Семья Эглетьер

XXI

Коридор шестого этажа, куда выходили комнаты для прислуги, был чистенький. Одна из дверей в глубине сияла свежей бутылочно-зеленой краской. Ошибиться было невозможно. Но дома ли Жан-Марк? А если дома, то один ли? Вдруг там Кароль… Ну, ничего не поделаешь. Мадлен подошла к комнате Жан-Марка как зачарованная, не сводя глаз с блестящей темно-зеленой двери. Что ее ждет за этой хрупкой преградой? Стоит переступить порог, и ничего уже не поправишь. Она остановилась, прислушалась. Ни звука. Согнутым пальцем Мадлен легонько постучала.

— Сейчас, — раздался голос Жан-Марка.

Он открыл дверь, протянул руку, и на лице его появилось затравленное выражение.

— Ах, это ты, Мадлен! — с трудом сказал он. — Я думал, консьержка с почтой. Не знал, что ты собираешься в Париж.

— Да и я этого не знала четыре часа назад, — ответила Мадлен, посмотрев ему прямо в глаза.

— Тебе дома сказали, где я живу?

— Да.

Жан-Марк пропустил ее. Мадлен вошла в просторную мансарду с белыми стенами и старой мебелью. Каждая вещь ей о чем-нибудь напоминала. Диван, стол, этажерка, стул, комод, кресло — все они были верными слугами, свидетелями многих лет жизни Эглетьеров. На столе лежали раскрытые книги — Жан-Марк занимался. Слава Богу, он один. Мадлен с облегчением вздохнула и, усевшись в кресло, закурила. Едкий вкус дыма вернул ей самообладание. Жан-Марк закрыл дверь.

— Тебе здесь нравится? — спросил он.

В ответ Мадлен резко спросила:

— Почему ты переехал?

Жан-Марк стыдливо усмехнулся. Он опустил плечи, потупился и промямлил:

— Ну, Мадлен, сама подумай… Мне двадцать лет… Вполне естественно, мне хочется немного свободы…

— Не очень-то она красивая, твоя свобода, Жан-Марк.

— Не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Ты и Кароль…

Жан-Марк поднял голову. Его глаза сузились, взгляд блеснул, как стальное лезвие.

— Ах вот что! Ты виделась с Франсуазой! Представляю, что тебе наплела эта мещанка и святоша!

— Франсуаза только подтвердила то, что я угадала в свой прошлый приезд!

Жан-Марк схватил сигарету, бросил пачку на стол, щелкнул зажигалкой и вдохнул дым, стараясь выиграть время.

— В твой последний приезд? — произнес он, саркастически усмехаясь. — Видно, ты не очень-то проницательна, потому что в твой прошлый приезд ровным счетом ничего не было!

Нелепость его лжи рассердила Мадлен.

— Стало быть, теперь что-то есть! — отпарировала она.

Жан-Марк растерялся на миг.

— Вовсе нет! Ничуть не больше, чем тогда! Такая глупость! Франсуазе взбрело в голову…

— Но она же видела вас, Жан-Марк!

— Видела! Видела! А что это доказывает? Предположим, я на секунду выпустил вожжи… Ну да… Выпустил вожжи!.. И Франсуаза влетела именно в эту секунду!..

Пока он говорил, Мадлен осматривала комнату. Разумеется, Кароль побывала здесь, это она косо поставила маленький столик у окошка, она выбрала занавеси из сурового полотна, она купила у букинистов на набережных эти наивные эстампы. Со спинки одного из стульев свешивался женский шелковый платок с узором из сухих листьев и петушиных перьев. В прошлом году Мадлен подарила его невестке. Не выпуская изо рта сигареты, она встала и медленно направилась к этому платку.

— Я попытался объяснить Франсуазе, что произошло, — продолжал Жан-Марк, — но она заткнула уши. Откровенно говоря, я рад, что ты приехала, ты хотя бы немного образумишь ее. И когда только она перестанет разыгрывать трагедии по каждому поводу!

Мадлен взяла платок кончиками пальцев и спокойно произнесла:

— А это, по-твоему, не трагедия?

