Семья Эглетьер

XXIV

В щель между небрежно задернутыми шторами пробивался бледный свет. Франсуаза протянула руку, взяла с полу свои часики и очень осторожным движением поднесла их к глазам; пять минут шестого. Рядом с ней спал Козлов; он лежал, приоткрыв рот, неподвижно, как убитый. Но от этого безжизненного тела исходило ровное тепло. Одна его рука покоилась на голом бедре Франсуазы. Девушка вспомнила все, что было, и отвращение снова поднялось в ней. Как могло случиться, что их чистые отношения, возвышенные беседы завершились дикими движениями, хриплым дыханием, осквернением ее тела. Франсуаза думала, что любовь приблизит ее к Богу, а вместо этого она была низведена до уровня животного. Сможет ли она после такого падения вновь обрести уважение к себе? И как он, человек с высокими духовными запросами, мог испытывать от этого наслаждение?.. Неужели все это было? Он говорил ей «ты». Благодарил. Просил прощения. Твердил: «Не бойся… Ты будешь счастлива… я тебе обещаю…» Но теперь, сколько она ни повторяла себе эти слова, она не ощущала ни гордости, ни надежды, только смертельную печаль. Она испытала счастье, но не то, о котором мечтала. Это счастье мешало ей оставаться собой. По щекам и горькому рту потекли слезы, скопившиеся в сердце Франсуазы. Она не могла их унять. Она закрыла лицо руками, потом кончиками пальцев провела по своим голым плечам. Прикосновение к собственному телу, гладкому и горячему, было ей неприятно. Она снова вспомнила непроизвольные судорожные движения и стиснула зубы. Какая гадость! Значит, от этой мерзкой гимнастики, если будет угодно Богу, рождаются дети! Как объяснить такое? Как допустить! Во всяком случае, ее поступка Бог не одобрял. Иначе на душу ее снизошло бы спокойствие. Она совершила преступление против самой себя и против Бога.

Франсуаза выскользнула из постели, собрала со стула одежду и стала одеваться, стараясь двигаться как можно меньше и не спуская глаз с Козлова. Она уже застегивала блузку, когда он вдруг повернулся на другой бок, отпихивая во сне одеяло. Франсуаза испуганно застыла: неужели проснется? Но Козлов продолжал крепко спать, с открытой грудью, повернув голову к подушке. Он дышал мерно и глубоко, как ночью. Франсуаза взяла туфли, отворила дверь и на цыпочках вышла на лестницу.

Ее встретило холодное, мутное утро. Перед закрытыми подъездами выстроились полные с краями мусорные урны. Она знала, что рано или поздно вернется к Козлову. Хотела она того или нет, он был ее судьбой. Но сейчас даже мысль об этом ужасала Франсуазу. Куда идти? Что делать? Перед ней расстилалась каменная пустыня. В огромном городе не было никого, кто мог бы понять ее и утешить. Словно в чужой стране, где говорят на непонятном языке. Франсуаза взглянула в зеркало витрины: на нее смотрело бледное, усталое, несчастное лицо. Это жалкое выражение она уже видела — у Жан-Марка. Какой суровой она была с ним! И вдруг Франсуазе неудержимо захотелось увидеть брата. Она торопливо зашагала к улице Ассас, иногда пускаясь бегом. Франсуаза еще не была в новом жилище брата, но знала, как его отыскать: Мадлен описала свежевыкрашенную зеленую дверь в конце коридора…

Франсуаза постучалась. Долго никто не отзывался. Должно быть, Жан-Марк еще спал. Франсуаза постучала снова. В комнате что-то двинули, потом зашлепали босые ноги. Дверь открылась. На пороге стоял Жан-Марк, заспанный, лохматый, в шелковом фиолетовом халате. При виде сестры он удивленно отпрянул. Не в силах произнести ни слова, Франсуаза бросилась к нему на шею. Рыдания сотрясали ее, она захлебывалась, будто чья-то рука держала ее голову под водой. Жан-Марк с трудом оторвал сестру от себя и, заглянув ей в лицо, спросил:

— Что случилось, Франсуаза?

