Семья Эглетьер

XXVI

С потолка свешивались бутылки из-под кьянти, разноцветные стеклянные шары, связки сухого перца, бутафорские окорока. Рыбацкая сеть служила занавесом, наполовину скрывая вход. На зеркале белой краской было написано меню. Звуки мандолины доносились из усилителя. А в глубине длинного зала хозяин с багровым лицом, хмельной от жары, усталости и марсалы, один за другим совал в печь противни с лепешками из светлого теста.

Ставя на стол два дымящихся блюда, официант обжегся и выругался. Франсуаза заказала пиццу с ветчиной и помидорами, а Жан-Марк — с морскими моллюсками. Каждый дал попробовать другому кусочек от своей порции. Трудно было определить, у кого вкуснее. Франсуаза так радовалась встрече с братом, что почти забыла о своих горестях. А он заставил ее выпить целый стакан темного, душистого и терпкого вина. Вино сразу ударило Франсуазе в голову, и она закачалась на волнах красного океана. Вдруг захотелось смеяться. Все вокруг было так чудесно: итальянская экзотика, шум, толкотня. Какие-то девушки входили, надменно оглядывали сидящих, неторопливо пробирались между тесно стоящими столиками, по-приятельски целовались со знакомыми, затем как бы нехотя соглашались отведать болонского спагетти или лимонного шербета. Как это просто у них получалось! О, если бы и она могла так. К их столику подходили товарищи Жан-Марка. С братской гордостью он представлял их Франсуазе, и ее это трогало. Один из них, Дидье Коплен, посидел минут десять. У него было открытое, застенчивое и умное лицо. Разговаривая, он все время смотрел на Франсуазу.

— Это мой лучший друг, — сказал Жан-Марк, когда Дидье ушел. — Понравился?

— Очень.

Но это было не так. Никто не мог ей нравиться с тех пор, как она полюбила Козлова. У всех этих юношей были какие-то младенческие, слишком гладкие и невыразительные лица. Они будто еще и не родились на свет. Неужели можно влюбиться в двадцатилетнего?

— Если хочешь, мы как-нибудь проведем вечер с Дидье, — продолжал Жан-Марк.

— Ладно… Когда-нибудь…

Уж не задумал ли брат излечить ее этим жалким средством? Это было и смешно и трогательно. А ведь его болезнь куда серьезней! Да, ничего не скажешь, брат и сестра представляли собой печальную пару: каждый силился спасти другого, но не мог спасти себя. Слепой и паралитик! Мало-помалу смятение снова овладело Франсуазой. Чуть только она позволяла себе расслабиться, отвращение к жизни наполняло ее, проникая через каждую пору кожи. Точно грязная стоячая вода, которую нельзя остановить, оно захлестывало Франсуазу своими тяжелыми, мутными волнами. И все же собственное падение казалось ей не таким страшным, как падение брата. Полюбив Козлова, она причинила горе только себе, связь же Жан-Марка с Кароль — самое отвратительное кощунство. С какой притворной досадой эта женщина встретила вчера известие о предстоящем отъезде мужа! Ликуя в душе, подсчитывая дни, сулящие наслаждение, она изображала из себя обиженную, заброшенную жену. Да и Жан-Марк, наверное, на седьмом небе, дождаться не может, когда уедет отец…

— Будешь доедать пиццу? — спросил он.

— Нет, — ответила Франсуаза, вдруг помрачнев, — если хочешь, бери…

Жан-Марк взял тарелку, и Франсуазу покоробила жадность, с которой он стал есть.

— Вкусно!

Франсуаза кивнула. Горло у нее горело. Проходящий мимо официант подлил вина, и Франсуаза выпила залпом. Снова шум в голове, красное марево вокруг; горячая волна залила ей лицо и шею. Неожиданно она сказала:

— Жаль, что папа уезжает на будущей неделе…

Жан-Марк взглянул на нее исподлобья и пробормотал:

— Да.

Франсуаза смотрела на брата с вызовом, ей хотелось ударить его, выбить из седла.

— Конечно, я понимаю, жаль не всем. Ты и Кароль, наверное, в восторге! Как ты только можешь, Жан-Марк?

Он поднял голову. Глаза его от бешенства сузились. Словно из двух бойниц сверкал ненавидящий взгляд.

— Дура несчастная! Ты что ж думаешь, он в одиночестве отправляется в свой Лондон?

До Франсуазы не сразу дошел смысл этих слов. Один или с коллегой, какая разница? Потом, вглядевшись в искаженное лицо брата, она поняла, что он имеет в виду, и задохнулась от возмущения.

