Семья Эглетьер

XXIX

Невозможно заниматься в такую жару. Через открытое окно снизу доносится запах бензина и непрестанный глухой гул большого города, от которого раскалывается голова. «Неосновательное обогащение». Жан-Марк трижды прочитал эту главу, но так и не усвоил ее главных положений. Он не успевал дойти до конца, как все прочитанное улетучивалось словно дым. А ведь до экзамена оставалось всего две недели. Если он не возьмется как следует, определенно провалится. Ну и что? Ну и провалится. Подумаешь! В конце концов не для одних дипломов живешь на свете. Пускай занимаются те, чья жизнь так пуста, что они не ощущают ее груза на своих плечах, те, чей покой не тревожат ни женщины, ни мучительные вопросы, словом те, которые, как водолазы в скафандрах, пассивно наблюдают за проплывающими мимо чудовищами, но поймать хоть одно из них не могут. А у него голова занята другим — его жизнь полна острых переживаний, трудностей, преград. Франсуаза уехала, так и не согласившись повидаться с братом. Рассердилась? Обвиняет его во всем случившемся? Но ведь накануне самоубийства она так тепло с ним говорила! Да чего тут гадать! Совершенно ясно, что причиной всему этот мерзавец Козлов. Кто знает, какую комедию он разыграл, соблазняя Франсуазу! Сегодня утром Жан-Марк опять звонил в Тук. И опять Мадлен ответила ему, что последние три дня Франсуаза выглядит лучше, но по-прежнему замкнута, печальна и молчалива. Кароль уверяет, что все это «девичьи капризы» и что через две недели Франсуаза обо всем забудет. Однако Жан-Марк подозревал, что Кароль умышленно, для успокоения собственной совести преуменьшает значение случившегося. Филиппу она объяснила, что Франсуазе уже давно нездоровилось («печень, как всегда»), к тому же она вдруг увлеклась каким-то парнем, и Кароль, желая пресечь это, отправила ее в деревню к тетке. Филипп попался на удочку и, как обычно, одобрил все ее действия. Легковерность отца удивляла Жан-Марка. Очевидно, он слишком дорожил своим покоем, чтобы вникать в дела детей и жены. Больше всего озабоченный тем, как бы ему не помешали в его привычных развлечениях, он охотно принимал удобный обман, боясь неприятных истин, которые заставили бы его заняться кем-нибудь, кроме себя. Поэтому кошачья мягкость Кароль его вполне устраивала. Жан-Марк поневоле вовлекался в эту игру. А тот, кого они должны были уважать и бояться, не только не мешал им, но облегчал их задачу. Вчера, например, Филипп хотел добавить сто франков к сумме, которую давал Жан-Марку ежемесячно. Тот отказался. А между тем эти деньги очень бы пригодились. В новую квартиру надо было покупать то одно, то другое. Если говорить откровенно, заниматься здесь хуже, чем дома. Меньше воздуха. И очень шумно… Зато Кароль любит эту комнату. Он ждет ее к четырем часам. Сегодня их первое свидание после попытки Франсуазы покончить с собой. Это потрясло обоих и на время прервало их отношения. Только теперь они вновь почувствовали прежнее влечение друг к другу. Двадцать пять минут четвертого… Почти без двадцати четыре. «А я еще ни черта не сделал! Просто немыслимо! Впрочем, вряд ли на экзаменах будут спрашивать о неосновательном обогащении: об этом спрашивали два года назад…» Виски его словно сжимало обручем. Чем больше Жан-Марк старался вникнуть в прочитанное, тем меньше понимал. На лбу выступил пот. Он пошел за ширму, ополоснул руки над слишком маленьким умывальником с урчащим краном, надел чистую рубашку, включил электробритву и провел ею по подбородку и щекам. Пчелиное жужжание наполнило комнату. Он всегда брился в последний момент перед приходом Кароль. Когда кожа стала безупречно гладкой, Жан-Марк протер лицо слегка вяжущим, душистым лосьоном, подарком Кароль. Она не опоздает, она так пунктуальна. Во всяком случае, в любви. Жан-Марк закурил и облокотился о подоконник. Если Кароль почему-либо не придет, он будет зубрить дальше, выиграв на этом три часа. Но что толку, когда у него решето вместо головы? В худшем случае экзамен придется пересдавать в сентябре. Но тогда пропали лето и поездка в Грецию… Разумеется, после этой истории Франсуаза не поедет с ними, но для остальных ничего не изменилось. Жан-Марк еще не был в Греции, однако заранее знал, что будет очарован. Мертвая белизна камней, нестерпимая синь неба, мудрость точного расчета в сочетании с мифологической стихией — светлое, радостное мироощущение, столь отличное от мистического христианства… И вместо всех этих чудес ему, видно, в самые жаркие летние дни предстоит увязнуть по уши в скучных юридических науках. Глупо! Но как избежать этого? Может быть, заниматься по ночам? Дидье Коплен уже пытался, но безуспешно. Однако то, что не удалось Дидье, может удаться ему, Жан-Марку. Он подсчитал, сколько страниц еще осталось проглотить, разделил их на пятнадцать, нет, на тринадцать: нужно оставить по крайней мере два дня, чтобы просмотреть весь материал. Ежедневная порция оказалась внушительной. Но если ничем другим не заниматься!.. Жан-Марк вернулся к столу, взял лист бумаги и добросовестно составил план: «Суббота — с девяти до двенадцати — уголовное право; с двух до семи — административное. Ночью — политическая экономия… воскресенье — весь день гражданское…» Сколько раз он уже составлял расписание и сколько раз его менял! Однако все эти ухищрения, которые раньше успокаивали его, сейчас казались жалкими. Словно он собирался сдвинуть огромную гору. Вдруг Жан-Марк вспомнил, что у него кончился чай. А между тем они с Кароль обязательно выпивали по чашке чаю во время свиданий. Он открыл шкаф, где держал продукты. На дне металлической коробки оставалось несколько ароматных чаинок и как раз китайского сорта, который она так любит… Жан-Марк поставил чайник на плиту и вернулся к окошку. Теперь им овладело нетерпение, и он нарочно пугал себя, что Кароль не придет.