— Я не ночевала дома, — с трудом выговорила она.

Изумление в глазах Жан-Марка немного успокоило Франсуазу. Больше она не была одинока. Словно опять поднялись надежные стены их детской.

— Где ты была? — коротко спросил он.

— У Козлова.

Жан-Марк нахмурился:

— Козлов? Это твой преподаватель, что ли?

— Да.

— Ты спала с ним?

— Да, Жан-Марк.

— Не может быть! Кто угодно, только не ты, Франсуаза! Да я сейчас пойду и набью ему морду!

— Я сама этого захотела.

Но Жан-Марк, сжав кулаки, повторял:

— Ах, сволочь! Ну какая же он сволочь!

— Он не сволочь, Жан-Марк. Он мужчина. Мужчина, как и ты. Он меня любит…

Но Жан-Марк отмахнулся.

— Этот старик?

— Ему тридцать два года.

— Я и говорю!

— А Кароль?

Жан-Марк на секунду смешался, затем с сердцем возразил:

— Кароль — другое дело… Она женщина… И она… красива…

— Он тоже красив!

От удивления глаза Жан-Марка округлились:

— Ты находишь?

Взяв сестру за руки, он усадил ее на кровать рядом с собой.

— Послушай, сестричка, — мягко сказал Жан-Марк, — ты сделала невероятную глупость, но все девчонки, каких я знаю, рано или поздно проходят через это. До сих пор ты была исключением. Я смотрел на тебя и не мог понять, из какого теста ты сделана. Говоря откровенно, в отчаяние приходить не от чего, если, конечно, ты возьмешь себя в руки. Вряд ли этот тип намерен на тебе жениться, да и правду сказать, не слишком-то вы подходите друг другу.

Сквозь пелену слез Франсуаза с отчаянием взглянула на брата.

— Но я люблю его, Жан-Марк! Я люблю его так же, как ты любишь Кароль!

Она снова расплакалась от утомления, нервного напряжения, горя, отвращения. Жан-Марк схватил полотенце, намочил его конец и вытер Франсуазе лицо. От непривычной заботливости брата она совсем ослабела. Прижимаясь лицом к приятно холодящей мохнатой ткани, Франсуаза всхлипывала и еле слышно говорила, говорила, не в силах остановиться.

— Нет, Жан-Марк… Не требуй, чтобы я ушла от него… Я этого не сделаю… Так же, как ты не уйдешь от Кароль, сколько бы я тебя ни просила… Я была груба и несправедлива к тебе… Я ничего не понимала… А тебе, наверное, так тяжело!.. Прости меня!

— Будет тебе, помолчи! — сказал Жан-Марк, садясь рядом и неловко обнимая ее за плечи.

Франсуаза вспомнила, как однажды, еще детьми, они просидели так всю ночь, пока бушевала гроза. И сегодня они тоже прижались друг к другу, но стоило ей пошевелиться, и небритый подбородок брата царапал щеку.

— То, что произошло с нами обоими, ужасно, — вздохнула Франсуаза. — Мне стыдно! Почему Бог допустил это? И мы ничем не можем помочь друг другу! Мы постарели, теперь мы взрослые! И сделаемся такими же гнусными, как все они!

— Не говори столько, Франсуаза! Перестань… Отдохни…

— Гнусными! Именно гнусными! Другого слова я не нахожу. Неужели нельзя взрослеть и оставаться чистым? Я была уверена, что не испачкаюсь в этой грязи! Я любила одного студента… Патрика… Ты его не знаешь… Хотя нет, ты видел его на той вечеринке. Через пять лет, когда мы закончим учебу, я собиралась выйти за него замуж… И вот… Завтра я скажу ему… Я должна сказать ему правду, грязную правду!