Он нахмурил брови, взгляд его растерянно заметался:

— Подумаешь! Да, Кароль приходила сюда! Ну и что? Она помогала мне устроиться…

Мадлен бросила платок на стул:

— Кажется, ты принимаешь меня за дуру!

Жан-Марк глубоко вздохнул, стараясь взять себя в руки. Потом шагнул к Мадлен с серьезным и решительным видом.

— Я тебя очень люблю, Мадлен, — проговорил он. — Ты для меня больше чем мать. Но я не желаю, чтобы ты вмешивалась в мои личные дела.

— Боишься, что запачкаю руки?! — крикнула она.

Жан-Марк пожал плечами. Дрожащими пальцами Мадлен потушила окурок.

— Не знаю, Жан-Марк, отдаешь ли ты себе отчет в своих поступках. Ведь это гнусность! Умоляю тебя, опомнись! Ты должен порвать с Кароль!

— Ну, — сказал он, сразу принимая холодный вид, — на это ты можешь не рассчитывать!

Лицо его стало недобрым и в то же время жалким, а сам он напоминал злобно огрызающегося мальчишку. Мадлен стало жаль его до слез. Ничего не скажешь, Кароль неплохо поработала! Заглушая в себе растущую нежность, которая грозила совсем обезоружить ее, Мадлен процедила:

— Ты просто подлец!

— Пусть! — взорвался он. — И даже вполне законченный! А мне плевать! Я здесь у себя! Я вправе делать что хочу! Уходи!

— Ты действительно хочешь, чтобы я ушла? — спросила она мягко.

— Я хочу, чтоб ты ушла и чтоб ноги твоей здесь больше не было!

Мадлен поняла, что, настаивая на своем, она лишь усилит эту вспышку. В детстве у Жан-Марка случались иногда приступы яростного гнева, едва не доходившие до истерики. Самое лучшее сейчас — выждать, пока буря утихнет сама собой.

— Если я тебе понадоблюсь… — сказала она, направляясь к двери.

— Ты мне никогда не понадобишься! Ни ты, ни кто-либо другой! Уходи! Да уходи же! Чего ты торчишь здесь? В конце концов, все вы мне осточертели!

Мадлен вышла, вслед ей неслись вопли. На лестнице она вдруг почувствовала глубокую усталость. Она вела себя бестактно! Наверно. Во всяком случае, задачу свою не сумела выполнить. Оторвать Жан-Марка от Кароль будет нелегким делом, думала Мадлен. Она еще не виделась с Франсуазой, но по телефону они договорились встретиться в шесть часов в гостинице Моне. Стоит ли рассказывать ей про встречу с Жан-Марком? Там будет видно! Мадлен пожалела, что оставила машину в гараже. Жан-Марк поселился гораздо дальше, чем ей казалось. Она двинулась в путь широким солдатским шагом.

Войдя в холл своей гостиницы, она увидела какую-то девушку, поспешно вставшую с кресла. Мадлен не сразу узнала племянницу. Лицо Франсуазы было слегка подкрашено, каштановые волосы золотились на солнце.

— Милая моя! — воскликнула Мадлен, целуя ее. — Я едва тебя узнала! Ты очень похорошела!

Но Франсуаза перебила тетку. Глаза ее выражали тревогу и растерянность.

— Наконец-то ты здесь! Ты даже не представляешь, как это важно… Я так нескладно тебе написала…

— Пойдем ко мне, — сказала Мадлен.

Они поднялись в номер. На столе стоял еще не распакованный чемодан. Мадлен села на край кровати. Франсуаза — в кресло напротив нее. Они обменялись долгим взглядом, потом Франсуаза заговорила будто надтреснутым голосом:

— Что с нами всеми будет, Маду? Я боюсь! Я боюсь себя, ее, Жан-Марка, папы! Ты не представляешь, каким страшным стал для меня наш дом! Эта женщина… Она настоящий дьявол!.. Кокетничает с отцом… ласкается к нему… При мне, при мне, которая все знает!.. Как она смеет!

Мадлен решила нарочно преуменьшить значение случившегося, чтобы Франсуаза не впала в отчаяние.

— Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, дорогая.

— Но если бы ты видела их, как я!..

— Не станешь же ты уверять, что минутная слабость…

— Ты называешь это минутной слабостью? Ты просто ничего не понимаешь, Маду! Они… любовники!..

— Откуда ты знаешь?

— Стоит посмотреть на Кароль! Она встречается с Жан-Марком каждый день, а вечерами приходит домой сияющая. И папа отпускает ей комплименты!.. Словом, ужасно!.. Это должно кончиться!.. Ты должна поговорить с Жан-Марком…

— Я уже говорила с ним, — спокойно сказала Мадлен.

— Когда?

— Только что.

Франсуаза придвинулась к ней, все ее тело напряглось.

— И что он сказал?

— Мы долго говорили. Я пришла к убеждению, что серьезного чувства между ним и Кароль нет. Он сделал глупость и, не признаваясь в этом, уже жалеет о ней. И переехал он, чтобы быть от нее подальше.

— Он тебе так сказал? — вскричала Франсуаза. — Но он врет! Он врет! Она научила его лгать! Она сделала из него чудовище!..

Франсуаза закрыла лицо руками. Усадив девушку рядом с собой, Мадлен нежно, как мать, обняла ее за плечи.

— Ты повсюду видишь чудовищ! И рассуждаешь как маленькая девочка. Я уверена, эта глупая история скоро кончится. Кому из нас не случалось терять голову?

— Но всему есть предел! Будь ты на месте Кароль, ты бы никогда ничего подобного себе на позволила!

— Нет, конечно… И все же, кто может за себя поручиться? Иногда могучие инстинкты, глубоко скрытые в нас, о которых мы и не догадываемся, вдруг прорываются наружу.

— Но ведь мы все-таки не животные!

— Внешне как будто нет. Но кто знает, что таится внутри нас?.. Теперь главное, дружок, чтобы все вошло в обычную колею прежде, чем отец что-нибудь заметит. И тебе надо — хотя, откровенно говоря, это и не слишком приятно — поддерживать в доме дружелюбную, спокойную атмосферу. Я же берусь образумить Жан-Марка. Если мы будем действовать вместе, мы добьемся успеха.

Франсуаза постепенно успокоилась, дыхание ее стало ровнее. Она высморкалась и еще теснее приникла к Мадлен.

— Я так рада, что ты приехала. Мне было трудно бороться одной! Господи, хоть бы Патрик ничего не узнал…

— Откуда же?

— Не знаю… Но если это случится, он придет в ужас и с отвращением отшатнется от нас, как от зачумленных…

Обе помолчали. Мадлен курила. Франсуаза задумчиво смотрела в окно.

— Знаешь, Маду, с прошлого твоего приезда у меня были и радости и огорчения… В голове все перепуталось, и я еще не могу разобраться… У меня такое чувство, будто раньше время едва плелось, а теперь несется во весь опор… Мне приходится много работать. Я непременно хочу сдать экзамен по русскому языку и уговорила Мирей Борделе брать вместе со мной частные уроки у Козлова. Мы платим ему пополам, занимаемся у нас по вторникам и пятницам. Папа очень доволен. За один час мы узнаем больше, чем за неделю занятий в институте! Козлов такой образованный, так тонко все понимает! И кажется, мы становимся друзьями.

— Вот как?

Не показывая своего удивления, Мадлен улыбнулась с выражением живого интереса.

— Позавчера после занятий мы с ним зашли посидеть в кафе «Два Маго». Мы очень увлеклись разговором, и вдруг на меня что-то нашло — я обо всем ему рассказала!

— О чем?

— Насчет Жан-Марка и Кароль.

— Не может быть! — прошептала ошеломленная Мадлен.

— Да, все рассказала.

Мадлен тоже усомнилась, Франсуаза ли перед ней. Или целый год пролетел за одну минуту?

— И знаешь, он реагировал в точности как ты, — продолжала Франсуаза.

— Ну, вот видишь!..

— Я рассказала ему и о Патрике… Это нехорошо?

— Нет, отчего же?