Ровно в четыре часа она легонько поцарапалась в дверь. Открывая ей, Жан-Марк едва сдерживал свою радость. Кароль была в полотняном костюме соломенного цвета и держала в руках большой пакет. Жан-Марк хотел было взять его, но Кароль подставила щеку. Он слегка прикоснулся к ней губами и был рад, когда Кароль отстранилась.

— Я столько всего принесла, — оживленно заговорила она. — Апельсины, бананы, варенье, масло, сухари, чай…

— Ты подумала о чае! — воскликнул он. — Ну, ты гений!

— Нет! Я просто эгоистка и хочу, чтобы все было, как я люблю!

— Немного у меня все-таки осталось.

— Ложечка чайной крошки? Нет уж, спасибо! Я люблю ароматный и крепкий чай, он бодрит меня.

— Ты устала?

— Я полумертвая. Вздумала зайти в универсальный магазин во время завтрака, чтобы не толкаться, и попала в адскую давку! Наверное, все парижские хозяйки вместо завтрака ходят за покупками! Я только оттуда и, как ты понимаешь, ничего из того, что искала, не нашла!..

Кароль села в кресло, расстегнула жакет, под которым оказалась белая шелковая блузка.

— Ладно, ты сам все приготовишь! Мне сейчас уж очень не хочется. Кстати, чай ты завариваешь лучше меня! Да, я принесла еще настоящий английский кекс.

Пока Жан-Марк суетился у столика, Кароль закурила и блаженно вздохнула:

— Какая тишина! Как у тебя хорошо!..

Жан-Марк налил кипятку в маленький чайник. По комнате разлился терпкий аромат. Кароль наслаждалась покоем, с удовольствием оглядывая столик, на котором стояли чашки, тарелки с фруктами, ломтиками кекса. Между ними все было просто и ясно, им не в чем было упрекнуть друг друга, через час-два они разойдутся, полные нежности и уважения друг к другу. Разлив чай, Жан-Марк уселся против Кароль и стал смотреть, как она, полуприкрыв глаза, жадно пьет, смешно вытягивая губы.

— Ох! Я просто воскресаю! — простонала она между двумя глотками.

Напившись, Кароль спросила, как двигаются занятия.

— Ни с места!

— Ах ты бедняга!

— Хочу попробовать работать ночью.