— Значит, ты была влюблена и я ничего не знал? — удивился Жан-Марк. — Невероятно!

— Он мне нравился, но, видно, я его не любила по-настоящему, раз пошла к Козлову!

Франсуаза ссутулилась, понурив голову. Не зная, что делать, как утешить сестру в ее первом женском горе, Жан-Марк стал тихонько гладить ее волосы. Его рука ласково скользила по склоненной голове сестры, по ее пылающей щеке.

— Мне хорошо с тобой, — тихо сказала она.

Они долго молчали. Потом Жан-Марк осторожно отстранился и, спросив: «Можно, я закурю?», взял сигарету. Запах дыма наполнил комнату. Франсуаза снова подумала о Козлове. Может быть, он уже проснулся, ищет ее, беспокоится. Нежность к нему вновь захлестнула Франсуазу. Подняв голову, она увидела, что Жан-Марк стоит перед ней босой, засунув руки в карманы халата..

— Бедняжка моя, — сказал он с грустной улыбкой. — Вот уж действительно «мы с тобой и трех шагов не сделаем, не расквасив себе носа…»

Последние слова он произнес с овернским акцентом. Так говорила когда-то их старая няня Альбертина. Франсуаза кивнула головой. Это воспоминание детства было как пароль. И хотя в горле у нее еще стоял комок и на сердце было тяжело, Франсуаза немного успокоилась. Собственная исповедь и отрезвила ее и притупила остроту горя.

— Папа и Кароль, должно быть, волнуются, что ты не ночевала дома, — заметил Жан-Марк.

— Не беспокойся, я предупредила Кароль, что останусь у мамы.

— Но теперь-то ты вернешься?

Франсуаза покачала головой:

— Нет, не смогу. Я ненавижу Кароль. Жить рядом с ней и папой — выше моих сил. Особенно сейчас.

Жан-Марк встревожился.

— Послушай, Франсуаза… Ты не можешь так поступить!.. Ты обязательно должна вернуться домой… Иначе не миновать скандала, начнутся бесконечные расспросы…

Он, конечно, боялся, что неуместный бунт сестры поставит под угрозу его отношения с Кароль. Милый Жан-Марк! Как он был жалок! И как они в этом походили друг на друга!

— Не волнуйся, — сказала она. — Я перееду к матери.

Франсуаза и сама не знала, когда эта мысль пришла ей в голову. Но, высказав ее, она обрадовалась, как это бывает, когда после бесплодных поисков вдруг случайно находишь выход из трудного положения. Все прояснилось, на душе стало легче.

— Папа ни за что не согласится! — сказал Жан-Марк.

— Согласится! Кароль его уговорит. Это настолько устроит ее, что хотя бы раз она будет на моей стороне.

Жан-Марк наморщил лоб и нерешительно проговорил:

— Кстати, насчет Кароль… Ты плохо ее знаешь… Она вовсе не такая, как ты думаешь…

Встав, Франсуаза поцеловала брата. Среди полного крушения у нее оставалась только эта надежная, проверенная временем привязанность, уходящая корнями в далекое детство. Жан-Марк взглянул на часы.

— Черт! Уже без двадцати восемь! А у меня лекция в половине девятого! Я едва успею собраться!

— Ничего, если я еще немного здесь побуду? — спросила она.

— Конечно! Отдыхай. Я вернусь в половине двенадцатого. Хочешь, позавтракаем вместе?

— Нет, Жан-Марк, я должна пойти к маме и позавтракаю у нее.

— Так когда же я тебя увижу?

— Может быть, часов в пять?

Он поморщился.

— Нет, сегодня не выйдет. Я занимаюсь с товарищем.

Франсуаза решила, что у него свидание с Кароль. И конечно, в этой комнате. Она чуть не вспыхнула, но сдержалась. Она уже не имела права кого-либо осуждать.

— Ну, а завтра днем ты свободен?