Справившись с изумлением, Мадлен удовлетворенно отметила, что Франсуаза уже как будто забыла о своих страхах. Молодежь наделена поразительной способностью выбираться из тьмы отчаяния. Ее жизнелюбие всегда побеждает, подобно пламени, прорывающемуся сквозь клубы черного дыма. Гладя племянницу по волосам, Мадлен сказала:

— Ты молодец, что изменила прическу и перестала презирать косметику! Глаза у тебя стали еще красивее. Ты удивительно похорошела, Франсуаза! Это Патрик тебе посоветовал?

— Ну что ты!

— А что он сказал?

— Он даже не заметил! Он ничего не видит или не хочет видеть! Он только и думает о занятиях, карьере да еще сколько он будет зарабатывать и сколько сможет откладывать ежемесячно. Это не человек, а бюро профессиональной ориентации!

Франсуаза задумалась, нахмурив брови, и добавила тихо:

— Как странно, Маду: мне с ним стало скучно! Он, может быть, и умен, но не слишком тонок…

Мадлен обрадовалась. Ее уже давно подмывало открыть Франсуазе глаза на безнадежную серость Патрика. Еще несколько мгновений, и от бедного малого ничего не останется.

— Как это печально! — продолжала Франсуаза. — А ведь я не сомневалась, что мы с Патриком созданы друг для друга. Теперь я уже не уверена, стоит ли мне выходить за него замуж!

— Если не уверена, значит, не стоит.

— А как же обещание, которое я дала?

— Ничего не поделаешь, дорогая. Лучше сейчас расстаться, чем потом быть несчастными из-за того только, что когда-то вы решили пожениться. А теперь я могу признаться: твой Патрик с самого начала мне не понравился! Жизнь с ним была бы для тебя несчастьем. Поверь мне, уже от одного общения с ним ты стала тускнеть.

— По-твоему, я должна порвать с ним?

— Говоря откровенно — да.

— Для Патрика это будет полной неожиданностью. Он очень огорчится. Я постараюсь сохранить с ним хотя бы дружбу…

— Да, конечно…

— Хотя, наверное, он будет переживать меньше, чем я воображаю. Когда он перестанет встречаться со мной, у него останется больше времени для зубрежки. А ведь главное для него — сдать экзамены. Подумать только, я была влюблена в него! Сейчас в это невозможно поверить.

— Тебе только казалось, что ты влюблена, Франсуаза, настоящего чувства у тебя и в помине не было! И теперь не торопись влюбляться.

— Да что ты! Мне вовсе не до этого!

— А твой преподаватель русского языка? — Мадлен лукаво взглянула на племянницу.

Закинув голову, Франсуаза громко рассмеялась.

— Козлов? Ты с ума сошла, Маду! Да ты знаешь, сколько ему лет? Уже тридцать два!.. Я очень горжусь тем, что он дружески ко мне относится и охотно болтает со мной после занятий, но разве это значит, что я ему нравлюсь?.. Ничуть! Кстати говоря, я вовсе не хотела бы этого!.. Это было бы просто смешно!..

Оживление Франсуазы вдруг исчезло, и она загрустила, словно все ее тревоги опять обступили ее.

— Ах, Маду, если бы ты знала, как мне трудно! Я хотела бы жить с тобой в Туке. Здесь все так уродливо, фальшиво, все причиняет мне боль. Как подумаю, что сегодня я снова сяду за стол рядом с Кароль!.. Хоть бы ты пришла к нам обедать!

Мадлен отказалась: сейчас лучше быть в стороне от всех них, чтобы сохранить свободу действий.

— Тогда давай пообедаем где-нибудь вдвоем, — предложила Франсуаза.

— Нет, — ответила Мадлен. — Ты должна идти домой, должна быть по-прежнему приветливой и естественной в присутствии отца… Никто не должен знать, что мы с тобой виделись.

— Кароль узнает от Жан-Марка.

— А может быть, и нет.

— Ты думаешь, он от нее скроет? — с надеждой спросила Франсуаза.

— Меня бы это не удивило. Ну, а теперь помоги мне разобрать чемодан.

