Семья Эглетьер

II

Капли шлепаются на банановые листья с совсем особым, неповторимым звуком. Вот уже трое суток раздается эта однообразная барабанная дробь, отупляющая, точно завывания колдуна. Стоя на пороге хижины, Даниэль пытается разглядеть сквозь пелену дождя тропический лес, в тайну которого он поклялся проникнуть. Внезапно ливень утихает, небо проясняется, окутанный дрожащей дымкой испарений, проступает окрестный пейзаж. Перед выходом нужно наскоро закусить горстью риса и сахарным тростником. А издалека уже слышатся звуки тамтама и тыквенных погремушек. Это сигнал. Отряд трогается в путь вслед за проводником, чернокожим атлетом в набедренной повязке из сухой травы. Вооружившись топориком, он прорубает проход в стене сплошных зарослей. Перерубленные лианы, а иной раз и змеи падают под ноги. Даниэль ступает по мягкому месиву из перегнивших листьев, насекомых и грязи. Со всех сторон доносятся пронзительные крики птиц, визг обезьян, рычание хищных зверей…

— Эглетьер, повторите то, что я сказал!

Из недр Африки Даниэль сокрушенно взирает на лысого, бледного и унылого человека, который обратился к нему с этими словами.

— Вы, разумеется, опять не слушали, — продолжает преподаватель математики. — А между тем, учитывая ваши слабые способности к точным наукам, вам следовало бы быть особенно внимательным. Так что не удивляйтесь, если в следующий четверг вам придется посидеть в классе.

На Даниэле уже не было колониального шлема. Товарищи потешались над ним, но он не обижался. Час назад на уроке географии они доказали, что они славные ребята. Всю жизнь он будет благодарен им за то, что из всего класса его и Лувье избрали кандидатами на получение туристской субсидии из фонда Зелиджа. В соответствии с уставом голосование было тайное. Несколько минут он разглагольствовал, объясняя, что именно его интересует в Африке, и сразу, в первом туре, получил большинство голосов. Хотя, если говорить правду, его лучший друг Дебюкер уже недели две вел агитацию в его пользу. Чем его отблагодарить? С Берега Слоновой Кости Даниэль привезет ему в подарок подлинный тотем. Ибо Даниэль намеревался исследовать именно Берег Слоновой Кости. По свидетельству самых серьезных авторов, там еще существуют мало изученные области, где вопросы чести по-прежнему разрешаются с помощью ядовитых стрел. Отправляясь в эти первобытные места, совершаешь двойное путешествие — в пространстве и во времени. При мысли об этом у Даниэля захватывало дух. Брат и сестра посмеивались над его увлечением, отец хранил молчание. Надо убедить его, и как можно скорее: без его письменного согласия все сорвется. Даниэля брала досада, когда профаны начинали толковать ему о предстоящих экзаменах на степень бакалавра[1]. Подумаешь, невидаль! Да что они значат в сравнении с экспедицией, к которой он готовился! А между тем опять-таки по уставу он должен представить не позднее 2 января проект маршрута и план исследований. Из семисот двадцати проектов, поданных учениками выпускных классов, специальная комиссия отберет триста. Их авторы получат небольшую сумму на расходы по путешествию и диплом на пяти языках в качестве рекомендательного письма. По возвращении надлежит сдать отчет о поездке с фотографиями и рисунками; доклады, признанные лучшими, дадут право на вторую, более значительную субсидию.

Спрятавшись за спину впереди сидящего, Даниэль достал карманный атлас и углубился в изучение карты Африки. Он уже прочертил красным карандашом свой путь: Париж, Марсель, Алжир, Касабланка, Дакар, Конакри, Абиджан… Цель поездки: изучение санитарных условий жизни африканцев в местностях, удаленных от крупных населенных пунктов. Разумеется, трудновато для ученика выпускного класса, не имеющего ни малейшего понятия о медицине. Даниэль и сам понимал, что для избранной проблемы ему не хватает знаний, и все же не сомневался, что, оказавшись на месте, в гуще жизни, сумеет восполнить этот пробел энтузиазмом. Если его проект будет одобрен, он уедет немедленно после экзаменов, а выдержит он их или нет, не имеет никакого значения! Иначе говоря, в начале июля. А сейчас ноябрь! Целых семь месяцев ожидания. Он смирился и заставил себя прислушаться к потоку алгебраических формул. Знак производной, знак вариации xfy. Черная классная доска пестрела множеством знаков, написанных мелом, точно толпа негров с яркими белками глаз. А дождь все лил за грязным окном, на двор лицея, на островерхие крыши хижин, на девственный лес, на озеро кофейного цвета, в котором плещутся бегемоты. В четыре часа звонок прервал наконец речь преподавателя, и Африка скрылась в туманных далях. Сорок учеников бросились к выходу, словно пассажиры тонущего корабля к спасательным шлюпкам. В коридоре Дебюкер догнал Даниэля и хлопнул его по плечу:

— Ну, доволен?