— Прекрасно! Заходи за мной в половине первого. Я тебя поведу в потрясающий ресторанчик, он недавно открылся около сквера Монж. Там за гроши можно поесть по-королевски.

Жан-Марк ушел за тонкую перегородку, послышался плеск воды он мылся под душем. В полном изнеможении Франсуаза сбросила туфли, растянулась на кровати и уткнулась лицом в подушку. От подушки исходил знакомый запах брата. Франсуаза постепенно успокоилась. Мысли в усталом мозгу начинали путаться. Когда Жан-Марк, одевшись, подошел к ней, она уже спала. Он посмотрел на сестру, улыбнулся и на цыпочках вышел из комнаты.

Бурно выразив свой восторг новой прической дочери, Люси увела ее в бельевую, где гладила кофточку.

— Понимаешь, я не могу доверить свои блузки Мари. Последнее время она стала все портить. Я послала ее погулять с Лики. Их видно отсюда. Смотри…

Франсуаза перегнулась через подоконник и увидела внизу в садике с цементными дорожками десятка два женщин, которые сидели, наблюдая за разноцветными бегающими шариками — детьми из этого дома.

Было половина одиннадцатого. Мягкое солнце ласково грело плоские фасады, зелень на газонах.

— Видишь?

— Нет, — ответила Франсуаза. — Отсюда я не могу ее узнать.

Утюг за ее спиной шипел на влажной ткани.

— Лики в розовом костюмчике, который ты ей подарила! Она скоро придет. Ты, конечно, позавтракаешь с нами?

— Если хочешь…

— Конечно! Ивон тоже будет очень рад! Интересно, что он скажет о твоей прическе. На мой взгляд, удачно. И подкрасилась ты очень хорошо. Только на твоем месте я бы оттенила веки. Это придает глазам выразительность.

Франсуаза обернулась и взглянула на мать — слишком моложавую, слишком белокурую. Опустив утюг на подставку, Люси расправляла на столе блузку. Комнату для гостей она превратила в бельевую: кругом громоздятся всевозможные картонки, на металлическом столике новенькая швейная машина, на полу набитая битком корзина с неглаженым бельем. В щелях паркета блестят булавки.

— Никто мне не звонил? — спросила Франсуаза.

— Нет. А что?

— Может быть, позвонит Кароль. Я вчера сказала дома, что буду ночевать у тебя. Но я солгала. Я ночевала у подруги…

Люси удивленно выпрямилась, вытаращила глаза с ресницами, густо намазанными черной тушью, и пролепетала:

— Но ведь это очень плохо, доченька! Почему ты так поступила?

— Я поссорилась с Кароль…

— Из-за чего?

— Да так, пустяки!

Люси схватила утюг и снова принялась водить им. Гладила она очень умело.

— Она с тобой дурно обошлась? А я думала, вы ладите!

— Прошу тебя, мама, не задавай мне вопросов.

— Ну, ладно, ладно! — Люси старательно склонилась над столом. — Но только… Чего же ты хочешь?

Она явно не стремилась узнать больше. Двери дома ее бывшего мужа были для нее закрыты, и Люси не желала заглядывать туда даже мысленно. Смиренный вздох всколыхнул ее чересчур подчеркнутые формы.

— Это было неизбежно, моя дорогая. Я вообще удивляюсь, как вы с этой женщиной не ссорились раньше. Как бы она ни старалась, она всегда останется для вас чужой. Бедные мои крошки! Но нужно быть благоразумной. Такова жизнь! В конце концов, тебе уже восемнадцать, скоро ты выйдешь замуж…

Она тщательно разглаживала рукав кофточки. Носик утюга зарывался в бледно-сиреневый шелк. Собравшись с духом, Франсуаза сказала:

— Знаешь, мама, я очень много думала в эти дни. Я хотела бы жить здесь.

Лицо матери вытянулось.

— Здесь? Как же так?

— Я хочу сказать… жить с тобой, у вас…

В глазах Люси мелькнула растерянность, почти страх. Она поставила утюг на попа.