— Как это ночью? А днем что ты будешь делать?

— Тоже заниматься.

— Да ты надорвешься!

Кароль положила ему кусок кекса. Он попробовал: кекс был приятно вязкий, пах жженым сахаром, сушеными фруктами и медом…

— Как вкусно!

— Правда?

Кароль подняла улыбающееся лицо. Жан-Марк смотрел на нее, и ему казалось, что он видит ее впервые. Незнакомка пришла к нему в гости. На холеном женском лице сияли глаза молодой девушки. Почему здесь, в его комнате, она всегда казалась ему еще красивее? Если бы она сейчас потянулась к нему, он, вероятно, отстранился бы. Но Кароль наслаждалась чаем в его обществе и ни о чем другом не помышляла. Жан-Марк постепенно успокоился, скованность его проходила, уступая место желанию. Пока Кароль ела кекс, он представил ее себе без кофточки и, когда она поставила тарелку на стол, коснулся ее пальцев. Он был уверен, что Кароль отодвинет руку, улыбнувшись с мягким упреком. Однако Кароль не шевельнулась. Она взглянула на него, и в ее глазах он увидел радостное, требовательное, так хорошо знакомое ему пламя.

Кароль еще лежала, Жан-Марк сел на кровати, голый по пояс. Обычно после объятий он умиленно рассматривал ее, сонную, усталую. Но сегодня, глядя на это пресыщенное ласками тело, он думал только о том, что опять проявил слабость. Поддавшись соблазну, он упустил возможность установить иные отношения с Кароль. И именно теперь, когда Кароль считала, что еще теснее привязала его к себе, Жан-Марк со страхом сознавал, что связь их кончается. Приоткрыв потайную дверь, в их жизнь проскользнула Франсуаза. Он и не заметил, как это произошло. После ее отчаянного поступка он понял меру собственного безумия. Напрасно Жан-Марк твердил себе, что здесь они с Кароль одни, он чувствовал в комнате присутствие беспощадного судьи. От него ничего нельзя было скрыть, и гнев его Жан-Марк не мог не признать справедливым. Но так же не мог он обойтись без Кароль. Бороться со всем этим у него больше не было сил. Он слишком ее любит и должен уйти. Внезапно Жан-Марк понял, что поездка в Грецию для него невозможна. Он не выдержит этого месяца в обществе отца и Кароль, даже в солнечной Элладе. Дидье Коплен собирается в Соединенные Штаты. Это путешествие организовано для студентов на льготных условиях. Ему ничего не стоит присоединиться к группе. И там, в Америке, быть может, ему удастся забыть Кароль. Он вернется, излечившись от любви к ней. Мысль об этом вселила в него какую-то жестокую радость. Жан-Марк с удивлением понял, что думает о Кароль, как о враге. Убить ее и перешагнуть через ее труп. Красивый труп, закутанный в простыню, из-под которой выглядывает золотистое плечо. На белой подушке разметались темные волосы. Умиротворенная Кароль дремала, не подозревая о его коварных планах. Стараясь не потревожить ее, Жан-Марк закурил. Кароль открыла глаза.

— О чем ты думаешь?

Жан-Марк вздрогнул, словно чья-то тяжелая рука схватила его за плечо. В щель между портьерами падал солнечный луч, в котором кружились пылинки. Воздух в комнате словно загустел от жары.

— Об экзаменах.

— Ты действительно опасаешься за результат?

— По-моему, у меня восемь шансов из десяти с треском провалиться.

— Но ведь можно пересдать в сентябре?

— Это не очень весело.

Повернувшись на спину, Кароль спросила слегка обеспокоенно:

— Надеюсь, тебе удастся поехать с нами в Грецию, даже если ты провалишься?

— Вряд ли. Мне придется очень много заниматься.

— Но ведь это всего полтора месяца!

Жан-Марк отрицательно покачал головой.

— В таком случае, тебе обязательно надо выдержать, — сказала она, взяв у Жан-Марка сигарету и поднеся ее к своим губам.

Целую минуту он призывал на помощь всю свою волю. Кароль курила, не догадываясь о том, что с ним происходит. Когда она бросила сигарету в чашку, стоявшую у кровати, Жан-Марк собрался с духом. Он должен быть безжалостным. Один удар, но точный и решительный.