— Еще бы, — ответил Даниэль. — Но почему ты не выдвинул свою кандидатуру?..

— Родители против.

— А ты не пробовал уговорить их?

— Шутишь, — вздохнул Дебюкер. — Они всегда заодно, и попробуй с этим что-нибудь поделать. Но, по правде говоря, мне самому не слишком улыбается поездка, когда денег в обрез, как раз столько, чтобы не помереть с голоду. Я люблю жить с удобствами. Без моей комнаты, без пластинок и книг я начинаю хандрить. Ты там еще хлебнешь горя, вот увидишь!

— Возможно.

— Ну и что, не боишься?

— Немного боюсь, — признался Даниэль. — Но именно это и завлекательно!

Даниэль слегка рисовался своей страстью к приключениям, а Дебюкер в свою очередь преувеличивал приверженность к комфорту и интеллектуальным занятиям; каждый старался не нарушить того представления, которое составил о нем другой. Дебюкер всегда изысканно одевался: невысокий изящный блондин в белоснежной рубашке, на узких ногах черные, хорошо начищенные туфли. Чуть заметный искусственный зуб придавал металлический блеск его улыбке. Он слегка шепелявил. И шел первым по всем предметам. Для Даниэля, мывшегося отнюдь не часто и одевавшегося во что придется, этот денди с несколько педантичным складом ума олицетворял собой удачу, на которую сам он никогда не сможет рассчитывать. Проходя по коридору, Даниэль покосился на свое отражение в окне. И уже в который раз с неудовольствием увидел узкие плечи, длинные руки, развинченную походку и маленькую круглую голову с лохматым русым чубом, незапоминающееся, заурядное лицо. И все-таки в защитной форме, какую носят в джунглях, с фотоаппаратом через плечо и стеком в руке он будет выглядеть лучше…

Вместе с Дебюкером он спустился по лестнице, пересек двор, полный невообразимого шума, и направился к ограде, где на цепи стоял его мопед.

— Ну что, пропустим стаканчик? — спросил Дебюкер.

Это стало традицией: выходя из лицея св. Людовика, ученики выпускного класса частенько отправлялись в ближнее бистро, заказывали один стакан вина на двоих или троих, курили, играли на электрическом бильярде, вели разговоры о политике, автомобилях, девушках, кино и, обогащенные жизненным опытом и довольные собой, расходились, ловя на себе неодобрительные взгляды хозяина. Но сегодня Даниэля тянуло домой. Ему не терпелось поскорее остаться наедине со своими планами.

— Нет, старик, сегодня не могу, — сказал он Дебюкеру. — Меня ждут…

По его таинственному тону можно было предположить, будто у него назначено свидание с девушкой. И хотя никакого свидания не предстояло, Даниэль все же не совсем обманывал товарища. С некоторых пор он не сомневался, что сестра его одноклассника Лорана Совло — Даниэла — к нему неравнодушна. Это была хорошенькая и веселая светло-русая девушка, не слишком утруждавшая себя школьной премудростью. Два раза они ходили в бассейн Молитор. Она даже подарила ему свою фотографию.

— Ну тогда я тебя не задерживаю! — сказал Дебюкер. — Пока, старик!

Дебюкер подмигнул, двусмысленно и не без изящества.

Минуту спустя Даниэль несся в потоке машин, распрямив плечи, глядя вперед, словно плыл в пироге по тропической реке, кишащей крокодилами. Про Даниэлу он и думать забыл.

