Семья Эглетьер

IV

Руки Мадлен отнимались от тяжести. Она остановила такси, назвала адрес своей гостиницы, грузно уселась и поставила на сиденье рядом с собой заводную куклу, внутри которой тихо позвякивали бесчисленные детали. Разумно ли она поступила, купив ее? Кто знает. Во всяком случае, обошлась она не слишком дорого. Остальные куклы были в хорошем состоянии, поэтому и цены на них оказались баснословными. Эта же, по мнению оценщика, считалась «трудновосстановимой». Ничего, она покажет ее Бийяру, часовщику в Трувиле. Такой мастер наверняка найдет способ вернуть жизнь механизму. Отправляясь на аукцион, Мадлен не собиралась что-либо приобретать, и вот она возвращается с чудесным негром-курильщиком, застывшим с трубкой в поднятой руке! Она сняла газету, в которую он был завернут. Странная фигура в белом парике маркиза и в низко надвинутой на глаза треуголке. Его костюм из розового и бледно-зеленого шелка, несомненно, подлинный, XVIII века, но ткань расползается под руками; обезьянье лицо обтянуто шоколадного цвета кожей, кое-где перепревшей до дыр; зубы из слоновой кости. Сможет ли он вновь двигать руками или нет, она все равно не пустит его в продажу. Слишком он ей по душе. Мысленно она уже подыскивала ему место. На камине? Нет, для камина он чересчур громоздкий. На ларе? Тоже не годится. Не поставить ли его на столик в стиле Людовика XVI? Уж очень он велик — судя по каталогу, пятьдесят три сантиметра! Да, вот еще! Не забыть о медных ручках для дверей! Может быть, подходящие найдутся на Блошином рынке? Надо будет порыться там в воскресенье утром. Мадлен радовалась всякий раз, когда находила себе дело в Париже. При каждом толчке машины негр кивал головой. Не разберешь, какое чувство он вызывает: приятное или тревожное. Пожалуй, скорее тревожное. В стеклянных глазах-шариках светилось безумие. Мадлен осторожно поддерживала негра кончиками пальцев, чтобы он не упал при резком торможении. Теперь она жалела, что не поехала в своей малолитражке, но попробуй найти стоянку! Ну и шофер попался! Ни за что ей не поспеть в гостиницу к половине седьмого. А ведь она обещала Даниэлю поговорить с отцом до обеда! Даже когда племянники были совсем маленькие, Мадлен ни разу не нарушила слова, данного кому-нибудь из них, и нередко, опрометчиво пообещав им что-либо, оказывалась в очень затруднительном положении. Как смогла Люси бросить таких малышей? Взбалмошная дура! Конечно, Филипп уже не любил ее. Настрадавшись от его равнодушия и измен, Люси завела роман с довольно бесцветным малым, десятью годами моложе ее. Потом, совсем потеряв голову, уехала с ним в Тунис, где ему предложили выгодное дело. Разумеется, она не могла взять детей с собой! К тому же им гораздо лучше в Париже!.. «Ничего, Мадлен займется ими. Когда приходит беда, на нее можно положиться! Она такая безотказная!» «И вовсе я не безотказная, — думала Мадлен. При всем своем возмущении я радовалась втайне. Я порицала эту женщину, но именно она вырвала меня из одиночества, вернула смысл моему существованию. Душа моя воскресла. Жизнь стала полной. Целых восемь лет благодаря глупости, себялюбию и равнодушию этой женщины я была счастлива. И когда позднее Люси вернулась в Париж со вторым мужем, я спокойно продолжала воспитывать детей, как считала нужным. Филипп не мешал мне тогда. Это теперь он заважничал. Из-за Кароль. Как-то он примет меня сегодня? Обычно из деловых поездок он возвращался в благодушном настроении». Мадлен была полна решимости идти до конца и даже поссориться с братом, если это понадобится для победы. Надо переодеться, на это уйдет минут десять. Опять красный свет, но уже последний. Мадлен приготовила мелочь, чтобы расплатиться с шофером. Он помог ей вытащить покупку из машины.

Поднявшись в номер, она поставила негра-курильщика на туалетный столик и запретила себе его разглядывать: надо было обдумать разговор с Филиппом. Стоя в комбинации перед зеркальным шкафом, она резкими, нетерпеливыми движениями расчесывала волосы и перебирала в уме доводы, которыми собиралась убедить брата. Узкие бретельки лифчика врезались в ее полные плечи. Кожа на шее была розовой и бугристой. Окинув себя беспощадным взглядом, Мадлен нахмурилась. Потом быстро натянула свое «выходное» платье, как всегда темно-синее, прямого покроя, напудрила нос и подбородок, проверила, достаточно ли сигарет в сумке, накинула пальто и, направляясь к двери, перехватила в зеркале пристальный взгляд негра.