— Даже если я выдержу, Кароль, я не поеду.

Лицо Кароль сразу приняло настороженное и выжидательное выражение. Устремив неподвижный взгляд в потолок, она приготовилась слушать объяснения. А Жан-Марк, увязнув в долгом, томительном молчании, не знал, с чего начать. Он втайне надеялся, что Кароль бросит ему спасательный круг. Наконец прерывающимся голосом он сказал:

— Я много думал, Кароль. Мне кажется, и для тебя и для меня лучше расстаться на некоторое время. Тогда мы оба сможем разобраться в себе.

— Да, конечно, — ответила Кароль спокойно.

Жан-Марк осмелел.

— Ты, наверное, и сама понимаешь, что поездка в Грецию с тобой и отцом для меня невозможна. Если я провалюсь, я останусь в Париже и буду заниматься, а если сдам экзамен благополучно, поеду в Соединенные Штаты с Копленом. Он недавно предлагал мне…

— Что ж, отличная мысль.

— Ты согласна со мной?

— Конечно.

Лицо ее оставалось спокойным. Темно-серые глаза по-прежнему смотрели в потолок. Жан-Марк не мог не восхититься ее выдержкой. Скрывала ли она свои чувства из гордости или ее и вправду не трогала возможная разлука? Во всяком случае, своим тактом она облегчила его задачу. В благодарность он чуть не сжал Кароль в объятиях. Порыв ветра шевельнул портьеры. Солнечные блики замелькали на стенах комнаты. Кароль взяла со стула халат Жан-Марка и, вставая, накинула его на плечи так ловко, что он едва успел увидеть голую ногу и округлую смуглую грудь. Она пошла за ширму одеваться. А было всего шесть часов. Может быть, Кароль уходит раньше из-за того, что он ей сказал?.. Он не посмел спросить и тихо лежал на кровати, заложив руки за голову. Кароль появилась в своем светло-желтом костюме, причесанная, тщательно подкрашенная.

— Насчет Греции, — сказала она мягко, — я сама поговорю с твоим отцом, скажу ему, что мне не хочется, чтобы ты ехал с нами.

— Почему? — спросил он удивленно.

Кароль обратила на него непроницаемый взгляд, усмехнулась и ответила:

— А тебе не кажется, что так будет приличнее?

Филипп откинулся на спинку кресла, посмотрел на жену, сидящую перед ним на диване среди разбросанных подушек и, стараясь выиграть время, сказал:

— Надо признаться, это для меня неожиданность!

— Ты действительно огорчен, что дети не поедут с нами? — спросила Кароль.

— Нет, но…

— Мы так редко бываем наедине!

— Но мы не будем наедине, даже если не поедут Франсуаза и Жан-Марк! Остаются Жорж с Марианной. Адриен с Луизой, Дюурионы…

— Только супружеские пары, Филипп!

— Да, это верно!

— Мне бы хотелось, — сказала она, потупившись, — чтобы и мы хоть изредка были парой.

Филиппа поневоле тронули эти слова, произнесенные тихим голосом. Как она к нему привязана! Последнее время он слишком отдалился от жены. Близость между ними исчезла незаметно для него. Чужие под одной крышей. Она уже давно перестала его интересовать. Но сегодня… В бледно-желтом костюме с открытой шеей, немного грустная, она показалась ему привлекательной, особенно в этой гостиной, выдержанной в мягких тонах, которые так удачно гармонировали с красками ее лица и даже с ее манерой говорить, двигаться… И все же Филипп жалел, что в угоду Кароль он вынужден отказаться от общества Жан-Марка в Греции. Он уже представлял себе, как они будут бродить по выжженным холмам, среди благородных, полных древней мудрости руин, говорить об античной архитектуре, о смысле истории, цивилизующей роли торговли, о достоинствах и недостатках молодого поколения. Никто не поймет его лучше сына. Филиппа нисколько не тронуло то, что Франсуаза раздумала ехать, другое дело — Жан-Марк. Он и сам не ожидал, что просьба Кароль так огорчит его. Бедный мальчик, как он мечтал об этой поездке! Впрочем, растрогавшись, Филипп тут же спохватился и стал убеждать себя, что прихоть красивой женщины значит для него больше любого желания сына. Для мужчины в расцвете сил легче поступиться отцовской привязанностью. Настоящий мужчина зачинает детей, но не подставляет им свою шею. Для него только женщина что-то значит. Жена или любовница — не все ли равно? Женщина есть женщина! Однако не следует слишком быстро уступать Кароль. Он пробурчал:

— Мне неприятно за Жан-Марка. Ведь мы ему обещали… Он, должно быть, расстроится!

