Семья Эглетьер

XXIII

Франсуаза повесила трубку и задумалась, стоя в гостиной: госпожа Борделе сказала, что Мирей заболела желтухой и не придет на урок русского языка. Желтуха — болезнь тяжелая. Уже вчера Мирей выглядела осунувшейся, лицо ее было землистым… Франсуаза решила на днях зайти ее проведать. Она легко ладила с Мирей, веселой, простой и бесхитростной. И все же сблизиться с ней по-настоящему не хотелось. У Франсуазы вообще не было подруг — только знакомые. И Маду не раз упрекала ее за это. В чем же причина? В необщительности Франсуазы? Застенчивости? Стремлении к одиночеству? Она чувствовала, что непохожа на сверстниц, живет как бы в другом измерении. Франсуаза взглянула на свои часики: двадцать минут пятого. Козлов придет около пяти. Она поспешила в свою комнату.

Почти тотчас появился Даниэль с папками, где хранил переписку, связанную с предстоящей поездкой. Эти приготовления так много для него значили, что Франсуаза не решилась огорчить брата и согласилась посмотреть его бумаги. Получив от Фонда Зелиджа подтверждение, что его проект одобрен, Даниэль написал в посольство Берега Слоновой Кости в Париже и в другие представительства этой страны, сообщая, что намерен выехать в июле. Франсуаза печатала эти письма, копии которых лежали в одной из папок. В другой были копии писем в различные фирмы, производящие фотоаппараты и кинокамеры. Даниэль не сомневался, что эти крупные предприятия соблазнятся рекламой, которую им сулила его экспедиция, и снабдят его всем необходимым. Однако до сих пор никто не ответил.

— Я еще написал фирме «Кодак». Посмотри и скажи свое мнение.

Даниэль сунул под нос Франсуазе письмо, которое она прочитала, дивясь предприимчивости шестнадцатилетнего корреспондента. На его месте она никогда не решилась бы писать о своих «будущих успехах», просить «ответить возможно скорее» и, «надеясь на положительное решение», заверять директора в «самых искренних чувствах».

— По-моему, ты хватил через край! — сказала Франсуаза.

— Если они не почувствуют, что я верю в свою затею, они в нее тем более не поверят.

— По-моему, они бросят твое письмо в корзину.

— Тогда я пойду к директору. Я часами буду торчать у его кабинета. В конце концов он меня примет…

Франсуаза вернула брату письмо.

— Что ж, может быть, ты и прав.

— Ты мне его отпечатаешь?

— Только не сейчас. Скоро у меня урок.

— Ладно! В таком случае я удаляюсь в свои апартаменты. Можно взять машинку? Конечно, получится хуже, чем у тебя, но черт с ним, сойдет!

Даниэль взял пишущую машинку и, насвистывая, вышел из комнаты. Франсуаза бросилась к зеркалу: она забыла причесаться. Волосы висели как пакля, лицо было болезненно бледным. А уже без двадцати пяти пять! Она причесалась, попудрила нос и щеки. Разглядывая себя то в фас, то в профиль, она пыталась найти в своем лице хоть немного привлекательности, и ей хотелось плакать. Сегодня она впервые будет заниматься с Козловым наедине. Какой он странный! После вечеринки на пасхальных каникулах они уже трижды прогуливались после занятий, и с каждым разом Козлов казался ей все непостижимее. Он шагал рядом с ней по набережным. Листал книги на лотках букинистов, смотрел на баржи и катера, рассуждал о смерти, политике, искусстве, точных науках. Потом вдруг, словно сбрасывал с себя что-то, делался моложе, уверял, что самая прекрасная литература — это полицейские романы «Никелированные ноги» или «Арсен Люпен», восторгался ковбойскими фильмами и мечтал о кислой капусте с пивом. Тогда Франсуазе казалось, что перед ней сверстник Даниэля. Но это продолжалось недолго, и Козлов снова вовлекал ее в водоворот своих парадоксальных суждений. О чем бы он ни говорил, он никогда не думал о том, что уже было сказано по этому поводу. И это неприятие сложившихся взглядов придавало его высказываниям особую искренность и убедительность. Он ненавидел всякие ограничения, социальную иерархию, мундиры, условности, традиции, законы, брак, чинопочитание. Он без труда мог бы получить ученую степень и профессуру, но вовсе не стремился к этому. Франсуаза знала, что должность ассистента в Институте восточных языков очень низко оплачивается. Переводы, которые, помимо своей основной работы, он время от времени выполнял для каких-то издателей, не могли его обеспечить. Его потребности были невелики, но честолюбие еще меньше. Материальная сторона жизни не интересовала Козлова. Он говорил Франсуазе, что она для него — неизведанный мир, недоступная планета, подчиняющаяся каким-то таинственным законам, и заклинал девушку хранить самое ценное, что в ней есть, — искренность, независимость и простоту. Когда Франсуаза слушала эти слова, она чувствовала себя взрослой. Он учил ее понимать себя самое и впервые вызвал у Франсуазы интерес к себе.