В доме на улице Бонапарта парадный двор был забит машинами. Всех видов и мастей, они стояли вдоль обоих крыльев здания и даже перед главным фасадом, у высоких и широких окон, украшенных ионийскими пилястрами. По правилам ставить здесь автомобиль разрешалось только жильцам, однако гости и поставщики оставляли около дома свои машины, вызывая протесты со стороны тех, кто имел на это законное право и обычно лишь с трудом въезжал во двор или выбирался оттуда. Весь дом — с первого этажа до пятого — постоянно возмущался и угрожал прибегнуть к крайним мерам за нарушение правил стоянки. Тщетно пытаясь умиротворить недовольных, консьерж то и дело бегал из квартиры в квартиру, передавая жалобы и претензии. Даниэль сразу определил, что отцовской машины нет. Пристраивая мопед у стены, он увидел серую, забрызганную грязью, поцарапанную малолитражку. Эту машину он узнал бы среди тысячи. Маду! Обрадованный, он бросился к подъезду, мигом взлетел на третий этаж, с силой рванул шнурок звонка — вечно он забывал свой ключ! Чуть не сбил с ног старую Аньес, которая, ворча, отворила ему дверь, пробежал гостиную, столовую и наконец нашел Маду в комнате Франсуазы. Обе стояли в пальто, куда-то собравшись. Он как вихрь налетел на тетку, расцеловал в обе щеки, пахнущие табаком, хотел приподнять ее и отступился от этой затеи, заявив без околичностей:

— Ну и тяжела ты стала!

Ему хотелось немедленно рассказать ей о своей будущей экспедиции на Берег Слоновой Кости, но Франсуаза со своими девчоночьими секретами уже явно завладела теткой.

— Вы куда?

— В кафе «Флора», — ответила Франсуаза.

— Я тоже пойду с вами!

Франсуаза покачала головой и сказала многозначительно:

— Нет. Нам нужно поговорить.

— Ну ясно, так я и знал! — буркнул Даниэль.

Таинственность, которой сестра окружала себя последнее время, раздражала Даниэля. Прежде он и не задумывался над тем, что она девчонка, но последний год Франсуаза перестала быть для него товарищем. Мало-помалу приобщаясь к изменчивому, болтливому и непонятному женскому стаду, она отдалялась от семьи.

— Но вечером-то мы тебя увидим, Маду? — спросил Даниэль.

— Да, — ответила Мадлен, взъерошив его и без того лохматые волосы. — Я буду обедать с вами.

— Тогда ладно! Мне тоже кое-что нужно тебе рассказать!

Мадлен и Франсуаза вышли на улицу, взявшись под руку. Девушка решила, что «Флора» недостаточно спокойное место для беседы, и предложила пойти в уютное кафе в английском стиле близ бульвара Сен-Мишель. Идя рядом с племянницей по тротуару, Мадлен наслаждалась Парижем. После тихого приморского городка он будоражил и оглушал ее. От шума, запаха бензина, тесноты у нее разболелась голова, но радостное возбуждение не проходило. Мадлен скользнула взглядом по витрине антиквара. Казалось, овеществленный идеал изящества на самый различный вкус сосредоточился в нижнем этаже этого здания. Грациозная мебель времен Людовика XVI мирно соседствовала с воинствующими красками абстрактных полотен. Наметанным глазом знатока Мадлен сразу отличала подлинное искусство от подделки; она залюбовалась двумя тарелками Индийской компании, и какая жалость: на одной из них волоском тянулась трещинка! Мадлен определила точный возраст прелестного комода в форме полумесяца, фанерованного красным деревом, и уже готова была зайти прицениться, но через минуту другая витрина привлекла ее внимание. Стоило ей вступить в этот квартал древних камней и вечно молодого духа, она словно оживала, забывая об усталости. На Мадлен, как всегда, были туфли без каблуков, но не было брюк, а юбка непривычно хлопала по коленям, и ноги под ней были как голые. Франсуаза вела ее дальше. Антикварные магазины сменились продовольственными. В витринах мясных лавок розовели грузные туши, в рыбных сверкала серебром трепещущая чешуя. Постепенно продовольственные лавки уступили место лишенным красок и запахов писчебумажным магазинам. Пересекая бульвар Сен-Мишель, они смешались с потоком студентов; ветер молодости пахнул в лицо Мадлен. Наконец Франсуаза остановилась перед кафе-чайной с фасадом из светлого дерева и окнами, окаймленными желто-зеленой плиткой.

— Так я прекрасно знаю твое кафе в английском стиле! — воскликнула Мадлен. — В мои времена оно называлось «Сен-Мишельский чай».