— Напрасно ты так думаешь! — возразила Кароль. — Молодежь трудно понять! Родители часто идут ради детей на лишения и жертвы, пока не замечают, что те мечтают об одном: чтобы их оставили в покое. По-моему, Жан-Марку гораздо больше хочется поехать со своим приятелем Копленом в Америку.

— Коплен собирается в Соединенные Штаты?

— Да, как будто. Сразу после экзаменов.

— И Жан-Марк хочет ехать с ним?

— Я так заключила из некоторых наших разговоров, но, может, я и ошибаюсь…

Вдруг просветлев, Филипп поднял голову. Он уже загорелся новой идеей:

— А знаешь, ему полезно съездить в Америку!

— Ну, конечно! — согласилась Кароль.

— Я поручу Кроуфорду заняться им. Мальчик усовершенствуется в английском языке, поездит по стране, познакомится кое с кем из наших клиентов… Но, насколько я его знаю, он вряд ли захочет менять свои планы!

— Спроси его сам.

— А если он ответит, что предпочитает поехать в Грецию?

— Ну уж ты-то сумеешь его убедить! — ответила Кароль, ласково коснувшись руки мужа.

Филипп засмеялся, расправив плечи и выпятив грудь. В такие минуты ему казалось, будто он стоит на носу корабля. Ветер бьет в лицо, а он напряженно вглядывается в линию горизонта.

— Значит, вся семья разбредется в разные стороны. Даниэль на Берег Слоновой Кости, Жан-Марк — в Соединенные Штаты, Франсуаза — в Тук… Да, кстати, я бы все-таки хотел, чтобы она вернулась к экзаменам!

— Не слишком рассчитывай на это, Филипп, — сказала Кароль, вставая.

— Почему?

— Сейчас объясню. Но пойдем, я хочу переодеться перед обедом.

Филипп последовал за женой в спальню. Кароль сняла костюм, надела легкое домашнее платье цвета чайной розы и уселась перед туалетным столиком, чтобы поправить прическу. Стоя за ее спиной, Филипп в зеркало наблюдал за ней. Он уже забыл про Франсуазу. О ней заговорила Кароль.

— Да, так насчет Франсуазы… Она пережила серьезную драму!

— Подумаешь, девичьи увлечения!

— Но это увлечение зашло довольно далеко, Филипп!

— Что?! Все же, надеюсь, она не спуталась с этим типом? — вскричал он.

Собственная горячность удивила Филиппа. На его взгляд, Кароль слишком медлила с ответом. Наконец она сказала:

— Не думаю, хотя от нынешней молодежи всего можно ожидать.

Филипп вдруг рассердился на Франсуазу за то, что она тоже всего лишь самка. То, что он ценил в других чувственность, слабость, легкомыслие, — претило ему в дочери, словно порок.

— Комедиантка! Вспомнить только, какой у нее всегда вид — этакая святоша, примерная ученица…

— Не нападай на нее. Повторяю, по-моему, между ней и этим юношей не произошло ничего серьезного.

— Кто он такой?

— Студент, кажется.

— Как его зовут?

— Не все ли равно! Она дала мне понять, что больше его не увидит…

— Ну, так я сам хочу от нее услышать это. В воскресенье мы поедем в Тук и заберем ее. Нечего ей торчать у Мадлен!

Кароль покачала головой.

— Не стоит, Филипп. Увидев тебя, она может разволноваться. А врач сказал мне…

— Врач? Какой врач? Да что тут у вас было?

Кароль со вздохом повернулась к мужу и проникновенно посмотрела ему в глаза.

— Ну что ж, придется тебе все рассказать… Франсуаза пыталась покончить с собой.

Филиппа будто ударили, резкая боль сжала его сердце, но тут же он сказал себе: «Она жива, это главное!» И едва пробормотал:

— Что это еще за история?!