— Он изменяет Кароль направо и налево, — продолжал Жан-Марк. — И уже давно. Всякий раз, как он уезжает, он берет с собой какую-нибудь кралю!

— Неправда! — едва прошептала Франсуаза.

— Нет, правда! Я видел собственными глазами. Впрочем, от меня он и не скрывает. Он делится со мной своими мужскими тайнами! И уж поверь мне, они не очень красивы!

Франсуаза повторила:

— Неправда!

Но чувствовала, что брат не лжет, разве только немного преувеличивает эту гнусную истину. Проказа все больше и больше разъедала все вокруг. Кому же верить, кого уважать, за кем идти, если и отец не лучше остальных?

Жан-Марк продолжал наступать:

— Поверь, я никогда бы не решился на это, если бы не знал, что отец уже не любит Кароль и что у него есть любовница!

Франсуаза удрученно потупилась. Перед ней в жутком хороводе закружились голые тела. Здесь были не только они с Жан-Марком, но и отец. И всех их подхлестывала низменная похоть! Сегодня в пять часов у нее свидание с Козловым. Как ей хотелось бы иметь достаточно мужества и не пойти. Но теперь голос разума умолк в ней, затворила плоть. Жадная, нетерпеливая, бесстыдная, презренная. Казалось бы, какая связь между любовными похождениями отца и ее переживаниями? И все же Франсуаза уже не могла не усомниться и в своей любви к Козлову, и в своем уважении к отцу, и в привязанности к брату, и даже в Боге.

— Какая мерзость! — Франсуаза тяжело вздохнула.

— Да, — неуверенно согласился Жан-Марк, — я предпочел бы не посвящать тебя в эту историю, но я не мог больше видеть, как ты обожаешь папу, который так мало этого заслуживает! — В его взгляде были тревога и сожаление, словно он просил сестру простить его за причиненную боль. — Открой же глаза, Франсуаза, отбрось наконец свои детские понятия.

Официант принес меню. Франсуаза покачала головой: ей не хотелось сладкого. Жан-Марк заказал два кофе.

— Он здесь отличный, увидишь!

Франсуаза тяжело вздохнула. Все было кончено. Ее бунт угас, на смену пришла апатия. Франсуаза метала кофе, не чувствуя больше ни грусти, ни радости, ни страха. Все, чем она жила до сих пор, уходило от нее куда-то далеко. Страдала ли она сейчас? И отчего? Жан-Марк сделал несколько попыток развлечь сестру, рассказав забавные случаи из своей студенческой жизни. Франсуаза невпопад улыбалась и не отвечала. Только одно на свете имело для нее значение: сегодняшняя встреча с Козловым…

Наконец Жан-Марк расплатился и встал, ему было пора. А ей надо было чем-то занять целых три часа. Стояла прекрасная погода. Франсуаза вышла из ресторанчика и по улице Дез-Эколь медленно побрела к Сене. Немного спустя она вдруг обнаружила, что сидит на скамейке в Зоологическом саду, напротив вольера с обезьянами, и устало смотрит, как они дерутся, тянут друг друга за хвост, злобно верещат, скаля зубы, качаются на ветках, грызут орехи, дают затрещины своим мохнатым и визгливым младенцам, ищут друг у друга блох и с философским видом чешут блестящие, красные зады.

С большим трудом она заставила себя опоздать на десять минут. На лестничной площадке Франсуаза в замешательстве остановилась. К дверям Козлова кнопкой был прикреплен конверт. Поперек белого четырехугольника одно слово: «Франсуазе». Она вскрыла конверт, вынула письмо и прочла: «Девочка моя, я должен был уйти. Может быть, ты придешь раньше меня. Ключ под ковриком. Входи и приготовься. Я скоро вернусь».

Франсуаза замерла, охваченная каким-то неясным стыдом. «Приготовься». Вот что ее покоробило. Но почему? Не могла же она сердиться на Козлова за то, что он называет вещи своими именами. И все же то, ради чего она пришла, было так далеко от ее мечты! Впрочем, глупо искать поэзию там, где нет ничего, кроме животного инстинкта. Козлов по крайней мере не лжет. Он мужчина, настоящий мужчина, такой же, как ее отец, как Жан-Марк… Уйти? Или остаться? Франсуаза нагнулась, приподняла край коврика, уколов пальцы его щетиной, вдохнула запах перепревшей веревки и пыли. Ключ насмешливо поблескивал на полу. Этажом выше раздались детские голоса. Она открыла дверь.