Сидя за письменным столом с опущенной головой и скрещенными на груди руками, Филипп слушал сестру и все больше раздражался. Уж не собирается ли она всю жизнь вмешиваться в их дела под предлогом того, что несколько лет возилась с детьми? Неужели ей не понятно, что она уже вышла в тираж и никому в доме больше не нужна, а дети относятся к ней хорошо только потому, что она безвылазно сидит в своей глуши? Послушать только, как она надрывается, отстаивая перед ним затею Даниэля! Совсем разошлась! Мадлен с сигаретой в зубах по-мужски шагала от окна к столу и обратно. Он бы с удовольствием отказал лишь для того, чтобы она не воображала, будто повлияла на его решение. Но путешествие, несомненно, пойдет на пользу Даниэлю. Чем трудней ему придется, тем больше закалится характер парня. В сущности, Филиппу не нравилось только одно: Мадлен слишком горячо отстаивала затею Даниэля, и в этом он видел что-то обидное для своего отцовского самолюбия. Филипп разнял руки и нетерпеливо забарабанил всеми десятью пальцами по краю стола.

— Я предвижу твои возражения, — заявила Мадлен. — По-твоему, Даниэль слишком молод. Конечно, по виду он еще мальчик, но его желание совершить эту поездку доказывает нам, что он возмужал.

Это «нам» вывело Филиппа из себя.

— Вовсе не возраст Даниэля меня тревожит, а его занятия. Он должен готовиться к экзаменам. А если он забьет себе голову этим путешествием, он и вовсе забросит лицей. Предположим, он провалится, как быть тогда? Все равно отпустить его?

Филипп заметил, что невольно придал своей фразе вопросительную форму, словно интересуясь мнением сестры.

— Может быть, разрешить ему поездку только при условии успешной сдачи экзаменов, это подстегнуло бы его! — предложила Мадлен.

Филипп не упустил случая возразить сестре.

— Ну нет! — воскликнул он. — Не в моих правилах соблазнять детей наградой. Пусть Даниэль научится отвечать за свои поступки. Он поедет в любом случае!

— Ты прав, — сказала Мадлен.

Он понял, что его решение обрадовало сестру, но она скрывает это из дипломатических соображений. Что ж, так даже лучше. В прошлый раз в споре с ней он перешел границы приличия. Получилась нелепая сцена. Из-за пустяка. Она ушла, хлопнув дверью. Чем он ее обидел? Филипп не мог вспомнить. Участившиеся за последнее время провалы в памяти начинали его беспокоить. Он слишком много работает. А собственно говоря, с какой стати так церемониться с сестрой? Он терпеть не мог мягкосердечия в отношениях между людьми. Добродетель слабых. Рассчитывая на чью-то жалость, словно теряешь частицу себя. Разве он когда-нибудь просил чьего-либо снисхождения?

— Даниэль будет так рад! — сказала Мадлен.

Филипп нехотя кивнул головой. Она бросила окурок в китайскую чашечку, служившую пепельницей. Взгляд ее медленно скользнул по книгам на полках.

— Все-таки я очень люблю эту комнату, — сказала она.

В дверь постучали, и в кабинет вошла Мерседес с неизменно сердитым лицом.

— Только что приходила консьержка и сказала, что машина мадам Горже загораживает проезд; один из домовладельцев не может въехать во двор. Он требует, чтобы машину немедленно убрали с дороги!

— Черт! Сейчас спущусь!

Мадлен взяла из сумки ключ и бросилась вниз. Не успела она скрыться за дверью, как Филипп вышел из кабинета. Он хотел воспользоваться отсутствием сестры и поговорить с сыном наедине.

Даниэль занимался в своей комнате. Сверху, из живота луны-рыбы на стол струился желтоватый свет. Из угла неслись приглушенные и однообразные звуки джазовой музыки. Когда дверь открылась, Даниэль поднял голову. Его лицо выражало немой вопрос: ясно, он подослал тетку к отцу и теперь ждет результатов ее вмешательства.

— Почему ты сам не пришел ко мне поговорить об этом? — сухо спросил Филипп.

— Все решилось, когда ты был в отъезде, — пробормотал Даниэль. — Ну, а Маду как раз приехала, и я рассказал ей… А сегодня…

— А сегодня она явилась для доклада. В следующий раз устраивайся без посредников, понятно? Мужчина ты или нет?