Звонок в передней заставил ее вздрогнуть с головы до ног. Это он.

Чувствуя слабость в коленях, она вышла в переднюю и увидела Козлова, который отдавал Мерседес пальто.

— Я очень огорчена: Мирей заболела. Она не может сегодня прийти…

На ходу они обменялись обычными в таких случаях фразами, и вдруг до Франсуазы дошло, что они в ее комнате, около ее стола, среди ее книг, безделушек и сувениров. Счастье, охватившее Франсуазу, было столь острым, что она не стала задумываться над его причинами.

Глубоко усевшись в кресло, так что плечи пиджака поднялись, и свободно вытянув ноги, Козлов курил, перелистывая книгу в синей обложке. Франсуаза открыла тетрадь, взяла ручку и приготовилась слушать. Обычно он немного диктовал, а потом просил Франсуазу или Мирей прочитать и перевести. Но на этот раз Козлов сказал, что выбранный на сегодня текст, стихотворение Пушкина «Пророк», слишком сложен и что сначала он сам прочитает его вслух. Франсуаза решила поразить Козлова своим усердием и вся превратилась в слух. Низкий неторопливый голос отдавался в самом ее сердце. Стихи, разумеется, были слишком трудны для первокурсницы, и с самого начала Франсуаза почувствовала, что содержание от нее ускользает. Она понимала отдельные слова, но не смысл стихотворения. Отказавшись от попыток уследить за содержанием, она стала наблюдать за движением губ Козлова. Красив он или уродлив? Эти понятия ровно ничего не говорят, когда видишь его нервное лицо, сверкающий взгляд, порывистые движения. Он держался небрежно и так же небрежно был одет: серый свитер, грубошерстный коричневый пиджак, мягкие мокасины… Курил много, как тетя Маду. Сигарета, которую Козлов отложил во время чтения, тлела в пепельнице. Франсуазе хотелось, чтобы стихотворение никогда не кончалось, чтобы она часами слушала русскую речь Козлова и он не задавал ей вопросов. Вдруг ей вспомнились слова Маду: «Будь осторожна и не торопись полюбить по-настоящему». Ах, Маду старомодна и романтична, как и все ее поколение. Козлов замолчал, и Франсуаза словно провалилась в глубокий колодец.

— Вы уловили смысл стихотворения? — спросил он, вставая.

— Сказать по правде, нет, — пробормотала девушка, густо краснея.

— Оно показалось вам слишком трудным?

— Да…

— Тогда я не стану диктовать, а попытаюсь растолковать вам «Пророка». Это одно из лучших стихотворений Пушкина. Он написал его в 1826 году в Михайловском во время ссылки. Только что взошедший на престол император Николай Первый вернул поэта в столицу…

И опять Франсуаза не слышала слов Козлова. Широко открыв глаза, она задумалась бог весть о чем.

— Что с вами, Франсуаза? — мягко спросил Козлов.