Без десяти восемь Мадлен выпроводила Франсуазу, предварительно договорившись встретиться с ней на следующий день. Затем она отправилась обедать в ближайший ресторан.

Не взглянув даже на меню, которое ей протянул метрдотель, Мадлен сказала:

— Дайте мне балтийскую сельдь, кислую капусту и пива.

Метрдотель улыбнулся. Неужели узнал ее? Вряд ли! Прежде она часто бывала в ресторане «Липп» сначала с Юбером, а потом одна. Ничто тут не изменилось. Ни обстановка, ни официанты. Мадлен закурила и сквозь дымок сигареты стала рассматривать залитый ярким светом зал семидесятых годов прошлого столетия, разноцветные фаянсовые плиты облицовки, высокие и мутноватые, как водная глубь зеркала, панели красного дерева. С обеих сторон она чувствовала локти соседей. После всех волнений Мадлен отдыхала среди посторонних людей, которым от нее ровно ничего не нужно. А между тем то одно, то другое лицо казалось ей знакомым. Этот похож на антиквара-венгра с улицы Жакоб. Конечно, он и есть! Здорово постарел! А там подальше мужчина в очках. Кажется, известный журналист. Как его имя? Как будто… Нет, забыла. Один посетитель рисовал что-то в записной книжке. Наверное, художник… За столиком напротив светловолосая женщина, быстро управившись с сардельками в остром соусе, подкрашивала губы; ее муж ел спагетти, изо рта у него бахромой свисали белые нити, двое серьезных на вид мужчин с аппетитом поглощали классическое рагу из телятины…

Было половина девятого, час наибольшего наплыва посетителей. Официанты сбивались с ног, наконец один из них, пожилой, очевидно страдающий плоскостопием, в черном костюме и белом переднике, принес балтийскую сельдь и пиво.

Мадлен была голодна, но, проглотив два-три куска, стала жевать без всякого удовольствия. Мрачные мысли одолели ее. При каждом вздохе неприятно покалывало в сердце. Непрестанное движение входящих и выходящих посетителей напоминало прибой в подводном гроте. Официант переменил тарелки и принес второе блюдо. Взглянув на желтоватую ароматную горку нашинкованной капусты, Мадлен сдалась и начала есть. Она нарезала ветчину, отхлебнула глоток крепкого пенистого пива и подумала о Франсуазе, которая в эту минуту, преодолевая отвращение, обедала вместе с Кароль. Бедная девочка, она не создана для лжи! Хорошо еще, что собственные сердечные дела хоть немного заслоняют боль, которую причинил ей брат. Главное, чтобы она справилась со своими увлечениями — Патрик, Козлов, а может, еще кто-нибудь! И все же не Франсуазу сейчас жалела Мадлен. Мысли ее то и дело возвращались к Жан-Марку. Он стоял перед ней в вызывающей позе, с ненавистью в глазах. Могла ли она предположить, что когда-нибудь он будет так смотреть на нее? Как пес, у которого хотят отнять плошку с едой. «Уходи, и чтобы ноги твоей здесь больше не было!» Она потеряла сына. Хуже того, стала для него врагом. «Как он живет? Хватает ли ему денег? Где ест? Что делает вечерами? Я не успела ни о чем его расспросить! Для Кароль он игрушка, а мальчик совсем потерял голову. Прикажи она, и он меня убьет. Нет, скорее себя». Мадлен словно споткнулась, от дурного предчувствия сжалось сердце. Сознание, что она бессильна помочь Жан-Марку, приводило Мадлен в отчаяние. Она даже не знала, как снова увидеться с ним. После всего, что они сказали друг другу, всякая ее попытка к сближению может обернуться против нее же. Зачем торчать в Париже? Она пробудет здесь еще дня два ради Франсуазы. А потом вернется в Тук. Запах кислой капусты вдруг показался ей отвратительным. Мадлен отставила тарелку. А что будет с Филиппом? Сколько бы Мадлен ни осуждала брата, мысль о том, что произойдет, если он узнает о связи жены с Жан-Марком, внушала ей ужас. Какой удар по его отцовской любви и мужскому самолюбию! Если одним махом выбить у него оба эти костыля, он как подкошенный рухнет лицом в грязь.