После этого предисловия Филипп уселся на краю дивана, решил было выдержать паузу, но, вспомнив, что Мадлен с минуты на минуту вернется, торопливо заговорил:

— Раз тебя избрали товарищи, я не буду возражать против этого путешествия. Так что ты поедешь. Туда, куда захочешь. Но я твердо надеюсь, что ты оправдаешь мое доверие успехами в лицее. Я считаю…

Больше он не смог выговорить ни слова. Даниэль бросился к нему, раскрыв объятия. Мальчишка совершенно не умеет сдерживать свои чувства! Сразу видно воспитание Мадлен… Полузадушенный, Филипп прикрикнул:

— Ну ладно, хватит!

Его всегда возмущали подобные излияния домашних. Особенно когда им предавались мальчики. Если говорить правду, только прикосновения женщин не вызывали в нем отвращения. Филипп был слишком чувственным, чтобы поощрять телячьи нежности со стороны сыновей. Пробивающиеся усы терлись о его щеки, от сына исходил мужской жаркий дух!.. И все же Филипп считал, что очень привязан к детям. Он любил их по-своему, сдержанно, и гордился ими. Оторвавшись наконец от отца, Даниэль воскликнул:

— Как это здорово с твоей стороны! Об экзаменах не беспокойся! Я сдам их! Запросто!.. А куда ехать, я уже выбрал — на Берег Слоновой Кости. У меня куча материалов об этих местах…

В коридоре послышались шаги Мадлен. Все было сказано, она могла войти. Даниэль бросился ей на шею. «Опять лизаться», — подумал Филипп.

— Папа разрешил!.. Вот здорово! — восклицал Даниэль.

Однако никакой благодарности тетке не выказал. Может быть, ждал, когда останется с ней наедине? Филипп внимательно наблюдал за обоими. Мадлен, взъерошив мальчику волосы, сказала:

— Путешествия — прекрасная вещь, но будущее на них не строится! Ты уже выбрал себе профессию?

— Я по-прежнему хочу стать ветеринаром, — ответил Даниэль.

Недостаток честолюбия всегда раздражал Филиппа.

— Почему же не врачом? Не потому ли, что на ветеринара меньше учиться?

— Нет, — сказал Даниэль, — просто я люблю животных.

— А людей не любишь?

— Нет, отчего же… но они не такие… таинственные…

— Я прекрасно понимаю, что он хочет сказать, — заявила Мадлен многозначительно.

— Представь себе, я тоже! — с досадой отозвался Филипп.

Затем он добавил:

— Словом, пока это всего лишь проекты. После экзаменов в будущем году ты сам разберешься, куда тебя тянет.

Говоря с Даниэлем, Филипп думал о старшем сыне который вначале мечтал поступить на филологический факультет и только в угоду отцу пошел на юридический. Вначале Жан-Марк отчаянно рвался в своей узде. А теперь смирился. И даже доволен. Еще два года учения, военная служба, а затем можно будет взять его в дело. Он обладал всем, что нужно для успеха: умом, трудолюбием и даже некоторой представительностью… В один прекрасный день контора отца перейдет в его руки. Жаль только, что в нем нет дерзкой предприимчивости Даниэля. В шестнадцать лет ему бы и в голову не пришло пуститься в одиночку по Африке. Даже если бы его попросили, он бы отказался из страха перед опасной неизвестностью… И в кого он такой чувствительный и малодушный? Любя старшего сына больше других детей, Филипп с огорчением думал об этой его слабости. Он рассеянно прислушивался к Мадлен и Даниэлю, которые обсуждали различия между кайманом и крокодилом, и вдруг с удивлением обнаружил отсутствие Кароль. Дома ли она вообще?

Кароль была в спальне и причесывалась перед зеркалом туалетного столика.

— Ты давно вернулась?

— Примерно час назад.

— Почему не пришла ко мне в кабинет?

— Мерседес сказала, что у тебя Мадлен. Я не хотела вам мешать.

— И вовсе не помешала бы. — Филипп пожал плечами. — Даже наоборот! Мы говорили о путешествии Даниэля. Это касается всех нас, и ты могла бы сказать свое слово…

Кароль поблагодарила его взглядом и тихо возразила:

— Неужели мое мнение кому-то интересно…

— Разумеется!

Филипп подошел к жене и поцеловал ее. Кароль уже не влекла его, как раньше, но он по-прежнему ценил свежесть ее кожи, ее природную грацию и ровную атмосферу, которую она сумела создать в доме.