Семья Эглетьер

XXII

Мерседес вернулась в переднюю и объявила:

— Мадам просит подняться к ней. Пожалуйста, я проведу вас…

— Я знаю дорогу, — сказала Мадлен.

Она прошла мимо горничной, которая, по своему обыкновению, смерила Мадлен презрительным взглядом. Однако в спальне, обитой блеклым розовым шелком, никого не оказалось. Кровать была застлана шкурой перуанской ламы. Складки балдахина поддерживал деревянный ангел. Два глубоких мягких кресла в стиле Наполеона III стояли у изящного инкрустированного столика, на котором благоухали чайные розы. Из полуоткрытой двери ванной комнаты послышался неторопливый мелодичный голос:

— Каким добрым ветром вас занесло в наши края, Мадлен? Через минуту я буду к вашим услугам.

Кароль появилась в белом махровом халате, стянутом в талии шнуром, рукава были засучены выше локтя. Грудь открыта ровно столько, чтобы была видна нежная впадинка посередине. На волосах легким облачком лежали тончайшие кружева. Под бабушкиным чепцом сияло еще не тронутое косметикой тонкое и наглое лицо. «Как же двадцатилетнему юнцу устоять против этого тщательно продуманного обольщения?» — спросила себя Мадлен с восхищением и досадой. По комнате распространился запах свежего сена.

— Я не целую вас, — сказала Кароль. — У меня лицо в креме!

И послала Мадлен воздушный поцелуй. Потом она пригласила золовку сесть и уселась сама, положив ногу на ногу; полы ее халата разошлись, открыв взгляду Мадлен гладкие икры без единого волоска.

— Мне совестно принимать вас в таком виде! Но я просто падала от усталости после беготни по городу и решила принять ванну, чтобы прийти в себя. Дети очень вам обрадуются! Надеюсь, что хоть на этот раз вы останетесь у нас подольше!

— Сомневаюсь, — отрезала Мадлен. — Я приехала из-за Жан-Марка.

Кароль взглянула на нее с невозмутимым простодушием.

— Из-за Жан-Марка? А что с ним?

Спокойствие Кароль на миг обескуражило Мадлен. Потом гнев горячей волной захлестнул ее. Стук сердца отдавался в мозгу, мешая собраться с мыслями.

— Я все знаю, — сказала Мадлен.

Губы Кароль чуть изогнулись в улыбке.

— Вот как? Ну и что же?

— Вы не должны упорствовать в этой мерзкой прихоти, Кароль! Я могу понять Жан-Марка. Он мальчишка, потерял голову! Но вы…

Чем больше нервничала Мадлен, тем спокойнее держалась Кароль, словно эта сцена забавляла ее. Ее лицо, поза, продуманная небрежность туалета выдавали сильного и хитрого противника.

— А я не понимаю вашего волнения, — произнесла она с ядовитой вкрадчивостью. — То, что здесь происходит, не имеет к вам никакого отношения.

— Неправда! Хотите вы того или нет, но это моя семья!

— Разве вы мать Жан-Марка или жена Филиппа?

— Я вырастила Жан-Марка. Для меня он как сын! И когда я вижу, во что вы его превращаете…

— В мужчину. И мне думается, счастливого.

— Но при этом он предает родного отца!

Мадлен с неудовольствием уловила в своем голосе театральные нотки.

Взгляд серо-зеленых глаз дал ей понять, что криком Кароль не запугаешь.

— Не горячитесь, милая Мадлен. Вот так люди ссорятся насмерть, сами не зная почему. Я думаю, вы этого не хотите!

— Я хочу, чтобы вы оставили Жан-Марка в покое!

— Но хочет ли этого он?

— Вы прекрасно знаете, что нет!

— Так почему же в таком случае я должна отказываться от удовольствия любить его? Уж не из привязанности ли к Филиппу, который изменяет мне с первого дня нашей совместной жизни?

— Из уважения к семейным устоям.

— Вы слишком многого от меня требуете! Самоотречение не в моем вкусе!

— Если Филипп узнает…

— Обещаю вам сделать все возможное, чтобы он не узнал.

Наглость Кароль парализовала Мадлен. Больше она не могла найти ни единого довода. Наконец, собравшись с духом, она сказала, отчеканивая каждое слово:

— Мне кажется, Кароль, вы не совсем представляете себе, на что я способна, когда хочу добиться чего-нибудь.

— Вы угрожаете? — прищурив глаза, тихо спросила Кароль. — Как это неразумно!

— Приходится, если вы не хотите понимать другого языка.

— Но и этот меня не пугает. Вы бессильны против меня и Жан-Марка!