Рядом с Мадлен кто-то рассчитался и ушел. Метрдотель подвел к освободившемуся месту другого посетителя. Мадлен едва не вздрогнула, узнав Козлова. Он был один и выглядел усталым и озабоченным. Сделав заказ, Козлов развернул газету и углубился в чтение. Время от времени он поднимал глаза. Взгляд его рассеянно скользил по Мадлен, но не замечал ее. Когда он принялся за свой обед, ей стало удобнее наблюдать за ним. Козлов ел, не отрываясь от чтения. Лицо его светилось умом и энергией. «Как он одинок», — с сожалением подумала Мадлен, забыв, что сама живет одиноко и ничуть не страдает от этого. Она представила себе Франсуазу рядом с этим мужчиной. Нет, пары из них не получится. В его глазах Франсуаза еще ребенок. А она Бог знает что себе нагородила.

— Желаете что-нибудь на сладкое, мадам? — спросил официант.

Мадлен удержалась от соблазна заказать сладкое и мужественно ограничилась черным кофе. Козлов продолжал читать. Вдруг она испугалась, что он узнает ее и заговорит. Сегодня Мадлен не была расположена к светской беседе. Она заторопилась и уплатила по счету. Козлов поднял голову, когда она, вставая, задела стол. Их взгляды встретились. Мадлен неопределенно улыбнулась. Он ответил на приветствие, явно не узнавая ее. Мадлен вышла на улицу с чувством смутной досады.

Фонари подсвечивали снизу еще прозрачные кроны деревьев. На фоне освещенного луной неба вырисовывались контуры средневековой церкви Сен-Жермен-де-Пре. Ярко освещенные кафе были переполнены, но на террасах народу было мало. Стремительно проносились машины. Стоял безветренный теплый вечер. Странное ощущение пустоты охватило Мадлен. Скорее вернуться в гостиницу. Забыть обо всем. Взять детектив. Выкурить сигарету. Заснуть.

Портье протянул ей ключ и, достав из ящика конверт, сказал:

— Вам письмо, мадам.

Мадлен вскрыла конверт. Почерк Жан-Марка.

«Крепко тебя целую»! Слава Богу! Она не знала, что ей скажет Жан-Марк; но он снова был с ней, а на это она уже не надеялась. Мадлен поднялась в свою комнату и стала прислушиваться к шагам в коридоре. Когда раздался стук в дверь, она призвала Бога на помощь.

Вошел Жан-Марк. Он показался ей еще более бледным, чем днем. Глаза воспаленные. С темными кругами. Губы влажные. Мадлен едва не бросилась к нему со словами нежного участия, но побоялась сдаться слишком быстро. Как бы он не решил, что она уже обо всем забыла.

— Садись, — холодно сказала Мадлен.

Но Жан-Марк продолжал стоять, засунув руки в карманы.

— Я вел себя гнусно, Маду, — пробормотал он, — и прошу у тебя прощения. Но это сильнее меня, я уже говорил, что не терплю, когда вмешиваются в мою личную жизнь!

— Ты полагал, что я поддержу тебя?

— Что ты меня поймешь, Маду!

Он так редко называл ее Маду, она была тронута.

— Ты хочешь невозможного, Жан-Марк. Кароль жена твоего отца…

— Но он изменяет ей с кем только может! — воскликнул Жан-Марк. — Как изменял был любой другой женщине! И ты хочешь, чтобы этого человека я уважал? С тех пор как мне стало кое-что известно, я — представь себе! — чувствую себя свободным от всяких обязательств по отношению к нему! К тому же отец сам без конца внушал мне, что в любви все дозволено и ни одна женщина не должна мешать мужчине искать наслаждений как можно больше, как можно чаще. Он хотел воспитать меня по своему образу и подобию и добился своего! На что же ему жаловаться? Что посеешь — то пожнешь!

Жан-Марк замолчал, тяжело переводя дыхание. Мадлен предпочла не отвечать, чтобы он немного успокоился. И действительно, через минуту он заговорил уже более мягко.