Она первая вошла в зал, где приятно пахло поджаренным хлебом и стоял многоголосый гул. Воспоминания обступили Мадлен со всех сторон. Светлые деревянные панели на стенах не изменились, и лампочки на столиках тоже. Мадлен увидела себя с Юбером там, в глубине зала, напротив кассы, и еще вон там, около камина, под английской гравюрой, изображающей псовую охоту, и еще в другом месте, слева от входа. В тот день они просидели три часа перед двумя чашками чаю, и хозяйка сухо попросила их впредь делать заказ, соответствующий времени, в течение которого они занимают столик. Выходя, они оба смеялись до слез. Что ж, и у них с Юбером было немало хорошего! Счастьем это не назовешь, но она питала к мужу теплое чувство и не скучала с ним… Все места были заняты. Вокруг одна молодежь. Она здесь, несомненно, старше всех. И Мадлен вдруг почувствовала, как тяжело, точно заплечный мешок, придавили ее прожитые годы.

— Вон там двое уходят, — шепнула Франсуаза.

Они устремились к освободившемуся столику и уселись на диванчик между парой, замершей в безмолвии, и тремя розовощекими манерными юношами, которые жадно уплетали сдобные булочки. Мадлен тотчас достала сигарету, оправдываясь перед собой, что не курила по крайней мере полчаса. Она повернулась к племяннице и, прищурившись, разглядывала с придирчивой нежностью ее некрасивое лицо, унылый рот и выпуклый лоб под беспорядочной копной темных волос. Но на этом невзрачном лице сияли большие глаза, зеленые, с ярко-коричневыми крапинками, сияли, заставляя забыть о непривлекательности черт. «Хоть бы она иначе причесывалась, подумала Мадлен, хоть бы немного подкрасилась и перестала носить эти нелепые, бесформенные платья!» Официантка принесла им чай и кексы, которые они заказали, пробираясь к столику. Франсуаза разлила чай по чашкам, схватила пальцы Мадлен обеими руками, до боли сжала их и вздохнула со счастливой улыбкой:

— Как это чудесно, что ты приехала! Вот смотрю на тебя, и сразу все мне кажется проще! Почему ты не предупредила нас заранее?

— Пришлось собраться неожиданно, — ответила Мадлен. — Срочное дело… Мне сообщили, что на ближайшем аукционе в зале Друо будут продаваться старинные заводные куклы, а один мой клиент как раз ищет их. И я, недолго думая…

— А я испугалась, что ты приехала из-за моего письма!

— Какого письма? — притворно удивилась Мадлен. — Ах да! Ну что ты!

Она помешала ложечкой в чашке и рассеянно спросила:

— Кстати, твое письмо не слишком-то веселое! У тебя неприятности?

— И да и нет, — ответила Франсуаза. — Словом, я и сама не разберусь.

— Что-нибудь серьезное?

— Да нет, пожалуй.

Еще несколько секунд они топтались на месте, Франсуаза не решалась открыться, Мадлен боялась отпугнуть ее нетерпеливой настойчивостью. Наконец девушка пробормотала:

— В общем… Я подружилась с одним студентом… Патриком Тронше…

Мадлен охватила радость: если Франсуаза влюбится, она расцветет, развернется, задышит всеми порами!

— Так это же чудесно, родная моя! Ну, рассказывай!

— Я познакомилась с ним в мае у друзей, — спокойно начала Франсуаза. — За время летних каникул мы потеряли друг друга из виду, но осенью я встретила его случайно в книжном магазине. Он учится на геологическом факультете. Теперь мы часто проводим вечера вместе.

— Какой он? Красивый?

Вопрос нечаянно сорвался с языка, и ей стало стыдно своего ребячества. Франсуаза смотрела на тетку, удивленно улыбаясь.

— По-моему, ничего.

Мадлен уже не могла сдержать любопытства.

— Высокий? Темноволосый? Опиши его поподробнее!

— Среднего роста, — смеясь, ответила Франсуаза, — волосы скорее светлые. В очках.

— Умный?

— Очень!

— Ну… а еще?

— Очень честный… прямой… хорошо воспитанный… Впрочем, недостатков у него тоже хватает.

— Ты уже успела их заметить?

— Ну конечно, Маду! Мы не стараемся морочить друг другу голову!

Мадлен поняла, как старомодна ее институтская восторженность. Словно ей было восемнадцать, а Франсуазе пятьдесят.

— Из какой он семьи? — спросила она, нащупывая подходящий тон.

Но тут же подумала, что и этот вопрос звучит анахронизмом.

— Из самой скромной.

— Ну а все же?

— Его родители обыкновенные служащие.

Мадлен всегда стояла за социальное равенство.

— Ну что ж, превосходно, — сказала она. — Итак, ты его любишь? Вы любите друг друга?