Кароль согласилась, хоть и нехотя, как ему показалось, сообщить кое-какие подробности. Слушая ее, Филипп то жалел дочь, то возмущался ею. Франсуаза поступила как форменная дура. Еще счастье, что вовремя спохватились! Он разжигал в себе гнев, чтобы не поддаться запоздалому испугу. Когда до него дошло, что Франсуаза едва не умерла, Филипп похолодел и тотчас же передернул плечами, словно отгоняя от себя подступивший страх.

— Только никогда не нужно с ней об этом говорить, Филипп! — заключила Кароль. — Это очень важно и для ее будущего и для нашего…

Умоляющий взгляд делал Кароль еще более трогательной. Филипп подумал, что просьба жены вполне его устраивает. Раз Франсуаза жива и здорова, ему незачем вмешиваться в историю, о которой он мог и не знать. Ему вполне хватало собственных дел, чтобы еще лезть в чужие. И вообще расстраиваться вредно. Невозмутимость и рассудительность Кароль должны служить ему примером. Сегодня она нравилась ему, и он вовсе не скучал в ее обществе. Это было необычно, и вскоре он забыл о досадной выходке дочери.

— Ты обещаешь мне, что этот разговор останется между нами? — спросила Кароль.

— Обещаю, — ответил он с чувством.

— Я боялась причинить тебе боль и поэтому вначале скрывала от тебя правду.

Филипп растрогался.

— И все это ты вынесла на своих плечах, ни разу не пожаловавшись?

— Я была не одна!

— Да, верно! Я забыл про Мадлен! Без нее не обходится ни одна катастрофа! Воображаю, как она бесила тебя своими советами, своим безапелляционным тоном…

— Я привыкла…

— Будь я тут, она бы через два часа убралась восвояси!

— Бедная Мадлен! Ты слишком суров к ней. Уверяю тебя, она очень надежный человек. И Франсуаза у нее совсем оправится. Она так привязана к тетке!

— Хватит о Франсуазе! — раздраженно оборвал жену Филипп.

Роль заботливого отца кончилась, и Филипп с облегчением расставался с ней, словно устал от неудобной позы и теперь разминал затекшие члены с приятным чувством выполненного долга. «Пусть сами разбираются в своих неурядицах. Меня это не касается».

— Завтра я предупрежу Дюурионов, что мы поедем вдвоем. Они все устроят…

— Ну, конечно, — отозвалась Кароль. — Они пригласят Лемерсье с женой, как и хотели сначала!

Филипп подошел к жене. Она сидела в кресле не шевелясь. Какая у нее матовая кожа! Губы приоткрыты, ровные белые зубы блестят. В больших серых глазах покорность и робкая мольба. Упругая нежная грудь угадывается под тонкой тканью домашнего платья. Филипп вспомнил другое лицо и другие формы, менее привлекательные: он обещал Одиль зайти часов в десять. А может, остаться с Кароль? Уж давно он не обнимал ее… А забавно будет изменить любовнице с женой! Он разглядывал плечи Кароль, ее грудь в вырезе платья и удивлялся, чувствуя, как давно забытое желание снова поднимается в нем.

— Что ты делаешь сегодня вечером?

— Сижу дома, — ответила Кароль. — А ты?

— Тоже.

— Ты как будто после обеда собирался в контору.

— Не пойду.

Он наклонился к ней. Сначала Кароль удивилась. Потом лицо ее осветила трепетная радость, дыхание замедлилось, и она почти незаметно потянулась к мужу. Их губы встретились в поцелуе, искусную нежность которого он не мог не оценить. Филипп с трудом сдерживался, чувствуя, как тело его наполняется удивительной силой. Но поцелуй продолжался, становясь все более страстным. Под легким пеньюаром Филипп ощущал тепло ее тела, вдыхал аромат ее кожи. Кароль тихонько отстранилась, не высвобождаясь, однако, из его объятий, и спросила шепотом:

— Что с тобой сегодня?

— Я люблю тебя, Кароль, — сказал он, поддаваясь неожиданному порыву.

Она засмеялась, прижавшись к нему, глаза ее насмешливо блеснули, и этот бесстыдный смех заставил его вздрогнуть всем телом. Он и не думал, что Кароль еще может так сильно возбуждать его. Филипп все крепче прижимал ее к себе, пока она не выскользнула из его объятий.