— Это ужасно, Маду… Но Кароль необходима мне, понимаешь? Если хотя бы день я ее не вижу, я заболеваю, не могу заниматься, не нахожу себе места.

— И все-таки тебе придется с этим покончить.

— Я уже пытался. Думал, когда перееду, все пойдет по-иному. Ведь Кароль не хотела, чтобы я переезжал. Она даже рассердилась!

— А теперь?

Жан-Марк покачал головой.

— Теперь еще хуже. Мы поняли, что чем больше мы стараемся отдалиться друг от друга, тем больше нас друг к другу тянет. Но страшнее всего то, что и она меня любит!

— Она любит тебя, как такая Кароль вообще может любить, — Мадлен пристально посмотрела на Жан-Марка.

— Нет, Мадлен, ты не понимаешь. Кароль необычайно тонкий, умный, чуткий человек, она удивительно женственна. Мы с ней созданы друг для друга. Это… просто какое-то чудо!.. И перед этим чудом все остальное меркнет!

Щеки его пылали, взгляд вдохновенно горел. Откровенность племянника смутила Мадлен. Словно он привел ее в свою спальню и поставил у постели. И все же Мадлен против воли залюбовалась его юношеским безрассудством.

— Ты счастлив и не замечаешь зла, которое сеешь вокруг, — сказала Мадлен.

— Я стараюсь свести его к минимуму. Отец ничего не знает… и никогда не узнает…

— Но ведь ты пожимаешь ему руку, Жан-Марк…

— Я стараюсь не встречаться с ним. Даже прикрепился к университетской столовой. Я с трудом высиживаю за столом, когда мне приходится завтракать или обедать дома. Особенно из-за Франсуазы. И нужно же было, чтобы она узнала об этом! Что она тебе говорила?

— Ничего особенного, — тихо ответила Мадлен.

— Она такая сентиментальная! Я знаю, что внушаю ей отвращение, она меня ненавидит…

— Она тебя жалеет. Как и я, Жан-Марк. Как у тебя с учебой?

— Завтра коллоквиум по практическим работам.

— И ты, конечно, не готов?

— Нет… Но коллоквиум не очень важный…

— А филология?

— Я ее бросил.

— О Жан-Марк, это обидно!

— А я не жалею. Я посещал лекции в Сорбонне просто так… для удовольствия… Все равно я не смог бы учиться на двух факультетах сразу… Поэтому я решил полностью переключиться на юриспруденцию… К тому же скоро экзамены…

— Но если ты не будешь как следует заниматься, ты провалишься.

— Я буду заниматься…

— Мне трудно поверить. Эта женщина будет мешать. А я так хотела бы тебе помочь, милый.

— Мне никто не может помочь!

— Разреши, я поговорю с Кароль?

В глазах Жан-Марка мелькнул испуг.

— Нет, Маду! Не надо! — крикнул он и, опустив голову, добавил: — Я не хочу, чтобы это кончилось!

— Но ты же сам сказал, что переехал, чтобы отдалиться от нее.

— Это неправда! Я действительно так думал, но я ошибся. Я сам не знаю, чего хочу! Ах, Маду, если бы я заболел, если бы я сошел с ума, ты не стала бы винить меня в этом, я уверен. Так не осуждай меня за то, что я влюблен в Кароль. Это сидит во мне глубоко, как неизлечимая болезнь! Чем больше ты будешь пытаться оторвать меня от нее, тем сильней я буду к ней тянуться. Самое лучшее, что ты можешь сделать, — это вернуться в Тук. Я обещаю тебе писать. И не отворачивайся от меня.

Жан-Марк взялся за ручку двери.

— Уже уходишь? — спросила Мадлен взволнованно.

— Да.

— Ну что ж, до свидания.

— До свидания, Маду. Спасибо тебе.

В глазах его была такая тоска, что Мадлен решила: «Я вызволю тебя, чего бы мне это ни стоило; я пойду к Кароль!» Жан-Марк закрыл за собой дверь. Мадлен слушала, как шаги его постепенно замирают в коридоре.