Франсуаза съела кусочек кекса, отпила глоток чаю, приложила салфетку к губам и ответила:

— Да. У нас это очень серьезно.

— Что ты хочешь сказать?

— Мы намерены пожениться.

Четкость ответа огорошила Мадлен.

— Как? Уже? — пробормотала она. — Сколько же ему лет?

— В феврале исполняется двадцать.

Мадлен разволновалась.

— Двадцать лет? Но это же безумие! Он еще не устроен! Впереди учение, военная служба!..

— Да нет же, Маду, мы поженимся только через пять лет.

— Ну, это другое дело!.. Но почему пять лет? Это слишком долго! Что вы будете делать это время?

— Учиться.

Внезапная догадка озарила Мадлен. Она притушила окурок и спросила напрямик:

— Ты его любовница?

— Вовсе нет. И не собираюсь ею становиться.

Скорей закурить. Сухо щелкает зажигалка. Успокаивающий вкус табака во рту. Отгоняя рукой дым, попавший в глаза, Мадлен заговорила негромко, но настойчиво:

— Послушай, девочка, вы не выдержите пяти лет! Не каменные же вы оба, в самом деле! Вы наделаете глупостей! Ты забеременеешь!

— Неужели любовь обязательно должна повлечь за собой физическую близость? — ответила Франсуаза, глядя тетке прямо в глаза. — Мы не животные. Патрик такой же католик, как я. Я верю его слову, он верит моему. Твои опасения, может быть, и справедливы для других, но не для нас.

Обезоруженная Мадлен на миг усомнилась в собственных доводах. Франсуаза была так уверена в себе и так прямодушна, что, пожалуй, пять и даже десять лет, живя бок о бок с человеком, который ее любит и чьей женой она хочет стать, она останется целомудренной. Эта твердость духа читалась в ее широко открытых, сияющих и спокойных глазах. Но ее благоразумие граничило с одержимостью, в ее уравновешенности было что-то маниакальное. Рассудочное целомудрие Франсуазы встревожило Мадлен больше, чем встревожила бы откровенная чувственность. Она испугалась оттого, что ей нечего было бояться.

— Я бы хотела посмотреть на твоего Патрика!

— Я познакомлю тебя с ним, как только ты захочешь.

— Нет ли у тебя его фотографии?

Франсуаза порылась в сумке, и перед взором Мадлен предстал заурядный с виду молодой человек с трубкой в зубах, через очки смотрящий в объектив. По этому квадратику глянцевой бумаги невозможно было составить какое-либо представление.

— Что ж, очень славный, — кивнула она.

— Да, он производит приятное впечатление, — согласилась Франсуаза.

И убрала снимок со спокойным видом собственницы. Потом она доела кекс. «Девочка совершенно одинока!» — подумала Мадлен. Она чувствовала, что нужна племяннице, и это радовало ее. Сигарета потухла, оставив во рту горький привкус. Надо постараться хоть десять минут не курить.

— Все же, я думаю, вам надо обручиться!

— Зачем?

— Чтобы бывать вдвоем, не опасаясь пересудов!

— Ну, знаешь, в наше время помолвка вышла из моды. А для нас это совсем уж нелепо: обручиться за пять лет до свадьбы! Это покажется странным!

Мадлен допила чай, закурила и, с жадностью вдохнув дым, сказала:

— В таком случае, девочка, почему ты говоришь, что не можешь в себе разобраться…

Франсуаза скручивала жгутиком прозрачные обертки от сахара. Глаза ее погасли, и тоненькая морщинка набежала между бровями.

— Браки так часто не удаются! В сущности… мне нужно твое одобрение…

— Ну конечно, родная моя, конечно, ты права, раз ты счастлива! — сказала Мадлен и подумала: «Я обязательно должна увидеть этого парня! Кто знает, не заблуждается ли она на его счет! Она такая прямая, гордая, доверчивая!..» Две горячие ладони снова сжали ее руку. Франсуаза порывисто наклонилась к тетке:

— Ты никому ничего не скажешь, Маду? Обещаешь?

— Обещаю!

Теплая волна захлестнула ее, и она пожалела, что кругом люди и она не может прижать племянницу к груди, крепко, как прежде, когда та была ребенком.

— Не пора ли нам вернуться?

Франсуаза сделала гримаску:

— Дома на тебя набросится Даниэль со своими историями. Нельзя будет и посидеть спокойно. А тут нам хорошо, правда?