая Олимпия еще более жеманно, чем обычно, рассказала о своем младшем брате, который поступил в Политехнический институт. После десяти минут пустой болтовни Жан-Марк увел приятелей в свою комнату и там угостил их виски — бутылку он прихватил в буфете. Жан-Марк включил проигрыватель и поставил сонату Франка для фортепьяно и скрипки. Развалившись в кресле с рюмкой в руке, Жюльен сказал:

— Зря мы ушли из гостиной! Блондинка — первый класс!

Жан-Марк не удивился. Жюльену могла понравиться только Олимпия, самая банальная из этой троицы. Жюльен продолжал:

— Интересно, сколько ей лет? Она молодо выглядит!

И ни слова о Кароль! Жан-Марк снисходительно усмехнулся и подумал, что заурядность Жюльена все больше раздражает его. «Мне нужно собраться с духом и просто порвать с ним», — решил он. И даже Дидье вдруг показался ему скучным. Он был рад, когда в семь часов оба поднялись и ушли.

Оставшись один. Жан-Марк бросился на тахту, закурил сигарету и устремил взгляд на трещинку в потолке, которая всегда располагала его к размышлениям. Недавнее открытие — отец и рыжая женщина! — привело его в замешательство. Итак, можно все время быть рядом с человеком и даже не подозревать, что от тебя скрыта, подобно основанию айсберга, самая важная часть его существа. Тысячи выработанных обществом условностей лишь прикрывают грубость, корысть, похоть, которые движут людьми. Только дурак может верить улыбке, обещанию, рукопожатию… «И в этих джунглях мне предстоит прорубить себе дорогу! Хватит ли у меня сил?» Он взял один из своих учебников и начал его перелистывать, подчеркивая некоторые фразы красным карандашом. Его светлая комната, оклеенная серо-голубыми обоями, обставленная строгой, несколько чопорной мебелью в стиле Карла X, дышала спокойствием. Печатные конспекты лекций аккуратной стопкой лежали на столе, книги в полном порядке стояли в шкафу, ни одна из них не валялась. Ему бы хотелось, чтобы и в жизни был такой же порядок, как в его комнате. Вдруг он убрал ноги с тахты и сел: кто-то шел по коридору. Дверь открылась. Вошел Филипп, взял стул и уселся на нем верхом. Положив руки на спинку, он выжидательно смотрел на сына.

— Ты занимался? — спросил он.

— Да, я читал… — ответил Жан-Марк.

— Как тебе показался фильм?

— Хорош, но скучен.

— Пожалуй, ты прав. Это большое искусство, но мы, европейцы, воспринимаем его с трудом. Да, между прочим: ты меня в кино не видел, понятно?.. Я на тебя рассчитываю!

Жан-Марк сдержал улыбку. Изображая на лице удивление, он злорадствовал, словно чем-то отплатил отцу, заставившему его смотреть на раненых, истекающих кровью на обочине дороги.

— Как не видел? — спросил он с подчеркнутым простодушием.

— Неужели не понимаешь? — буркнул Филипп. — Ты же заметил, что я был не один!

— Ну и что?

— Я не хочу входить в объяснения с Кароль.

— Ах вот в чем дело! — словно наконец сообразив, вздохнул Жан-Марк. — Раз так, я, конечно, ничего не скажу! — Он помолчал минуту и затем спросил напрямик: — А кто эта женщина, с которой ты был?

— Прелестная девушка, — ответил Филипп, вставая со стула. — Умом не блещет, но свежа, забавна, мила! А в наше время милые женщины редкость! С ней мне никогда не бывает скучно…

— А как же Кароль?

— Кароль — это Кароль! Она не имеет никакого отношения к этой истории!

— А если она узнает?

— Откуда ей узнать? Я уважаю ее и, конечно, принимаю все меры предосторожности!

— Только уважаешь?

— Уважаю и люблю.

— А ту, другую?

— Не путай любовь и наслаждение. Мы с Кароль женаты пять лет, и, естественно, она утратила в моих глазах прелесть новизны. Ты поймешь это, когда поживешь с мое. Каждый начинает жизнь с возвышенными понятиями о чести, доверии, преданности и очень быстро отдает себе отчет, что все это отступает перед плотью. Вспомни, что я говорил тебе в тот раз в машине: только дурак или полуимпотент ограничивает себя одной женщиной. Любящая женщина способна удовлетвориться одним мужчиной, в котором для нее воплощаются все мужчины на свете, но любящий мужчина должен переходить от одной женщины к другой, если хочет до конца насладиться женской прелестью. Так уж устроено, что красота одной только подчеркивает красоту другой. Поэтому, покидая женщину, в сущности, никогда не предаешь ее. Я вовсе не отворачиваюсь от Кароль, когда другая на время привлекает мое внимание. Наоборот, всякий раз, возвращаясь к ней, я как бы обогащаю ее светом, источник которого ей неведом. Я одариваю ее тем, что получил на стороне! Неверность вполне естественна у мужчин, у женщин же она извращение. Мужчина, изменяя, как бы берег отпуск, женщина совершает преступление против любви!