Девушка вздрогнула:

— Нет, нет… ничего…

Она чувствовала, как его медленный и внимательный взгляд изучает ее лицо: лоб, глаза, рот и подбородок. Это было и приятно и страшно.

— Я давно наблюдаю за вами, — сказал он. — Вы где-то витаете…

Козлов положил руку на ее запястье, и это прикосновение потрясло Франсуазу. Секунды бежали, а Франсуаза, не в силах справиться с собой, чувствовала, что Козлов приобретает над ней все большую власть. И когда он нарушил затянувшееся молчание, каждое его слово звучало весомо и страшно, как приговор.

— Франсуаза, милая Франсуаза, — он улыбался, — а ведь вы затеяли опасную игру!

— Но… я вовсе не играю!

— Тогда это еще серьезнее!

Не отрывая от нее взгляда, он взял голову Франсуазы обеими руками. Она ощущала на щеках тепло его ладоней, в голове шумело, как в час прибоя. Козлов ласково покачивал ее застывшее лицо. Его тяжелый взгляд проник в душу Франсуазы, словно камень, упавший в водную глубь. Стараясь высвободить голову, Франсуаза коснулась губами его ладони: запах табака, мужской запах ударил ей в ноздри. Словно подхваченная какой-то могучей волной, Франсуаза поднялась. С грохотом опрокинулся стул. Это была уже не она, и не она сделала шаг вперед и тихо прильнула к его груди. Шершавая ткань пиджака царапала ее щеки. Две руки сомкнулись за ее спиной. Уткнувшись лицом в плечо Козлова, Франсуаза ничего не видела и, затаив дыхание, ждала, охваченная радостью и ужасом. Теплые губы прикоснулись к ее виску. Как это чудесно! Если бы руки Козлова не держали ее, она бы упала. Но второго поцелуя не последовало. Прошло несколько долгих мгновений, и Козлов отпустил ее. Франсуаза растерянно отстранилась. Он улыбнулся ей с грустной нежностью. Франсуаза ничего не понимала.

— Я буду ждать вас у себя завтра в пять часов. Подумайте хорошенько, прежде чем решиться. Или вы придете, заранее зная, что я никогда не даю никаких обещаний, или же предпочтете благоразумие и наши отношения останутся прежними. А теперь сядьте. Я все-таки хочу обяснить вам содержание «Пророка». Я перевел его, как сумел. Вот мой перевод…

Ошеломленная Франсуаза села, не спуская с Козлова глаз. Помолчав, он прочитал по-французски:

Неужели это Пушкин? Франсуаза была готова принять стихотворение за импровизацию, высмеивающую ее волнение.

Больше, до конца урока, Козлов ни разу не взглянул на нее ласково. Он диктовал отдельные фразы, разъяснял смысл того или иного выражения, обращал внимание на смелые синтаксические обороты или на изысканность стиха. Франсуаза безучастно записывала все подряд. Ровно в шесть Козлов объявил, что должен идти. Она испугалась, не забыл ли он того, что сказал, выпустив ее из объятий. Но уже в дверях Козлов тихо напомнил:

— Завтра я буду ждать вас, Франсуаза.