— Но это невозможно!

— Почему же, мама?

— Но… у нас… нет лишней комнаты!

— А эта? Уверяю тебя, мне в ней будет очень хорошо!

— Ну сама подумай, Франсуаза, это же бельевая! Она мне очень нужна. А потом… здесь будет спать Анжелика… И вообще все это очень сложно… Уже не говоря о том, что твой отец будет недоволен!.. А я вовсе не хочу портить с ним отношения!

Люси говорила быстро, виноватым и раздраженным тоном. Она будто сердилась на дочь, ставящую ее в такое неловкое положение. Франсуаза подавленно слушала, чувствуя, как вокруг нее ширится пропасть, которую уже ничем нельзя будет заполнить. Один за другим все, в кого она верила, показали свое истинное лицо. А ведь, в сущности, подумала Франсуаза, во всех несчастьях, которые сейчас переживает семья, виновата мать. Не разведись она с отцом, не было бы сегодня драмы ни у Жан-Марка, ни у самой Франсуазы… Они по-прежнему жили бы дружной, счастливой семьей. Люси сложила кофточку и аккуратно перенесла ее на стул. Губы ее были недовольно поджаты. Впервые в жизни Франсуаза с горечью и раздражением смотрела на эту чересчур накрашенную женщину, которая бросила детей ради другого мужчины и теперь больше всего боялась, как бы не пошатнулось ее эгоистическое счастье. Да, во всем виновата она. Даже Кароль можно было как-то оправдать, но не ее!

— Кроме того, надо считаться и с Ивоном! — продолжала мать. — Что он скажет, если я приведу в дом такую взрослую дочь?..

Ее жеманство было отвратительно. Франсуазе оставалось только поддакивать.

— Да… Ты права… Я не подумала…

Но в душе она переживала мучительное унижение: Франсуаза привыкла считать этот дом своим, и вот ее отсюда гонят. Она страдала, видя, как мать изо всех сил старается подсластить пилюлю. Ее так и подмывало сказать: «Довольно, мама. Не трудись!..» Когда Люси взяла дочь за руку, Франсуаза резко вырвалась. В эту минуту раздался телефонный звонок. Франсуаза сжалась от страха.

— Это Кароль, я уверена! — воскликнула она.

И вслед за матерью выбежала из бельевой. Телефон был в гостиной. Люси сняла трубку, шепнула: «Так и есть, она!» и сделала дочери знак взять отводную трубку. Франсуаза услышала любезный голос Кароль.

— Здравствуйте, мадам. Простите, что я беспокою вас…

— Ну что вы, мадам, — с приторной любезностью возразила Люси.

— Скажите, пожалуйста, не у вас ли Франсуаза?

Люси бросила на дочь заговорщический взгляд и торопливо ответила:

— Да, конечно! Со вчерашнего вечера! Она здесь ночевала. Хотите с ней поговорить?

Она так и распиналась перед Кароль. Воплощенная светская учтивость! Франсуаза взяла трубку, которую протянула ей мать, и тут же голос Кароль изменился:

— Вот что, Франсуаза, — жестко проговорила она. — Хватит ломать комедию! Я сказала отцу, что ты обедала у знакомых и поздно вернулась. Словом, он считает, что ты ночевала дома. Если ты немедленно вернешься, он тебя ни о чем не спросит. Если же нет, мне придется сказать ему, что ты ночевала у матери, и он очень огорчится. Выбирай!

Франсуаза молчала. Силы ее иссякли, в ней поднималось отвращение ко всему на свете.

— Ты меня слышишь? — раздраженно переспросила Кароль.

— Да, — тихо ответила Франсуаза. — Я сейчас приду.

Она положила трубку. Мать посмотрела на нее с удивлением.

— Я думала, ты позавтракаешь с нами!

— Нет, мама, — грустно ответила Франсуаза. — Меня ждут дома. Я должна идти…