— Ты помнешь мне прическу, к тому же с минуты на минуту явится Мерседес звать нас к обеду!

— А тебе хочется есть? — спросил Филипп охрипшим голосом.

Вместо ответа она метнула на него взгляд, столь откровенный, что Филипп опешил. Потом нажала кнопку звонка, скрытого в деревянной панели. Опустив руки, он смотрел на нее, едва владея собой. Мерседес постучала.

— Войдите, — сказала Кароль и томно продолжала, обращаясь к горничной, остановившейся у порога: — Я немного нездорова. Мы с месье не будем обедать. Подадите месье Даниэлю и попросите его не беспокоить нас.

Когда Мерседес удалилась, Кароль заперла дверь на ключ и повернула к Филиппу похорошевшее от нетерпения лицо. Обнимая ее, он еще успел спросить себя, кто из них первый пожелал другого, но очень скоро забыл обо всех вопросах, целиком отдавшись наслаждению раздевать это мягкое, податливое, знакомое тело.

Надо же, он в столовой совершенно один! Сидя в конце стола, Даниэль с удовольствием приступил ко второму яйцу всмятку. Он густо намазывал маслом ломтики хлеба, потом макал их в жидкое яйцо: они прямо таяли на языке. Даниэль с наслаждением жевал, и в его воображении вставала деревенская ферма: кучи соломы на скотном дворе, запах молока и свежего сена… Перед ним, прислоненный к графину с вином, стоял раскрытый учебник географии. Десятый раз он читал одну и ту же страницу. Дурацкая унылая фотография: «Образец сланцевых скал мезозойской эры в районе Плугастеля». Как можно интересоваться Плугастелем, когда существует Берег Слоновой Кости? Из гостиной доносилась громкая музыка: «Рапсодия в стиле блюз» Гершвина. Даниэль поставил пластинку, прежде чем сесть за стол. В отсутствие отца и Кароль он воображал себя хозяином дома. Этакий богатый холостяк, живущий на широкую ногу и обедающий в одиночестве. Преданная горничная обслуживает его. Пока он ложечкой выскребал остаток яйца, появилась Мерседес. Она принесла тарелку, на которой сиротливо лежали три листика салата.

— И это все? — спросил он разочарованно.

— Да, месье.

— А овощей нет?

Лицо Мерседес перекосилось, словно она глотнула уксуса.

— Есть, если желаете, тушеная морковь, которую я собиралась подать мадам!

— Давайте хоть ее, — пробурчал Даниэль.

— Салат вы тоже будете есть?

— Конечно!.. И хотел бы к нему английский соус!

— Какой вам угодно?

— Томатный… и другой тоже. «Уорчестер».

Музыка Гершвина поднимала настроение. Легкая, современная. У него сегодня волчий аппетит. А на обед всего два яйца! Кароль меряет аппетиты других по своему. А что они там делают в спальне? Непонятно!.. Ссорятся, наверное… Из-за Франсуазы… Но это же не причина лишать себя обеда!..

Мерседес принесла тушеную морковь. Даниэль размял ее вилкой, обильно полил острыми соусами и посыпал перцем.

— Татарский бифштекс для вегетарианцев! — подмигнул он прислуге.