Не в силах вымолвить ни слова, она молча кивнула головой. Сейчас ей казалось, что она глупа, некрасива, неуклюжа, плохо причесана. В передней они наткнулись на Кароль, которая будто нарочно вышла в эту минуту из гостиной. Лицо мачехи тотчас просияло, как всегда при посторонних. Зрители были ей необходимы, как усталой актрисе, которая, выходя на сцену, сразу преображается и очаровывает зал. Улыбаясь, она повела Козлова и Франсуазу в гостиную, поинтересовалась темой сегодняшнего урока, заявила, что выставка художника Юго Теокопа, где она сегодня побывала, полностью провалилась, и, предложив виски, попросила горничную принести льда. Франсуазе так хотелось, чтобы Козлов остался холоден к обаянию Кароль, однако он уже как будто не торопился уходить. Она пожалела, что рассказала ему об отношениях Кароль и Жан-Марка. Достоин ли он такого доверия? Зная о связи этой женщины с пасынком, он должен был бы презирать ее, а между тем Козлов преспокойно брал стакан из ее рук. И вероятно, Кароль казалась ему прелестной! Ему неважно, что душа у нее грязная! Зато она красива. Чего бы не отдала Франсуаза сейчас, чтобы быть такой же соблазнительной, как мачеха! Козлов потягивал виски и говорил что-то Кароль, которая слушала его с подчеркнутым интересом. Они оба уже многое повидали на своем веку, были ровесниками и понимали друг друга с полуслова. Франсуаза почувствовала себя школьницей в обществе взрослых. «Она отнимет его у меня!» — подумала Франсуаза и от внезапной боли прикусила губу.

Наконец Козлов ушел. Франсуаза с облегчением закрыла за ним дверь и повернулась, чтобы идти к себе, когда услышала голос Кароль:

— В следующий раз, если твоя подруга не придет, советую заниматься в гостиной.

— Почему? — с вызовом спросила Франсуаза.

— Потому что не очень прилично постороннему мужчине находиться у тебя в комнате!

От гнева у Франсуазы потемнело в глазах.

— На твоем месте я бы не стала учить других приличию! — сказала она.

Губы Кароль слегка дрогнули, прежде чем сложиться в улыбку.

— А у тебя, наверное, совесть нечиста, раз ты дерзишь!

— У меня-то чиста… И ты это прекрасно знаешь! Но ты… ты…

— Что я?

— После того что ты натворила, тебе остается только молчать.

Никогда Франсуаза не подумала бы, что решится произнести эти оскорбительные слова. Надо же — она заткнула мачехе рот. И это только начало! Сладость мести пьянила ее. Но Кароль, помолчав немного, медленно произнесла:

— И все же молчать будешь ты, Франсуаза, и молчать ровно столько, сколько понадобится.

Кароль небрежно оперлась о столик. Лицо ее дышало безмятежным спокойствием. Франсуаза хотела было ответить в том же тоне, но на этот раз не нашлась. Выразив взглядом всю свою ненависть к мачехе, она выбежала из передней, заперлась у себя и ничком упала на кровать. Что с ней происходит? В несколько минут она стала женщиной, способной защищаться и нападать. Злоба и радость бушевали в душе Франсуазы, мысли беспорядочно проносились в мозгу. Ее превращение должно завершиться каким-то чудом. Приподнявшись, Франсуаза разглядывала кресло, в котором сидел Козлов, ковер, по которому он ходил своей стремительной походкой, пепельницу, где осталась его недокуренная сигарета. Как могла она его отпустить? Ждать до завтра? Какая нелепость! Зачем так долго раздумывать, ей и без того ясно: она любит его, любит всем сердцем, всей душой. К тому же она не может больше жить в доме, где хозяйничает Кароль. Снова сидеть с ней за столом, смотреть, как она щебечет и улыбается отцу, словно ни в чем не бывало? Нет, с нее хватит! Ни за что на свете! Франсуаза вскочила. Ураган в ее душе все еще бушевал, она причесалась перед зеркалом, прошла через пустую гостиную и постучалась к мачехе.

— Кто там?

Кароль читала, сидя в кресле. Взгляд, который она подняла на Франсуазу, был вполне миролюбив.

— Сегодня я не буду обедать и не приду ночевать, — сухо сказала Франсуаза. — Я иду к матери.

Кароль положила книгу на столик и вполголоса сказала:

— Я запрещаю тебе, Франсуаза…

— Ты не можешь ничего мне запретить!

Лицо Кароль стало жестким.

— Я запрещаю тебе уходить до возвращения отца, слышишь? Ты должна попросить у него разрешения!