Убежденность этой речи сбила с толку Жан-Марка, он лишний раз признал, что отец способен внушить ему что угодно. Как бы Жан-Марк ни осуждал его за глаза, стоит отцу заговорить, и он пасует перед отцовскими доводами.

— В сущности, папа, ты не уважаешь женщин! — сказал он.

— Разве уважают то, в чем испытывают потребность? Можно восхищаться картиной, статуей, поскольку ими не воспользуешься в утилитарных целях. Но если бы вдруг они стали съедобными, а значит, необходимыми до нашего существования, мы бы бросили ими восхищаться и стали бы добиваться их. То же и с женщинами. Они фальшивы, слабы, пусты, лживы, болезненны, однако без них не обойтись. Лишь педерасты ценят в женщинах ум и душу. Но ведь мы с тобой не этой породы, верно?

И Филипп ласково приложил кулак ко лбу. сына Жан-Марк ощутил это твердое и теплое прикосновение, словно отец поставил свою печать. Он снова почувствовал уныние: все было так сложно, так непонятно. Мерседес постучала в дверь и объявила, что обедать подано.

За столом отец показался Жан-Марку оживленнее обычного. Может быть, он подавал сыну пример самообладания. Словом, урок продолжался: сначала теория, потом практические занятия. Кароль слушала мужа, который говорил о делах, о своих сегодняшних встречах, не подозревая, как тесно переплетаются в его речах правда и ложь. Доверчивость молодой женщины тронула Жан-Марка. Кароль казалась ему хрупкой, почти прозрачной в розовом пеньюаре. Широкие рукава, откидываясь, открывали ее руки до локтей. Жан-Марк чуть не поддался жалости, но потом решил: раз Кароль ничего не знает, то и жалеть ее нечего. Их общая с отцом тайна смущала его и в то же время льстила Жан-Марку, желая подчеркнуть свое вступление в игру, он спокойно заявил:

— Сегодня я видел «Шелковый шнурок».

— Это в самом деле так хорошо, как говорят? — спросила Кароль.

— Великолепно! Великолепно, но досидеть до конца трудно!

— Филипп, нам обязательно надо посмотреть этот фильм, — обратилась она к мужу.

— Ну нет! — отмахнулся он со смехом. — Терпеть не могу великие творения, внушающие священный трепет зрителю, который убеждает себя, что его скука — одно из проявлений эстетического наслаждения!

— Ну что ж, значит, мне придется сходить с Брижитт.

Филипп взял руку жены, прикоснулся к ней губами и спросил:

— Ты не сердишься?

Жан-Марк с таким вниманием следил за этой комедией, что забывал про еду на своей тарелке. Супружеский союз отца и Кароль казался ему ненадежным, построенным на песке. И лишь иллюзии, ложь, молчаливый сговор кое-как подпирали это шаткое здание. А между тем оно держалось уже годы и продержится, вероятно, до тех пор, пока с возрастом отец не пресытится и не утратит вкуса к авантюрам. И тогда он и его жена с высоко поднятой головой войдут в легенду о счастливых семейных парах.

— Почему ты не ешь? — спросила Кароль.

— Не хочется, — пробормотал Жан-Марк. — Я не голоден.

Он откинулся на спинку стула. Спазма сжала горло, во рту стоял горький вкус. Как отвратительна жизнь! Мерседес переменила тарелки и подала сыр. Звяканье ножей и вилок, бульканье вина, льющегося в стаканы, пустые слова:

— Еще немного?

— Вино превосходное!

— А по-моему, то было лучше… которое мы пили позавчера!..

Разговор гудел вокруг Жан-Марка, не доходя до его сознания. Франсуаза пыталась втолковать Даниэлю, что путешествие в СССР было бы для него гораздо полезнее и интереснее.

— Ну и дура же ты, старуха! — басил в ответ Даниэль. — Я еду на Берег Слоновой Кости, потому что хочу посмотреть первобытных людей, понимаешь?.. Настоящих!.. Насколько мне известно, их нет ни в Москве, ни в Ленинграде!

— Ну, а Греция тебя не соблазняет? — настаивала Франсуаза. Поехал бы с нами, вот было бы интересно!..

— Я не ищу интересного, мне нужно значительное!..

«Да, правда, у меня ведь есть брат и сестра, подумал Жан-Марк. Как все пошло и скучно!..»

За сладким Кароль и Филипп принялись обсуждать свои светские заботы. До конца месяца Кароль собиралась устроить по крайней мере четыре званых обеда в ответ на приглашения друзей. Филипп устало попросил ее растянуть приемы на более разумный срок. Но она настояла на своем, и он, ворча, уступил. Жан-Марк подумал, что в семье не всегда берет верх тот, кто кажется победителем.