В ответ на этот вызов Мадлен решила сыграть ва-банк.

— Вы никогда не думали, что вас ждет, если Филипп узнает правду?

— А кто возьмется просветить его? Франсуаза? Или вы?

— Не все ли равно? Он потребует развода.

— Это не самое большое несчастье для меня.

— Вы сразу окажетесь в отчаянном положении!

Лицо Кароль словно озарилось изнутри. Но заговорила она рассудительно и мягко, даже с некоторым снисхождением.

— Не волнуйтесь за меня, милая Мадлен. Когда Филипп решил на мне жениться, я настояла, чтобы между нами не было брачного договора. В то время он был влюблен в меня и согласился. Словом, наш брак заключен на условиях общности имущества. В случае развода все делится пополам, включая и доходы с его дела. А если Филипп пожелает сохранить его для себя, ему придется возместить стоимость моей части. Это очень большая сумма. Я достаточно знаю Филиппа, он предпочтет закрыть глаза на мою измену!

Мадлен не знала, на каких условиях был заключен брак между ее братом и Кароль. Непредусмотрительность Филиппа поразила ее. Итак, эта женщина умудрилась провести даже его, умудренного опытом, холодного дельца. Охрипшим голосом Мадлен пробормотала:

— Вы низкий человек!

— Просто трезвый, — возразила Кароль.

— Вам нет оправдания.

— Есть. Я люблю Жан-Марка.

После бурной вспышки гнев Мадлен стал остывать. Разве можно возмущаться чудовищем? В Кароль словно соединились хрусталь и металл: под обольстительной маской — ложь, эгоизм и жестокость. Наступило долгое молчание, как передышка в бою. Кароль открыла ларчик с американскими сигаретами. Мадлен уже взяла свою, дешевую и крепкую. Обе курили, сидя лицом друг к другу, и каждая прикидывала, скоро ли иссякнут силы противницы. Не лишенная спортивного духа, Мадлен честно признала, что проиграла первую партию. Однако чутье подсказывало ей, что она не должна рвать отношения с Кароль. Выход один: пойти на мнимые уступки, только тогда у нее останется хоть какая-то возможность изменить создавшееся положение. Мадлен скрестила руки и до боли стиснула их.

— Ах, Мадлен, — вздохнула Кароль. — Сколько я вам причиняю забот! Но позвольте заметить, что все шло бы гораздо лучше, если бы вы не вмешивались! Мне известно, что вчера вы виделись с Жан-Марком…

— Он сказал вам об этом?

— Разумеется!

Задетая за живое, Мадлен поняла, что Кароль одерживает верх.

— Еще он сказал мне, что дал вам точно такой же совет, — продолжала Кароль. — Стоит ли теперь упорствовать?

Мадлен удрученно опустила голову. Что делать? Она словно барахталась в густом тумане.

— Что же дальше? — вдруг спросила она.

— Мы с вами не так молоды и наивны, чтобы верить в вечные чувства. — Кароль сделала изящный жест. — Когда-нибудь Жан-Марк пресытится мною или же он наскучит мне. Мы расстанемся, обогащенные чудесными воспоминаниями. И тогда вновь водворится порядок, тот унылый порядок, который вы как будто цените превыше всего. Как видите, я не тешу себя иллюзиями. Это должно вас успокоить.

— Это удручает меня.

— Самое главное, чтобы это не удручало Жан-Марка. Он очарователен! И так вас любит! Еще немножко, и я начну ревновать!

Улыбнувшись, Кароль стряхнула пепел с сигареты. Халат ее распахнулся, обнажив круглое золотистое плечо. Мадлен вынуждена была признать, что женщина эта очень хороша, и именно поэтому ей хотелось сейчас ударить Кароль, унизить ее. Смеркалось.

— Совсем темно становится, — сказала Кароль.

Она протянула руку и зажгла лампу.

— Вы, конечно, остаетесь обедать с нами.

— Нет, — ответила Мадлен.

Ее мучало опасение, которое она не решалась высказать, чтобы не признаться в своем поражении. Наконец, пересилив себя, Мадлен выдавила:

— Жан-Марк умолял меня не заходить к вам. Я пообещала ему, но не удержалась… и…

— И вы не хотите, чтобы я говорила ему о вашем посещении? Ну, конечно, я вас понимаю!..

Мадлен явилась в этот дом как судья, а оказалась в унизительном положении просительницы. Все, что бы она ни предпринимала в последнее время, оборачивалось против нее. Она встала.

— Уже уходите? — спросила Кароль. — Хотя да, Филипп должен скоро вернуться. Так что, если вы не желаете с ним встречаться…