Мерседес поджала губы и ушла. На тарелке возвышалась горка красного от соуса пюре. Когда Даниэль попробовал, ему обожгло язык, но он решил, что никогда не ел ничего вкуснее. Выпив стакан воды, он принялся уничтожать морковь. Голод постепенно утихал. Снова вспомнилась Франсуаза. Она так напугала его, что по сей день он не может прийти в себя от удивления. Что общего между его уравновешенной, трудолюбивой, застенчивой сестрой и этой героиней отдела происшествий, которую увезли на Скорой помощи в больницу. Дома избегали говорить об этой истории. Уж конечно, не обошлось без амуров. Если только замешаны нежные чувства, девчонки всегда теряют голову. И что им за охота играть со своим сердцем, забрасывать его как можно выше, под самые облака, а потом, когда оно разобьется, впадать в отчаяние? Как бы и Даниэла не выкинула чего-нибудь в этом роде, когда он уедет на Берег Слоновой Кости. Ведь и она может, как Франсуаза, «совершить безрассудный поступок». Ну и переполох поднимется в семье Совло! А между тем ему не в чем себя упрекнуть! Хотя и жаль! Он был бы не прочь до поездки в Африку сделать Даниэлу своей возлюбленной. Морское путешествие становится еще заманчивее, если мужчина оставляет на берегу рыдающую любовницу. Впрочем, время у него еще есть. Мысль, что Даниэла может не пожелать этого, даже на минуту не явилась ему. Даниэль думал лишь о том, что могут помешать проклятые экзамены и еще то, что до сих пор он не знал женщины. Ведь насколько он был осведомлен о физической стороне любви — а знал он о ней немало! — нужно, чтобы хоть один из двоих имел какой-то опыт. Уже не раз Даниэль хотел пойти за проституткой, но в последнюю минуту его неизменно отталкивал вульгарный вид этих жриц любви. Да и дорого они берут! Не станет же он тратить накопленные деньги на то, чтобы провести десять минут с совершенно посторонним человеком! Уж лучше дождаться более приятной и менее разорительной оказии. А вдруг в пути ему встретится подходящая девушка? Молодая, хорошенькая, воспитанная, ничем не связанная… Говорят, во время путешествий по воде даже самых сдержанных женщин тянет на любовные приключения. По-видимому, морской воздух, широкие просторы возбуждают их. У него, правда, скромное место в общей каюте третьего класса. Но вечером он обязательно проберется на палубу первого класса. И там познакомится с девушкой без предрассудков. Ее легкое белое платье будет трепетать на ветру. Она влюбится в него с первого взгляда. Опершись о борт, они будут болтать вполголоса и любоваться звездами. Потом, никем не замеченные, скользнут в спасательную шлюпку и там будут страстно обниматься. За время плавания она отдастся ему двадцать раз, нет, сто. Но он вовсе не собирается из-за нее забывать Даниэлу. Незнакомка на пароходе сделает из него мужчину, а в Дакаре или Абиджане они, сдерживая слезы, простятся навсегда. И когда, после нескольких месяцев в джунглях, он вернется во Францию и придет к Даниэле, гордый и независимый, по его глазам она поймет, что он уже достаточно возмужал, чтобы любить и защищать ее.

В тарелке уже не осталось ни кусочка моркови, а Даниэль все сидел за столом, положив локти на стол и подперев голову кулаками. Он блаженно улыбался. Яблочное пюре, которое Мерседес подала на сладкое, было таким пресным, что он съел только половину. Зато выпил полстакана красного вина «для мужественности», как выражаются его одноклассники. Он не любил вина, но хотел приучить себя к нему, чтобы не ударить лицом в грязь, если случай сведет его с африканскими выпивохами. Ах, если бы он мог готовиться к экзаменам с таким же удовольствием, как к поездке! Мысль об экзаменах кружила над ним, как хищная птица. Если задача по математике окажется не очень запутанной, а тема французского сочинения не слишком заумной, он, может быть, вывернется. Господи, какая гора свалится у него с плеч! Наконец-то с него снимут узду и он, почуяв свободу, будет бить копытом от нетерпения на пороге новой жизни. Это тоже поможет ему стать мужчиной. Он начнет готовиться ко второй, гуманитарной, части экзаменов на степень бакалавра, сделает Даниэлу своей возлюбленной или, уж во всяком случае, зайдет с ней достаточно далеко, станет курить вдвое больше и возьмется за серьезные книги. Музыка замолкла. Наступившая тишина вернула Даниэля на землю. Перед ним неподвижно и осуждающе высилась сланцевая скала в Плугастеле. Даниэль взял учебник, зевнул и, волоча ноги, вышел из столовой.

В своей комнате он тщательно выбрал пластинку, под которую особенно хорошо было заниматься: «Морскую птицу», медленную и, мрачную мелодию Южной Каролины. Развалившись за письменным столом, он купался в ее звуках. Лампа-рыба парила над его головой. Негритянка улыбалась со стены огромным распяленным ртом. После географии надо приниматься за математику. Сколько скучных и бесполезных вещей ему приходится учить. А время идет, время уходит… Когда же наконец корабль поднимет якорь?