В ее голосе была чуть заметная растерянность, и Франсуаза поняла, что Кароль испугалась. Глядя в рассерженное, тревожное лицо мачехи, девушка с вызовом крикнула:

— Ты сама поговоришь с ним! Сама объяснишь ему, почему я ушла, если у тебя хватит смелости! И вряд ли он найдет, что ты права!

Франсуаза с силой хлопнула дверью. А вдруг Кароль бросится за нею и попытается ее задержать? Но все было тихо.

Опьяненная непривычным чувством свободы, Франсуаза шла по улице. Козлов, наверное, уже дома. Что он скажет, когда увидит ее? Она крупно шагала по улице Бонапарта, прохожие толкали ее, но Франсуаза их не замечала. Было тепло и тихо. В машине с откинутым верхом смеялись какие-то мальчики. За витриной антикварного магазина, свернувшись в клубок, грелась на солнце кошка. Узкая улица выходила на площадь, залитую солнцем. Церковь Сен-Жермен-де-Пре возникла перед Франсуазой как олицетворенный упрек. Сколько раз она сюда приходила, точно дары, принося горести, сомнения и радости своего детства, а потом и отрочества. И уходила, неизменно успокоенная прохладной тишиной храма. Может быть, и сейчас толкнуть дверь, скользнуть в умиротворяющие сумерки нефа, помолиться… Но Франсуаза поборола искушение. Она знала, что, уступив религиозному порыву, уже не сможет пойти на улицу дю Бак. Козлов прав: у каждого тот Бог, которого он достоин. У одних суровый, старый, придирчивый, с ним встречаются в церкви на воскресной мессе. У других иной Бог — обитающий за пределами церкви, с более широкими взглядами. Именно к нему теперь взывала Франсуаза. Он поймет ее, поддержит. Ибо он любит молодых, бескорыстных, щедрых. Франсуаза оторвала взгляд от серой каменной колокольни и посмотрела на небо. Светлый простор ослепил ее. Машины остановились. Франсуаза перешла дорогу. За спиной у себя она еще ощущала громаду церкви, но, пройдя мимо кафе «Флора», забыла о ней.

Свернув на улицу дю Бак, Франсуаза пошла медленнее. Она не хотела прийти запыхавшейся. Козлов жил на третьем этаже. Франсуаза поднялась по лестнице, постояла у двери, потом протянула руку и позвонила. Никто не ответил. Значит, Козлов еще не вернулся. Она спустилась по деревянным, стершимся от времени ступеням, не прикрытым дорожкой. Приподняв занавес за стеклянной дверью, консьерж посмотрел ей вслед.

Франсуаза немного отошла от дома и остановилась на углу улицы Варенн. На перекрестке полицейский регулировал движение. Она попыталась заинтересоваться магазинами. Десять шагов вправо, десять шагов влево. И очень скоро Франсуаза изучила все витрины. Тогда она расширила поле действий и стала прохаживаться от аптеки до колбасной. Каждые две секунды она бросала взгляд на подъезд Козлова, боясь пропустить его. Прошел час. Чего только не передумала Франсуаза за это время! Непрерывное мелькание незнакомых лиц утомило ее. Но она знала, что сможет ждать еще долго. Очень долго. Всю ночь, если понадобится… Постепенно темнело. Зажглось одно окно, потом другое…

И вдруг радость охватила Франсуазу. Среди толпы прохожих наконец мелькнул он! Он шел, поглощенный своими мыслями, с газетой под мышкой, с половинкой батона в руке. О чем он думал?

Франсуаза проводила его глазами, выждала время, нужное, чтобы подняться по лестнице, и еще пять минут и вошла в дом. На этот раз, позвонив, она почти тотчас услышала шаги. Необъяснимый страх вдруг охватил ее, захотелось убежать, но ноги не слушались, точно одеревенев. Сердце отчаянно стучало. Открылась дверь.

— Что произошло, Франсуаза? — спросил Козлов.

— Я не могла ждать до завтра, — тихо ответила она.

Он улыбнулся, взял ее за обе руки и ввел к себе.